Read the book: «Сражение Цветов (реальная история)», page 2

Мне очень хочется ананасов и бананов, что продаются возле дома и вообще на каждом углу, но муж сказал не покупать, потому что в другом месте можно купить гораздо дешевле. А где это место? Почему он не отведет меня туда? Я в полной зависимости от Бертрана. Я ему в тягость такая беспомощная.

Я прошу показать врачу ребёнка, у него температура, а Бертран говорит, акклиматизация, привыкает к местным микробам, это понятно, это нормально, это пройдет, не стоит идти к врачу. Я настаиваю.

– Нет денег, – говорит Бертран, – у нас медицинское обслуживание не бесплатное. Бросай советскую привычку обращаться к врачам по каждому пустяку, и вообще, тебе пора ехать знакомиться с моей матерью.

Х Х Х

Маленький автобус-бусета мчит нас по пыльной дороге. Бертран выбрал рейс именно этой компании, потому что она доставляет пассажиров из Гуаякиля в Эсмеральдас за семь часов, в то время как большие и неповоротливые автобусы других компаний, билеты в которых несколько дешевле, тратят на дорогу не менее десяти часов, но сомнительно, что и семь часов высидит на коленях родителей наш непоседа-ребёнок.

Выезд из города грязный, шумный. Выхлопные газы туманом зависают над землей. Чуть притормозит автобус, к окнам липнут подростки и малышня:

– Сеньор, купите колу, купите куэро, купите канью, мороженное, кукурузу с сыром, газету, пиво, купите, купите!…

Около развилки дороги – свалка мусора и табличка:

PROHIBIDO BOTAR LA BASURA

Что такое «botar la basura», я знаю: бросать мусор. А вот слово «prohibido» незнакомо мне. Но раз здесь свалка мусора, то наверняка это слово означает «разрешается». Бертран заранее предупредил меня, чтобы я не удивлялась, когда пассажиры станут кожуру от мандарин, пакеты из-под сока, банки от пива, всякие бумажки и обёртки выбрасывать через окно, что, конечно, засоряет дорогу, но зато не загрязняет салон автобуса, а так как автобус – частная собственность, водители ревностно следят за чистотой своего имущества.

Спустя три часа, когда Малыш натирает нам с Бертраном колени до бесчувствия, автобус делает остановку. В кафе я снова вижу слово «prohibido-разрешается» в надписи:

PROHIBIDO FUMAR

А что такое fumar я также знаю: курить. Получается, что надпись переводится: разрешается курить. В зале многие курят. Вот это здорово! Страна, где всё разрешается!

– «Prohibido» значит «запрещается», – разочаровывает меня муж.

Тут до меня доходит, что просто в этой стране никто не следует запрещениям.

Х Х Х

Тропический ливень! Тропический ливень! На наш маленький автобус, пробирающийся среди пальм и банановых плантаций по неасфальтированному участку дороги, низвергается с неба водопад. Видимость на дороге нулевая. Автобус останавливается.

А когда стихает грохот бьющих о крышу струй:

– Смотри! Смотри! Броненосец! – толкает меня в бок Бертран. – Видела? Перебежал дорогу! Из его панциря делают чаранги, национальный музыкальный инструмент.

Все пассажиры бусеты, точно так же, как это было бы и в России, с тем только отличием, что дорогу перебежал бы не броненосец, а живущий в российских перелесках зверёк, радостно переспрашивают друг друга:

– Видели? Видели? Вон там…

– А у нас дорогу перебегают зайцы. Из них делают шапки, – говорю я.

Но сейчас ведь я в Эквадоре, стране чудес, и дорогу здесь перебегают броненосцы.

Х Х Х

Окраины Эсмеральдаса впечатляют меня еще более Гуаякильских: стекла во многих окнах отсутствуют или разбиты, многие балконы не обнесены перилами – на них страшно смотреть, слишком живо рисуется картина: по недосмотру матери выходит на балкон ребёнок и срывается вниз… Всюду грязь, мусор… Люди одеты бедно: линялые платья, выгоревшие порванные майки, брюки… тоненькие детские ручки… много негров… нищета… В висках стучит ужасное слово – нищета…нищета… Но вот ближе к центру – квадраты скверов, фонтаны, стройные пальмы, ухоженные особняки, нарядные витрины магазинов…

Бусета останавливается. Мы выходим. На своей машине, красной советской «Ладе», нас встречает сестра Бертрана Марта вместе со своими детьми. Марте далеко за тридцать. Марта полнеет. Она похожа на брата лицом. Она целует меня и садится за руль. Три её дочери обнимают малыша, своего двоюродного брата, и всей гурьбой мы плотно – свободного места нет! – заполняем машину. За окном мелькает пыль улиц… Не по душе, не по душе мне этот город! Ни центр, ни тем более окраины! Я ни за что бы не хотела здесь жить!..

Но родительский дом Бертрана – ажурные решетки на окнах… – нравится мне с первого взгляда. На пороге меня поджидает свекровь, сеньора Мария, и она мне тоже нравится с первого взгляда.

– Ах, наш покойный отец был очень плох в денежных делах, – говорит Марта, Бертран переводит. – У него был выбор: купить дом на берегу, где сейчас живут все лучшие люди города, или этот, наш. Этот был немного дешевле, и он купил его. А в этом районе проблема с водой! Но здесь, правда, напротив нас живет доктор, а за углом дом директора телевидения Эсмеральдаса…

Марта, я чувствую, как бы оправдывается. За что? Перед кем? Я же из страны диктатуры пролетариата! Мне – пока! – смешны её социальные притязания и претензии.

А сеньора Мария, несмотря на свои семьдесят лет, держится молодцом. Покуривая сигарету, вспоминает своего недавно умершего мужа Тельмо, отца Бертрана. Мелко вьющиеся чёрные волосы сеньоры Марии заставляют меня подумать о далеком следе негритянской крови, а цвет кожи и профиль у неё, наверное, от индейской. В Тельмо же текла испанская кровь, был он светлокож. Вот и дети такие разные: Марта и Бертран смуглы и кареглазы, а у младшего сына сеньоры Марии Мигеля белое-белое тело и голубые глаза.

– Твой сын похож на Тельмо, – говорит сеньора Мария и затягивается поглубже.

Нам с Бертраном отводят комнату. Дети бегут играть в патио – маленький дворик. Я спрашиваю, можно ли принять душ.

Холодная-прехолодная вода – как она может быть здесь, в этом климате, такою холодной? – подаётся из бетонного резервуара, сооружённого во дворе дома. Днём велик разбор воды в городе и давление в трубах оказывается недостаточным для её подачи, но за ночь резервуар наполняется и с помощью насоса снабжает дом водой днём.

Впервые в жизни мою волосы в холодной воде. Ощущеньице! Но какое блаженство потом!.. Ой! Что это? Ай! Ай-ай! Батюшки, что это?

– А-а-а-ай-ай! Бертран! Бертран!

На полу чудовище. Вместе с усами сантиметров двадцать.

Вбегает Бертран.

– Глупая! Это кукарача! Таракан! Они живут под домом! Как он сюда пролез? Сама же видишь, в кафеле пола нет ни одной щели!

Что это они все передо мной оправдываются: за район, за кукарачу!.. Мне всё равно, как пролезло это чудовище!

– Не кусается?

– Кто? Кукарача? Кукарача – нет! Я кусаюсь! – Бертран вытирает меня и на руках голую, в полотенце, проносит в постель.

Я боюсь кукарач.

Х Х Х

Моя жизнь беззаботна. Бертран уехал, обещав через недельку-другую вернуться. Пока я буду гостить в его родительском доме, он уладит некоторые свои недавно возникшие финансовые проблемы.

Для меня повесили в патио гамак, и я в нём качаюсь целыми днями то с учебником испанского в руках, то с книгой стихов эквадорских поэтов, которую я разыскала в доме. А Малыш или раскатывается на старом трёхколесном велосипеде по двору, или же вместе с дочерьми Марты взбирается по лестнице в деревянную пристройку к дому и срывает с веток раскидистого дерева маленькие кислые зеленые тыковки – гросейю, которую затем дети посыпают иногда солью, иногда сахаром и съедают. Марта же днём на работе, она возглавляет один из отделов крупного банка. Сеньора Мария вместе со служанкой заняты обедом.

Я, быть может, и повозилась бы на кухне тоже, и, например, вместо лёгкого эквадорского завтрака – кофе, булочки, масло, сыр – сварила бы детям кашу, но я не знаю, как по-испански «каша», как по-испански «манка», «гречка», и есть ли здесь вообще манка и гречка?..

Я хожу в тиенды – маленькие магазинчики, которых пруд пруди вокруг, на каждом углу, и в которых есть все, что может внезапно потребоваться в хозяйстве: хлеб, молоко, яйца, масло, помидоры, лук, салфетки, туалетная бумага, щётки для натирания пола, батарейки, таблетки от головной боли, мыло, шампунь, ручки, карандаши, пуговицы… – но вот есть ли в них манка, гречка?..

Для разнообразия я хожу то в одну тиенду, то в другую, а так – мне подсказывают – здесь не принято, нужно определиться и ходить в одну, тогда будут делать скидку как постоянному покупателю и никогда не подсунут некачественный товар. Но я хожу в разные тиенды и покупаю бананы. На самую мелкую монету мне дают два банана.

Бананы! Хм! Это в Союзе только и знают – бананы! А здесь уточни: оритос ли, маленькие, золотистые, величиной с пальчик; лименьос ли, толстые, с розовой плотью, в красной кожуре; или же в коричневых пятнышках тигровые, самые спелые, самые вкусные, гинеос; а может быть те, что нужно жарить, мадурос; или же те, что варят, вердес?.. Бананы! Бананы! Бананы!..

В конце концов, я определяюсь и хожу в тиенду к донье Росите: она терпеливо пытается понять всю ту несуразицу, что выдаю я за испанский язык, и вопреки традиции не берёт с меня, гринги – я gringa! – больше, чем с остальных.

Х Х Х

Сегодня с кокосовой пальмы, что растет в патио нашего дома, упал орех. Сеньора Мария взяла мачете и протянула мне:

– Разруби!

Орех никак не раскалывался! А я не из слабых!

Сеньора Мария усмехнулась:

– Видишь, у него три шва с одной стороны, – показала она – Надо знать, где ударить!

Она ударила, и орех легко раскололся. Вышла почти притча. А потом мы пили кокосовое молоко и выскребали белую внутреннюю поверхность ореха.

Х Х Х

А хлеб здесь не черствеет – такая влажность! Он может лишь заплесневеть.

Х Х Х

По вечерам мы с Мартой беседуем. Марта по несколько раз терпеливо повторяет одно и то же, а если я все равно не понимаю, то взамен непонятных мне слов подбирает синонимы или поясняет значение слова жестами, ситуацией, указанием на предмет и может объяснять бесконечно – пока я не догадываюсь, наконец, о чем идет речь, и таким образом мы разговариваем обо всем. Бывает, даже спорим на религиозные темы.

Для них христианство, как для нас марксизм-ленинизм: его нельзя оспаривать, нельзя сомневаться… А я, овладевшая основами научного атеизма на пятом курсе университета, задаю вопросы, на которые не может быть ответа. Марта же бросается ответ искать…

Но в конце концов мы приходим к выводу, что родись Марта в Советском Союзе, а я в Эквадоре, быть Марте убежденной атеисткой, а мне добропорядочной католичкой, и, кроме того, родись мы с ней в мусульманской стране, мы обе верили бы в Магомета… Мы смеемся.

Х Х Х

Впрочем, чувствовала себя носителем истин и самоотверженным просветителем, не догадываясь, что просто-напросто ведёт себя неприличино в гостеприимном католическом доме, не я – нет, не я! – а та светловолосая женщина. У неё мозги – чуть-чуть набекрень, что ли? – были пропитаны притупляющим живое восприятие культом советской страны, атеизмом, и запах этой пропитки выветрится нескоро. Невскоре она прочитает книги Бердяева, Соловьёва, Флоренского – кто это? – она пока даже не слышала это громкие имена, русская религиозная мысль в её стране под запретом. Она не станет глубоковерующим человеком, нет, но многое ей откроется – позже, позже… И что с того, что сейчас мне стыдно за эту светловолосую женщину? Прошлое оказывает влияние на будущее, но будущее на прошлое – увы!

Х Х Х

Тельмо, отец Марты, был против ее брака: что толку в том, что Нельсон высок, строен и голубоглаз? Гуляка! Беззаботен дальше некуда!.. Но молодость отвергает опыт старших – у тебя в жизни, кажется, все будет не так, как у других. Марта с Нельсоном поженились. Первую дочь назвали редким именем Ноэлин. Счастливы они были недолго.

Вечерами Марта преподавала в местном университете. Нельсон возмущался: жены нет дома по вечерам! Марте нравилась работа в университете, но она вынуждена была ее оставить. Конфликты, однако, не прекратились.

Родилась вторая дочь Мария Исабель, но брак счастливее от этого не стал. Нельсон изменял жене. У него родилась девочка на стороне.

Марта решила расстаться с мужем, и началась долгая полоса разлук и примирений, в одно из которых родилась Ингебор.

Теперь Нельсон, то трезвый, то пьяный, иногда постучится в дом под предлогом увидеть детей, передать им подарки, и тогда они с Мартой подолгу, даже когда все уйдут спать, сидят в зале. Нельсон пытается обнять Марту, но Марта сбрасывает с плеч его руки, хотя – видно – попытки Нельсона ей приятны.

Х Х Х

В один из вечеров Марта рассказывает мне…

Они с Нельсоном еще жили вместе, когда ей донесли, что для встреч с любовницей Нельсон снимает дорогую квартиру. Марте сообщили имя любовницы и телефонный номер ее родительского дома.

Марта, не колеблясь, набрала номер, попросила пригласить к телефону сеньориту Алехандру и, представившись сестрой Нельсона, поинтересовалась, не забыл ли ее брат на снимаемой квартире часы, он сегодня перед тем, как уйти на работу, весь дом перевернул, не мог найти часы, и лишь потом вспомнил, где мог оставить их, и дал этот телефонный номер сестре с тем, чтобы она позвонила насчет часов и познакомилась заодно с Алехандрой, потому что у него по отношению к ней самые серьезные намерения.

Алехандра тает в телефонной трубке: да-да, она очень рада познакомиться с будущей свояченицей, да-да, у них с Нельсоном серьезные намерения, да-да, он снимает квартиру для встреч, они виделись на этой квартире вчера, но часы, насколько помнится Алехандре, Нельсон в той квартире не забывал. Впрочем, сегодня Нельсон покупает для Алехандры новый холодильник, и когда они увидятся, она обязательно спросит, где же это он забывает часы, если не дома и не на снимаемой квартире? Часы должны найтись! А может, и правда, они остались в той квартире? Если сестра Нельсона хочет, так Алехандра прямо сейчас может сходить и посмотреть, нет ли их там…

Тут Марта не выдерживает:

– Да-да-да-да, хочет! Хочет! – она захлебывается. – Хочет! Хочет, чтобы ты вернула часы, не сестра, а жена Нельсона! И не тебе, не тебе, а мне, мне сегодня Нельсон купит новый холодильник!

Марта отшвыривает трубку, минут двадцать приходит в себя, а затем набирает тот же телефонный номер вновь и, старательно изменив голос, просит пригласить к телефону мать сеньориты Алехандра. Через некоторое время к телефону подходит сеньора:

– Я слушаю. С кем имею честь?

Марта выплескивает весь свой праведный гнев:

– Ваша дочь такая-сякая, сякая-такая, спит с женатым человеком, тянет из него деньги такая-сякая, сякая-такая. Да весь город скоро будет знать, что сеньорита Алехандра и не сеньорита вовсе и не сеньора, а такая-сякая, сякая-такая, что иначе и не назовешь!…

И лишь бросив трубку и придя в себя, Марта соображает, что матерью Алехандры ей представился тот же самый голос!.. тот же самый, который она слышала и тогда, когда набрала проклятый номер первый раз.

Кстати, в тот день Нельсон купил новый холодильник Марте.

Х Х Х

Одним южным – южнее некуда – экватор! – теплым вечером Нельсон, Марта, я и наши дети (как только все мы вместились в машину!) ездили к морю и по дороге пели песни, а на пляже бегали по воде. Садилось в воду солнце. Волны были темны и таинственны. Нельсон поднимал Марту на руки и кружил. Марта смеялась, дети обрызгивали друг друга, шлепая ладошками по воде, и визжали от восторга и прохлады…

И в тот же вечер, сгустившийся в темную южную – южнее некуда – ночь, Марта призналась мне, что никогда не вернется к Нельсону, как и Нельсон к ней: что прошло, то прошло, а шалости эти – так просто…

Я разбирала далеко не все произносимые Мартой слова, но понимала более того, что говорила Марта. Понимала, что «так просто» вовсе не так просто… Голос у Марты был очень грустный, невозможно было не понять.

Х Х Х

Раскачиваюсь в гамаке. В этом ужасном климате – вечная сауна! – я, пожалуй, уже сбросила парочку килограммчиков, в теле ощущение стройности. Интересно, приходит в голову мысль, а как это смотрится со стороны: молодая женщина в легком, открытом и расшитом цветами платье до пят, свесив небрежно ногу, качается с книгой в руках в гамаке?..

– Сеньорита, не нужно ли вам постирать одежду?

Первая моя мысль: « у меня грязное платье?!».

Оборачиваюсь. Полная негритянка прижалась к забору.

– Я могу постирать, сеньорита!

Моё платье здесь не причем. Я качаю головой: в доме есть служанка.

– Ну хоть какую-нибудь работку, сеньорита! Пожалуйста!..

Она просит о работе, как о милостыне.

Я пожимаю плечами, зову сеньору Марию.

– Нет-нет, – говорит сеньора Мария. – У нас работает одна женщина.

Негритянка уходит не сразу, заворожено глядя на раскачивающуюся в гамаке светловолосую женщину в легком, открытом, расшитом цветами платье.

Х Х Х

Ночью не шла вода. Резервуар остался незаполненным. Власти принимают меры: по городу воду развозят машины, но ее разбирают мгновенно, мы не успеваем. Сеньора Мария моет посуду в вонючей жиже – воде, в которой уже несколько раз мыли посуду с порошком. Оставить посуду грязной нельзя: налетает рой мух.

Мы остаемся без обеда. Булочки с молоком.

На следующий день – то же самое. А погода при этом никак не реагирует на отсутствие воды, сауна прежняя. В обеденный перерыв Марта мечется по городу, но купить воду ей не удается.

К вечеру, наконец-то, подъезжает водовоз и сливает весь бак в резервуар. Жизнь! Вода! Но непредвиденные расходы не входили в планы Марты. Несколько дней обходимся без мяса: картофель, рис…

Х Х Х

Я покупаю у доньи Роситы растительное масло:

– Асьетэ, – прошу я подать масло и указываю пальцем на бутыль.

– Нет, сеньора, – возражает хозяйка тиенды, – по семь сукрес вы нигде не купите масло, оно стоит сорок сукрес.

– Хорошо, мне асьетэ, – я согласно киваю головой.

– Нет, по семь я не продам, сколько бы бутылей вы не брали! – почему-то возражает мне хозяйка – масло стоит сорок сукрес!

– Хорошо, хорошо, дайте мне, пожалуйста асьетэ!

– Нет!

– Мне нужно асьетэ и пусть стоит, сколько стоит! – пытаюсь объясниться я.

Тут донью Роситу осеняет:

– Не «а сьетэ», сеньора! «А сьетэ» значит « по семь», – она на пальцах показывает число. – Вам нужно асэйтэ, сеньора! А-сэй-тэ! Асэйтэ!

– Да-да, – обрадовано киваю головой, видя, как рука доньи Роситы тянется, наконец, к вожделенной бутыли. – Я и говорю, асьетэ!

Донья Росита вздыхает и подает масло.

– Сорок.

– И еще мне кахон спичек, пожалуйста!

– Сколько? Кахон? – удивляется хозяйка.

– Один кахон! – подтверждаю я.

Донья Росита тащит ящик со спичечными коробками и подает мне.

– Нет-нет, – отказываюсь я. – Мне один кахон!

– Одну каху, а не кахон, наверное, сеньора! – еще раз вздыхает донья Росита и вынимает из ящика одну коробочку спичек.

Слава богу, кроме меня покупателей в магазинчике нет.

Х Х Х

Воскресный день. Марта везет всех на Черную реку!

Приезжает с женой и детьми Мигель, грузный, голубоглазый. Приезжает на такси, но это такси – его собственность. Днем Мигель сдает машину в аренду, и водитель платит Мигелю почти половину выручаемых денег, а ночью в ранние утренние часы Мигель разъезжает на своем такси по городу сам, а сейчас это такси – личный транспорт.

Смугловатая жена Мигеля Росио, гладкокожая и грудастая – седьмой номер, никак не меньше – беременна третьим ребенком. Мигель надеется, будет мальчик. Две девочки у них с Росио уже есть. Мигель очень хочет мальчика, но если уж снова родится девочка, так пусть будет темноволосой и зеленоглазой! Мигель хочет темноволосую зеленоглазую дочку.

Такой была дочь Тельма от первого брака, сестра Мигеля по отцу. Она стала королевой конкурса красоты Эсмеральдаса, затем вышла замуж за генерала и живет сейчас припеваючи в столице, ни в чем не испытывая нужды, в том числе и в общении с родственниками.

Может быть, Мигель хочет похожую девочку, чтобы она тоже вышла замуж за генерала?

Впрочем, если родится мальчик, еще лучше, считает Мигель. Хоть бы родился мальчик! Мальчик! Мигель хочет мальчика! Да здравствует мальчик! ;Viva el varón!

Кортеж из двух машин – впереди Марта на красной «Ладе», позади Мигель на желтом такси – мчится к Черной реке.

Х Х Х

Мост. Машины останутся здесь. Крутая тропинка к широкой ленте реки лежит среди высоких зарослей. Я интересуюсь: крокодилы, ядовитые рыбы, змеи?.. Мой вопрос встречают дружным смехом.

Купаться! Купаться! Все в воду! Вода в реке черная от черного песка дна. Сеньора Мария входит в реку прямо в платье, не раздеваясь. Его за минуту высушит потом солнце.

Река оказывается мелкой, плавать невозможно, нужно просто коснуться руками дна, и течение само омоет тело. Но мы с детьми придумываем другое развлечение: подымаемся вверх по реке, ложимся на спины, и течение проносит нас мимо приветственно машущей нам компании все дальше и дальше, за один поворот реки, за другой…

В воде – блаженство, но выходить на берег – мучение, солнце тотчас же прикладывает к телу свои раскаленные добела куски. Кажется, еще мгновение и обуглится кожа.

Экватор. Эквадор. Полдень.

Х Х Х

Я шла по городу одна, когда услышала себе вслед:

– ¡Qué linda suca!

«Qué linda» значит «какая красивая», но слово «suca» озадачивает меня. «Suca» звучит «ссука». Международное слово?

Мне неудобно, но я решаюсь спросить у Марты. Марта смеется: «suca», оказывается, переводится как блондинка.

Я блондинка? Я не блондинка! Просто не темноволосая, как большинство местных женщин, а русоволосая, светловолосая, но блондинкой меня не назовешь!

– ¿Soy suca? – удивленно спрашиваю я Марту. – Я блондинка?

– Suca, – подтверждает Марта.

Я вспоминаю, что одну знакомую Марты мне довелось видеть дважды, и при нашей второй встрече Марта негодовала: зачем свои прекрасные каштановые волосы ее подруга перекрасила в черный цвет!

– Скажи, ей было лучше, когда ты видела ее в прошлый раз?

А я, признаться, вовсе не заметила разницы.

Х Х Х

За титул королевы красоты, рассказывает Марта, однажды боролись две прекрасные претендентки: одна темноволосая, смуглая, кареглазая, другая голубоглазая, белокожая, светловолосая, красивая не менее, но другой, не латиноамериканской красотой. Корону королевы надели на голову светловолосой, а народ неистовствовал: всем хотелось, чтоб королевой красоты была названа la morena .

– Почему? Если обе были красивы? – обижаюсь я за светловолосую.

Х Х Х

На два дня приехал Бертран. Он повел меня знакомиться в семью однофамильцев. Санчесов в Латинской Америке больше, чем в России Ивановых.

Бертран практически вырос в семье своих однофамильцев. Он дружил с детьми этого семейства, бегал с ними на пляж, делал уроки, обедал, ужинал, оставался ночевать… Сеньора Ребекка, мать семьи, преподавала в колехио «Святое сердце», лучшим учеником которого был Бертран. Все говорили ей: «Какой у вас прилежный сын!» А она никого не разуверяла. Бертран считает ее своей второй матерью.

У Ольги Марии, дочери этого семейства, были к Бертрану особые чувства. Она писала ему письма в Союз несколько лет после его отъезда. Бертран перестал ей отвечать на письма, когда познакомился со мной.

За Ольгой Марией долго ухаживал юноша, чье предложение о замужестве она отвергала до тех пор, пока не узнала, что Бертран женился. Тогда было объявлено о помолвке, но со свадьбой Ольга Мария тянула и перед возвращением Бертрана поссорилась с женихом. Она вышла замуж спустя две недели после моего приезда в Эквадор.

Бертран любит, когда приезжает, подолгу болтать по телефону с Ольгой Марией, и смеется, смеется в трубку. Даже сеньора Мария не выдерживает, машет ему рукой:

– Хватит! Хватит!

И я не выдерживаю, ухожу к Марте и говорю:

– Марта, мне кажется, я заняла место, предназначенное не мне, а Ольге Марии. Может, было бы лучше, если б Бертран женился на ней.

Марта отвечает совсем не так, как мне хотелось бы! Я ведь спрашивала для того, чтобы услышать:

– Что ты! Он любит тебя! С ней они просто друзья!

Но Марта не поняла, для чего я спрашиваю.

– Что же теперь говорить об этом? – сказала Марта. – Поздно! У вас сын, и Ольга Мария замужем!

А Бертран смеется и смеется в телефонную трубку. Он никогда так не смеется, разговаривая со мной.

Семье Санчесов принадлежит самая популярная в Эсмеральдасе книжная лавка. Ручки и тетради жители города предпочитают покупать у Санчесов. Глава семейства, сеньор Набор, платит дочери Ольге Марии деньги за работу в лавке продавщицей.

Живут Санчесы в лучшем районе города, Лас Пальмас, что раскинулся на берегу океана.

Роскошный дом! Огромный паркетный зал с тяжелой добротной мебелью темного дерева, фонтан в одном из холлов, не имеющем потолка – небо! – на второй этаж ведет мраморная лестница с витыми, под бронзу, перилами…

Холодный дом! Меня встречают вежливо и отчужденно. Теперь я в полной мере могу оценить гостеприимство простого дома матери Бертрана.

Я дарю, как просил муж, Ольге Марии пластинку русских песен. Она тотчас ставит ее прослушать, а я ошарашено украдкой разглядываю ее. Не то, чтобы я ожидала увидеть красавицу… но не подобное же уродство! Невозможно тонкие с костистыми утолщениями в запястьях и локтях руки, худые плечи, выпирающие ключицы, абсолютно плоская, низкая, отвисшая грудь, узкие, уже чем у подростка, бедра, высушенные ноги… Но сколь уверенно себя держит! С каким достоинством! Как мило и дружелюбно улыбается! Одета просто и со вкусом… Как случилось, что у нее, такой безобразной, нет ни озлобленности, ни неуверенности в себе? Что дает ей ту внутреннюю силу, которая чувствуется при первом же взгляде?.. На нее страшно смотреть, так она уродлива! На нее тянет смотреть, столь обаятелен в ней сплав воспитания, скромности и еще чего-то необъяснимого, тонкого, едва уловимого – чего?..

Сеньора Ребекка дарит мне фольклорное платье, но ее взгляд, когда она мне его вручает, отрешен и холоден.

За обедом Малыш отказывается кушать, пачкает скатерть, роняет пищу на пол, вертится, отворачивается…

Я тогда не сообразила, что не надо настаивать, не та обстановка, это выглядит некрасиво… Мне казалось, важнее, чтобы ребенок вовремя поел… А зачем? Мне так и не удалось его накормить!

После обеда все садятся в кресла за журнальный столик. Разговор не клеится. Я постоянно оттаскиваю ребенка от фарфоровых безделушек и ваз.

Томас, десятилетний негритенок (служанка, работавшая в семье, скрылась, бросив ребенка, когда он был совсем маленький, и сеньора Ребекка усыновила его), вызывается покататься с Малышом на качелях во дворе, но сынишка жмется ко мне, испугавшись чернокожего мальчика. Всем неловко. Сеньор Набор отважно решается вести беседу…

Лет десять назад сгорел прежний дом Санчесов. Они остались без крова. Но в банке им удалось получить ссуду на строительство нынешнего дома под небольшие проценты и на длительный срок. И все это – чудо Господнее, награда им за веру, им помогает Господь! Кто же еще, если не Господь, даровал им такой счастливый выход из несчастья? Поэтому они верили и будут верить, верить и благодарить Господа за его благодеяния для их семьи!..

Оказывается, они верят из страха перед несчастиями! Мне скучно. Спросить, что ли, а кто же, если не Господь, наслал на них беду, почему не помиловал их за веру?.. Не стоит!.. Как намекнуть мужу, что неплохо бы уйти? Я устала и не хочу ничего больше слышать о чудесах Господних…

Малыш бросается на пол, на спину и, стуча ногами, требует – на русском языке, слава богу! – покинуть этот дом. Мы поспешно прощаемся.

– Знаешь, – говорю мужу, когда мы выходим, – мне понравилась Ольга Мария, в ней что-то есть.

– Ты это заметила? Правда? Мне тоже так кажется! – радуется муж.

– Конечно, «нет красоты такой, которая б в себе уродство не таила, нет безобразия без доли красоты», – цитирую я Рабиндраната Тагора и добавляю, не сумев удержаться от ложки дегтя: – Все-таки, мало кто еще, кроме восточного мудреца, согласился бы с нами!

Х Х Х

Больше всего простого советского человека периода застоя, мне кажется, должны были зарубежом поражать туалеты. Наши, крохотные, с вывернутыми наружу и уродливо соединенными трубами, грубо окрашенными масляной краской, отдавали должное человеческой природе – уродливому уродливое, не более.

Меня поразила выложенная сверху донизу прозрачным и светящимся черным кафелем просторная туалетная комната, в которой чистоплотно сияли розовые унитаз и умывальник изящнейших, удлиненных, вытянутых, форм. Два розовых пятна в прозрачно-черном пространстве… При нажатии кнопки унитаз низвергал поток розовой воды.

Мы были с Бертраном в гостях у его друзей-молодоженов.

– Как это красиво! И как получается, что вода розовая? – не выдержала я и спросила, когда вышла из туалета.

Я думала, Бертран ответит мне на русском, но он перевел на испанский мой вопрос и засмеялся: мою неосведомленность в маленьких ухищрениях западной цивилизации он решил преподнести как хорошую шутку. Я почувствовала себя неловко.

– Ничего сложного! – сказала хозяйка дома.

Она прошла в туалетную комнату, поманив меня за собой, подняла крышку унитаза и показала, куда она засыпает для окраски воды специальный порошок, и при этом дружески улыбнулась. А Бертран всё смеялся, но в его смехе не было веселья.

Не стыдится ли меня порой мой муж?

Х Х Х

Пляж Эсмеральдаса. Раскидистые пальмы. Молодые люди гоняют мяч. Редкие купальщики качаются на волнах. Солнце распластывает, наваливается влажной тяжестью, давит, пропекает внутренности. Истома. Не хочется шевелиться.

Рядом со мной, не раздеваясь, в платье, сидит хромоногая девушка Мария. Кто такая Мария? Отец Бертрана Тельмо первым браком был женат на женщине, умершей при четвертых родах и оставившей на руках мужа соответственно четверых детей. Вторым браком Тельмо женился на сеньоре Марии, матери Бертрана, которую уже знал к тому времени и от которой уже имел двоих сыновей, умерших в раннем возрасте. В браке сеньора Мария принесла ему еще троих детей. Выросшие дети одного отца, но разных матерей, между собой не нашли общего языка, и лишь Густаво, старший сын Тельмо от первого брака, поддерживает отношения с сеньорой Марией и ее детьми. А хромоногая девушка – его дочь. Вернее, добрачная дочь его жены. Впрочем, не важно! Родственница. Из своих.

Врачи обещают сделать Марии операцию, и тогда она перестанет хромать. Но Густаво все никак не накопит нужное количество денег для операции. Густаво – простой рабочий, а у него на содержании неработающая жена и, кроме Марии, трое своих детей. Один благотворительный фонд обещал выделить Марии деньги на операцию, но до сих пор все никак не выделит.

Я была у Марии дома, если ту лачужку, примостившуюся на склоне холма, можно назвать домом. Глиняная лестница, земляной пол, каморка-зал, закуток-кухня… В комнате девочек – неотесанный деревянный пол, матерчатая занавеска на натянутой веревке – это шкаф. На крыше из пластмассовых ребристых пластин – дом дядюшки Тыковки – сооружена комната старшего сына, в которой стоят кровать, плетеное кресло, вентилятор, валяется несколько старых журналов, и больше нет ничего.