Космос в наследство. История первого в мире космонавта во втором поколении

Все происходит как на тренировках. Даже на связи с нами наш инструктор, он тоже прилетел на Байконур в составе оперативной группы. Во время старта инструктор находится в бункере рядом со стартовым столом. Там же расположились стартовый расчет (группа людей, запускающих ракету) и члены госкомиссии во главе с руководителем «Роскосмоса».

Свои кресла мы занимаем примерно за два часа до старта: предстоит проконтролировать, все ли в порядке, выполнить ряд операций. Процесс идет своим чередом, и дело доходит до проверки скафандров. Открываем клапан подачи кислорода. Начинаю отслеживать движение стрелки манометра. Нужно, чтобы скафандр наддулся до определенного давления. Вдруг стрелка резко ползет обратно. Что случилось? Я наблюдаю за замком правой молнии: он движется вверх, на мгновение останавливается, и в эту самую секунду два зубчика застежки вырываются из пазов. Теперь молнию можно только открыть! Тем не менее наддув скафандра успешно завершен – за максимально положенное время. В норматив я все же уложился!

По инструкции каждый член экипажа после наддува скафандров обязан доложить командиру о результатах проверки. Затем командир выходит на связь с бункером и подытоживает полученные данные.

– Я – Эридан! Скафандры герметичны.

Дальше докладываю время наполнения скафандров и результаты. Говорю, что бортинженер и космонавт-исследователь в норматив уложились, я в целом тоже, но есть проблема с молнией. Докладываю время наполнения своего скафандра до заданного давления.

Инструктор подтверждает принятое сообщение. По голосу я понимаю, что он озадачен. Спустя какое-то время на связь выходит руководитель «Роскосмоса»:

– Прием! Мы соберем госкомиссию и решим, что делать дальше…

Казалось бы, нелепая случайность. Но в нашей профессии это сродни настоящей катастрофе! Если молния сломана, значит, скафандр могут признать непригодным к полету, а с другой стороны, все нормативы герметичности соблюдены. Какое решение примет в итоге комиссия?

Здесь важно понимать, что скафандр – это часть оборудования корабля, не меньше. В случае разгерметизации только он спасет космонавта от гибели. Скафандр обязательно надевают в момент стыковки, перестыковки, во время посадки и выведения ракеты на орбиту. Если его признают негодным, я никуда не полечу. Мой экипаж, возможно, тоже… И десять лет подготовки к сегодняшнему событию пойдут прахом!

Я напряженно жду решение Центра.

Эти двадцать минут тишины были, пожалуй, самыми тяжелыми в моей жизни. Они тянулись, казалось, целую вечность… Каждый член экипажа переживал в эти минуты что-то свое…

* * *

…Помню, как страшно было не полететь. Вдруг болезнь какая-нибудь внезапно обнаружится? И меня заменят.

История пилотируемой космонавтики знает разные случаи, когда основной экипаж меняли на дублеров практически перед стартом. Однажды космонавты подрались прямо на госкомиссии! А что вы хотите? Психологическая несовместимость!

Или вспомним экипаж Алексея Леонова. Его команда должна была лететь в 1971 году, но у космонавта Валерия Кубасова^[6] неожиданно оказался плохой анализ крови. Было подозрение на корь (по другим данным – на туберкулез), а уже позже выяснилось – банальная аллергия. В тот момент все члены экипажа были здоровы и годны к выполнению миссии, но все равно не полетели из-за такого недоразумения.

Что касается Леонова с Кубасовым, им удалось отправиться на орбиту позже, в 1975 году. А вот третьему члену экипажа Петру Колодину не довелось слетать в космос никогда. Таковы случайности.

А с другой стороны, с полетом 1971 года связана еще одна история. Когда экипаж Леонова отстранили, вместо него на борт поднялись Георгий Добровольский^[7], Владислав Волков^[8] и Виктор Пацаев^[9]… Все трое в том полете погибли из-за технической неполадки корабля. Во время спуска произошла разгерметизация, с которой без скафандров справиться было нельзя. А такое снаряжение на «Союзе-11» не предусматривалось.

Выбор позывного для полета тоже играет роль. Это очень важная примета. Свой – «Эридан» я выбирал осознанно. Позывные есть только у командиров. Существует целый список названий, где отмечены те, что уже использовались предшественниками. Из этого перечня выбирать нельзя, надо придумывать что-то новое.

Помните, в «Приключениях капитана Врунгеля»? «Как вы яхту назовете, так она и поплывет»! Сначала мне понравился позывной «Титан». Но я прочел в «Мифах Древней Греции», что титаны имели репутацию существ могучих, но… слегка медлительных. Так что этот вариант отпал.

Позывные с названиями камней мне тоже не нравились. Все, кто их носил, рано или поздно погибали. Просто падали с неба, как камни… Например, у космонавта Комарова был позывной «Рубин», у Георгия Добровольского – «Янтарь»…

А Эридан – это созвездие Южного полушария, открытое еще древними греками, шестое по площади. Внешне оно напоминает извилистую реку или путь колесницы Фаэтона, сына Гелиоса, из древнегреческого мифа. В этом созвездии аж 187 звезд, в том числе Эпсилон Эридана, самая близкая по своим характеристикам к Солнцу.

Была и другая причина, кроме хороших ассоциаций. Слово «Эридан» легко произносить иностранцам. А если ты участвуешь в международном экипаже – это важно.

* * *

Вспоминаю, как ездили в Троице-Сергиеву лавру перед полетом. На благословение.

Крестился я еще на втором курсе. Нашел в казарме Библию, прочитал и принял осознанное решение. Я считаю, что на пути к неведомому, в любых непростых ситуациях вера в силы, которые больше тебя, чище и мудрее, оберегает и помогает идти к цели.

Позже, уже в Звездном городке, я познакомился с отцом Иовом – духовником космонавтов. Это удивительный человек! Он с детства увлекался космосом, но потом решил стать монахом. Уже став насельником Свято-Троицкой Сергиевой лавры, отец Иов приехал впервые в Звездный в 2003 году – на экскурсию. Его всегда интересовала идея противопоставления космоса и Бога. Потом он стал настоятелем нашего храма Преображения Господня и принял свое непривычное служение – окормление российских космонавтов. С тех пор отец Иов благословляет экипажи перед полетами, освящает корабли, причащает. Даже на Байконур ездит.

Больше того, отец Иов принимает участие в непривычных для священника занятиях – тренировках по отработке космических навыков, на его счету несколько «полетов на невесомость». Как-то батюшку спросили: «Зачем вам это нужно?» Он ответил: «Мне надо быть с космонавтами как космонавт, чтобы помочь им здесь, на Земле, обрести твердую веру». И процитировал апостола Павла: «…для Иудеев я был как иудей, чтобы приобрести Иудеев; для подзаконных я был как подзаконный, чтобы приобрести подзаконных; для чуждых закона – как чуждый закона, чтобы приобрести чуждых закона. Для немощных я сделался немощным, чтобы привести немощных. Для всех я сделался всем, чтобы приобрести по крайней мере некоторых. Это я делаю для Евангелия, чтобы быть соучастником его» (см. 1 Кор., 9: 20–23).

Ездить в Троице-Сергиеву лавру перед полетом – уже традиция. Она сложилась в начале двухтысячных. Экипаж сдает экзамены в Звездном городке, а затем едет в санаторий «Загорские дали» на несколько дней. По пути – обязательно визит в лавру, поклониться мощам Сергия Радонежского и получить благословение отца Иова. Ездил и наш экипаж, и каждому члену команды батюшка подарил складень.

У моего отца такой традиции не было. Он был крещен еще в детстве бабушкой, но в семье эту тему обсуждать было не принято. Впрочем, у нас вообще никогда не велось теологических споров… И отец скорее все же атеист.

Перед каждым полетом он обязательно возлагал цветы у Кремлевской стены, на могилы пяти погибших космонавтов: Юрия Гагарина, Владимира Комарова^[10], Георгия Добровольского, Владислава Волкова и Виктора Пацаева.

К слову, все экипажи после сдачи государственных экзаменов приходят с цветами к некрополю у Кремля. Это традиция. Забегая вперед, скажу: я со своим экипажем тоже всегда ей следовал перед отправлением на Байконур.

Так что в итоге у нас с командой сложились сразу две предполетные традиции – каждый раз перед стартом мы возлагали цветы к Кремлевской стене и посещали Троице-Сергиеву лавру.

* * *

От размышлений меня отвлекает голос. Вердикт госкомиссии: «Скафандр годен к полету!»

Начинаем готовиться к старту… Через небольшой промежуток времени ракета отрывается от Земли.

Короткое «Поехали!» вырывается у меня как-то само собой. А что еще скажешь?! Фраза Гагарина – емкая и органичная – лучше всего отражает весь смысл действия и передает ощущение, что ракета больше, чем механизм. Это подобие живого существа. Сидя в ложементе (кресле. – Прим. ред.) космонавта, ты чувствуешь вибрацию и слышишь каждый щелчок клапана. И ракета ведет себя как живая. Сейчас попробую объяснить.

Российская космическая ракета в момент отрыва от стартового стола как бы проверяет себя. Находясь в кресле, ты ощущаешь легкое покачивание, которое вызвано двигателями. Они стабилизируют ракету. Вправо-влево, вперед-назад… Тяга растет, подхватывает тебя и вдруг – понесла! Прямо как лошадь!

Конструкция Владимира Павловича Бармина – выдающегося разработчика стартового комплекса – гениальна по своей сути. У ракеты есть четыре откидывающиеся фермы-опоры, они закреплены на шарнирах. Верхние части этих опор, когда корабль стоит вертикально, замыкаются в так называемое силовое кольцо. Это кольцо удерживается в замкнутом состоянии под тяжестью самой ракеты. Когда корабль начинает подниматься, нагрузка на кольцо исчезает. Четыре опоры автоматически, под действием противовесов, распускаются, как лепестки цветка, и открывают выход в небо. На долю секунды ракета как будто зависает в воздухе, а потом стремительно взмывает вверх.

Стартующая ракета действительно напоминает готового к забегу скакуна. Даже подергивания те же. А момент отрыва, что со стороны, что изнутри, – это просто непередаваемое ощущение!

…Ракета несет тебя, как в галопе – бережно, спокойно, а ты находишься внутри и работаешь. Начинает расти перегрузка, которая плавно вжимает тебя в сиденье ложемента. Немножко, конечно, давит, но в целом эти 526 секунд выведения ракеты на орбиту (примерно десять минут) вполне комфортны.

Дальше бывает так. До момента, как корабль выйдет на околоземную орбиту, космонавты должны следить за работой систем и при необходимости включаться в контур управления согласно бортовой документации. Если что-то не сработает, надо вовремя среагировать и начать управлять ракетой вручную. После выведения на орбиту контроль берет на себя Центр управления полетами в Подмосковье.

С появлением невесомости сразу же приступаем к работе: идет проверка герметичности корабля и работоспособности всех систем.

Так что пока внимательно слежу за процессом. К счастью, у нас все работает исправно. Выдыхаем… «С Богом!»

Глава 2
Трое в лодке и папа на орбите. Как живут семьи космонавтов

«Наверное, ты с детства хотел стать космонавтом?» Когда мне задают этот вопрос, что бывает довольно часто, отвечаю обычно так: «Даже не мечтал».

Я рос в семье космонавта и видел всю сложность этой профессии изнутри. При этом два момента имели для меня решающее значение.

Во-первых, чтобы попасть в отряд космонавтов, человек проходит сквозь многолетнее многоступенчатое сито отбора. Сначала необходимо поступить в военное училище летчиков, для чего требуется пройти медкомиссию в районном военкомате, затем областном. Приезжаешь в училище, а там помимо еще одной комиссии врачей надо сдать экзамены, пройти профессиональный отбор. Зачислением на курс дело не заканчивается. Пока учишься, снова идет отсев: кого-то отчисляют из-за неуспеваемости, кто-то не смог летать, у кого-то выявились проблемы с дисциплиной или здоровьем. Скажем так: училище заканчивает половина тех, кто поступил.

После выпуска летчик приходит служить в полк. Дальше – как повезет. Набор в отряд космонавтов не проводят на регулярной основе. Например, после нашей группы, которая приступила к занятиям в Центре подготовки космонавтов в конце 1997 года, следующая была собрана только в 2004 году. Кроме прочего, при поступлении в отряд нужно преодолеть огромный конкурс. Например, для нашего набора он составил сто человек на место.

И вот тебя зачислили! Ты преодолел все барьеры и стал кандидатом в отряд космонавтов. Однако в итоге ты все равно можешь не полететь на орбиту по множеству причин. Гарантии нет никакой! Скажем, в нашу группу отобрали двенадцать человек, но трое все равно так никогда и не полетели в космос.

Во-вторых, меня смущало, что работа космонавта – это постоянная учеба. Я видел, что отец сдает невероятное количество экзаменов, постоянно ездит на разные виды подготовок. Сами занятия – это, конечно, крайне увлекательно! Например, когда я впервые попал в гидролабораторию (отец тогда готовился к своему второму полету, и по программе у него был выход в открытый космос с французским космонавтом Жан-Лу Кретьеном^[11]), погружение космонавтов под воду и их работа там произвели на меня сильное впечатление. Или те же прыжки с парашютом… Но нескончаемый процесс обучения как жизненная модель, учеба в сорок лет – к такому развитию сюжета я, школьник, был абсолютно не готов!

В те годы я представлял, что буду летчиком – этакая карьерная программа-минимум по сравнению с отцовской.

Да, я понимал: чтобы поступить в летное училище, нужно заниматься в школе без троек, быть физически подготовленным. В этом случае все складывается успешно, я становлюсь курсантом, потом выпускником. После училища прихожу в полк и начинаю летать. Может быть, позже поступлю в Военную академию… Мне этот мой план очень нравился!

Мой отец тоже начинал свой путь с летного училища.

Он родился в Горловке. После школы поступил в Харьковское высшее военное авиационное училище летчиков им. С. И. Грицевца. Потом папу распределили в учебный полк в городе Чугуеве, где он стал инструктором. Учил курсантов летать.

Местного чугуевского аэродрома я не помню, хотя и видел его в трехлетнем возрасте. Но полагаю, и здания, и посадочная полоса очень похожи на те, что находились в Мичуринске – там тренировался я сам спустя годы. Тогда я уже был курсантом Тамбовского высшего военного авиационного училища летчиков им. М. М. Расковой.

Кроме отца, в семье не летал никто. Дедушка по папиной линии был водителем. Когда он приезжал домой на обед, я пользовался моментом и залезал в кабину самосвала. Как любому мальчишке, которого интересовала техника, мне нравилось посидеть за рулем.

С точки зрения местной детворы, у бабушки занятие было поскучнее – она работала бухгалтером.

Профессии маминых родителей также были далеки от авиации. Оба работали сельскими учителями. Дедушка преподавал географию и был директором школы, бабушка была завучем и по совместительству учителем украинского языка и литературы.

* * *

В раннем детстве я какое-то время жил в селе, у бабушки Поли – маминой мамы, – и ходил в местный детский сад. А когда наша семья переехала в Чугуев, мы поселились недалеко от училища, в котором служил отец – на пятом этаже хрущевки без лифта, в однокомнатной служебной квартире.

В моем свидетельстве о рождении записано, что я появился на свет в Чугуеве. На самом деле по факту я родился в Харькове. Точно не знаю, но, возможно, в те времена ЗАГСы ориентировались на прописку родителей ребенка. До моего рождения мама с папой жили в коммуналке прямо на территории училища. Скорее всего, когда я появился, отцу как раз дали отдельную квартиру. Отсюда в моих документах появилась пометка: «Место рождения – город Чугуев».

Как-то раз отец взял меня с собой на работу на аэродром: трехлетнего ребенка не с кем было оставить дома. Попав на летное поле, я испытал самое яркое переживание в своей жизни!

Во-первых, меня посадили в кабину настоящего самолета, который использовался курсантами для наземных тренировок. Во-вторых, коллеги отца разрешили потрогать разные кнопки и рычаги, подержаться за ручку управления самолетом. Я смотрел на приборную доску, ряды непонятных штук: надо же, отец во всем этом разбирается. Я очень волновался, чтобы случайно куда-нибудь не нажать – вдруг самолет полетит!

Не знаю, сколько времени я провел в кабине, но, выйдя из нее, уже твердо знал, кем хочу стать. С тех пор на все вопросы взрослых относительно будущей профессии, я отвечал одно и то же: буду летчиком! Потом я ни разу не изменил своему решению, даже вскользь не задумывался о чем-то другом. Помню, в 11-м классе перед выпуском спросил самого себя, куда поступлю, если не возьмут в летное училище. И не смог ничего придумать. Альтернативы просто не было!

* * *

В 1976 году начался новый набор космонавтов в Центре подготовки в Звездном городке.

Мой отец подал заявление в отряд. Зачем он это сделал? Конечно, ему нравилась летная работа, нравилось быть инструктором, но полагаю, он хотел двигаться дальше к большей самореализации, чувствовал потребность развиваться.

Отбор папа прошел и через какое-то время был зачислен кандидатом в отряд космонавтов. У него началась общекосмическая подготовка – период, когда нас учат основам профессии. После такой подготовки кандидат сдает государственный экзамен и назначается на должность – космонавт- испытатель. Подчеркиваю, это именно должность специалиста в Центре подготовки космонавтов в Звездном городке. О полетах на орбиту речь не идет. Для наглядности приведу в пример диалог, довольно типичный для тех времен. Человека спрашивали: «Ты кто?» – «Космонавт». – «А сколько раз в космосе был?» – «Ни разу». И человек, в общем-то, не обманывал собеседника, он действительно работал космонавтом.

Подтверждением того, что космонавт выполнил полет, является присвоение почетного звания «летчик-космонавт РФ» (раньше «летчик-космонавт СССР»).

Группу, куда вошел мой отец, планировали под полеты на космическом корабле «Буран». В это время команда летчиков, которую возглавлял Игорь Петрович Волк, приступила к испытаниям этого ракетоплана, а Центр подготовки космонавтов стал одновременно набирать пилотов для участия в программе. В такую группу отец и попал. Параллельно с общекосмической подготовкой его направили учиться в школу военных летчиков-испытателей в Ахтубинске. Это было необходимо. Чтобы стать пилотом «Бурана», нужно было иметь высокую профессиональную квалификацию – летчик-испытатель не ниже 2-го класса.

Думаю, отец был счастлив, что ему выпал шанс поучиться в Ахтубинске. Летчики-испытатели – это элита, лучшие из лучших! Объясню.

После того как конструкторы создали самолет, кто-то должен «научить его летать»: сесть за штурвал и показать, что получилась не просто красивая дорогая модель, но новая машина действительно полезна. И заодно нужно проверить, каковы ее возможности, до какой скорости она может разгоняться, как поведет себя в небе. То есть летчик-испытатель полностью отрабатывает возможные режимы эксплуатации, тестируя самолет. И он может оказаться в любой неожиданной ситуации, из которой придется выбираться. А это значит, он должен знать и уметь гораздо больше, чем обычный пилот.

Например, нас, курсантов, учили только одному способу выхода из «штопора». Это такое сложное падение самолета. Когда допущена грубая ошибка при пилотировании, у самолета снижается скорость, он теряет устойчивость и начинает беспорядочно падать. Говорят, «входит в «штопор»… Курсантов тренируют, как вводить самолет в этот режим полета и потом выводить обратно только одним способом. А летчик-испытатель знает, как справляться со всеми возможными типами «штопора», – к слову, их больше пяти!

* * *

В общем, отца взяли в отряд, и так началась «космическая жизнь» нашей семьи.

Год делился следующим образом: в марте-апреле папа уезжал в Ахтубинск, раз в две недели он возвращался домой, и в таком графике семья жила до октября. Тогда мы еще не поселились в Звездном городке, на месте нашего будущего жилого дома шло строительство. Семья временно обитала под Рузой, в профилактории – это что-то вроде гостиницы, построенной Центром подготовки космонавтов для своих сотрудников. Туда еще можно было приезжать на выходные или в отпуск.

Пару раз в месяц отец со своими одногруппниками приезжали в профилакторий на побывку. Как обычные люди, они ходили на рыбалку, жарили шашлыки… Потом снова улетали в Ахтубинск.

В октябре отец возвращался в Звездный городок и оставшиеся полгода занимался подготовкой в отряде космонавтов. Эти занятия включали в себя теоретическую часть и практику – например, погружения в гидролаборатории. Кроме того, у будущих космонавтов начались поездки в Воркуту на особые тренировки – «зимнее выживание» и «полеты на невесомость». Это тоже часть практики по программе общекосмической подготовки.

Отец о поездках в Воркуту интересно рассказывал.

Группу забрасывали на открытое пространство с носимым аварийным запасом, в который входят радиостанция, пистолет с запасом патронов, сигнальные огни, спички, запас еды, канистра с питьевой водой (6 литров) и рыболовецкие снасти. Задача команды – продержаться сутки на природе в любую погоду…