Read the book: «Его ветеран»
Яркие разноцветные вспышки, рвущихся в вышине зарядов, разлетаются по непроглядной чёрноте неба несчётным количеством искрящихся линий, озаряя завораживающим светом тёмную монотонность ночи. Глухо содрогается сдавленный разрывами воздух, заставляя дребезжать оконные стёкла. Множество ликующих голосов громко вторят каждому новому залпу, наполняя округу всеобщим безудержно-радостным чувством восторга и восхищения свершающимся сейчас действом, – салютом. Этим кульминационным ритуалом, самого значимого праздника весны – Дня нашей Победы в той Великой, и по-настоящему, Отечественной войне… Уже много лет, – перестав быть очередным числом в календаре, – девятое мая, начинаясь утром под торжественный шаг парадов на площадях, звучит весь день по паркам и скверам задушевными песнями прежних времён. И обязательно, когда поздним вечером в каждом доме светятся колоритом военных фильмов экраны телевизоров, традиционно завершается салютом.
Таким этот праздник знают уже несколько поколений. Таким, ещё с детства, запомнился он и Артёму. Запомнился с чувством гордости и почтения к величию той даты. Ничего необычного или особенного в этом нет («так и должно быть» – скажет любой здравомыслящий человек), за исключением того, что наряду с общей гордостью имелась у него ещё и своя, личная – в лице деда-фронтовика. Ни одну семью нашей Родины не обошли стороной события тех грозных лет, в каждой памятны свои герои… были. Да, именно так – были. Как-никак сколько времени уж прошло. В поколении Артёма лишь единицы застали в живых кого-либо из своих предков, принимавших участие в той войне. Большинство дедушек и бабушек его сверстников были тогда ещё совсем детьми, а уж об их родителях мало каких сведений сохранилось. Вот и получается: знают Артёмовы друзья в лучшем случае, лишь сам факт, что воевал их тот или иной предок, а чуть больше, ну например: в каких войсках или на каком фронте – это уж им неизвестно.
Артёму же в этом смысле, – как он сам считал, – повезло. Своего ветерана он застал ещё живым. И пусть тот не шибко охотно отвечал на расспросы внука про войну, но Артёмова память сохранила, насытив краской детского воображения, дедовы рассказы: о больших реках и малых речушках, через которые доводилось возводить переправы… о коварстве минных полей на сырых равнинах Прибалтики… о причудливых замках и мощных фортах Восточной Пруссии… и о залежах диковинного янтаря во влажном песке холодного побережья Балтийского моря, на котором ему довелось встретить Победу…
Эти рассказы не изобиловали подробностями о сражениях и битвах, в которых участвовал дед, но бесспорным доказательством его боевого прошлого служили полученные им награды. Многим будет понятно то ребяческое чувство трепетного восхищения, которое испытывал Артём беря в руки дедовы медали: весомые, безупречно правильной формы, с рельефно выступающими надписями и изображениями, подвешенные на широкие пятиугольные колодки обтянутые, разнящимися одна от другой, лентами. Особое внимание среди них, – в основном латунных, – привлекала серебряная медаль, отличная от остальных своим более крупным размером. На лицевой стороне её, уже покрывшейся солидным насыщенно чёрным налётом времени, между парящим вверху строем самолётов и грозно надвигающейся громадой танка внизу, тускло отсвечивала алой эмалью надпись, – лаконично определяющая статут награды, – «ЗА ОТВАГУ». Ещё был орден, сверкающий рубиново-красным глянцем острых лучей пятиконечной звезды на фоне золоченого штрала перекрещенного по диагоналям винтовкой и шашкой, в центре которого на белом обрамлении, окаймляющим по кругу изображение серпа и молота, прямыми заглавными буквами указывалось его название: «ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА».
Сохранились так же и документы к наградам… а вместе с ними фотография – единственный фронтовой снимок деда. Светло и легко улыбалось с небольшой пожелтевшей фотокарточки его, непривычно молодое, но всё равно узнаваемое, по-деревенски простоватое, лицо. Сдвинутая слегка набок фуражка, с отчётливым силуэтом красноармейской звёздочки на околыше, придавала его облику залихватский, бравый вид. Белая линия подворотничка аккуратно окантовывала застёгнутый на все пуговицы стоячий воротник гимнастерки, перетянутой в поясе широким ремнём с пряжкой в виде вытянутой по вертикали звезды помещённой в прямоугольную рамку. На тёмном поле погон, ниже пары светлых полос лычек в каждом, просматривалась эмблема инженерных войск – два скрещённых топорика. А над клапанами нагрудных карманов с разных сторон расположились, слегка оттягивающий вниз гимнастёрку, ряд медалей слева и три горизонтальные нашивки, полученные за ранения – справа. Которые потемней, обозначали лёгкие ранения, а другая, посветлей, – тяжёлое: знал Артём.
Знал и то, что дед, уйдя на войну в свои неполные восемнадцать лет, когда наши войска осенью сорок третьего года освободили его родную деревню, служил сапёром-разведчиком в инженерно-разведывательной роте штурмовой инженерно-сапёрной бригады, в составе которой, начав свой боевой путь под Витебском, дошёл до Кенигсберга.
Может и не в том объёме, в каком хотелось бы, владел Артём информацией о фронтовой биографии своего деда, но и этого вполне хватало, чтобы убеждённо гордиться тем, чьей снисходительной заботой и теплотой было ласково согрето его детство.
Много приятных воспоминаний у Артёма было связано с дедушкой и бабушкой, к которым он ездил регулярно и с большой охотой. Светлая благодать детства – время первых открытий и впечатлений, остающихся на всю жизнь… лёгкая беззаботность ощущения, будто весь необъяснимо-огромный, и в то же время понятно-простой мир принадлежит тебе… и всё-всё ещё впереди… Особенно приятно Артёму было вспоминать вольготно проведённое в деревне лето. Это время года всегда замечательно, но в детстве особенно – ведь позади остаётся обязательно-ответственный учебный период, и все три самых лучших месяца в твоём полном распоряжении. Длинные красочные дни, от начала и до конца, проведённые на природе с друзьями – соседскими мальчишками: то в плесканиях у берегов небольшого пруда, поблизости от деревни; то в бесконечных поездках на велосипедах куда-нибудь далеко-далеко, просто так без цели, ради самой поездки; то в лесных походах по грибы по ягоды; то в каких-либо ещё забавах. Но на селе лето не праздное время года – много в этот период дел и забот, приходилось помогать старшим. Но и это не в обузу. Без тягостного напряжения даётся молодому организму: и работа в огороде, и заготовка дров, и ранние подъёмы на покос, и сбор сена под палящем солнцем… Помнилось Артёму, как дед брал лошадь в совхозе, и они, нагрузив на широкую дощатую платформу телеги огромный ворох сена, медленно и плавно покачиваясь на ухабах грунтовой дороги, везли этот воз к дому, на хранение в сарай. Хорошо было, улёгшись на мягкой громадине сушёной травы, глядеть с беспечной мечтательностью в бесконечную высь неба, по которой медленно плывут редкие облака… В детстве Артёму нравились такие поездки. И не только летом, но и зимой – на санях, когда по нетронутому холсту заснеженного поля, словно и не касаясь его, быстро-быстро мчатся, будто летят, низкие розвальни. Бодро повизгивают полозья, а из-под конских копыт выскакивают лёгкие комья умятого снега. На противоположной ярко-красному разливу заката стороне небосклона, в сгущающейся к горизонту синеве, бледным пятном проявляется нечёткий диск луны. Вечерние сумерки постепенно становятся вязкими, небо чернеет, и серебристо-серая снежная гладь начинает приобретать всё более и более тёмный тон. Мороз крепчает, усиливается ветер, становится холодней, и отрадно осознавать, что дома уже растоплена печь, и бабушка непременно хлопочет на кухне, чтобы порадовать внука чем-нибудь вкусненьким… может блинами, – пухленькими, румяными, лоснящимися от обилия масла, – которые так отменно получаются только у неё… Нравилось Артёму проводить время со своими стариками. Много счастливых воспоминаний детства было связано с ними…
Но всё когда-нибудь заканчивается, даже самое хорошее. Ушло в прошлое и детство Артёма, а вместе с ним частые поездки в деревню. В самом начале девяносто шестого года умерла бабушка, а через год – дед. Ушли из жизни тихо и спокойно, как и жили. Но было это для Артёма как-то уж совсем неожиданно и потому так пронзительно горько. Навсегда останется в памяти Артёма стужа, пронизанного насквозь колким ветром, зимнего дня, когда хоронили дедушку: мелкие, противно бьющие по лицу, ледяные снежинки, сыплющиеся с глухо затянутого плотной пеленой неба; грубая бесформенность смёрзшихся комьев потревоженной земли; и безысходно мрачная пустота свежевырытой могилы, рядом с ещё не осевшим до конца холмиком бабушкиного захоронения.
