Read the book: «История болезни. Том 1. Педиатрия»

Баллада о детстве

"Жизнь – неизлечимое заболевание,

передающееся исключительно половым путем,

с неизбежным летальным исходом"

Честно говоря, мне и в голову не приходило, что может получиться такая книга. Много лет назад, в своём блоге в Живом Журнале, я записал первую байку "Беломор". Потом ещё. За ними подтянулись другие… Когда количество рассказов перевалило второй десяток, пришла мысль собрать записи в один файл.

Сперва это были "Байки старого слесаря". Однако за бортом оставалось много историй про детство и школу, про другие мои работы и увлечения. Вставил их, а потом стал думать: как же теперь назвать все это?

Думал долго, крутил так и эдак. А потом на память пришли строки Владимира Высоцкого:

Я лёг на сгибе бытия,

На полдороге к бездне,

И вся история моя —

История болезни.

Моя тоже.

Важное примечание. Как уже сказано выше, книга составлена из рассказов, написанных в разные годы. Однако расположены они не по дате написания, а по времени действия. В первом томе я собрал всё, что касается моего детства.

Час зачатья я помню неточно

Здесь требуется маленькое вступление: в детстве я болел часто, в больницах бывал регулярно. И каждый раз в приёмном покое матушка моя отвечала на одни и те же вопросы: какой я по счёту, какая была беременность, как вообще уродился… Все эти вопросы задавались в моём присутствии. Видимо, медики считали, что я ещё ни фига не понимаю. Так что к семи годам я уже чётко знал, что появился на свет после двух неудачных заходов и с помощью кесарева сечения…

Итак, к моменту моего зачатия матушка уже успела побывать замужем, развестись и дважды забеременеть. Оба раза неудачно, так что где-то на небесах меня ждут мои старшие братик и сестрёнка. Третий заход случился, когда матушке было уже двадцать семь, по советским меркам возраст для родов критический. То есть, или сейчас, или всё. Первое время наблюдали в поликлинике Октябрьской железной дороги, а когда дело запахло керосином – закинули на сохранение в роддом Смольнинского района. Повторялась ровно та же история, что и с моими старшими братом и сестрой: у матушки во время беременности отказывали почки, начинался отёк и избыток жидкости убивал плод.

Как уж там над маманей колдовали, как нас обоих удерживали на этом свете – не знаю. Где-то в начале сентября тысяча девятьсот шестьдесят девятого матушку по её же просьбе отпустили из роддома. Сентябрь выдался тёплым, за окном красота, а ты сиди в палате и дыши этой хлоркой? Упросила, отпустили. Но строго-настрого наказали: как только лёгкое недомогание – звони в "неотложку" и говори, чтобы везли в Смольнинский роддом!

Вызывать неотложку пришлось через неделю. Матушка решила сходить в баньку, аккурат в двух шагах от Смольного. Это сейчас на этом месте стоит здание Областного исполкома, а до семьдесят восьмого года там была одна из старейших питерских бань. Сходила матушка в парилку, до общаги на Красного Электрика решила пешочком прогуляться, благо недалеко и ветерок на улице такой приятный… Ну и прогулялась. К вечеру температура и подозрение на пневмонию. Соседки по общаге вызвали "неотложку", приехала бригада с какой-то грымзой во главе. Матушка, как велено, кричит "Меня в Смольнинский роддом надо!" А грымза в ответ "Она ещё тут командовать будет!" И уволокли в родильный дом Калининского района, который в тот день был дежурным. Где матушку видели первый раз в жизни.

Опять же, не знаю деталей, но матушкина простуда дала новый оборот всем болячкам. Срок на тот момент был семь месяцев, шансов на сохранение не было никаких и было решено делать кесарево сечение. Мол, вытащим, а там посмотрим.

Как там со мной было – извините, не помню. И матушка не в курсе. Прямо из операционной меня утащили в детскую реанимацию, потом зафутболили в "аквариум" – специальную камеру для недоношенных.

А матушка запросто могла уйти, и не один раз. Первый раз во время операции. Анестезиологи что-то пролопушили и мать проснулась у них на столе, с разрезанным животом. Хорошо, вовремя заметили…

Второй раз сразу после операции, когда наркоз отошел. Мать рассказывала:

– Лежу в палате одна. Свет в палате выключен и только из коридора лампочка малость освещает. За головой как тёмный занавес. И чувствую, меня в эту темноту начинает затягивать, будто кто-то койку туда плавно так катит. Вот уже темнота лоб закрыла и к глазам подбирается, потом дальше. И вдруг я понимаю, что, если до сердца дойдёт – всё, конец. И я резко села, стряхнула темноту. Отдышалась, опять легла. А глаза плохо видят после наркоза, состояние как в дремоте. И вроде как дверь приоткрылась, луч света и в этом луче женщина стоит, вся в белом, на голове вроде как круглая такая шапочка. Спрашивает: "Все хорошо?" И я бормочу "Все хорошо, нянечка, я только посплю немного"…

Что за нянечка приходила, приходила ли вообще и нянечка ли это была? Не знаю… Но вот только после этого визита мы оба пошли на поправку.

Тогда же мама пообещала крестить меня, если выживу. Вот только затянули мы с выполнением обещания аж на двадцать пять лет.

Дерево без корней

Моя матушка, Уткина Тамара Николаевна, родилась 20 января 1942-го года, в деревне Каменки Масловского (ныне Некоузского) района Ярославской области. У бабки моей, Татьяны Васильевны Груздевой, это был четвёртый ребёнок – старшие три пацана были рождены в разное время и от разных отцов. Потаскуха была моя бабушка, царствие ей Небесное, старушке… Отец матушкин, Николай Павлович Уткин, был человеком семейным, получил бронь благодаря высокой должности в колхозе. Что, впрочем, не мешало ему похаживать на сторону. К чести деда: от дочки не отрекался и старался по мере возможности помогать. Вот только всё, что дед передавал бабке на содержание дочери, оседало во всевозможных тайниках и шкатулках.

Тут надо сказать, что до большевистского переворота Некоузский район вообще и Каменки в частности были помещичьими угодьями целого букета дворянских родов. Когда-то там жили Сухово-Кобылины, Морозовы, Волконские, Голицыны, Куракины, Мусины-Пушкины, Соковнины… Была в деревне церковь, была школа – не приходская, светская. Да и вообще деревня была не из бедных. Поэтому и революцию там встречали не так восторженно, как это принято считать, и в колхоз людей загоняли из-под палки. Дворянские усадьбы разрушили, растащили на камни и бревна… Только сады и остались.

О том, кем была моя бабуля и её родители при царе, история умалчивает. Краем уха мать слышала, будто состояли в прислугах у помещика, а уж правда или врали люди – кто знает? Одно было ясно: бабка к крестьянскому труду привычки не имела, в поле от неё толку было меньше, чем с быка молока. С горем пополам бабку пристроили на ферму, где она не столько работала, сколько к мужикам липла…

Рожать четвёртого ребёнка бабка не планировала абсолютно. Залетела то ли по дурости, то ли из жадности. Когда поняла, что беременна – попыталась вызвать выкидыш, убить плод в утробе. Но маманя уже тогда проявила упрямство и помирать не захотела. Родилась в срок, крепенькой и здоровой, несмотря ни на что. И продолжала бороться за жизнь, поскольку бабка вознамерилась уморить ребёнка голодом. Даже регистрировать не понесла, свидетельство о рождении выдали только через год, когда стало ясно, что избавиться от девчонки не получится. При оформлении свидетельства бабуля наврала, что прежний документ утерян и дату рождения указала первое апреля. Таким образом у мамани аж два дня рождения…

Так и жила маманя на подножном корму. В доме с голодухи мыши вешались. Бабка тайком от детей что-то жевала, изредка перепадало и двум средним братьям. Старший, Иван, на фронте воевал… За тунеядство бабку поперли из колхоза, лишили огорода. Чем люди жили? Не знаю…

Спас ребят старший брат. Вернувшись с фронта инвалидом (осколочное ранение правой руки), Иван устроился сторожем на почту. Один раз чуть не убили – кто-то ляпнул, что на почте большая сумма денег, трое мужиков решили почту ограбить. Одного Иван подстрелил, а пока винтовку перезаряжал ему топором по голове и врезали. Хорошо, что обухом и удар вскользь пришелся.

Какое-то время вчетвером жили на зарплату и пенсию Ивана. Бабка при этом регулярно обирала отцов детей, но деньги оседали в кубышке. Потом Иван женился, перебрался в собственный дом и забрал сестрёнку к себе, в качестве няньки… Это дало матушке возможность не только выжить, но и закончить семилетку. После чего поработала в колхозе до шестнадцати лет, получила паспорт и удрала из деревни куда глаза глядят.

К тому времени бабка довела до самоубийства одного из средних сыновей – его нашли повесившимся в сарае. Продолжала перебиваться случайными заработками, ходила в таком тряпье, что нынешние бомжи побрезговали бы. А когда грянула реформа 1961-го года Таня Груздева, к удивлению всей деревни, приволокла менять здоровенную кипу денег.

Это было последнее, что узнала матушка о своих близких… Что и как было потом она не узнавала, в Каменки не ездила, не писала ни разу.

Обрублены корни.

Профессионалы

Эту главу я написал летом две тысячи одиннадцатого года, когда затонул теплоход "Булгария".

Некоторое время назад, когда фрегат "Штандарт" едва не заперли на Неве, угораздило меня на сайте газеты "Деловой Петербург" схлестнуться с мореманами из Академии имени Макарова. Морячки, ни разу в жизни не видевшие ни самого "Штандарта", ни чертежей фрегата, дружно клеймили идиотов-энтузиастов, которые на своих дровах лезут в открытое море, наплевав на безопасность. Потому, мол, правильно этому домострою документы не дают.

У "Булгарии" были все необходимые документы, судно (согласно документам) соответствовало всем нормам безопасности и руководил командой профессиональный капитан. Тем не менее, "Булгария" на дне Волги, водолазы подняли более полусотни трупов, а завтра день траура по погибшим…

Профессионализм… Очнитесь, люди, откуда у нас профессионалы? Хрен знает сколько лет существования Советского Союза специальность получали не по призванию, а по престижности. А если в престижный ВУЗ не поступил, то подавай документы куда попало. Лишь бы студент, лишь бы диплом. Лишь бы не в армию… В итоге по бумажкам специалистов было до фига, а работать некому.

Вот, например. Матушка моя, когда из деревни удрала, прикатила в Волховстрой. Быстренько закончила курсы, получила бумажку, удостоверяющую, что "Уткина Т.Н. успешно сдала экзамен про специальности попар". Жаль, с переездами потерялась та бумажка, сейчас бы отсканировать, народ повеселить… Вместе с веселой бумажкой маманя получила распределение, выпало ей быть коком на речном буксире "Воинов". Маленькая такая калоша, команда полтора десятка молодых раздолбаев. Тягали баржи по Волхову туда-обратно. Чтобы в Ладогу высунуться – ни-ни! Только по реке. Но и на реке порой в переплёты попадали.

Как-то раз наблюдали такое дело. Стояли они в очереди перед плотиной, ждали, когда шлюз их поднимет. Перед "Воиновым" шёл однотипный буксирчик, у которого приключилась фигня с машиной – напрочь отказал средний и малый ход. Могли работать либо "полный вперёд", либо "полный назад". А тут надо в шлюзовую камеру войти, скорость так рассчитать, чтобы по инерции вкатиться и "полным назад" успеть застопориться, не раздолбав шлюз к едреней фене. Видать, капитан буксирчика так увлекся расчётом скорости, что про руль не сразу вспомнил. И скулой в бык, в опору моста, со всего маху впечатался, только треск пошёл.

Экипаж "Воинова" всё это время в рубке торчал. На палубу почему-то выходить запрещалось, вояки, которые шлюз охраняли, сразу орали "не высовываться". Маманя, соответственно, тоже с мужиками время коротала. Когда буксир быка поцеловал, и речники заговорили о трудности прохождения створа, капитан Володя поделился:

– Фигня. Там сильное течение, справа налево. Я всегда целюсь носом в правый бык и потом чуть-чуть даю лево руля. Течение само в центр между быками выносит.

Потом ещё и на практике показал, когда дождались своей очереди…

Прошёл месяц. Капитан Володя получил назначение на новое судно, капитаном "Воинова" сделали какого-то старого козла, до этого болтавшегося в вечных помощниках. Старик на радостях устроил грандиозную попойку. Квасил экипаж трое суток. Без отрыва от производства. То есть, буксир двигался за очередной баржей. Но между буксиром и баржой стояла Волховская плотина.

Экипаж, напомню, во главе с капитаном квасил третьи сутки. То есть, их и так штормило. А тут ещё на Волхове волнение началось, штормовое предупреждение. В рубке два тела, капитан и стармех, окончательно выпали в осадок. А машина работает полным ходом и плотина гораздо ближе горизонта. Тело капитана мужественно попыталось взять штурвал, но по причине шторма не могло разглядеть не только шлюз, но и плотину.

Единственным трезвым человеком на борту оставалась Тома Уткина. Поскольку перспектива раздолбаться в хлам из-за пьяных идиотов Томе не улыбалась абсолютно, то пришлось срочно брать ситуацию в свои руки. То есть, браться за штурвал. Вспомнила слова Володи-капитана, нацелила нос на правый бык и чуток лево руля дала. Хорошо, что стармех вовремя сообразил ход переключить и старого козла закинуть в дальний угол рубки. Тот всё пытался оттащить Тому от штурвала… Так в шлюзовую камеру и вкатились.

Когда закрылись ворота шлюза и прекратилась качка, тело капитана дорвалось-таки до управления. По уму нужно было пришвартоваться. Но поскольку капитан упорно заруливал куда-то не туда, "Воинов" в процессе подъёма болтался по шлюзу как цветок в бочке. В целом поднялись без потерь, хотя пару раз кормой в стенку впечатались ощутимо.

Подобных случаев тогда было до фига. А сейчас ещё больше. Пару лет назад на Ладоге экскурсионный теплоход заработал пробоину и сел на мель. Как потом показали пассажиры: команда квасила с момента отплытия от Речного вокзала.

Профессионалы…

А глаза-то папины!

Уволившись с "Воинова", матушка устроилась прачкой в ясли-сад строительного треста 46. При яслях и комнатушку дали, прямо в этом же здании. С одной стороны, всё лучше, чем общага с кучей соседок по комнате, да и на работу далеко ходить не надо. А с другой… В законный выходной, а то и посреди ночи запросто могли выдернуть в группу. "Тома, присмотри тут, пока я сбегаю…" Матушка особо помыкать собой не давала, норов такой – где сядешь, там и слезешь. Но и постоянно отказываться тоже было нельзя. Что с работы выпрут невелика беда, а вот без крыши над головой оставаться не хотелось.

К концу 1962-го года детвора настолько привыкла к мамане, что считала тётю Тамару самой любимой нянечкой. Все секреты, обиды и радости первым делом рассказывались тёте Тамаре. Как раз под Новый 1963-й такая история случилась.

Детский сад готовился праздновать Новый год. Мамы спешно шили праздничный наряды, воспитатели украшали комнаты, детишки разучивали стихотворения и песенки. Не хватало только одного – Деда Мороза.

Как уж оно так вышло, мне неизвестно. Может, денег на оплату профессионального артиста не хватило. А, может, в те года ещё не существовало такой службы? Не знаю. Просто факт: искали Деда Мороза по всему стройтресту. В конце концов, удалось уговорить отца одной девочки. Наташе решили не говорить, что её папа будет на ёлке Дедом Морозом, да разве ж в бабском коллективе какой-то секрет сохранишь? Кто-то проболтался. Наташа сперва огорчилась, а потом ей стало интересно: как же это её папа Дедом Морозом будет?

Новогодний утренник удался на славу. Ребятишки плясали и веселились, Дед Мороз раздавал подарки, мамы и воспитатели хлопали в ладоши. И все гадали: узнала Наташа своего отца или нет?

Выступление Наташи должно было завершать утренник, специально для неё подобрали стихотворение волховского поэта Александра Шибаева. Вышла снежинка Наташа к ёлке и звонким голосом прочитала:

К нам на ёлку – ой-ой-ой!

Дед Мороз идёт живой.

– Ну и дедушка Мороз!..

Что за щёки!

Что за нос!..

Борода-то, борода!..

А на шапке-то звезда!

На носу-то крапины!

А глаза-то… папины!

На последней строке Наташенька повернулась к Деду Морозу и с озорной улыбкой погрозила пальчиком. "Узнала, узнала!" прошелестело среди зрителей.

Праздник закончился. Матушка отправилась в раздевалку, помочь ребятишкам переодеться. Возле своего шкафчика сидела Наташа и горько рыдала.

– Наташа, что ты? Обидел кто?

Наташа, всхлипывая и размазывая слёзы по щекам, обернулась на голос:

– Тётя Тамара… Мне сказали, что Дед Мороз мой папа… А он настоящий!

Матушка присела рядом, обняла девочку, вытерла заплаканную мордашку.

– Не плачь. Ты сейчас тихонько подойди к комнате воспитателей и загляни в неё. Дед Мороз, наверное, уже снял свою шубу и шапку. Посмотри и потом мне скажи, настоящий он или это твой папа.

Наташа посмотрела на тетю Тамару, в глазах девочки недоверие сменялось надеждой. Затем встала и, крадучись, вышла…

Спустя минуту в раздевалку донеслось радостное:

– Папа!

Я больше не буду

В феврале 1963-го матушку официально перевели на должность няни-уборщицы.

По сути: запись в трудовой книжке была лишь формальностью. Как я уже сказал выше, ребятишки давно уже считали тётю Тамару нянечкой.

Был среди ребятишек мальчик Серёжа. Мальчик как мальчик: иногда озорник, иногда вредина, иногда само послушание. Была у Серёжи одна слабость: он невероятно любил жареную колбасу. Нет, конечно, всякие там конфеты и прочие сладости он тоже любил. Но если бы перед ним поставили тарелку с конфетами и тарелку с жареной колбасой и предложили выбрать что-нибудь одно – Серёжа выбрал бы колбасу, не колеблясь ни секунды.

К сожалению, в яслях жареную колбасу давали нечасто. Можно сказать, редко давали. Но в один весенний мартовский день на обед приготовили жареную колбасу с гарниром из гречневой каши. Из кухни доносился такой аппетитный аромат любимого лакомства, что у Серёжи невольно текли слюнки и он ждал обеда как… Да как никогда в своей жизни!

Наконец группу позвали обедать. Серёжа вприпрыжку помчался к столу, на котором уже стояли тарелки. Но вместо колбасы в тарелках оказался совершенно нелюбимый суп.

Портить аппетит невкусным супом Серёжа отказался наотрез. Уж как тётя Тамара не уговаривала, не убеждала, что суп нужно кушать – Серёжа мужественно стоял на своём и ждал, когда принесут колбасу.

Но колбасу Серёже не несли. Все ребятишки давно уже съели первое и получили свою порцию колбасы с гречкой, а перед Серёжей продолжала стоять тарелка с ненавистным супом. От такой несправедливости Серёжа разозлился пуще прежнего. И когда вредная тётя Тамара опять поднесла к его лицу ложку с супом, Серёжа что есть силы ударил нянечку по руке.

В группе сразу стало тихо. Серёжа мрачно смотрел, как по столу растекаются капли пролитого супа. Тётя Тамара медленно положила ложку на стол, окинула взглядом малышей.

– Все покушали? Молодцы. Тогда все идем одеваться и гулять. Все, – матушка выдержала паузу, – кроме Серёжи. Серёжа будет сидеть за столом, пока не скушает весь обед.

Вскоре со двора донесся обычный детский гомон. Тётя Тамара собрала со столов грязную посуду. И лишь Серёжину тарелку не стала убирать.

Серёжа, нахохлившись, разглядывал простенький узор на тарелке и думал. Сперва он думал, что взрослые очень вредные и совершенно ничего не понимают. Что вкусная колбаса в сто тыщ раз полезнее любого супа. Потом Серёжа стал думать, что если бы суп не был таким противным, то можно было бы его и съесть. Ведь после супа будет вкусная жареная колбаса!

"Но, – догадался Серёжа, – раз после супа все равно будет колбаса, то какая разница, противный суп или нет? Это ведь как горькую таблетку запить сладким чаем!"

Дверь в группу осталась открытой. Через коридор была видна часть кухни, куда тётя Тамара унесла пустые тарелки. Серёжа вдруг подумал, что зря он обидел нянечку. Поерзав на опостылевшем стуле, Серёжа окончательно сдался.

Матушка на кухне протирала вымытые тарелки, когда из группы послышался Серёжин голос:

– Тётя Амая! Я больше не-е буду!

Серёжа так старательно тянул букву "е", что вместо "не" у него получалось "ня-а-а":

– Тётя Амая, я больше ня-а-а-а буду!

Спустя несколько минут Серёжа мужественно съел тарелку подогретого супа, мгновенно проглотил жареную колбасу с гречневой кашей, запил всё компотом и помчался одеваться для прогулки.

Эхо прошедшей войны

Из яслей матушка уволилась в начале апреля. Ставшие за зиму почти родными наташи и серёжи осенью должны были перейти в детский сад. Вместо них в группу придут совершенно незнакомые дети, к которым сперва нужно привыкнуть, полюбить… И – весной снова расстаться? Каждый год себе сердце рвать никакого здоровья не хватит. А работать с детьми и не любить… Наверное, кто-то так и может, а у матушки не получилось.

Устроилась в том же тресте подсобной рабочей на стройке. Выделили Томке койку в общежитии, в комнате ещё пять девчат, жить можно. Летом бросили бригаду на строительство нового комбината, а там нулевой цикл – котлован роют под фундамент да под коммуникации траншеи копают. Техники вечно не хватает, экскаваторы обещанные не дождешься, а сроки горят. Стало быть, лопаты в зубы и вперед с песнями.

Про песни не для красного словца вставил. Действительно, пели. Матушка от природы имела отличный слух, голос был красивый и сильный. Когда запевала, народ сбегался послушать. Иной раз даже не верили, что Томка Уткина поёт. Думали: радио кто притащил…

Вот так с песнями и копали землицу неподалеку от станции Волховстрой. Пока матушка однажды не колупнула какой-то камень. Камень под ноги скатился, а за ним железяка какая-то. Здоровенная такая ржавая чушка. Работавший рядом мужик, как только эту железяку увидел, матушку за шкирку из траншеи выкинул, словно котёнка. Сам следом выскочил:

– Томка, беги в контору, пусть сапёров вызывают!

То ли бомба, то ли снаряд. Тогда спрашивать некогда было, а сейчас уже не угадаешь. Народ с участка тотчас убрали, стройку оцепили. Саперы несколько дней обследовали зону строительства, нашли ещё несколько "подарочков". Отвозить на полигон не рискнули – слишком сильно проржавели снаряды или бомбы в волховских болотистых землях. Решили взрывать прямо на месте. Жилых строений тогда поблизости не было, построить ещё ничего не успели, а воронку и закопать можно.

Незапланированные выходные народ проводил кто как. Кто к родным укатил, кто в Ленинград гулять усвистел, кто на танцы убежал… Матушка решила никуда не мотаться, а завалиться в койку с книжкой. Только сперва ноги помыть надо.

С удобствами в общежитии было не очень: уборная во дворе, а про душ или ванную только мечтать приходилось. Ну, да где наша не пропадала? Вскипятила в чайнике воду, в тазике холодной разбавила. Поставила тазик у окна, стул рядом. Лето, теплынь, окно открыто настежь. Полное совмещение полезного с приятным: мытьё ног на свежем воздухе. Опять же, вид из окна красивый. Вечерело уже, на небе легкие облачка, от заката самыми разными цветами играют.

И тут на фоне этого мирного неба медленно и беззвучно вырос громадный чёрный гриб. Как в кино, про ядерную войну. Только на самом деле. Потом в окно ударила горячая волна, грохот донесся страшный. Будто отголосок той войны.

До сих пор нам война аукается…