Read the book: «Шпионский детектив (по следам Юлиана Семёнова…). Москва, 1937»

Font:

События, положенные в основу сюжета данной книги, по большей части вымышлены автором. Также вымышлены имена героев, за исключением общеизвестных исторических фигур. Все совпадения случайны.
Небольшой фрагмент текста был изъят по требованию редакции. В данном фрагменте содержались достаточно известные исторические факты, поэтому пытливый читатель сможет без особого труда восстановить для себя то, что хотел сказать автор.

ISBN 978-5-4483-3914-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Лорд Розеншильт подошёл к огромному резного морёного дуба буфету в простенке меж высокими стрельчатыми окнами, в нише которого пряталась целая батарея бутылок. Открыл застеклённую дверцу среднего отделения, извлёк оттуда два широких стакана с толстыми донышками, похожих на обрезки снарядных гильз и таких же увесистых. Щедро плеснул в оба своего любимого виски, остро пахнущего торфяным дымком, добавил лёд из стоявшего вместе с бутылками термоса.

У противоположной стены рядом с пылающим камином стояли два пухлых кожаных кресла и низенький столик с хрустальной пепельницей и сигарным ящиком. Ступая по мягкому ковру, лорд Розеншильт пересёк помещение, протянул один из стаканов своему собеседнику и опустился в мягко вздохнувшее кресло напротив.

Выдержанный шотландский Джонни Уокер дабл смокед было особенно приятно употреблять, чувствуя живое тепло камина, и некоторое время оба молчали, смакуя благородный напиток. Лорд Розеншильт представлял себе горную речку, поросшие лесом каменистые склоны, сарай на поляне и коптящиеся в дыму мешки с ячменем. Мысли его гостя баронета Килби, первого заместителя статс-секретаря «Сикрет интеллидженс сервис», не были столь безоблачны. Будучи держателем привилегированных акций банка «Розеншильт и сыновья», членом ложи и тайным конфидентом Розеншильта, он вынужден был снабжать его секретнейшей информацией и корректировать политику своего ведомства в направлении, желательном для финансовой империи лорда. Килби отдавал себе отчёт, что тем самым совершает должностное преступление, но игра, как говорится, стоила свеч. Сотрудничество с Розеншильтом оборачивалось сотнями процентов прибыли на биржевых спекуляциях.

Темнело. В смежной комнате, так называемой малой столовой, слуги накрывали стол к ужину. Осенний дождь хлестал в окна, снаружи уныло мокли под ним деревья и клумбы, далее, за воротами усадьбы с её английским парком, господским домом, флигелями, конюшней и псарней, простиралась равнина, полого спускавшаяся к свинцовым водам Пролива. С равнины в ясную погоду можно было в мощный бинокль разглядеть французский берег.

Лорд Розеншильт вынырнул из виртуального мира, со стуком опустил свой стакан на полированную столешницу и сказал:

– Я пригласил вас, Энтони, вот зачем… С лета, точнее, с тех пор, как в Испании началась эта бестолковая война, политика правительства его величества потеряла для меня ясность. Этот комитет по невмешательству у нас под крылышком, члены которого только и делают, что вмешиваются, кто на стороне республики, кто на стороне повстанцев, он чем занят вообще? И чего добивается правительство, можете ли вы мне объяснить?

Килби вздохнул, тоже отставил недопитый стакан и принялся объяснять. Политическая линия кабинета в настоящее время действительно страдает неопределённостью. Комитет по невмешательству в испанские дела лишён рычагов влияния на ситуацию. Недавний скандал в комитете, когда советский посол заявил, что СССР считает себя связанным политикой невмешательства не более, чем любая другая страна, обнажил реальное положение дел. Тоталитарные державы, почти не маскируясь, поставляют сторонам конфликта оружие и боеприпасы. Итальянцы и немцы в основном через Португалию, московские большевики через северные и южные испанские порты. Суда идут соответственно из Петербурга, Мурманска и Одессы…

– Это мне известно, – досадливо морщась, перебил Розеншильт. – Пожалуйста, Энтони, подробнее о раскладе сил в верхах. И есть ли расклад? Может быть, кабинет и палата общин с трогательным единодушием благодушно взирают на воцарившийся в международных делах бардак? И что думают по этому поводу в вашей службе? Упомянутые вами большевики утверждают, что она действует изощрёнными методами, прибегая к подкупу, шантажу и провокациям. Так когда же наконец комитет под вашим чутким руководством займётся своим прямым делом – ограничением вмешательства Москвы и поощрением Рима и Берлина, дабы навести порядок в многострадальной Испании? Из ваших отчётов следует, что последние успехи сил порядка отнюдь не гарантируют скорого прекращения смуты… именно по причине внешнего вмешательства. Простите за некоторый цинизм, но мне, знаете ли, небезразлично, когда обесцениваются мои испанские вложения.

Банкирский дом Розеншильдов контролировал железные дороги и пароходные компании, предприятия горнодобывающей, металлургической и машиностроительной промышленности, владел газетами, французскими винодельческими шато и лучшими отелями на Лазурном берегу Франции и Амальфитанском побережье Италии. Четыре ветви их рода – австрийская, швейцарская, французская и английская, происходящие от четырёх сыновей пражского еврея-менялы Амшеля Мейера Розеншильда, за два века проросли сквозь всю Европу. Розеншильды роднились с древней европейской аристократией и другими финансовыми династиями, строили дворцы, жертвовали большие средства на благотворительность, слыли меценатами… Одни яростно искореняли «еврейскую» букву «д» из своей фамилии, другие наоборот гордились принадлежностью к моисееву племени. Религия и политика стремились развести их по разные стороны баррикад. Так, в своё время французский и английский Розеншильды профинансировали битву при Ватерлоо, только один спонсировал армию Бонапарта, другой – армию Веллингтона. Но это не мешало родственникам поддерживать тёплые семейные отношения и помогать друг другу капиталами, добрыми советами и важной информацией.

В начале девятнадцатого столетия Розеншильды получили австрийское дворянство, затем баронский титул. Австрийское баронство не могло принести пользы наиболее влиятельным в роду английским Розеншильтам, поскольку конституция Соединённого королевства не признавала за британскими гражданами иностранных дворянских титулов. Однако отец Натаниэля Лайонел Розеншильт в конце девятнадцатого века удостоился титула лорда и стал первым евреем, принятым при английском королевском дворе.

…Килби тонко улыбнулся.

– Вы торопитесь, дорогой Натаниэль. Я только подхожу к сути дела. Аналитики Сикрет интеллидженс предложили парадоксальное решение, и скоро мы начнём потихоньку формировать соответствующее мнение в правящих кругах. В аморфной среде появится центр кристаллизации. Правительство его величества начнёт действовать окольными путями, преследуя не сиюминутные тактические, а отдалённые стратегические цели. Открыто декларируя политику невмешательства, Британия на деле… – Килби выдержал многозначительную паузу, взял стакан и сделал добрый глоток виски. – Британия на деле окажет скрытую поддержку республиканцам и добьётся победы московских ставленников.

– Вот как, – тон Розеншильта был холоден.

– Именно! Победа левых сил на другом краю Европы повергнет всю её в шок. Против Москвы объединятся самые разнородные силы. Мы увидим союз диктатур Германии и Италии с демократической Францией. К ним вынуждены будут примкнуть квазигосударства восточной и южной Европы. И у Британской империи есть все шансы возглавить коалицию! Мы окажемся в самом выгодном положении, воюя чужими руками и финансируя партнёров. На этот раз наше прямое участие ограничится операциями флота. К сожалению, Испания временно будет потеряна. Борьба с коммунизмом – дело затратное, и все мы должны быть готовы идти на жертвы. Но потом… Сдаётся мне, Натаниэль, вы сможете вернуть утраченное сторицей. В конечном итоге, за всё заплатит Россия.

– Вот как, – повторил Розеншильт. На этот раз в его тоне послышались иронические нотки.

В дверь постучали. Повернулась начищенная бронзовая ручка в виде когтистой птичьей лапы, сжимающей шар, дверная створка открылась и вошедший седой камердинер с величественной осанкой, более походивший на лорда, чем его хозяин, произнёс сакраментальную фразу:

– Кушать подано, сэр!

Розеншильт поднялся.

– Прошу вас, Энтони… Продолжим за ужином.

Ужин был именно таким, каким ему и полагалось быть в имении британского лорда. Как всякий выскочка, Розеншильт неукоснительно следовал традициям истеблишмента. На первом месте качество продуктов, а потом уж гастрономические изыски. Свежайшие устрицы, бифштексы с картофельным гарниром, разварная рыба, сыры, пудинг. Слуги сняли блестящие серебряные крышки с горячих блюд, разлили по бокалам вино и удалились, отпущенные мановением руки. Собеседники прожевали по куску мяса и принялись смаковать старое бургундское, многократно перекатывая во рту каждый глоток, чтобы ощутить вкус всеми участками языка, нёба и щёк.

– Так вот, Энтони, – сказал Розеншильт, ставя бокал на стол и откидываясь на спинку стула. – Изложенный вами план непрямых действий в случае успеха, а я не сомневаюсь, что он обречён на успех… так вот он достоин быть занесён на скрижали истории тайных операций и принёс бы очередной триумф Империи. Но именно поэтому я настоятельно прошу вас употребить всё своё влияние дабы торпедировать его.

– Хм… Что же вы имеете против?

– Приближается время молодого божоле, дорогой Энтони. Как только его доставят с моих французских виноградников, я приглашу вас на дегустацию. Нам с вами надлежит видеться как можно чаще, чтобы согласовывать действия. Настало время открыть вам главную тайну, Энтони… С этой минуты можете считать себя посвящённым в высший градус.

– Весьма польщён.

– Не смейтесь, – глаза лорда Розеншильта смотрели строго. – Главная интрига современности состоит вовсе не в борьбе цивилизованного человечества с коммунизмом. Суть происходящего – борьба Североамериканских соединённых штатов против всего мира. Бескомпромиссная и жестокая борьба за мировое лидерство. И наш клан сделал выбор в пользу Штатов. Мы начинаем постепенный вывод своих капиталов с территории Европы. Увы, Старый свет будет разорён в ходе новой мировой войны. Британская империя тоже будет разрушена. Дряхлый британский лев, разлёгшийся на полмира, больше всего мешает молодому хищнику, больше, чем красная Россия. И потому, Энтони, никакая объединённая Европа нам не нужна, пусть даже объединённая ради святой цели борьбы с коммунизмом.

Цинизм и кощунство слов Розеншильта поразили Килби, что называется, в самое сердце. Да как смеет этот сын выкрещенного еврея говорить ему, потомку многих поколений аристократов, подобные вещи?! Да ему, пускай даже с его миллиардами, до него, Килби, как ему самому до Герцога Виндзорского! Дожили! Столетиями «несли бремя белых», завоёвывали земли, учили туземцев обращаться с ножом и вилкой, и на тебе! «Одряхлевшая империя будет разрушена». И кто метит на её место? Заокеанский монстр, бывшая колония, сборище торгашей и ростовщиков. То-то они слетаются туда со всего мира, как нечисть на лысую гору.

Килби открыл было рот и чуть не подавился готовыми вырваться словами. Гонор гонором, однако вопрос стоит – быть ли честным, но бедным рыцарем Империи или богатеть ценой её предательства… И следует признаться самому себе, что в глубине души он давно уже сделал выбор в пользу богатства. И предательства…

Читавший мысли собеседника Розеншильт молча до краёв наполнил вином его бокал. Килби осушил его долгими медленными глотками. В голове прояснилось, и только что пережитая душевная буря уже представлялась чем-то несерьёзным. Он даже стыдился своих недавних мыслей. В самом деле, повёл себя, как целомудренная девица. Хотя немудрено и разволноваться, всё же до сих пор сотрудничество с Розеншильтом не затрагивало имперских устоев. А банкир уже обволакивал его, как паук паутиной, не столько смыслом своих слов, сколько их вкрадчивым тоном:

– Ну-ну, Энтони… Не стоит сожалеть о побитых молью принципах. Подумайте, какое блестящее будущее вас – нас! – ожидает. Мы, истинные князья мира сего, в эти трудные времена избрали Америку местом своего пребывания. И хотя известный вам парализованный господин нас не очень-то жалует, называет олигархами и прочими нехорошими словами, всё же он, по большому счёту, игрушка в наших руках. Придёт время, и мы, несколько десятков семейств, возьмём весь мир за горло. Становитесь на нашу сторону, Энтони! Я приглашаю вас в члены клуба избранных. Впереди война, и Европа опять станет её театром. Сейчас мы продадим потихоньку свои европейские активы и вложим денежки за океаном. А после войны мы просто купим всю Европу по дешёвке. Но для этого нынешние испанские события должны закончиться разгромом республики. Мы не должны допустить никаких выкрутасов в отношении Испании! Вы меня поняли, Энтони?

– Я понял вас, Натаниэль, и я давно на вашей стороне…

– И прекрасно, Энтони.

– Более того, я немедленно могу предпринять кое-какие конкретные действия.

– Вот даже как? Если не секрет, Энтони, расскажите, что вы имеете в виду.

– Секрет, конечно. Но не для вас. Я знаю, что вы любите истории, относящиеся к исключительной компетенции нашей службы. Мой личный агент… женщина, испанская аристократка, единственная наследница угасшего рода…

– Женщина? Красивая?

– О да! Высокая брюнетка с голубыми глазами.

Полные еврейские губы раздвинулись в плотоядной усмешке:

– Она была вашей любовницей?

– Разумеется.

– Проверяли на себе силу её воздействия на объекты вербовки?

Некоторое время два джентльмена, слегка расслабленных алкоголем, не по-джентльменски обменивались сальностями. Затем Килби перешёл к сути дела:

– Ей удалось склонить к сотрудничеству с нами офицера СД, который сейчас исполняет обязанности резидента в Париже. А на днях некий русский, сотрудник министерства, или Народного комиссариата на их языке, торгового флота, тоже оказался у неё на крючке. Вчера она запросила санкцию на вербовку. Сам не знаю почему я сразу не принял решение… И только сейчас понял, что это к лучшему. Этого русского следует отдать СД. Во-первых, успешная вербовка укрепит репутацию нашего агента. Во-вторых…

2

После этого разговора прошло несколько месяцев.

Начальник Главного управления государственной безопасности НКВД, первый замнаркома Яков Саулович Агранов сидел у себя в кабинете в известном здании на Лубянке, готовясь к очередному рабочему совещанию с наркомом Ежовым.

Снаружи глухо доносились трамвайные звонки и кряканье круживших по Лубянской площади автомобилей. Сохранившиеся с прежних времён высокие напольные часы страхового общества «Россия» равнодушно отмахивали маятником мгновения двадцатого года советской власти. Мартовский день угас за окнами, верхний свет в кабинете не горел, настольная лампа с широким плоским абажуром, украшенным бронзовым серпасто-молоткастым орнаментом, освещала бумажные завалы, письменный прибор и пепельницу с окурками. Комиссар ГБ первого ранга делал пометки в большом блокноте, время от времени вороша пухлые папки и отдельные листы на столе.

Лицо его, невыразительное и неприметное, с мелкими чертами, было бледно. На фоне этой нездоровой бледности выделялись густые чёрные брови, глубоко сидящие чёрные глаза и тёмные полукружья под глазами.

Последнее время даже его феноменальная работоспособность, густо замешанная на энтузиазме идейного провокатора, начала давать сбои.

Могильщик старой российской интеллигенции, соавтор и режиссёр потрясавших страну и её окрестности грандиозных судебных спектаклей, создатель и наладчик всеохватной системы политического сыска, он начал уставать. И причиной тому было не огромное количество работы, а тягостное непонимание, чего же хочет Хозяин?

Когда-то молодой еврей Янкель Шауль-Шмарьевич Агрансон и средних лет грузин Иосиф Виссарионович Джугашвили вместе возвратились из енисейской ссылки в революционный Петроград. Джугашвили-Сталин делал грандиозную карьеру и тащил за собой многих, в том числе и Агрансона, вскоре ставшего Аграновым. Скромный еврейский юноша поднимался по ступеням служебной лестницы. Секретарь председателя Совнаркома, особоуполномоченный ВЧК по важным делам, заместитель начальника, потом начальник Секретного, потом Секретно-политического отдела… Функцией СПО было выявление враждебных партий и антисоветских течений в обществе, наблюдение за научной и творческой интеллигенцией, а также деятелями Православной церкви и прочих конфессий. Долгие годы Яков Саулович поставлял в ЦК, СНК и лично товарищу Сталину ценнейшую информацию о народных умонастроениях. Знаменитое «Головокружение от успехов» Хозяин написал, будучи озабочен именно объективными аграновскими данными. И без того высоко парил Агранов, но сумел придать своему отделу ещё и важнейшую роль «тайной полиции внутри тайной полиции». Сеть «внутренних» информаторов создавалась лично им и его ближайшим помощником – начальником информационного отделения СПО, и замыкалась непосредственно на них. Вся деятельность ОГПУ-НКВД с некоторых пор была у них, как на ладони. Круче выглядел только сам Ягода с его картотекой и досье на высшее партийное и народнохозяйственное руководство, да пожалуй Глеб Бокий, начальник Спецотдела, ведавшего шифрами, правительственной связью, охраной гостайны и прослушиванием. По справедливости, кому ж ещё, как не ему, Агранову, должно было доверить пост первого заместителя наркома внутренних дел и начальника Главного управления госбезопасности?

Часы натужно пробили девять. Яков Саулович черкнул ещё несколько слов, положил перьевую ручку в желобок мраморного письменного прибора и захлопнул крышку чернильницы. Отодвинулся от стола вместе с креслом, встал. Потянулся, упершись руками в затёкшую поясницу. Побаливает, зараза… Прошёлся по обширному кабинету, открыл дверь, замаскированную под деревянную обшивку стены. Щелчком выключателя зажёг висячую лампу в шёлковом абажуре. Осветилась уютно обставленная комната отдыха – сервант с посудой и напитками, мягкий кожаный диван, круглый стол со стульями. Позвонить бы, заказать чаю и бутербродов, да что-то нет аппетита… Налил себе стопку армянского «Двина», выцедил, как был в сапогах завалился на диван, оставив дверь в кабинет приоткрытой. Теперь следовало на несколько минут привычно провалиться в забытьё, но сон не шёл. Окно комнаты тоже выходило на Лубянскую площадь, и её родные шумы сегодня почему-то мешали отключиться.

К тому же в голову назойливо лезли воспоминания о делах не так давно минувших дней.

Ягоду они сожрали на пару с Ежовым. Теперь снят со всех постов, исключён из партии, сидит ждёт ареста. Никогда не было с ним настоящего взаимопонимания, это отрицательно сказывалось на результатах работы, но как ни странно тоже двигало карьеру, видимо потому, что Сталина устраивала напряжённость в высшем руководстве Органов. Когда Ягода осмелился, пускай по-тихому, саботировать сталинские указания относительно организации показательного процесса над Зиновьевым и Каменевым, Агранов с облегчением вступил в «заговор» против него. Начали с того, что арестовали свояка Ягоды, литератора Леопольда Авербаха, брата жены наркома Иды Авербах (они приходились племянником и племянницей покойному Якову Свердлову), от которого в своё время плакала горькими слезами вся литературно-театральная Москва. Глава «литературного ОГПУ» Леопольд Авербах был воспитанником и любимцем Троцкого, о чём отлично знали в аграновском СПО, и в нужный момент по команде бывшего шефа вытащили информацию из загашника. Процесс «объединённого троцкистско-зиновьевско-каменевского террористического центра» стараниями Ежова и Агранова прошёл «на ура», секретарь ЦК Ежов, курировавший НКВД, был назначен наркомом вместо Ягоды, Ягоду перебросили в наркомат связи, что стало для него первой ступенькой, ведущей в лубянский подвал…

И вот теперь лежащему на диване Агранову вдруг пришла мысль, что прав, пожалуй, был Ягода, противясь Хозяину. Если бы все они, высшие руководители НКВД, поддержали опального ныне наркома, может быть, и не произошло бы всего последующего. А так словно с горы понеслось. Очередное разыгранное по требованию Сталина действо, – процесс «параллельного троцкистского центра» – тринадцать смертных приговоров, в том числе Серебрякову и Пятакову, а Радеку и Сокольникову по десять лет, – по недосмотру что ли? Всё идёт к тому, что и они на этом свете долго не задержатся. Затем самоубийство Орджоникидзе, яростно протестовавшего против повальных арестов в Наркомтяжпроме (официальная версия – «паралич сердца»). Москва погрузилась в тоскливый четырёхдневный траур. Снег, мороз, флаги с чёрными лентами, согбенные люди, словно придавленные ожиданием беды. Среди вождей, выносивших гроб из Колонного зала Дома Союзов, выделялся Сталин, прямой как шест, в шапке с опущенными ушами… Впоследствии агентура доносила, что в московских очередях говорили старухи: «Тут же судют, тут же хоронют…» И вот на только что завершившемся пленуме ЦК продолжилось избиение старой ленинской гвардии. Состоялось жестокое шельмование Бухарина и Рыкова, обоих взяли прямо в гардеробе после очередного заседания. На следующий день выступил Молотов и прозрачно намекнул, что чистка будет продолжена. На очереди армия. Мол, если у нас во всех отраслях есть вредители, то должны же быть и в войсках. Для Агранова это не было неожиданностью, аресты среди военных шли давно, «шитьё» дел курировал лично Ежов, и сейчас похоже ему не хватает лишь отмашки для начала невиданного погрома. Однако апофеозом стало выступление наркома. НКВД, оказывается, тоже поражён язвой вредительства и шпионажа. В наркомате свили целые гнёзда троцкисты-зиновьевцы и бухаринцы, а также агенты всех существующих разведок. Собственная разведка развалена, контрразведка тоже. И виной всему Ягода с его гнилым либерализмом и близорукостью. Пока только Ягода…

От этих бредней просто мороз подирал по коже. А ну как Хозяин натравит железного карлика Ежова и на них, верхушку НКВД? Когда валили старого наркома, Агранову представлялось, что дурачка Ежова можно будет на верёвочке водить, но дурак попался инициативный… Теперь уже ясно – будет не только крошить всех, на кого укажут, но и угадывать наперёд, на кого могут указать. Нет, не может быть… Вообще, по правде сказать, кое-кого не мешало бы вывести в расход. Вот Фриновский, скажем, или Заковский. Уголовники, тупые садисты. Но настоящие профессионалы? Такие, как Бокий, Артузов, и сам он, Агранов?

Себя Якову Сауловичу жаль было больше всех. Себя он знал гением сыска, блестящим интеллектуалом, даже кумиром московской богемы. Нет, не сможет Хозяин обойтись без таких, как он. Вот сейчас идёт по всей Стране советов расширение и переоборудование тюрем, камерные койки заменяются сплошными нарами, кое-где не в один этаж. Судя по всему, чистка грянет такая, что всем чертям тошно станет. Брать будем всех, не только виноватых и подозрительных, но и родню их, и друзей, и знакомых, и тех кто просто погулять вышел. Так ведь с такой работой и дурак справится. А как же настоящая работа? Её-то кому выполнять? Ответ очевиден – тем, кто с ней справлялся в прошлом. Конечно, ошибки тоже случались, так ведь не ошибается тот, кто ничего не делает. Нет-нет, профессионалам ничего не грозит. Очень кстати пришлось тут это письмо из Парижа. Есть шанс отличиться.

И всё же, всё же… Ну, зачем Сталину всё это? Ведь с конца двадцатых, как свернули НЭП, такого уже успели наворотить, что пора бы и прекращать. Сколько сгинуло в тайге и тундре всех этих Иванов, горе терпящих! И трудности основные вроде уже позади. И колхозы окрепли, и заводы построены. Ну, надо приструнить руководящие кадры, полным полно расплодилось в гос и партаппарате бюрократов-волокитчиков, погрязших к тому же в воровстве и взяточничестве, но к чему эти бесконечные поиски политических врагов? И уж совсем не обязательно столько расстреливать. О мой бог, куда всё катится?

Зазвонил один из стоявших на тумбочке телефонов, запараллеленных с теми, что в кабинете. О-о, Николай Иваныч вернуться изволили… Звонки были отрегулированы так, что громче всех звучал аппарат без диска – прямая связь с наркомом; потише давали знать о себе внутренний коммутатора НКВД и общегородской (кремлёвской «вертушки» замнаркома по рангу не полагалось, но по городскому через несколько спецкодов можно было выйти на Поскрёбышева в защищённую линию).

Агранов рывком сел, опуская ноги на пол (поясницу опять кольнуло), схватил трубку.

– Да, товарищ нарком.

Знакомый визгливый голос на другом конце провода произнёс:

– Яков, зайди. Жду.

– Иду.

Тяжело поднявшись с дивана, комиссар ГБ первого ранга прошёл в смежный с комнатой отдыха персональный туалет. Помочился, сполоснул руки под краном. Посмотрел на себя в зеркало. Н-да, укатали сивку крутые горки… Провёл мокрой рукой по лицу, наскоро пригладил волосы. В кабинете положил блокнот в портфель, взял со стола папку, другую. Подумав, взял и третью. С трудом засунул все три в битком набитый сейф, запер его дверцу тройным поворотом ключа, плюнул на печатку, сделал два оттиска на пластилиновых нашлёпках с пропущенной меж ними суровой ниткой, положил в карман бриджей звенящую связку.

Дремавший в «предбаннике» за своим столом адъютант, или по новому порученец, вскочил при появлении шефа.

– Свободен, Лёха… Езжай домой спать.

Выйдя в коридор, Агранов торопливо, слегка горбясь, пошёл по красной ковровой дорожке в сторону лифта.