Смерть мироздания

Посвящается Никите Павельеву.

Все величайшие битвы в жизни происходят в наших головах, я верю, что ты обуздаешь свой ад в сознании и обретешь внутренний покой. Ведь лишь упав на самое дно, во мрак своего подсознания, и встретившись со своими страхами и навязчивыми мыслями лицом к лицу, человек видит путь к себе и душевному покою. Но, чтобы прийти к себе и покою, в этой яме с бесконечным дном придется побыть, однако я уверен, что как бы низко и больно ты ни пал, ты поднимешься на ноги и найдешь дверь. И помни, брат, чем дольше человек сражается с тьмой внутри себя, тем быстрее погибает его душа.

Брат, я тебя вижу, и я рядом, даже если тебе кажется, что я далеко.

Часть 1. Ад

Глава 1. Страдание

1

Из кромешной тьмы на меня взирают два желтых глаза. Бездушные глаза без зрачков, они смотрят на меня изо дня в день на протяжении… Я уже и не помню, сколько лет я здесь гнию. Меня уже не так сильно пугает внешний вид этого демона, но глаза вызывали страх всегда, как и его голос. Асмодей – князь злости, гнева и мстителей, именно он пытает меня каждый день. Пытки постоянно меняются, для того чтобы тело не привыкало, но к такому привыкнуть нельзя, даже за тысячи лет. Боль забывается, и это главная причина того, что каждый раз ты испытываешь ее как новую…

– Говард, скучал по мне? – прохрипел Асмодей, его мощный голос, который шел откуда-то из глубины грудной клетки, причинял боль сам по себе. Только услышав его, ты чувствуешь, что внутри тебя что-то рвется.

Этот демон был одним из семи сильнейших в Аду. Выглядел он как крепкого телосложения человек под два метра ростом. На нем всегда была одна и та же одежда, похожая на ту, что часто фигурирует в вестернах про Дикий Запад. Ботинки, темные штаны, длинный потертый плащ, шейный платок, металлическая черная маска, скрывающая все лицо, кроме двух омерзительных желтых глаз, на голове – кожаная шляпа, она всегда была чуть наклонена вперед и создавала тем самым пугающую таинственность. Его внешний вид вселял ужас сильнее любого демона, большинство которых выглядели как чудовища, а все потому, что Асмодей похож на человека, и ты где-то глубоко в сознании ощущаешь, что он видит тебя насквозь. Будто бы его голос, желтый свет от его глаз – это все то ужасное, что рвется из любого человека наружу, только человек это чудовище сдерживает, а тут ему дана полная свобода. И ты не знаешь, чего ожидать, ведь нет существа страшнее, чем человек, который выпустил своего демона. Конечно, ты понимаешь и то, что Асмодей – это точно не человек, что, скорее всего, его внешний вид – это оболочка, скрывающая гораздо более омерзительное чудовище, но что забавно, это еще сильнее роднит его с людьми…

– Сегодня не будет ничего особенного, лишь академическая, праведная боль, – медленно произнес Асмодей, и в темном помещении появились два деревянных столба. – Проходи, Говард.

Убежать нельзя, если попытаешься, тебя ждут мучения от всех семи демонов. Ощутить на себе все уровни боли и страдания за один день – это Ад в Аду. Да и куда бежать?

Я прошел к столбам, которые находились в центре зала и словно подсвечивались во тьме, и сразу ощутил холодные цепи на руках. Они обвили меня и растянули к столбам. Темная комната вспыхнула теплым свечением из-за загоревшихся факелов вокруг. На стенах я увидел множество орудий пыток, большую часть из них я уже ощутил на себе раньше.

– Это мы с тобой вроде бы еще не пробовали. – Потирая кусок кожи с крюками, Асмодей снял его со стены. – Не назову это орудие утонченным, но в нем что-то есть. Пытки на Земле чаще всего скучные, ведь человеческое тело слабое, не успеваешь насладиться. Но там, стоит отдать должное, есть ценители боли. Но опять же из-за жалкого тела особо не разгонишься в фантазии. Вот, например, это орудие, оно убьет человека слишком быстро, хоть жертве, конечно, так не покажется. – Асмодей хмыкнул. – Хорошо, что мы не на Земле, да, Говард?

В руках у демона находилась палка с цепью. На конце цепи – прямоугольный кусок кожи, с одной стороны которого располагались сотни изогнутых металлических крюков, размером, может, с полспички. Он любил использовать орудия пыток с Земли, ведь человек настолько извращен в жестокости, что демонам в принципе можно было и не включать фантазию. Но так происходило не всегда, иногда Асмодей устраивал дни настоящего искусства боли, на которые приходило посмотреть множество жителей Ада. Такого на Земле быть не могло. Ему стоит отдать должное, Асмодей – творец и ценитель боли. Но сегодня день земного «наслаждения».

Демон обошел меня сзади, вертя в руках орудие пыток. Раздался свист разрезающей воздух цепи. Крюки впились между ребер, обнимая их холодной сталью. Боль пронзила все тело и отдалась прямиком в мозге. Потом волнами снова спустилась в место ранения. Но я сделал лишь слышимый выдох.

– Как хорошо вошло, – громко смеясь, прохрипел Асмодей и резким движением дернул орудие на себя.

Я стиснул зубы настолько, что один из передних резцов раскололся. Стон вырвался из меня. Жаркий адский воздух пробежал по свежим ранам, что усилило боль в несколько раз.

Кусок кожи свисал с бока, оголив часть ребер, пара ребер были сломаны и торчали в сторону. Снова свист, на сей раз крюки впились по центру спины, рывок – и часть позвоночника уже не была покрыта кожей. От боли я упал на колени. Страшная, всепоглощающая боль и дикий смех позади меня – через это я прохожу каждый день, каждый… Удар, рывок, с плеча падает лоскут кожи. Я уже не могу сдерживать крик, он прорывается сам собой. Подо мной образовалась лужа крови, в которой плавали куски тела, как айсберги в кровавом океане. Кровь… Видя ее, я вспоминаю…

– Как же прекрасно. Говард, тебе нравится? – ехидно спросил Асмодей. – Вижу, что нравится. – Демон нанес очередной удар, оторвав кусок мышц с руки.

Асмодей медленным шагом, как шериф какого-то маленького городка на Диком Западе, подошел и заглянул в мое лицо. Размах – и крюки впились мне в грудь. Рывок – кусок кожи и мышц с несколькими ребрами упали на пол. В бессилии я опустил голову и увидел, как сжимается и разжимается мое легкое. Испытать такую боль, оставаясь при этом в полном сознании… Сил кричать уже не было, приближалась стадия, когда ты остаешься с болью один на один.

– Людей в Аду становится меньше, поэтому очередь за тобой небольшая и у нас есть время побыть наедине подольше. – Присев возле меня, Асмодей поднял своей рукой мою голову, взяв ее за волосы. – Но с тобой невероятно скучно, Говард, ты не умоляешь. Хм. – Демон вернулся в стойку и нанес удар в голову, крюки глубоко вошли в часть черепа, несколько крюков пробили левый глаз, и тот частично выпал из глазницы. – Ты будто бы наслаждаешься или просто терпишь?

– А-р-х-х-х… – выдохнул я. На Земле я бы умер после первого же удара, который, скорее всего, и был бы смертельным, но, к сожалению, это не Земля и таких привилегий у человека тут нет.

– Что ж, Говард, увидимся завтра, завтра я придумаю для тебя нечто прекрасное, лично для тебя, Говард, – сказал Асмодей и дернул орудие на себя. Человеческая голова упала возле его ног. Демон, недолго думая, наступил на нее, и она треснула, окропив ползала своими внутренностями. – Бес, собери все здесь и отнеси в камеру остатки, – приказал демон из ниоткуда появившемуся бесу.

Бесенок ловко собрал все в мешок и отнес его в камеру, где вытряхнул содержимое без остатка.

Куски человеческой биомассы начали потихоньку объединяться…

2

После пыток человек попадает в камеру восстановления – это сырая темница с тремя стенами из неизвестной мне субстанции, слизистая поверхность которой пульсирует, словно помещение живое, четвертая же стена – решетка из черного металла. Температура в корне отличается от других мест Ада – непривычно холодно. Здесь человек постепенно регенерирует свое тело, по законам Ада. Сначала формируется скелет, потом на нем начинает появляться плоть. Процесс, скажем так, не из приятных, ибо нервная ткань восстанавливается достаточно рано, и все это время ты терпишь невыносимую острую боль даже от малейшего порыва сквозняка. Словно все тело покрыто зубами, у которых оголены нервы. Может ли человек при жизни хоть мельком представить, что это такое? Думаю, нет. Это очередная пытка, которой нет конца. Такой «отдых» нам дают от основных ужасов. Ты испытываешь страшную физическую боль наедине с не менее ужасной болью твоего сознания в этой камере. Поэтому «отдых» – это невыносимое мучение, которое продолжает пытку демона, лишь в конце ты избавляешься от физической боли, когда восстановишься, но внутренняя не уходит.

Я не особо понимаю смысл Ада, на Земле я думал, что в этом месте человек должен страдать бесконечно, но здесь я понял, что это не так. После восстановления нас отправляют гулять по кругу, при этом демонстрируя истязания других. Это тоже является пыткой, ведь отвернуться от страдания другого ты не можешь, твоя воля под контролем. В Аду даже самый безжалостный человек будет сострадать другим. Так во время моих прогулок в первые годы в Аду было несколько миллиардов душ, сейчас намного меньше, поэтому пытки стали неким творчеством демонов, а не работой, как раньше. Люди на Земле перестали грешить? Не смешите. Душа после очистки попадает снова на Землю, пустая и обновленная, без памяти и чувств. Ад должен бесконечно пополняться новыми душами, но это в последнее время происходит все реже и реже. Система сломалась?

Все эти пытки заставляют человека забывать его прошлую жизнь, боль, страдания, грехи. Ты должен очиститься, разрядить душу, но, когда меня отправляют в эту камеру, я стараюсь снова все вспомнить, хоть в точности воспроизвести те события я уже не могу, в воспоминаниях появляются дыры и с каждым разом все больше и больше. Я сам себя пытаю. Как бы меня ни ломали, как бы ни очищали болью, эта боль никогда не сможет перекрыть ту, что я испытываю внутри себя. Всякая боль забывается, но я напоминаю себе о ней каждый день. Напоминаю о дне, когда я в последний раз улыбнулся сыну, о дне, когда я в последний раз ощутил себя счастливым, о дне, когда я в последний раз уронил слезу, о дне, когда мой мир утонул в крови, о дне, когда я ощутил на себе боль, которую уже ничем не унять.

3

2020 год…

– Макс, вставай, опоздаешь в школу.

Растить сына одному – непомерно сложная задача. Его мать умерла во время родов, поэтому единственное, ради чего мне осталось жить, это он. Сын был последним ее огоньком в этом мире, и я не мог позволить, чтобы этот огонек погас.

Ему было всего тринадцать, но порой он пугал меня своими странными мыслями, которые были явно ему не по возрасту. Макс убеждал меня, что прожил сотни жизней и помнил каждую. В это трудно поверить, но мальчик безошибочно ответил бы на любой исторический факт из своих якобы прожитых жизней. Сначала я думал, что у него хорошо развита фантазия, но нет. Можно было бы сказать, что он гений, что получил эти знания в школе или еще где. Но Макс был тем еще раздолбаем, поверить в то, что ему нравится история, сложно, а в то, что он знает ее лучше любого профессора, просто невозможно. Но это было так. Называл сын таких людей, как он, бессмертными.

– Встаю, встаю, – ответил Макс, быстро собрался и спустился вниз.

– Сегодня тебя заберет Деймос.

Деймос – мой младший брат, хоть он и ворчливый засранец, но периодически все же помогал мне, а в последнее время стал очень много времени проводить с Максом.

– Хорошо, пап. – Макс сел за стол, насыпал хлопья и принялся за завтрак.

– Звонил мистер Макензи, ты снова спорил с ним на истории? – спросил я и сел за стол напротив сына.

– Да пошел он. – Макс посмотрел на меня. – Прости. Но он утверждал, что Торквемада боролся против пропаганды ереси и сжигал людей из-за того, что был религиозным фанатиком, но на самом деле под прикрытием инквизиции Торквемада искал таких, как я, таких, кто прожил сотни жизней и помнит их.

– Ты ему так и сказал?

– Конечно нет, я просто сказал, что Торквемада был сектантом. Знаешь, что самое смешное, отец?

– Что же?

– Торквемада сам из бессмертных. Эта секта и сейчас существует, называется «Тень». Она охотится за такими, как я, внедрена глубоко в структуры власти и бизнеса по всему миру, как бы находится и на виду, и в тени одновременно. «Тень» вполне подходит под определение тайного правительства, иногда люди называют их иллюминатами, но все это, на взгляд большинства, все же является лишь конспирологической теорией. Но как же правы те безумцы, которые в это верят. – Макс положил ложку хлопьев в рот и с набитым ртом продолжил: – В наше время обнаружить подобного мне человека несложно, поэтому нам нужно вести себя осторожно, ведь «Тень» – она везде. – Макс вытянул руки и изобразил приведение. – У-у-у.

Я рассмеялся.

– Зачем этой секте убивать подобных тебе людей? – спросил я и посмотрел Максу в глаза, такие же, как у его мамы.

– Они думают, что поступают правильно, может, так и есть, ведь человек после прохождения Ада или Рая как бы перезапускается. Он теряет энергию, чувства, память. Душа становится новой, начиная путь заново. А такие, как я, не теряют память, хоть и лишаются энергии и чувств, накопленных в течение жизни. Еще одна способность бессмертных – это проявление некой суперспособности спустя несколько десятков перерождений. Один бессмертный мог свои мысли материализовывать. Это я про Иисуса. – Макс перекрестился. – Хороший был человек.

Он мне уже рассказывал об Аде и Рае, они служили чем-то вроде разрядки души, странный механизм мироздания. Однако для чего нужна эта разрядка, Макс не знал. Я не верил в Ад и Рай до его рассказов, и хотя после них я мог допустить существование Ада, но в Рай поверить никак не мог. Не верил я в то, что столь жестокая сущность, как Бог, может дать душе покой.

– «Тень» добралась до него?

– Да, Торквемада жил за множество тысяч лет до святой инквизиции, это прозвище он оставил себе как самое влиятельное из всех его жизней, до тех событий, естественно, его звали по-другому. Многие бессмертные так делают.

– И какое у тебя самое влиятельное?

– Я из тех, кто просто живет, не был я «великим». – Макс взял стакан сока и хлебнул. – Так, продолжим. Торквемадцы использовали особое оружие, которое уничтожает душу, и никогда душа убитого больше не сможет возродиться. Этим оружием был убит Иисус и тысячи других бессмертных. В наше время его часто называют Копьем Судьбы. Я не уверен, что Копье сейчас находится во владениях «Тени», ходят слухи, что оно давно утеряно, но не исключаю, что все-таки оно может быть у них.

Мне безумно нравились его истории, сначала я боялся их, но потом верил в каждую. Спустя много лет Макс мог бы стать хорошим сценаристом или писателем, наверняка множество писателей были из бессмертных. Хотя это привлекло бы внимание «Тени», но разве что-то или кто-то может остановить гения, не говоря уже о безумце.

– А какие способности есть у других бессмертных, а у тебя?

– У меня способностей нет. Я знал бессмертных, обладающих способностью моментально обучаться или видеть судьбу, некоторые способности кажутся обыденными, например, творить музыку, но, поверь, бессмертного ты бы сразу узнал, они сильно выделяются на фоне простых смертных. Элвис Пресли, Курт Кобейн – яркие примеры. Талантливые люди часто умирают странными смертями, до них добирается «Тень». В общем и целом, мне кажется, что «Тень» убивает бессмертных ради того, чтобы те не мешали им перекраивать мир, ведь только они и могут помешать.

Вечером, прежде чем отправиться после работы домой, я зашел в пекарню. Макс обожал пироги с курицей из этого заведения. Порой мне казалось, что эти пироги он любит больше меня. Настрой был на шикарный вечер: пироги и просмотр какого-нибудь старого артхаусного фильма. Макс такие обожал в свои-то тринадцать, хотя сколько ему было по-настоящему, я не знал. Забавно вспоминать, как мальчишка обсуждает замысловатые фильмы и видит в них намного больше, чем ты.

Вернувшись домой, я вошел в гостиную и окликнул Макса, но в ответ услышал лишь тишину. Я прошел на кухню, и все, что было у меня в руках, рухнуло на пол. Передо мной были две ноги сына, которые виднелись из-под стола. Сначала я подумал, что он без сознания, но, когда я подбежал ближе, я увидел весь тот ужас, который будет преследовать меня до конца…

Тело было без головы в луже собственной крови. В шоковом состоянии я упал на колени. Руки тряслись так сильно, что я не мог прикоснуться к нему первую минуту. Повернувшись, я увидел голову. Она смотрела на меня пустым взглядом, в котором погас огонь жизни.

Я закричал что есть мочи, держа на руках тело своего сына и смотря на его голову. Я подполз к ней и взял ее в руку, пока другой держал тело. Слезы застилали мой взор. Легкие сжались настолько, что я не мог дышать, не мог кричать, мой мир сжался в точку. Сложно описать то, что чувствует человек, когда теряет свой мир, когда на своих руках держит остатки этого мира и ничего не может сделать.

– За что! Мой мальчик, мой милый мальчик… – Я прикладывал голову к шее, словно надеясь на чудо. – Макс, пожалуйста. Сынок. – Слезы падали на его лоб и скатывались вниз. – Скажи что-нибудь, скажи…

Полиция приехала минут через десять после меня, видимо, их вызвали соседи. Одного из офицеров чуть не стошнило, когда он вошел в комнату и увидел, как я держу в руках расчлененное тело моего сына. Они посадили меня в машину и отвезли в участок, как только смогли оторвать меня от Макса. Я находился в таком состоянии, что не особо осознавал, что со мной делают, я полностью погрузился в себя…

– Здравствуйте, Говард. Меня зовут офицер Томас Браун, – представился полицейский уже в участке. – Мы проверили камеру наблюдения над вашей дверью, хорошо, что вы в свое время установили ее, так вот, на ней запечатлены два человека, они входят в дом с вашим сыном. Вы должны посмотреть запись, которая сделана за десять минут до его смерти. – Офицер посмотрел на меня, убедился, что я слушаю, и продолжил: – И пять минут после, может, кого-то узнаете.

Он включил запись, и мы просмотрели ее полностью.

– Никого не узнаю, – ответил я.

– Вы не знаете, с кем ваш сын вошел в ваш дом? Это странно, сэр. При всем уважении. Ведь он не боится их, а значит, знаком с ними.

Но на самом деле я прекрасно знал, кто это, хоть они и были в капюшонах. Камера находится выше места обычной установки, поэтому по ней сложно разглядеть лицо, но я не сомневался в том, что увидел. Деймос и его военный друг. Мой брат, его походку и силуэт не спутать. Я не мог поверить в то, что это сделали они. Но если это так, я решил убить их лично. Лично!

– Мне показалось, что вы кого-то узнали, Говард. Не надо вершить правосудие самостоятельно, мы ведь все равно найдем их. Расспросим соседей, изучим записи других камер.

Найдут, и что дальше? Приговорят его к пожизненному, и то это в лучшем случае? Разве это наказание – сидеть в одиночке и читать книжки до конца дней? Или найдут у него психическое расстройство, которое наверняка у него есть, и что тогда? Свобода через несколько лет в «санатории»? Нет, он заплатит кровью.

После допроса в участке я сразу же поехал к фабрике.

Это здание Деймос купил давно, просто заброшка, которую он хотел отделать и жить на деньги от ее аренды. До этого старая фабрика была излюбленным местом наркоманов, сатанистов и прочего подобного контингента. Сомнений особо не было, что он будет именно там, вряд ли опытный военный вернулся бы домой, зная, что полиция наверняка будет искать его, если поймет, кто на записи, хотя фабрика была бы вторым местом для поисков. Но опытный военный не попался бы и на камеры, наверное, я слишком завышаю уровень навыков профессиональных солдат.

Когда я зашел внутрь и прошел вглубь фабрики, я услышал знакомые голоса, и тогда моя голова пошла кругом от чувства, которое до сего момента было мне неизвестно. Я жаждал крови. Передо мной возникал образ безголового тела моего сына и его взгляд, который сжигал мою душу. Спрятавшись за кучей мусора, я решил выждать момент.

– Деймос, тут всего тысяча долларов, – сказал Сэм, военный друг Деймоса. Вместе они служили в Ираке.

– Тебя только деньги волнуют, ты и я служим великой цели. – Такого счастливого голоса у Деймоса я не слышал никогда.

– Я перерубил мальчику голову, не ради сказок, а ради денег, – возмущенно сказал Сэм.

– Будут тебе деньги, побудь здесь, я отойду по делам.

– По каким делам?

– По очень важным, – Деймос похлопал его по плечу.

Деймос прошел мимо, но не заметил меня. Когда Деймос еле слышно хлопнул входной дверью, я взялся за нож, который до этого лежал в багажнике машины, его подарил мне как раз Деймос, когда мы ездили на охоту в том году… Сэм сидел на ржавом стуле, не подозревая о том, что к нему крадется смерть. Прыгнув на него сзади, я быстрыми движениями наносил удары ножом в бок, и когда Сэм упал на землю и перестал дышать, я не прекращал вонзать нож в его поганое тело. Я захлебнулся в ярости, захлебнулся в мести. И пока был поглощен происходящим, я ощутил режущую боль, которая началась чуть ниже лопатки и протянулась до груди, словно что-то прошло сквозь меня. Повернувшись, я увидел Деймоса. Он вонзил в мое тело клинок, который вышел насквозь. Я коснулся кончика оружия, что торчал из моей груди, будто бы не веря в это. Деймос не спеша вытащил клинок, и мир словно поплыл.

– За что ты убил его, Деймос? – захлебываясь кровью, которая хлынула из моего рта, выдавил из себя я.

– Убийцу ты только что прикончил, братец, я всего лишь выдал им его. – Деймос присел рядом со мной и медленно вонзил клинок мне в живот, не сводя взгляда с моего лица. Сопротивляться я никак не мог. – Твой сын умер от этого же ножа, который сейчас медленно убивает тебя, как же долго Сэм отпиливал его голову, – Деймос хмыкнул. – Знаешь, братец, а я мечтал об этом очень давно, убить своего «совершенного» старшего брата. Я видел, как ты не поломался после смерти своей девушки. Ты остался тем же улыбчивым человеком, и я реально подумал, что твои слова о внутреннем покое верны. Что к покою в душе ты приходишь где-то в глубине себя. Но вот мир отобрал у тебя и сына… Что ты мне там говорил? Счастье – это когда ты просыпаешься и тебе хорошо, и этого чувства можно достичь, лишь разобравшись в себе, ничего кроме самого себя для покоя не надо. Так? Вот ты один. Ты счастлив, братец?

Я не мог ничего ему ответить, не мог и пошевелиться, уже не особо чувствовал свое тело. Из меня уходила жизнь. Смотря в его красные, полные злобы глаза, я не понимал, что сделал ему такого, чтобы он уничтожил все, во что я верил.

– Счастливых концов не бывает, брат, – сказал Деймос и вынул клинок.

Это были последние слова, что я слышал перед смертью. Мои глаза закрылись, и я погрузился в пучину страданий в Аду.

Хоть воспоминания и порваны, многого я уже не помню, но эти слова брата я не забуду никогда.