Дежавю. Любовь

ЗЕЛЕНЫЙ

Амина очнулась и приоткрыла глаза, глухо и напряженно вздохнула, вбирая воображаемую свежесть, и сразу, буквально, в одно дивное мгновение, погрузилась с головой в волшебный, фееричный сказочно-шумный мир: здесь и там звонкие бледно-лимонные кузнечики без устали, наперебой соревновались в искусстве стрекотания, будто на диковинном фестивале в курортном городке; где-то совсем рядом приятно шумела неспокойная река, божественно играя водяными музыкальными переборами на каменистых порогах, словно на арфе, теплый южный ветерок весело забавлялся с молодой листвой, поглаживая, щекоча хрупкие веточки по только распустившимся пушистым листикам, пара совсем еще юных стрекоз чуть слышно пролетела перед самым носом Амины, догоняя друг друга. Солнечные лучики, словно на волшебном фортепиано, выписывали жизнерадостную мелодию.

Над самой головой Амины, где-то на ветке, быстро и искусно громко свиристелила что-то на своем языке серо-зеленая птаха, призывая весь окружающий мир к наслаждению природной красотой. То ли многослойное сонливое одеяло укрывало Амину и не отпускало от себя, то ли непредвзятая объективная явь, – все спонтанно перемежалось в беспокойном, и столь обольстительном море сознания: в голове муравьихи по диагонали прокатился с шумом титанический шар, и Амина от пугающего шума закрыла глаза, воображаемый шар отчаянно ухнул «у-ух», и послушно вернулся на прежнее место, замер… Живая реальность исповедалась и, кажется, вернулась к муравьихе. Прошлое возрождалось, или это нарастало новыми клейкими листочками уже будущее, соединяясь, бесцветно перетекая из одного в другое, и беспрепятственно рождая синтезированное новое, неизведанное…

Вот она безмятежно сидит с Эйвом друг перед другом, и он бережно, и так сердечно держит в своих лапках ее коготки, и что-то бесконечно, пленительно говорит, и говорит, и говорит без конца и края, а она, ослепленная желаниями, одержимо смотрит ему в задорные глаза и поглощает мерными порциями его мягкий рассказ. И тут же художественное задушевное пересвистывание дрозда, и перемешанный в одно диковинное блюдо – аромат будто бы цветущих яблонь, сирени и липовых медовых сот, и снова эта невыносимая духота, и солнечный искрящийся свет, и общий свистящий зуд, и журчание неведомой горной речушки, и шелест весеннего живого травянистого ковра, и легковесное жужжание майского жука, а следом за ним – и парочки гоняющихся друг за другом стрекозок, и падение странного предмета на землю (откуда-то прилетел булыжник, похоже на то), и блеск на солнце удивительных экзотических серебристо-ниточных узоров, которые с раннего утра насочиняли в забытьи паучки, – все это одной, общей картинкой, выскакивает в сознании, словно заброшенный спиннинг умело подсекает крючком в бурной реке и молниеносным рывком выдергивает доверчивую форель, – все это возвращает Амину на лесную полянку…

Еще не совсем отойдя от беспокойной полудремы, постоянно прерываемой пробуждениями, муравьиха пыталась смотреть далеко-далеко вперед и видела только яркий свет и мутноватые очертания бурых пятнистых деревьев, она изо-всех сил постаралась сосредоточиться на березке, на камушке, начинавшем обрастать мхом, на бабочке, что решила отдохнуть на этом самом булыжнике, но, к сожалению, у нее ничего толком не получалось, – впереди нервно маячили лишь фантомные контуры, едва сводившиеся к единому образу, как тут же снова мифически раздваивались, расстраивались и бездушно уходили в небытие, в полупрозрачный пыльный жар. Амина продолжала глубоко дышать, полулежа, возле раскидистой березы, пухлявые почки которой практически полностью раскрылись, и приятно веяло свежестью чистейших молодых листочков, но пошевелиться у муравьихи возможности не было: неопределенные внутренние силы жестко и бескомпромиссно сковали ее, будто безнадежным параличом, и ни на минуту не отпускали с момента пробуждения. Во всем теле – молниеносно нарастающее, нагнетающее чувство беспокойства и необъяснимой паники, обезоруживающего страха. Чернеющая тревога в дребезжащем воздухе судорожно, с подчеркнутой озлобленностью, прочертила белыми аляповато-широченными полосами перекрестия, словно на расстоянии нескольких метров от Амины находился муравей-невидимка и бессовестно со всех сил малевал известью на прозрачном заборе.

Наивную муравьиху от этого необычного миражного видения бросило в легкий жар. Здешний ветерок неожиданно сменился и прямо в нос Амине вдарил резкий запах горелого дерева, она мгновенно посмотрела в сторону, откуда прилетел неприятный аромат, но ничего и никого не увидела.

«Сплошные гадости! Надо пережить этот день, потом будет полегче!»

Обеспокоенная муравьиха чуть слышно утробно хмыкнула раз-другой, и ей показалось, что птичка-хулиган, пересмешник, где-то в кустах ее передразнила, Амина еще раз сделала усилие и попробовала что-то произнести, но из пересохшей глотки выкарабкался наружу невнятный сухой хрип. Она привычным движением осторожно поднесла лапку сначала к петиолю⁵, затем к набухшему животику, как бы проверяя на месте ли ее сокровище. Кругленькое упругое тельце хранило новую, бесконечно дорогую ей жизнь.

Амине припомнились обрывки тревожного и нервного сна, который ей привиделся только что. Последнюю пару часов она беспокойно дремала, постоянно просыпалась и снова жахалась и утопала в том же сне, что был и до этого, и так продолжалось, пока она окончательно не пробудилась.

«О-о-ох, что за странности нашего организма? Загадки сплошные… один и тот же сон, один и тот же сюжет прокручивается по нескольку раз? Мы где-то что-то недовыполняем, или что? Или надо сменить тактику поведения? Что-то полезное вынести из этого сна? Несколько раз – это как напоминание или что? Загадки разума… Может, напоминание, что мы неправильным путем пошли, и надо вернуться в начало лабиринта своей судьбы. Ну, а если уже слишком поздно, и ничего нельзя изменить? Бывают разные жизненные ситуэйшн… Иногда кажется, что каждый из нас периодически возвращается в начало этого самого лабиринта, который… Нет, пожалуй, в начало нельзя вернуться! Конечно же, нельзя! Каждый из нас возвращается в определенную точку, где уже проходил, где уже был… и, вот, мы стоим и размышляем: „Ну-у-у, ведь в прошлый раз я пошла в эту сторону, а вернулась снова сюда, и куда же мне идти теперь? Вот куда? Это замкнутый круг?“ Есть еще два или три поворота… случается так, что есть… и мы отправляемся опять-таки с наивной надеждой преодолеть этот чертов, так и подмывает горячо-ругательно выразиться, но, ладно, просто – чертов лабиринт с помощью высших сил, идем-идем, но, в конце концов, возвращаемся в третий, и в четвертый, и в двадцать четвертый раз на тот же самый перекресток. Спрашивается – ну-у-у, почему? Да-а-а… спрашивается, но ответов не дано… надо вставать и идти, посеяв надежду и рассчитывая только на свои силы… еще бы кто ответил на наши вопросы. А кто ж на них ответит, как не мы сами… значит, вывод – встаем, как бы не было тяжко, и пускаемся снова в путь на поиски истины, счастья, мечты и всего-всего остального!»

В провальном, скомканном сне муравьиха спокойно сидела, развалившись в мягком кожаном кресле, возле тонированного овального окна в новеньком, сверкающем каждой деталькой, вагоне скоростного поезда, уверенно летевшего по бескрайнему пшеничному полю. Где-то вдалеке туманились, виднелись сумрачные очертания города: черные заводские трубы выпускали клубы дыма, похоже, никогда не иссякающие, редкие многоэтажные дома торчали ощетинившимися иголками-исполинами на фоне других кубиков-домов. С каждой секундой мегаполис все больше и больше удалялся от поезда.

«Мы же, вроде, должны приближаться к городу, ехать к нему, а не уезжать куда-то в далекие края, от него…» – пыталась разумно размышлять Амина во сне, но состав, слегонца плавно покачиваясь, все удалялся и удалялся от чуждого поселения с довольно приличной скоростью. – «Как так? Ну, как так-то?» – с расстроенной спонтанной безнадежностью вздохнула муравьиха.

Бледный, бездушно-печальный солнечный диск едва проглядывал из-за набухших дождевых туч, на удивление напоминавших рябое вымя тельной коровы, готовой к дойке, и которые были настолько полны, что добросовестно ждали только одного, – малейшего сигнала божественного грома, чтобы освободительно разродиться беспощадным, тропическим ливнем. То ли от того, что стекла в безупречно новоиспеченном вагоне были старательно покрыты светоотражающей серо-синей пленкой, которую наносили для того, чтобы яркие солнечные лучи не мешали нежно-панцирным пассажирам, то ли от надвинувшейся жесткой мраморности погоды, то ли еще от чего, угрюмый пейзаж, мерно проскакивающий за границей иного мира, казался еще более угнетающе-мрачноватым.

В бархатных кукольных лапках Амины нашла приют пухлявая игрушка – смешной слоненок, – герой из известного старого мультфильма, – белесо-розового цвета: мягкий хоботок, бескомпромиссно загнутый вверх дугообразной трубой, невинно призывал к веселому настрою, выпирая над забавной веснушчатой сине-салатной кепкой, укрепленной на пухлявой голове, блинчато-овальные, безумно огромные уши, казалось, служили слоненку для того, чтобы он мог с легкостью преодолевать расстояния, перелетая с места на место. Сначала он сидел смирно и достойно, и был размером с милипусечного, крохотного котенка, а через минуту-другую неприлично раздулся до пределов гигантской подушки. Полусонная муравьиха, чуть заметно улыбаясь самыми краешками рта, крепко обнимала южного толстячка, как самую родную и любимую животинку, и, сентиментально прижимаясь к плюшевому, мягонькому, ангельскому, почти полуживому существу, потому что тот мерно покачивался в такт движения поезда, уморительно странно мигал искусственными пуговками глаз, очаровывая искрящимся светом, и невнятно двусмысленно мычал себе под нос, – по крайней мере, – так казалось Амине, чувствовала себя намного легче, стараясь совсем не думать ни о сумасшедшей скорости, с которой свистел состав, ни о пасмурной, колючей, угнетающей погоде, ни о том, что происходит за недобрым окном, ни о том, что где-то там, очень – очень далеко остался ее незавершенный репортаж об интернатах и даже ни о том, что ждет ее впереди.

Светлый просторный вагон был полон пассажиров, все сидели в таких же комфортабельных креслах, что и она. Кто-то беспокойно дремал, нервно и громко посапывая, посвистывая сквозь сахарные дырочки усишек, и, в то же время, тревожно шевеля верхней парой лапок, – похоже, в эфемерном забытьи беспомощный муравей старался выползти, выкарабкаться из какого-то невероятного завала, вычищая себе путь и выбираясь на спасительную поверхность; кто-то невозмутимо разговаривал вполголоса на философские темы с соседом по дороге; довольно прилично одетый пожилой муравей, так малиново-нежно расположившийся в кресле напротив Амины, уткнувшись в книгу мордочкой, аккуратно осваивал толстенный исторический роман; два шебутных муравья-солдата в полном походном обмундировании, каким-то странным образом попавшими совсем в неформатный для рядовых военных «бизнес-класс», складно устроились, повернувшись друг к другу почти вплотную, и о чем-то беседовали, активно жестикулируя лапками. Со стороны их оживленный диалог казался весьма забавным, и Амина, глядя на эту сценку, широко улыбнулась.

Дверь вагона звонко бряцнула и бесследно утонула где-то в стене, пластиковые профильные салазки равнодушно захватили ее в плен. В вагон почти влетел комичный муравей-подросток, наряженный в свеженький, чистый, как будто только из химчистки, костюм веселого собакена: на голове курьезно возвышалась мордочка кокер-спаниеля, лохматые велюровые ушенции безвольно свисали до самого мезонотума (средней спинки)⁶, верхние и нижние лапки достоверно двигались, повторяя движения домашнего питомца. Прилично слаженный костюм отлично смотрелся на вошедшем, и если бы не ложкодегтярный завершающий элемент – мордашка куклы над головой артиста, то все смотрелось бы просто великолепно, без каких-либо недочетов. Возможно, надо было придумать каким-то другим образом: поразмыслить и приспособить, чтобы махровая маска добродушного пса одевалась прямо на мордочку муравью-артисту. Вслед за забавным кокером буквально вполз на четвереньках, вкатился колобком пузатенький мураш, разодетый в пестрый, разноцветный костюм то ли солдата, то ли пожарного из прошлого века, с ажурно вышитыми кругляками-погонами, обвешанный (явно с перебором) со всех сторон сверкающими вычурными аксельбантами, точно серпантином новогодняя елка, он мгновенно поднялся и выпрямился во фронт. Ростиком воинственный штрумпель вышел небольшого, скорее даже маленького, он едва дотягивал как раз до лопушистых ушей кокера. Двое артистов зависли в ледяной позе, пародируя известное мифическое скульптурное изваяние, из небольшого спортивного рюкзачка, ловко прикрепленного переплетенными лентами к заднеспинке⁷ спаниеля, зазвучала энергичная музыка, и пара принялась вытанцовывать под ремикс классического произведения, почти успешно ловя такт, и даже успевая подпевать какой-то неведомый зрителям текст. Амина так увлеклась неожиданным концертным зрелищем, что всем своим нутром почувствовала, прочувствовала, как ей хорошо, как приятно наслаждаться простецким цирковым номерком, исполняемым обычными поездными артистами. Она хотела было достать монету и подбросить в ядовито-рептильного цвета ведерко, но, активно пошарив по широким карманам, ничегошеньки не нашла и решила продолжать наслаждаться представлением дальше. Вот серебристо звякнула первая монетка, – ее ловко закинул в пользу артистов сосед Амины, он на минутку отложил свой исторический талмуд и, необычайно широко улыбаясь, так сладко, что аж медовая слюнка побежала с левого краешка мускульных губ⁸, по-доброму пристально рассматривал бродячих циркачей. Раззадоренной не на шутку Амине снова стало как-то не по себе, и она снова нервно заерзала, зашевелилась, зашебутинилась, принялась обыскивать карманы уже на который раз, но все они были напрочь пусты, но вот – настоящее чудо, – наткнулась на спасительный серебристый потертый четвертачок, и незамедлительно решила, что он намного нужнее этим веселящимся ребятам, чем ей, она, смущаясь, довольно неуклюже поднялась с места, не выпуская из рук родного слонишечку, шагнула раз-другой и каким-то нескладным движением лапки одарила своей щедростью выступающих. Веселящийся кокер краем глаза зацепил, что Амина закинула звонкую монету, задорно кивнул ей двойной головой и продолжил танцевать. Солдат уже разошелся не на шутку: он по взвинчивающейся нарастающей, все больше, изощреннее и яростнее танцевал, и его, как будто заведенные, лапки легко и просто выделывали невероятные кренделя, которым можно было только позавидовать, и голосил, голосил, голосил «во всю ивановскую», что как-то… как-то начинало раздражать многих пассажиров. Выступающая процессия стала непринужденно продвигаться дальше по просторному вагону, успешно собирая себе на пропитание. Кто-то с легкой охотой расставался со своими кровными, другие же просто равнодушно глазели, позевывая, на представление и сидели без движения, будто ничего особенного не происходило, но были и такие, кто в такт энергичной мелодии дружно поддавал лапками, чем самым еще более подзадоривал дуэт. Но, как пришел праздник в вагон Амины, так он и ушел, растворился: неожиданно, спонтанно, непредсказуемо. Звуки стихли и резко оборвались, не дожидаясь окончания композиции.

В это время гулко, оглушительно, протяжно за окном, по ту сторону заоконного ирреального мира, сипло прошипело два двойных свистка: «Вши-вши-и-и, вши-вши-и-и!» – как это бывало раньше, на старых, изъеденных временем, громогласнодышащих монстрах-паровозиках, и, будто бы огорчившись, что не смог выиграть гоночные состязания, угрюмо поплелся тихим, ленивым ходом.

Отдыхающая Амина скользнула волнительным взглядом по иллюзорной глади нежно подрумяненного закатом оконного стекла, но не была настроена на романтичное созерцание всей красоты природной картины, тем более что через пару секунд в вагон ввалился богатырского телосложения муравей-кондуктор, нервенно оглянулся, шагнул было назад, но тут же вернулся, недовольно буркнул кому-то стоящему в сером тамбуре, резко задвинул дверь, и мощным, раскатистым баритоном вежливо попросил пассажиров предъявить документы на проезд.

Иногда случается, что плывешь безучастно на жалкой лодочке по дремотной и капризной реке своих путающихся мыслей, то летящих стремительно, то флегматично падающих плашмя, то воодушевленных на прекрасные, безумные подвиги, а то пессимистично отлеживающихся на самом холодном дне, совсем без сил и без малейшего призрачного желания подняться, и, что удивительно, ведь совершенно не замечаешь окружающий тебя пейзаж, реальность проскакивает серым, однотонным, безучастным фоном, и не различаются ни цветные краски, ни образы, ни звуки, ни запахи, ни-че-го-о-о… Сплошная серятина.

Изморившаяся от монотонной, изнурительной, убаюкивающей дороги, муравьиха про себя анемично отметила, что живая картинка за пределами искусственного вагона, без устали струившаяся непрерывной конвейерной лентой, кардинально сменилась на более жизнерадостную: угрожающие неприятельские тучи, чего-то, видимо, испугавшись, уже веерно рассеялись, но скупое, бледное, восковое солнце, почти совсем бесцветное, такое огромное и косое, пока еще оставалось за розовой перистой, будто разорванной в клочья, мягкой ватой облаков, а недалеко, всего в каких-то полусотне метров от железной дороги красовались невысокие изумрудно-зеленые волнообразные холмы, поросшие сплошь мелкими кустарничками бузины, местами кое-где с расцветшими жемчужно-наливными звездочками-цветочками.

Неспеша повернувшись в сторону пассажиров, Амина неожиданно обнаружила, что мягкой игрушки в лапках у нее уже нет, она попросту безвозвратно и скоропостижно растворилась в запредельной параллельности бытия. Только что была, и уже ее – нет…

«Ну, что ж, нет, так нет! Случается и такое, порой… Неприятный, так скажем, сюрпризец…» – с ровным спокойствием переварила пропажу муравьиха. Она лениво, тягуче, неспешно, словно зимняя сонная муха, достала из простенькой дамской сумочки чуть помятый билет, попробовала распрямить его, но у нее ничего не получилось, и она заторможено протянула его приблизившемуся работнику железной дороги. Тот совершенно не торопился брать предоставленный талон. Тогда Амина с колючей прохладцей подняла на стоящего напротив кондуктора глаза, и каково же было ее удивление, когда она увидела перед собой Эйва в форме железнодорожного контролера. Тот радужно замер и улыбался во всю ширь мордочки. Ее ледяное состояние в одну секунду растаяло, будто дрейфующий айсберг пригнали на линию экватора и он в считанное мгновение исчез в океанских просторах, став частицей мирового водного царства.

– Ах-ха-ха! С днем рождения, родная моя Амина! – Эйв светился, искрился, мерцал энергетическими эфемерными звездами радости и любви, которые, казалось, стали видимыми вокруг него. Амина не могла поверить – он ли это перед ней. – С днем рождения тебя поздравляю! С дне-е-ем твоего великого рождения! Как твое настроение, на «пять», надеюсь? Я-то уж точно знаю, что у тебя все отлично! – он произнес это так сочно, так звучно, что все пассажиры в вагоне стихли и посмотрели в их сторону.

– Да-а-а-а настроение так себе-е-е-е… – затяжно протянула удивленная муравьиха. – Вчера, вроде, было на «пять», или даже на все «пять с плюсом», а сегодня – даже… – Амина вздохнула, перевела дух и продолжила, – даже и не знаю, что сказать… Вроде бы, все в полном порядке, все хорошо! А ты – как? – ошарашенная неожиданной встречей Амина влюбленно смотрела на загадочного Эйва, и все никак, ну, никак не могла понять, откуда он тут появился.

– Ну-у-у, ты же девушка у нас – достаточно ву-у-у-умная, считать прекрасно умеешь! Умеешь, ведь, а-а? Я точно знаю – умеешь! Раз, вчера настроение было на «пять», значит, сегодня – уже на «шесть», а завтра – будет на все «семь»! А-а-а? Так, и только так будет! Я тебе точно говорю, даже ни минуты не сомневайся! Все отлично, посчитай: от одного до пяти! Нет, лучше – до десяти! И всего делов-то! Ты чего замерла? Улыбнись, давай! Ну-у-у, улыбнись, солнце мое! Слушай меня, и все будет супер!

– М-м-м, интересно ты говоришь, Эйв! А разве такое возможно? – Амина, часто-часто заморгав от свалившейся неожиданности, наконец-то начала оживать и приходить в сознание, и ехидно прищурила глаза, беспощадно просквозив взглядом остолбеневшего Эйва.

– Еще спрашиваешь? Конеч-ч-ч-чно, возмож-ж-жно! Все возмож-ж-жно! – торжественно воскликнул Эйв и, энергично хлопнув в ладоши, игриво провернулся вокруг себя, стоя на одной лапке. – В нашем мире вообще ничего невозможного нет, как ты уже знаешь! Вообще нет невозможностей!

– Точно-точно, нет ничего невозможного!

– Да, мы с тобой как-то общались на эту тему. Причем, это недавно было…

– Да-да, было такое… – соглашаясь, промолвила Амина. – Я хорошо помню, ты тогда еще… Ты сказал, что… что…

– Что самое главное в любом деле, – Эйв подхватил забуксовавшую Амину и уверенно потянул вперед, – в любом желании – очень-преочень сильно захотеть, ну-у, и потом… потом еще – выбрать правильное направление и двигаться к достижению этой самой цели, точно расставляя приоритеты. Фишечки двигаешь вперед и идешь!

– Угу-угу! – успела только вставить в монолог разогнавшегося Эйва.

– Надо очень и очень захотеть! А дальше – все по накатанной, так ведь! Все – по накатанной! Ну, и конечно, стараться изо всех сил, работать и работать над решением поставленного вопроса – без этого никак! Без упорного труда – невозможно! Да-а-а, и, конечно же, еще считать. Надо посчитать по порядку от одного до десяти! Вот, собственно, только и всего! Да-да, только и всего… – муравей широко развел в стороны лапки и слегка покачал ими, показывая какое это – «только и всего»…

– Да-да-да, я помню, конечно, помню, да! Только так и надо жить! Ты – прав! Любой муравей может многое. Не помню, запамятовал совсем, кто сказал, но кто-то из этих самых… из великих. Он сказал так: «Муравей может все, но вот только ему обычно мешают лень, страх и низкая самооценка!»

– Лень – это точно не про нас. Но вот, почему-то… эх-х-х… почему-то не получается так у меня, у нас… много у кого не получается… – муравьиха на эмоциях наконец поднялась с места, и хотела было обнять Эйва, но он беспощадно выстрелил скороговоркой:

– Тс-с-с, а это – небольшой приятный подарочек тебе на день рождения! Поздравляю от всей-всей-всей моей влюбленной-превлюбленной души-и-и и желаю… хм-м-м… – тут он слегка поперхнулся, но через секунду-другую снова воспевательно продолжил, – и желаю, оченно масштабно так желаю тебе, чтобы всегда сбывались все-все твои мечты – маленькие, средние, огромные и, даже, преогромные! Пусть все сбывается! Все-превсе, что ни пожелаешь! А-а-а, я, по возможности, буду помогать в их реализации! И, конечно же, пусть в твоем мире светит солнце и пусть у тебя все будет на «отлично»!

И заканчивая последнюю фразу с ударением на последнем слове, Эйв указал лапками на впархивающего, словно в невесомости, в вагон муравья, который триумфально держал того самого мягкого розового слоненка, мирно сидевшего еще несколько минут назад у нее в лапках.

«О-о-ох, ну и дела-а-а! Денек сегодня выдался! Повально – одни твердокаменные загадки и головоломки!» – искренне обрадовалась и удивилась одновременно Амина, она с распростертыми лапками приняла, отметив про себя завистливые взгляды вагонных путешественников, умилительный подарок и мягко погрузилась в спасительное кресло. Ошарашенная взрывной волной сплошных сюрпризов, муравьиха хотела только на мгновение взглянуть на бесконечно мелькавшие синусоидой за скользким окном серо-оливковые холмы: то вырастающие в огромные, островерхие, горбатые, дремотные горы, то почти распрямляющиеся до шагреневого, полуголого, угрюмого степного рельефа, и бесследно тающие в пушистом ультрамарине горизонта, но мимолетный взгляд ее крепко-накрепко примагнитился, прилип и уже не мог оторваться от зачаровывающего, пробегающего мимо пейзажа. Только вроде настроившаяся на более-менее положительную мелодию погода, снова резко менялась в худшую сторону. Трагичные, мрачные тучи бесцеремонно и грубо растолкали цветные пушистые подушки облаков, и безжалостно окружили со всех сторон солнце, вынуждая его к безоговорочной капитуляции.

«Похоже, все-таки без хорошего дождя не обойтись! Во-о-он тучи какие надвигаются!» – с досадой подумала муравьиха, а вслух громко произнесла, продолжая смотреть в окно, будто завороженная:

– Какой сегодня день, Эйв, подскажи, пожалуйста, а то я уже запуталась! День недели какой?

Странно, но ответа не прозвучало, а непрерывно-скачущие холмы уже закончились, они постепенно переросли в величественные, неприступные горы, вокруг которых струилась серебристой ленточкой железная дорога. У самого подножия одной из отлогих, морщинистых гор беззаботно дремала скромная деревушка: десятка три бревенчатых старых, но крепеньких домиков достойно оживляли бурую насыпную возвышенность. Из окна летящего поезда было видно, как несколько беспокойных муравьев-крестьян живенько перегоняют большое стадо тлей на новое пастбище, беспрестанно прикрикивая на них и подстегивая кнутами. Сквозь плотное вагонное окно странным образом просочился, долетел ароматный букет цветущей лаванды и меда.

– Я спрашиваю, какой день недели сегодня, Эйв? Ты чего молчишь, а? Молчишь… чего?.. – Амина наконец смогла оторваться от заоконного царства и посмотрела в сторону друга. – Эйв, Эйв, ты где?

Но того уже не было на прежнем месте. Слоненок, божественный детеныш, мирно спал в добрых лапках муравьихи. Болезненно-яркое освещение в вагоне на пару секунд пропало и тут же зачетно вернулось. Амина с некоторой осторожностью поднялась с места, огляделась с беспокойством, лихорадочно обыскав глазами все пространство вагона, но, так и не обнаружив Эйва, жестко плюхнулась обратно в кресло, ч-ч-чихнула, и с запредельно-крепкой нежностью обняла бесценную игрушку, закрыв глаза. Надвинулась плотная тишина.

«Очень надеюсь… я очень надеюсь, что все обустроится, и я скоро приеду к своей цели! Без каких-либо неприятных приключений. Просто приеду и все! Поскорей бы уже встретить Эйва… еще бы точно определить, какая сейчас эта моя цель! Неужели, снова впереди маячит этот вопрос, наверное, наисложнейший вопрос – определить цель, к которой требуется двигаться?» – со вздохом подумала Амина во сне и пробудилась.

«Итак-итак-итак, делаем вывод из… о-о-ох, из сна – надо постараться, очень уж надо постараться понять самую себя и определить цель на данный отрезок жизни! И тогда все будет намного проще… будет – просто великолепно!»

Осторожно протерев глаза, Амина наконец-то смогла сфокусировать зрение на стоящем невдалеке, всего каких-то шагах десяти, громадном, ветвистом, пепельно-угольном дереве со свисающими гроздями невероятных коготков. Тут муравьиха ясно разглядела, как от могучего сказочного исполина с присвистыванием отделился, отпочковался живой черный силуэт, хотя… хотя, уже через каких-то несколько минут она клятвенно для себя решила, что произошедшая впоследствии сцена ей все же померещилась. К опешившей поначалу Амине спокойной, флегматичной походкой приблизилась, подплыла на светло-зеленых, изумрудных, фисташковых нежных волнах по травянистой полянке, довольно-таки странная муравьиха, причем одетая точно так же, как и сама Амина, прямо до самых мелочных мелочей, будто бы зеркальное отражение: и потрепанный светло-голубой джинсовый комбинезон с целым рядом узких карманов на правой штанине для рабочих инструментов, с экзальтированно вышитыми бело-синими лампасами, и легкая рубашка в клетку-многоцвет, и сверху летняя ветровка ядовито-зеленого цвета с двойными узенькими погончатыми стрелками, догоняющими одна другую, и легкие белые ботильоны спортивного типа, и еще удивительное совпадение – она была тоже беременная, на таком прили-и-ичном сроке… да, и что самое главное, самое поразительное, после чего Амине-первой сложно было трезво соображать, – «подошедшая Амина», «Амина номер два», была точь-в-точь похожа на саму нее.

– Ну-у-у, и как твои-и-и дела-дела? – уверенным бархатным голосом нараспев спросил двойник муравьихи, хотя рот ее не отрывался. – Очень рада тебя здесь встретить, давно уже поджидаю…

– Да-а-а, дела хорошо идут, все ровно так… все отлично! Все хорошо у меня! – Амина-первая неспешно отбила пробный удар, и слегка удивленная осмотрелась вокруг по сторонам, с легкой надеждой ожидая, что может быть и появится кто-нибудь хоть кто-то, и спасет ее, поможет ей в нелепой ситуации, но, как и бывает в жутких историях, ни одной живой души на поляне не было.

– Ты в этом уверена, м-м-м? Ты – какая-то растерянная…

– Да, все в порядке!

– Ты уверена, в том, что говоришь, м-м-м? – упрямо и напевно настаивала на пессимистичном ответе подошедшая. – Мне… знаешь, мне почему-то кажется, что не все так уж и отлично и прекрасно? Столько всего навалилось в твоей жизни, и ведь навалилось разом… Бывает такое… Разве не тяжело тебе? А если мне что-то кажется… в общем, мое чувство редко когда подводит…

– Слушайте, спасибо за беспокойство, но я…

– Да всегда – пожалуйста! – перебила муравьиха.

– Спасибо-спасибо, я совершенно точно уверена, что у ме-ня все от-лич-но! Отлично у меня! – четко мгновенно отпарировала Амина и ее неуверенный взгляд остановился на подошедшей. Тут Амина отметила про себя, что эту молодую муравьиху она уже где-то встречала раньше, но шаловливый разум никак не мог согласиться с тем, что это она сама и есть, это и есть Амина-вторая.

– Ну, хорошо! Хорошо-хорошо, пусть так, как скажешь? Отлично!.. Мне стало просто интересно, я…

– Действительно! – Амина скорострельно посмотрела куда-то за спину неизвестной и отметила, что на той же полянке, на их общей поляне, только на противоположной стороне происходит та же самая, тот-в-точь сцена: одна Амина (теперь уже Амина-третья) – беременная, изможденная, уставшая и в полудреме сидит и общается с Аминой-четвертой, о чем они беседовали – не долетало до муравьихи.

– Почему-то сердечко екнуло и… вот решила спросить у тебя про жизнь… – с занозкой в голосе продолжала Амина-вторая.

– Я понимаю, понимаю. Но у меня… все у меня превосходно, правда! – отвечала Амина, а сама смотрела дальше за сценкой на противоположной стороне полянки, которая застопорилась и никак не развивалась: обе муравьихи мирно беседовали.