Шведское огниво

Неизвестного всегда больше, чем известного; предположений больше, чем достоверностей, и сокрытого больше, чем очевидного.

Абу Хайан ат-Таухиди. Вопросы и ответы

* * *

© Сергей Зацаринный, текст, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2023

I. Исчезнувший попутчик

Первый день нового года выдался ненастным. Небо затянуло тучами, а из-за реки, из степи, на Сарай Богохранимый налетел порывистый ветер. Отшумело лето. Скоро облетят деревья, надвинутся от полуночи холодные ветра, принесут снег и стужу. Уже утихли роскошные летние базары, ушли в степь последние караваны, опустели пристани.

Южная пристань, которую в Сарае называли Красной, обезлюдела уже давно: корабельщики торопились уйти до наступления осенних штормов в Бакинском море. С северной Булгарской большая часть судов отчалила еще раньше – им нужно успеть добраться в верховья до того, как реки скует льдом. Там, за дремучими страшными лесами, на дальней украине великой державы славного хана Узбека, уже, наверное, ударили первые ночные заморозки. Опоздавшие теперь смогут успеть доплыть по реке разве что до Укека.

В прежние годы уже почти никто не отчаливал в эту пору с Булгарской пристани.

Много перемен принес с собой наступивший 734 год от Хиджры – переселения пророка в Медину.

Еще летом из ставки хана пришло известие, что Узбек не будет, как обычно, зимовать в Сарае, а отправится жить в новый дворец, который для него уже целый год возводят выше по реке, за несколько дней пути отсюда. Знающие люди поговаривают, что на это подбили повелителя франки, которые в последнее время так и вьются, как мухи, у его золотого престола. Благо им до него рукой подать – от их новых крепостей в Матреге и Тане до летних кочевий ханского двора всего день пути.

Народ, толковавший все лето об этой новости на сарайских базарах, чаще сходился на мысли, что добра от такого переезда даже больше, чем худа. Конечно, зимой будет немного скучней, зато тише. Без ханского двора с его вельможами, эмирами, слугами, стражами гораздо спокойней. А старые караванные пути, как и раньше, не минуют славный Сарай. Не перенесешь царским указом Бакинское море, древние, словно само вечное небо, дороги в Хорезм и Крым. Тысячелетний путь, соединяющий столицу верховного хана Ханбалык у самого восхода с золотым Константинополем и вечерними странами.

Значит, снова следующим летом сойдутся на многоголосых сарайских базарах купцы и путники со всего света. Не переведутся в амбарах здешних купцов драгоценные товары, а в сундуках менял звонкие монеты. Будет, как и раньше, богатеть и цвести под милостивым солнцем Богохранимый Сарай.

А ханский двор? Кому от него большой прибыток? Разве что пронырливым поверенным властителя – уртакчи, что обделывают свои дела с ханским имуществом. Эмиры и вельможи ведь по лавкам и базарам не ходят, а слуги их по большей части живут на всем готовом. Деньгами не богаты. Те еще покупатели.

С другой стороны, кто теперь будет брать драгоценные заморские ткани и благовония для своих жен, самоцветы и украшения, изысканные пряности и чудодейственные снадобья? Купцы прижимисты и практичны. Роскоши и блеску предпочитают надежность и дешевизну. Самый дорогой товар всегда предназначался эмирам и вельможам. Многие, не самые последние, торговцы в Сарае только этим и жили.

Как ни крути, кое-кому пришлось перебираться вослед хану к новому дворцу. Такие и грузились на последние корабли на Булгарской пристани. До октября уже рукой подать, нужно спешить.

Корабль, который должен был отчалить ранним утром в первый день 734 года, тяжело покачивался на мутной осенней воде. Скрипели уключины по бортам. Хороший корабль, быстрый, как рыба. На каждом весле по два гребца. Такой как птица полетит вверх по течению. Если бы отчалили, как и собирались, на рассвете, уже давно скрылись бы из вида на речном просторе. Команда и путники заранее поднялись на борт. Побережник, ведавший прибытием и отплытием, дал разрешение. Стражники встали у сходней, чтобы никто лишний не прошел туда или сюда.

Корабль не отчаливал. Не было одного из путников, оплатившего дорогое место в кормовой каюте и загодя погрузившего туда вещи.

Побережник пил с кормщиком чай в закутке. Стражники угрюмо жались у самого причала, прячась от дождя под дырявым навесом. Несколько провожающих, кутаясь в плащи, переговаривались с одним из отплывающих, уже стоявшим на носу корабля.

Плащи скрывали одежду и головные уборы, но по повадке можно было догадаться, что один из них – важная птица. Немолодой уже, хотя быстрый и крепкий, с щегольски подстриженной русой бородой. Рядом с ним стояли сухой старичок, еще бодро обходившийся без посоха, и молчаливый юноша, не обзаведшийся пока даже усами.

Корабль был крепко притянут к причалу, и человек на палубе мог, облокотившись о борт, почти дотянуться до своих собеседников. Возраст мужчины было трудно угадать. Бритый подбородок молодил его по-юношески румяное лицо, но висячие на кипчакский манер усы уже тронула седина. Крепко тронула. Наверное, если бы он не сбрил бороду, она была бы совсем седой. Плащ человек оставил в каюте, потому что от дождя его худо-бедно скрывал плетеный из лыка навес над носом корабля. В руках он держал небольшой холщовый мешок, из которого время от времени доставал со скучающим видом шарики сушеного творога, который кипчаки любили брать в дорогу.

Отплытия ждали давно, с самого рассвета. Уже наговорились и устали.

– Ты так весь запас съешь, – пошутил старичок, – в дорогу ничего не останется.

– Ничего, – улыбнулся стоявший рядом с ним русобородый, – скоро уже доберется до булгарских краев. Там курт не чета здешнему. Красный, из топленого молока. В Сарае такой не делают – дрова дороги. – Он повернулся к юноше. – Верно, Илгизар?

Тот молча пожал плечами. За него ответил человек на корабле:

– У нас в Мохши такой не делают. Наши любят ряженку из топленого молока. Это в Булгаре любят красный творог.

Он стоял спиной к реке, по которой лежал его путь туда, в сторону Булгара, в сторону Мохши, но чувствовалось, что мысли путника обращены к Сараю, который он покидал. Он грустно смотрел туда, где за пеленой дождя проглядывал серый минарет мечети в Булгарском квартале, но взгляд его был таким же туманным, как вид расплывающегося вдали города. Так смотрят люди, которые вспоминают о чем-то давным-давно минувшем.

Это лучше всех почувствовал старичок.

– В Мохши будет то же самое, Туртас. Ты не найдешь там ни того, что было, ни тех, кто были. Может, не стоит ехать?

Отъезжающий промолчал. Либо не знал ответа на этот вопрос, либо ответ был слишком печальным и очевидным.

– Для того, кому некуда плыть, никакой ветер не будет попутным, – сказал Туртас после долгого молчания.

Всем стало еще грустнее. Наверное, оттого, что само хмурое утро располагало к этому. Мертвая тишина на пристани, мутный призрак огромного города за пеленой дождя, темная, словно уходящая в никуда, дорога-река.

Оцепенение стряхнул русобородый. Было видно, что он человек действия.

– Долгие проводы – долгие слезы. Эй, ты! – повелительно окрикнул он стражника. – Покличь-ка сюда побережника с корабельщиком!

При этих словах русобородый будто ненароком приоткрыл полу плаща, из-под которой мелькнул золоченый шелковый пояс. Можно было этого не делать. Стражник и так превосходно знал, что перед ним наиб самого эмира Сарая, что на груди его под плащом красуется золоченая пайцза с надписью «Кто не повинуется – умрет» и что на берегу, за пристанскими конторами, наиба ожидает конная стража из ханских гвардейцев.

Охранник не смог отказать себе в удовольствии заорать дурным голосом:

– Побережника и корабельщика к наибу светлейшего эмира!

Перепуганный насмерть смотритель пристани только сейчас разглядел, кто, закрывшись плащом, провожает корабль. Давясь недожеванным куском, он, низко кланяясь, торопливо докладывал на бегу:

– Путник занял каюту на корме. Навесил свой замок с печатью. Самого нет. Так бы давно вещи сгрузили и отправили. А замок с печатью ломать – дело хлопотное.

Наиб кивнул. Нежелание связываться с запертой каютой ему было понятно. Не будь замка, вещи уже давно сложили бы в мешки, опечатали и положили в контору на пристани. А так нужно проводить еще и осмотр каюты со свидетелями и описью. Действительно, проще подождать.

– Много товара везет? – спросил он корабельщика.

– Да нет, один сундук дорожный.

– А чего отдельную каюту занял? Слуги?

– Один.

– Кто такой?

– Назвался Иовом. Из Новгорода.

При этих словах наиб оживился:

– Сказал, где в Сарае остановился?

Корабельщик растерянно развел руками:

– Пришел позавчера, заказал отдельную каюту до Нового Сарая. Заплатил вперед, не торгуясь. Сразу приволокли сундук, навесили замок. А к отплытию не пришел.

Наиб решительно двинулся по мосткам.

– Ломайте! – Он повернулся к юноше. – Илгизар, возьми у них бумагу и чернильницу. Напиши все, что надо. Я свою печать приложу, чтобы разговора не было.

С замком вышла заминка. Дорогой и мудреный. С пружиной внутри.

– Такие обычно булгарцы делают. Просто так не собьешь – пилить надо.

Пилить не стали, оторвали скобу вместе с замком. Корабельщик только молча повздыхал.

Вещей действительно оказалось немного. Только дорожный сундук, как и было сказано. Да еще в углу что-то вроде короба, накрытое холстом.

– Голуби! – удивленно воскликнул наиб, сняв покрывало.

Просунувшийся из-за его спины сквозь узкую дверь Туртас подтвердил:

– Самые лучшие, египетские. В наших краях таких не достать.

– Почтовые, значит? – Наиб строго взглянул на побережника. – А говорил, только сундук?

Тот смутился:

– Так ведь не купец, простой путник. Товара нет. Пошлину брать не с чего. Теперь вот сам ума не приложу, чего с ними делать. Сундук под замок положу, а птиц? Их ведь кормить-поить нужно. А подохнут?

Все молча смотрели на клетку.

– Давай я за ними присмотрю, – неожиданно подал голос Туртас. – Птички хорошие, дорогие, за ними особый уход нужен. А им, гляжу, хозяин даже воды налил еле-еле. Только семечек насыпал.

Наиб заметно повеселел. Ему явно было по душе, что Туртас остается. Он махнул стражникам, чтобы сгружали сундук, и сам взял тяжелую клетку с голубями.

– Все забираю. Если кто спросит о вещах – посылайте ко мне.

Туртасу собирать было совсем нечего. Вещей – один дорожный мешок. Он перекинул его на причал и забрал клетку у наиба. Вздохнув облегченно, тот махнул корабельщику:

– Отваливай!

Стражники, обрадованные, что наконец закончилось торчание под дождем, весело схватили сундук и устремились вслед за наибом. Сзади плелся побережник. Когда уже поднялись от причала на берег, наиб недоуменно обернулся.

– Чего они не отчаливают?

Действительно. На корабле даже не убрали сходни.

– Ему бы поторопиться, сколько времени потерял, а он медлит.

Когда подошли к воротам пристани, где наиба дожидалась конная стража, он обратился к юноше:

– Сбегай, Илгизар, глянь еще раз, чего они медлят? Только глаза им не мозоль.

Тот понимающе кивнул и побежал назад.

– Не нравится мне все это… – буркнул под нос наиб. – Что это за Иов Новгородец? Если он русский, то должен был в русском квартале объявиться. А у нас там о нем никто не слышал.

Наиб и сам был русским, из поповских детей. Не пожелав идти по стопам отца, смолоду подался на ханскую службу, в писцы. За долгие годы монгольский халат и шапочка стали для него привычнее рубахи. Жил по-прежнему в русском квартале, в доме отца. Так уж повелось. Мусульмане в Сарае селились больше по месту, откуда приехали: булгары с булгарами, хорезмийцы с хорезмийцами. Персы отдельно. Арабы отгородились в своем квартале. Православные селились своим приходом. Там у них были церковь, монастырь, палаты епископа. Квартал назывался русским. Принял черкес или буртас православие – перебирается сюда. И тоже русским считается.

Наиб не перешел по примеру многих в мусульмане после того, как хан Узбек тринадцать лет назад объявил себя султаном Мухаммедом, защитником ислама. Службе это не мешало. Хотя мусульмане в последнее время все больше забирали силу.

Вернулся Илгизар.

– Там еще один человек с корабля сошел. Передумал плыть.

Наиб почесал затылок:

– По всему видать, попутчик этого самого Иова. Соглядатай. Ты вот что, Илгизар: проследи потихоньку за этим человеком. Куда он подастся, кто такой.

– Думаю, парень этот не так прост, коли за кем-то следил, – неожиданно подал голос старичок, – и Илгизара он сразу заметит. Давай-ка лучше я за ним похожу. Мой ведь хлеб такой – с места на место слоняться. Все меня знают, никто не замечает. В любое место могу зайти – кто подумает что дурное на сказочника Бахрама?

– Вот и хорошо, – согласился наиб, – тогда приходи вечером ко мне в ханский дворец. А ты, Туртас, где пока поселишься? С птичками?

– Да вот у Бахрама и поселюсь. За городом. Место привольное.

II. Похищенный джиннами

Старый Бахрам не соврал. Не было в Сарае Богохранимом другого человека, который бы так привычно и незаметно слился с этим городом. Даже старики уже не помнили, когда и откуда появился этот невысокий, немного сутулый сказочник с умными, всегда улыбающимися глазами. Говорили, что он перс и приплыл из-за моря еще лет сорок назад, когда в царстве ильхана Аргуна стали бить евреев и христиан. Тогда много народа бежало из тех краев в Улус Джучи, где мудрая Яса Чингисхана давала защиту и покровительство человеку любой веры. Тем более что религиозные распри случались там снова и снова.

Беглецов было столько, что персидская речь уже звучала на сарайских базарах едва ли не чаще кипчакской. Визирь даже велел время от времени чеканить медную монету с персидской надписью. Во многом благодаря этим умным, оборотистым, предприимчивым людям и стал Сарай одним из величайших и прекраснейших городов мира, которому дивились путешественники. Хотя много разного народа и кроме них забрело сюда за последние годы по древним караванным тропам из Хорезма, из портов на Черном море, приплыло по великой реке с севера из Булгара и Руси.

Теперь Сарай аль-Махруса протянулся вдоль реки на целый день пути, и затеряться в нем было легче легкого. Вот и сейчас старый Бахрам растаял в пелене дождя незаметно и бесшумно, как тень птицы. Наиб даже не заметил, когда тот исчез. Он смотрел вслед Туртасу и Илгизару, которые не спеша уходили по дороге, обсаженной мокрыми от дождя акациями, придерживая с двух сторон злополучную клетку с голубями. Им было по пути. Хижина Бахрама, куда держал путь Туртас, стояла за городом, в укромном и красивом местечке на берегу реки. А Илгизар жил в доме братства водовозов, что на Черной улице. Совсем немного не доходя до заставы на выезде из Сарая.

Юноша несколько лет вкушал мед мудрости в местном медресе, воздвигнутом по повелению благочестивого хана Узбека после того, как он стал именовать себя султаном Мухаммедом, защитником веры. Этим летом усердного до книг и знания шакирда^[1] приметил Бурангул, староста одного из городских братств водовозов, и позвал учить своих подопечных чтению и письму. Занятие не обременительное, ибо парни, усердно трудившиеся от зари до зари, могли себе это позволить только раз в неделю. Кроме того, Илгизар по пятницам читал намаз в их домашней мечети и произносил проповедь. Это давало крышу над головой и стол. Времени оставалось много, и юноша потихоньку пробовал подрабатывать ремеслом переписчика на буртасском базаре. Правда, заказчиков было мало и основной заработок Илгизара складывался из выполнения поручений эмирского наиба, который часто привлекал его в качестве писца и помощника.

Главный кади Сарая, мудрейший Бадр-ад Дин, однажды выделил Илгизара наибу в помощь для проводившегося тогда по приказу эмира расследования, где юноша не только отличился, но даже был награжден самим Урук-Тимуром – сокольничим хана. Тогда-то он и попал в подручные наиба.

Сейчас наиб, глядя в спину удалявшимся, думал думу. Вся эта история с исчезнувшим путником, да еще назвавшимся новгородцем, ему определенно не нравилась. Больше всего, конечно, не нравилась клетка с голубями. Голуби – это быстрая и тайная связь на большом расстоянии. Хороший почтарь легко преодолевает путь в несколько караванных переходов. С кем собирался сноситься этот человек из Новгорода, который почему-то не появлялся в русском квартале? Направлялся он в новый дворец, явно поближе к ханскому двору. За ним кто-то следил.

Для того чтобы не прийти к отправлению корабля, на который уже были погружены вещи, требовалась очень веская причина. Наибу даже не хотелось думать какая. Похоже, что скоро где-нибудь в Сарае обнаружат неопознанное тело.

Тот, кто возит с собой почтовых голубей, обычно и сам оказывается важной птицей. И завертится колесо тайн, закрутятся, переплетаясь, узелки судеб…

Судьба! Надо же было так случиться, что именно к этому кораблю пришел сегодня помощник эмира, что на этом самом корабле отплывал его старый друг Туртас, бывший любимый сокольник великого хана Тохты. Как ни крути, а благодаря этому неведомому пропащему он отложил отъезд. Наибу это было очень по душе. Туртас сгинул в неизвестность двадцать лет назад во время смуты после смерти хана Тохты и неожиданно вернулся из дальних краев этим летом. Как это часто бывает, не найдя уже почти никого из старых друзей и родных. Давно вышла замуж и умерла в чужих краях его невеста, уснула вечным сном сестра, супруга ханского сокольничего Урук-Тимура, сбежала за море единственная племянница.

Конечно, могущественный Урук-Тимур всячески уговаривал шурина остаться в Сарае, обещал и службу, и покровительство. Но старый бродяга, прослонявшись лето по улочкам города своей счастливой ушедшей молодости, решил податься в родные края. В Мохши. Сказав: «Возвращаться так возвращаться!»

Отъезд сорвался в самый последний момент. Судьба!

Наибу подумалось, что имя, которым назвался исчезнувший бедолага, принадлежит святому Иову Многострадальному. Имя есть знак. Оно ведет за собой судьбу. Самого наиба крестили Хрисанфом. В переводе с греческого – «златоносным». Поди же. Выбился в начальники. Почти в вельможи. Хотя все в Сарае звали его по-русски – Златом.

Сейчас его ждали повседневные дела, и он направился к ханскому дворцу.

Оказалось, что там его давно ждут. Даже ищут. Едва наиб подъехал к воротам, как стражник передал приказ срочно явиться к эмиру. Ничего хорошего это не предвещало. Жизнь в Богохранимом Сарае была в последнее время спокойной. После того как осенью схлынули с базаров и караван-сараев последние приезжие купцы – даже сонной. В этом году особенно. Когда перестали ждать на зиму хана со всеми его приближенными.

С порядком вполне справлялись базарные и квартальные старосты. Споры разбирали местные кади. Даже в ханский суд яргу неделями никто не являлся, и оставленные блюсти Великую Ясу яргучи откровенно скучали вместе с искушенными, познавшими все премудрости священного квадратного письма, писцами-битакчи.

Эмир от безделья пристрастился к шашкам. Вся его служба свелась к тому, что по утрам он выслушивал доклад начальника ночной стражи, который объезжал с отрядом старых ханских гвардейцев заставы и караулы после наступления темноты.

В боковой комнате дворца было душно и полутемно. Окна еще не завесили на зиму войлоком, но по случаю холодного дождя закрыли ставнями. Возле столика с шашками мерцала алыми язычками и дышала теплом жаровня с углями. У стен чадили лампы.

Было тепло и уютно. Как зимой. Пахло бараньим жиром.

Эмир оторвался от доски.

– Какие срочные дела у тебя есть?

– Скорее заботы, чем дела, – улыбнулся Злат.

Эмир довольно кивнул. Было видно, что он колеблется.

– Такое дело. Человек один пропал… – неуверенно начал эмир.

Наиб заметил, что игравший с эмиром битакчи смотрит на него с интересом и нетерпением.

– С одной стороны, дело яйца выеденного не стоит… Мне утром доложили. В общем, хозяин постоялого двора забеспокоился, что постоялец из комнаты не выходит. Уже сутки. Понятное дело, хотя бы до ветру должен был выскочить. Заперся изнутри на засов. Стали стучать и кричать через дверь. Не отвечает. Забеспокоились, значит, решили дверь сломать. – Эмир сделал внушительную паузу и с нажимом закончил: – Сломали – а в комнате никого!

Его товарищ по шашкам даже привстал от возбуждения, ожидая реакции наиба. Тот не моргнул глазом. В истории явно чего-то не хватало. Эмир продолжил:

– Через час весь булгарский базар переполошился. Староста ума не мог приложить, что делать. Доложили мне. Я было решил его гнать, но тут уже из других мест стали весточки приходить. Сам знаешь, как слухи по Сараю гуляют. Будто с глашатаем их по базарам выкрикивают. Рассказы один другого краше. Кто во что горазд. Куда, понимаешь, делся человек из запертой изнутри комнаты?!

Эмир от волнения ухватил себя за кончик длинного носа. Он был не монгол. Когда двадцать лет назад Узбек пришел к власти, то приблизил к себе немало людей из старых степных родов, отодвинув от трона своих дальних родичей, которым не доверял. Эмир был откуда-то из Синей Орды, левого крыла Улуса Джучи. Поговаривали, дорогу к управлению столицей проложило ему звонкое серебро из сундуков хорезмских купцов. Они при Узбеке в большую силу вошли.

– Сам староста что думает? – осторожно поинтересовался наиб.

– Околесицу несет! – хлопнул ладонью по столику эмир. Несильно, чтобы шашки не сдвинулись. – Говорит, что постоялец этот вообще колдун. Из Магриба. И к нему все время являлись призраки.

Наиб понял, что сейчас эмир окончательно почувствует себя дураком, а винить за это будет его. Поэтому сделал как можно более серьезный и заинтересованный вид.

– Кто-нибудь еще, кроме тамошнего старосты, подтверждает все это? Уж не решил ли он нас подурачить?

– Вот! – обрадовался эмир. – Ты бы съездил туда сам и разобрался на месте без лишнего шума. Что там у них на самом деле стряслось? И с отчетом ко мне!

Наиб с грустью подумал, что эмир, наверное, после утреннего доклада заезжал домой, где его и взяли в оборот со всеми этими базарными сплетнями скучающие жены. Вот откуда и срочность, и требование личного доклада. Легко сказать, без лишнего шума! Заявиться туда самому наибу сарайского эмира – значит плеснуть горючего масла в огонь базарных пересудов. Однако делать нечего. Злат представил, с каким нетерпением ждут новостей эмирские жены. Сказано ведь: «Ночная кукушка денную перекукует». А тут разом несколько.

– Кто принимал доклад у старосты?

– Я! – радостно отозвался битакчи.

– Что староста узнал о постояльце?

– Снимал комнату целых две недели. Выбрал такую, которая запирается изнутри на засов и имеет снаружи на двери скобы для замка. Всегда навешивал его, когда уходил. Еду велел приносить в комнату, но ел там редко. Часто уходил.

– Назвался как?

– Иоанном, а вот место, откуда приехал, назвал такое, какого хозяин отроду не слыхал. Когда спросили, где это, ответил: «В закатных странах».

– Понятно теперь, почему магрибинец… А в колдуны его чего записали?

– Книгу у него видели. В черной коже. Девушка, которая еду относила.

Наиб одобрительно покачал головой:

– Староста, видать, хорошо постарался. Все выспросил. – Правда, подумалось Злату, что и этот старался больше для своей охочей до побасенок жены, чем для дела. Вслух спросил: – Про призраков что говорил?

Подбодренный серьезным тоном наиба, писец тоже принял сухой деловой вид, изобразив почтительность и усердие. Даже испарина выступила на лбу под шелковой шапочкой.

– Когда стали припоминать, кто к нему приходил, вдруг все как один обнаружили, что ни разу не видали лиц посетителей.

Злат вскинул брови:

– Как так?

– Даже сами не поймут, как получилось.

Наиб посмотрел на эмира. Тому разговор явно нравился. Однако Злат перевел его на другую тему:

– Представляю, что сейчас болтают по всем базарам и баням. Старосту нужно похвалить, что быстро нам доложил. Хотя напрасно он с самого начала не проследил за подозрительным человеком. Стал соображать только задним умом. Думаю, мне стоит поторопиться. Коли этого человека унесли джинны – их след быстро остывает. – Уже в дверях он обернулся к писцу. – Где этот постоялый двор?

– За булгарским кварталом. Хозяин Сарабай.