Клуб знаменитых персонажей. Рассказы о прототипах любимых литературных героев

Жил-был барон Мюнхгаузен

Зимой 1738 года границу Российской империи пересек семнадцатилетний юноша из Германии.

Он чувствовал себя героем приключенческой книжки, и если бы вел дневник, то начал бы так: «Я выехал из дома, направляясь в Россию, в середине зимы…».

Этими словами будет начинаться книга о его «удивительных путешествиях на суше и на море, военных походах и веселых приключениях…». А пока он продышал дырочку в заледеневшем окне кареты и с любопытством рассматривал заснеженные пространства России, которым, казалось, нет конца и краю.

Юноше предстояло служить пажом в свите другого знатного гостя России – принца Антона Ульриха Брауншвейгского. Многие пажи отказывались ехать в Россию – она считалась далекой, холодной и дикой страной. Рассказывали, что по улицам городов там бегают голодные волки и медведи. А стужа стоит такая, что слова замерзают, их приносят домой в виде льдышек, в тепле они оттаивают, и тогда звучит речь…

«Лучше уж замерзнуть в России, чем пропасть от скуки во дворце герцога Брауншвейгского!» – рассудил наш герой.

И в феврале 1738 года юный барон Иероним Карл Фридрих фон Мюнхгаузен прибыл в Санкт-Петербург.

Иероним давно вырос из коротких штанишек пажа, он мечтал о славе своих предков. Один из них, Хилмар фон Мюнхгаузен, в XVI веке был знаменитым кондотьером – полководцем войска наемников; военной добычи ему хватило на строительство нескольких замков в долине реки Везер. Ну а двоюродный дядя юноши, Герлах Адольф фон Мюнхгаузен – министр, основатель и попечитель Геттингенского университета, лучшего в Европе…

Милый мальчик! Он еще не знал, что ждет его в России, не предполагал, что волки и медведи – не самые страшные здешние обитатели. Что замерзающие на морозе слова – не самое большое диво; ему предстояло увидеть живых людей в Ледяном дворце!..

Герб Мюнхгаузенов

Герлах Адольф фон Мюнхгаузен, министр, основатель Геттингенского университета

В те годы Россией правила императрица Анна Иоанновна, племянница Петра I. Она во многом продолжила дело своего великого дяди. Но Анна презирала потомков Петра и Екатерины – ведь Екатерина Скавронская была из «подлого сословия». Потомки Ивана, рано умершего брата и соправителя Петра, за глаза называли Екатерину «портомоей», то есть прачкой. Вот только у самой Анны Иоанновны детей не было, она рано овдовела.

Поэтому, чтобы передать власть по ивановской линии, Анна Иоанновна задумала выдать замуж свою племянницу Анну Леопольдовну за какого-нибудь европейского принца и завещать трон их ребенку – своему внучатому племяннику.

Принц Антон Ульрих Брауншвейгский был одним из возможных женихов. Он был знатным и образованным молодым человеком, знающим и храбрым офицером. Но его сватовство затянулось почти на семь лет! Потому что Антон Ульрих, при всех своих достоинствах, ничего не смыслил в политике, не умел скрывать своих чувств и плести интриг.

Уж чего-чего, а интриг хватало: всесильный фаворит императрицы Бирон, фельдмаршал Миних, канцлер Остерман, многие другие царедворцы, иностранные дипломаты – все играли «свою игру», заключали временные союзы и – предавали вчерашних друзей.

В этой драме юный Мюнхгаузен оказался лишь статистом. Он не знал «пиесы» в целом. Он видел и слышал только реплики отдельных действующих лиц. Но даже то, чему он был свидетелем, рождало ощущение тревоги, неминуемой беды…

Летом 1738 года Мюнхгаузен впервые понюхал пороху. Он сопровождал принца Антона Ульриха Брауншвейгского в походе против турок. «Театр военных действий» находился очень далеко на юге, нужно было пересечь пол-России. Армия шла через степи. Крымские татары, союзники турок, подожгли степную траву; их летучие конные отряды появлялись из дыма и пламени, словно черти из преисподней, и нападали на колонны и обозы русских. Войску не хватало чистой воды, продовольствия, боеприпасов… Но, несмотря на тяготы и опасности похода, Мюнхгаузен решил: его место в армии.

Еще с полгода юноша исполнял обязанности пажа: всюду сопровождал принца Антона Ульриха, бывал с ним на приемах, балах и маневрах. Как-то раз на параде в Санкт-Петербурге у одного солдата случайно выстрелило ружье. А шомпол тогда держали в стволе. Паж Мюнхгаузен услышал выстрел, что-то просвистело возле самого его уха. Шомпол, как стрела, вонзился в ногу лошади принца Антона Ульриха. Лошадь и всадник упали на мостовую. К счастью, принц не пострадал. «Нарочно не придумаешь, – подумал Мюнхгаузен. – Будет о чем рассказать дома…»

Иероним Карл Фридрих фон Мюнхгаузен (1720–1797) Реконструкция портрета художника Г.Брукнера, 1752 г. Оригинал утрачен в 1945 г.

Наконец, после долгих и настойчивых просьб принц Антон Ульрих отпустил своего пажа на военную службу. В 1739 году Иероним фон Мюнхгаузен поступил корнетом в кирасирский полк.

Кирасирские полки незадолго до того появились в российской кавалерии. Кирасиры должны были противостоять легкой коннице, они носили металлический нагрудник – кирасу, их оружием в сражениях были пара пистолетов и тяжелый палаш. Поэтому в кирасиры брали только дюжих молодцов. У кирасиров и кони были им под стать, их покупали за границей.

Через год Мюнхгаузен уже поручик, командир первой, считай, гвардейской роты полка. Он оказался на удивление толковым офицером, быстро вошел в курс дела. «Благородный и почтенный господин поручик», как писалось в рапортах, заботился о рядовых кирасирах и лошадях, дозволял подчиненным жениться, объявлял в розыск дезертиров, хлопотал о переводе престарелых на более легкую службу, писал рапорты, составлял отчеты: «Покорно прошу прислать для вспоможения мне корнета, ибо… для содержания в чистоте людей и лошадей одному справиться невозможно». – «При сем о получении на сей февраль месяц сего 741 году провианта и фуража людям и лошадям две ведомости прилагаются». – «Упалая лошадь… отчислена и об оной по форме ведомость при сем посылаеца»… И требует, требует, с немецкой педантичностью требует у начальства денег на фураж и амуницию, ибо, знамо дело, – воруют!

Но вот войны для поручика Мюнхгаузена не нашлось. С турками Россия заключила мир, а во время шведской кампании 1741–1743 годов его рота не участвовала в боевых действиях. А без войны – как продвинуться по службе офицеру?

А вскоре пришла беда в Брауншвейгское семейство.

События в Санкт-Петербурге развивались стремительно. Антон Ульрих и Анна Леопольдовна наконец поженились, у них родился первенец, нареченный Иваном. Императрица Анна Иоанновна незадолго до смерти провозгласила его наследником престола Иоанном III, а регентом при нем – своего фаворита Бирона. Но Бирон не удержался и нескольких месяцев – его ненавидели все и всегда. Родители младенца-императора составили заговор, фельдмаршал Миних арестовал Бирона. Мать императора Анна Леопольдовна сама стала «правительницей России» при малолетнем сыне, а отец Антон Ульрих получил звание генералиссимуса!

Все бы хорошо, но… Анна Леопольдовна была никудышной правительницей, а ее супруг при обычных обстоятельствах, пожалуй, не поднялся бы выше полковника. Власть в России была слаба, как никогда. И не замечали этого только те, кто стоял у власти.

А в это время Золушкой при дворе жила-была цесаревна Елизавета, дочь Петра Великого. Нет, не замарашкой, наоборот: она была первой красавицей и модницей в России. Но «дщерь Петрова», лишенная власти, – эта участь, пожалуй, горше, чем сиротская доля. Может, за то ее и любили в гвардии, и жалели в народе. К тому же Елисаветъ – так она подписывалась – никогда не чувствовала себя в безопасности. Ивановцы всегда хотели избавиться от нее: например, выдать замуж за какого-нибудь иноземного герцога или постричь в монахини. Тучи над головой цесаревны сгущались: стало известно о ее тайных переговорах с французским посланником, а через него – и со шведами. Дело пахло изменой!

Осенью 1741 года поступил приказ гвардии выступить из Санкт-Петербурга. В этом не было ничего удивительного – ведь началась война со Швецией. Но Елисавет испугалась, что гвардию уводят нарочно, чтобы легче было с ней расправиться. У цесаревны не оставалось выбора, она явилась в казармы Преображенского полка, а затем во главе отряда из 300 гренадеров отправилась к Зимнему дворцу – за властью и короной. Вся «Брауншвейгская фамилия» и ее сподвижники были арестованы.

Сначала Елизавета великодушно отпустила Антона Ульриха с женою и детьми «в их отечество», но потом, послушавшись мудрых советчиков, спохватилась и остановила несчастных в Риге. Среди советчиков был, между прочим, и Фридрих II, король Пруссии. Некоторое время знатных узников содержали в Рижском замке. И поручик Мюнхгаузен, охранявший Ригу и западные рубежи империи, стал невольным стражником своих высоких покровителей.

Опала не коснулась Мюнхгаузена (все-таки вовремя он ушел из свиты!), и, тем не менее, поручик надолго потерял покой, стал осторожней в словах и поступках. А следующий чин – ротмистра – получил лишь в 1750 году, притом последним из представленных к повышению. Это был дурной знак: военная карьера не складывалась, и покровителей наверху больше не было.

Но жизнь и служба шли своим чередом и приносили немало ярких встреч и впечатлений. В 1744 году две знатные особы пересекали границу Российской империи: княгиня Анхальт-Цербстская Елизавета и ее дочь Софья Фредерика Августа – невеста русского цесаревича и будущая императрица Екатерина II. Их встречал почетный караул русских кирасиров, ими командовал статный поручик барон фон Мюнхгаузен. На другой день княгиня записала в своем дневнике: «Я очень хвалила виденный мною кирасирский полк, который действительно чрезвычайно красив».

У молодого и общительного барона было много друзей в Санкт-Петербурге и в Риге. Один из знакомцев, прибалтийский дворянин фон Дунтен, пригласил Мюнхгаузена в свое поместье Дунте на охоту. Поручик настрелял много дичи, но… и сам был сражен – влюбился в красавицу-дочь хозяина Якобину фон Дунтен. В том же 1744 году Иероним и Якобина обвенчались в местной церкви.

Получив чин ротмистра, Мюнхгаузен попросил отпуск на год и уехал с женой в Германию. Ему надо было уладить с братьями наследственные дела. Дело это оказалось непростым и хлопотным. Барон продлил отпуск еще на год, но и он истек, а с новым прошением ротмистр к военному начальству не обратился. В это время один из братьев был убит на войне. Двое оставшихся наследников просто бросили жребий, – и вскоре Иероним Карл Фридрих барон фон Мюнхгаузен вступил в законное владение родовым поместьем Боденвердер близ Ганновера, на реке Везер. То есть вернулся хозяином туда, где и появился на свет 32 года назад, 11 мая 1720 года. Вернулся из России, словно с Луны или с Северного полюса. Из России ведь немногие возвращались: кто погибал, а кто оставался там жить, становился русским немцем. Притом уехал Мюнхгаузен недорослем, а воротился мужем – в прямом и переносном смыслах.

А в это время в Брауншвейгском кирасирском полку проходила ежегодная проверка. Где ротмистр Мюнхгаузен? Нет ротмистра Мюнхгаузена. И уважительных причин его отсутствия тоже нет. А посему в 1754 году барон Мюнхгаузен, он же Минихгаузин, он же Менехгоузен (так коверкали его фамилию штабные писари), был отчислен из состава полка и российской армии.

Дом Мюнхгаузенов в Боденвердере. Архитектор Хундертоссен. 1603 г.

Выйти в отставку было бы выгоднее и почетнее, но прошения Мюнхгаузена задним числом остались без ответа. Правда, это не мешало барону до конца своих дней рекомендоваться: ротмистр русской императорской армии.

И барон зажил барином. Поначалу привел в порядок запущенный сад, построил павильон в модном стиле «грот». Но довольно скоро и хозяйственный пыл Мюнхгаузена угас, да и деньги у него кончились. На скромные доходы от поместья жить по-барски (читай: по-русски) не получалось.

И наконец, барону сделалось скучно. Ведь смолоду Мюнхгаузен всегда был в центре большой компании: среди сверстников-пажей или товарищей-офицеров. А теперь оказался один в своем прелестном, но захолустном Боденвердере, вдалеке от прежних друзей и родственников… Иероним и Якобина фон Мюнхгаузены любили друг друга, но детей им Бог не дал.

Видение Святого Губерта. Худ. Я. Брейгель (Де Велюр). Легенду об этом покровителе охотников Мюнхгаузен превратил в рассказ про оленя с вишневым деревом на голове

Пожалуй, только на охоте барон расцветал – он был страстным и искусным охотником. А на привале соседи-помещики обращались в слух: звучали удивительные истории Мюнхгаузена. Он и желал бы рассказать правду, и ему было что поведать о пережитом… Но лица слушателей сразу становились скучными – что им до того, что почти четырнадцать лет Мюнхгаузен служил в России при двух царицах да младенце-императоре, был свидетелем стремительных взлетов и сокрушительных падений, заговоров и переворотов, сам едва избежал кары… Нет, не о том хотели услышать его приятели: «А верно ли, что русские и под снегом могут жить?» – «Верно, – подхватывал Мюнхгаузен. – Однажды я привязал лошадь к колышку и лег спать прямо на снегу. Утром проснулся уже на земле, а моя лошадь – висит на кресте колокольни. Оказывается, вся деревня была погребена под снегом, а поутру он растаял!..»

И пошло, и поехало. Тут кстати припомнился и шомпол-стрела (только в рассказе барона он пронзал стаю куропаток), и множество других невероятных случаев, увиденных, услышанных, прочитанных и придуманных. Известность рассказов Мюнхгаузена быстро распространилась по округе, а потом и по всей Германии. Казалось бы, что в них было особенного? Ведь и прежде передавались из уст в уста разные враки и байки, некоторые даже попадали в журналы и книжки.

Барон Мюнхгаузен рассказывает о своих приключениях. Гравюра. Германия. 1861 г.

И все же рассказы Мюнхгаузена были наособицу. В них появился герой, и этот герой был сотворен рассказчиком из самого себя. У героя было то же имя, тот же титул, та же биография, что и у автора – знатного дворянина с необычной судьбой. Все это придавало выдумкам Мюнхгаузена некоторую достоверность, и рассказчик словно играл со слушателем в «веришь-не веришь». Ну и, само собой, это были веселые рассказы, над которыми смеялись от всего сердца.

К тому же барон оказался артистичным рассказчиком, умел, что называется, овладеть вниманием публики. Причем не только своих приятелей на охотничьем привале, не только гостей в своем поместье, он не стеснялся и большой аудитории. Современник из Геттингена вспоминал о выступлении Мюнхгаузена в ресторации гостиницы «Король Пруссии»: «Обычно он начинал рассказывать после ужина, закурив свою огромную пенковую трубку с коротким мундштуком и поставив перед собой дымящийся стакан пунша… Он жестикулировал все выразительнее, крутил руками на голове свой маленький щегольской паричок, лицо его все более оживлялось и краснело, и он, обычно очень правдивый человек, в эти минуты замечательно разыгрывал свои фантазии».

Очень правдивый человек! Да к тому же – гордый человек, человек чести. Но со временем к нему прилепилось обидное, несправедливое прозвище «lügenbaron» – барон-лжец. Дальше – больше: и «король лжецов», и «врун вранья всех вралей»… Репутация Мюнхгаузена особенно пострадала, когда его рассказы появились в журнале, а затем и в книжках. Вымышленный Мюнхгаузен полностью заслонил настоящего, из плоти и крови, и наносил своему творцу удар за ударом.

Иероним фон Мюнхгаузен был оскорблен. Он не понимал, как можно было так извратить смысл его фантазий? Он забавлял своих слушателей и сам при этом забавлялся. Да, его герой дурачит слушателя, но – совершенно бескорыстно! И всеми своими подвигами утверждает: нет безвыходных положений, не надо только отчаиваться, или, как говорят русские, будем живы – не помрем!..

Между тем именно популярность сыграла с бароном злую шутку. Фантазии Мюнхгаузена прекрасно понимали те, для кого он их сочинял: родные и близкие, друзья и соседи, знакомые литераторы и ученые – все люди, как говорится, его круга. Но байки Мюнхгаузена очень скоро попали в среду бюргеров, ремесленников и крестьян, а они их восприняли немного иначе. Нет, тоже смеялись, конечно. Может, даже громче дворян. Но, отсмеявшись, качали головами: ну и врун, а еще барон! Лгать грешно, так учили и матушка с батюшкой, и Господь на небесах, и пастор в кирхе. А кто врет, и кто сочиняет – поди разберись. Это пусть бароны рассуждают, им делать больше нечего, а нашему брату от господ – одни обиды и притеснения…

Ко всем бедам в 1790 году умерла жена Мюнхгаузена – Якобина, с которой он прожил в любви и согласии 46 лет. Барон почувствовал себя совсем одиноким. Он вдовел четыре года, и вдруг… Как часто это слово мелькает и в его рассказах! Но там герой всегда принимает единственно верное решение. А в жизни…

В поместье Мюнхгаузена гостил его приятель, отставной майор фон Брун с дочерью. Мюнхгаузену очень, ну просто очень понравилась юная Бернардина фон Брун. А родителям больше понравилось имение Мюнхгаузена. Это даже к лучшему, что хозяин в почтенном возрасте: долго ли ему осталось людей смешить?

Похоже, только сам барон не замечал – или не хотел замечать – того, что видят и понимают все вокруг. Это было словно наваждение: граница между явью и фантазией стерлась, и автор вообразил себя героем своих рассказов – вечно молодым и непобедимым…

Как и следовало ожидать, этот брак принес всем одни неприятности. Бернардина, настоящее дитя «галантного века», оказалась легкомысленной и расточительной. Начался скандальный бракоразводный процесс, окончательно разоривший Мюнхгаузена. От пережитых потрясений он уже не сумел оправиться.

Барон умирал один в пустом холодном доме. За ним ухаживала только вдова его егеря, фрау Нольте. Однажды добрая женщина надевала зябнущему барону шерстяные носки и вдруг обнаружила, что у него не хватает двух пальцев на ноге. «Пустяки! – успокоил ее барон. – Их откусил на охоте русский медведь».

Так, с последней шуткой – как с прощальным вздохом – на устах, умер Иероним Карл Фридрих барон фон Мюнхгаузен. Это случилось 22 февраля 1797 года.

Его долги выплатило только второе поколение наследников.

Но он оставил после себя бессмертного Мюнхгаузена – комедию, созданную ценой личной драмы.

Этот «другой» Мюнх гаузен еще при жизни своего создателя отправился в бесконечное путешествие через границы и века: то верхом на половине лошади, то в брюхе чудовищной рыбы, то оседлав пушечное ядро.

Вернулся он и в Россию – туда, откуда и начал свое путешествие. Первая русская книжка о приключениях Мюнхгаузена вышла в Санкт-Петербурге еще при жизни реального барона в 1791 году под названием «Не любо не слушай, а лгать не мешай».

Постепенно произошла «русификация Мюнхгаузена», и немецкий персонаж стал одним из любимых литературных героев в нашей стране.

Первая известная цветная иллюстрация Августа фон Вилле к книге о бароне Мюнхгаузене. Хромолитография. Дюссельдорф. 1856 г.

Под маской Крысолова

Старинная немецкая легенда о Крысолове хорошо известна во всем мире. И не только потому, что ее много раз пересказали по-своему выдающиеся поэты и писатели из разных стран. Дело в том, что и семь веков спустя являются все новые Крысоловы в разных обличьях, и манят, чаруют своими волшебными песнями. И мы, как дети, готовы идти на дивный зов.

Да был ли он на самом деле, тот самый Крысолов?

Старинная немецкая баллада начинается так:

 
Кто там в плаще явился пестром,
Сверля прохожих взглядом острым,
На странной дудочке свистя?..
Господь, спаси мое дитя!
 

Однажды беда обрушилась на богатый торговый город Гамельн: настоящее нашествие крыс! Они опустошали амбары хлеботорговцев и, словно чувствуя свою силу, уже не боялись ни кошек, ни людей. Городской совет объявил щедрую награду тому, кто избавит город от напасти. И вот, откуда ни возьмись, явился странный человек, одетый в яркую пеструю одежду. Члены совета и пришелец сговорились, ударили по рукам. Крысолов вышел на улицы города и…

 
…На дивной дудке марш сыграл
И прямо в Везер крыс согнал.
 

Но отцы города обманули его:

 
«Велик ли труд – игра на дудке?
Не колдовские ль это шутки?
Ступай-ка прочь без лишних слов!»
И хлопнул дверью крысолов.
 

Город Гамельн беспечно праздновал избавление от крыс, звонили колокола, горожане заполнили церкви. А в это время…

 
…Вновь появился чудодей,
Сыграл на дудочке своей,
И в тот же миг на звуки эти
Из всех домов сбежались дети…
 

Крысолов. Худ. Рембрандт

Крысолов. Худ. Кейт Гринуэй

Они последовали за Крысоловом и утонули в реке Везер. По другому варианту легенды дети поднялись на гору Коппен неподалеку от Гамельна и исчезли в расступившейся перед ними скале. В более позднем варианте легенды дети прошли сквозь гору и оказались далеко от родных мест, в Трансильвании, там они основали свой город, в котором нет обмана и алчности. Такой финал согласуется с моралью народной баллады:

 
Всем эту быль запомнить надо,
Чтоб уберечь детей от яда.
Людская жадность – вот он яд,
Сгубивший гамельнских ребят.
 

Тот, кто слышит эту легенду впервые целиком и в первозданном виде, сразу подмечает контраст между ее первой и второй частями. Мотив чудесного избавления от нашествия крыс похож на волшебную сказку, а вторая часть истории удивляет жестокостью, несоразмерностью преступления и наказания. В начале Крысолов – спаситель, избавитель, в конце – злодей. И сколько бы новые авторы ни придумывали утопических финалов вроде «счастливой страны детства», наше сердце не может примириться с утратой и одного ребенка, пусть даже где-то (да хоть на небесах!) ему будет лучше.

«Всем эту быль запомнить надо…» Неужели такая странная и страшная история могла произойти на самом деле?

Появление Крысолова в Гамельне и исчезновение ста тридцати детей зафиксированы в исторических документах. Но трагический финал старинной легенды родился раньше, чем ее расчудесное начало.

Витраж из церкви на Рыночной площади Гамельна. Реконструкция

Самым древним свидетельством событий, разыгравшихся семьсот с лишним лет назад, было изображение в оконном витраже церкви на Рыночной площади. Правда, сам витраж не сохранился, но есть его подробные описания, сделанные в XVI веке: вверху человек в пестрой одежде, а под ним – молящиеся дети.

Немного позднее на деревянной балке городской ратуши была вырезана надпись:

«В год 1284, в день святых Петра и Павла 26 июня Пестрый Дудочник завлек 130 детей на гору Коппен в окрестностях Гамельна, где они исчезли».

Ратуша, или Дом Крысолова, в котором ныне расположен музей г. Гамельна. Фото автора

Сейчас эта надпись вызолочена и прекрасно видна на здании старинной ратуши, прозванной Домом Крысолова. Улица, по которой Пестрый Дудочник увел детей, называется улицей Молчания – здесь и сегодня запрещено бить в барабан.

Витраж был создан после 1300 года. Надпись на ратуше была сделана еще позднее. Около 1375 года описание «исхода детей» было внесено в хронику города Гамельна, в середине XV века – в хронику всего княжества Люннебургского.

Наиболее полно эту историю изложил Йобус Финцелиус в 1556 году в книге «Чудесные знамения. Правдивые описания событий необыкновенных и чудесных»:

«Нужно сообщить совершенно необыкновенное происшествие, свершившееся в городке Гамельне, в епархии Минденер, в лето господне 1284, в день святых Петра и Павла. Некий молодец лет 30, прекрасно одетый, так, что видевшие его любовались им, перешел по мосту через Везер и вошел в городские ворота. Он имел серебряную дудку странного вида и начал свистеть по всему городу. И все дети, услышав ту дудку, числом около 130, последовали за ним вон из города, ушли и исчезли, так что никто не смог впоследствии узнать, уцелел ли хоть один из них. Матери бродили от города к городу и не находили никого. Иногда слышались детские голоса, и каждая мать узнавала голос своего ребенка. Затем голоса звучали уже в Гамельне, после первой, второй и третьей годовщины ухода и исчезновения детей. Я прочитал об этом в старинной книге. И мать господина декана Иоганна фон Люде сама видела, как уводили детей».

Далее в этом сочинении впервые высказывается убеждение, что Крысолов – демон или сам дьявол. В дальнейшем такая репутация главного персонажа легенды только крепла и обрастала новыми подробностями.

Всего через десять лет после «Чудесных знамений» другой автор, Йоханнес Мюллер, записал в хронике графства Фробен легенду уже в полном виде, с первой частью: сначала о чудесном избавлении Гамельна от полчища крыс, а уже затем об ужасной мести Крысолова за обман. Сюжет об избавлении от беды удачно вписался в общую «дьявольскую концепцию» событий: ведь враг человеческий часто старается сначала оказать людям какую-нибудь услугу, помочь, удружить и только потом, убаюкав их, вершит свои страшные дела. Иначе говоря, дьявол намеренно искушает, чтобы затем овладеть падшими душами.

Все письменные свидетельства событий 26 июня 1284 года появились через пятьдесят, сто, двести и более лет. Факт уже оброс фантастическими подробностями, превратился в легенду. Ясно, что в ней зашифровано какое-то подлинное трагическое происшествие. Но какое? Исследователи называли, например, военный захват пленных, эпидемию, детский крестовый поход. Все эти версии маловероятны. Гамельн был богатым городом, и бургомистрат всегда откупался от нападавших. Первая масштабная эпидемия – бубонная чума, или Черная смерть, как ее окрестили в Европе, пришла в эти края через сто лет. Детский крестовый поход, напротив, прошел через Германию лет на семьдесят раньше. Значит, было что-то другое.

Город Гамельн на реке Везер. Старинная гравюра

Во-первых, надо сразу уточнить, что означало «дети» в средневековых текстах. Слово «дети» понималось в прямом значении – «малыши», в церковном смысле – «дети Божии», то есть все христиане, и в обобщенном – «дети Германии», наконец, «дети Гамельна» – в значении жители вообще, а не только детвора. Так и сегодня в торжественных текстах, особенно в патриотических песнях, встречаются подобные выражения: «мы дети России», «мы дети твои, Москва» и так далее.

Исключив злодейское детоубийство, сразу чувствуется некоторое облегчение. Ладно, а что за беда приключилась со ста тридцатью гражданами Гамельна?

Представим себе Гамельн в конце XIII века. Город возник на берегу полноводной реки Везер. На плодородных почвах золотились хлебные нивы. По реке плыли корабли, они везли зерно и муку в северогерманские области и к морским портам. Вокруг Гамельна десятки мельниц перерабатывали зерно в муку. Недаром на древнейших печатях города были изображены мельничные жернова. На протяжении многих десятилетий горожане добивались от местных феодалов статуса вольного города. Наконец, в 1277 году Гамельн получил собственный Устав и самоуправление. Но местные бароны и графы все еще пользовались влиянием, их имена и фамильные гербы то и дело встречаются в различных документах, связанных с историей Гамельна.

Жители Гамельна надолго запомнили герб бывших хозяев города, трех братьев-рыцарей, графов Шпигельберг – в центре щита были изображены три оленя. Неслучайно три оленя представлены на церковном витраже рядом с фигурой Крысолова. Три оленя есть и на рисунке известного путешественника барона Августина фон Мёрсперга. Он трижды посещал Гамельн, слышал рассказы гамельнцев, видел и даже срисовал церковный витраж и, наконец, в 1595 году изобразил «исход детей» в виде иллюстрированного рассказа.

На рисунке Мёрсперга видно, как Крысолов уводит большую группу детей прочь от города к горе Коппен. На горе чернеет расщелина – там действительно была пещера, в которой язычники в древности приносили жертвы своим богам. Гамельнцы называли эту пещеру Калвария, или «дьявольская кухня». Слева от пещеры изображены крест и виселица – символы смерти. Чуть ниже, у подошвы горы, пасутся три оленя. Сам Крысолов изображен в образе жонглера – бродячего артиста, музыканта, шута.

Пестрый Дудочник уводит детей на гору Коппен. Иллюстрация А. фон Мёрсперга. 1595 г.

Тут надо сказать кое-что о репутации жонглеров в Западной Европе и скоморохов в Древней Руси. Церковь притесняла первых и безжалостно преследовала вторых не только потому, что они веселили публику, когда ей надлежало молиться, поститься и скорбеть о своих грехах. В языческой древности люди этой профессии были служителями культов плодородия, участниками «бесовских действ» – магических ритуалов. Они и в раннем средневековье соблазняли христиан на поклонение языческим божкам, склоняли к суеверию.

Возникает такая версия мести Крысолова: он завлек детей к языческим алтарям, и они приняли участие в каком-то магическом ритуале. Участники действа совершили смертный грех, погибли для веры, церкви и жизни вечной. В те времена гибель души христианской была страшней телесной смерти.

Вторая вполне обоснованная версия связана с новым действующим лицом – Николаусом фон Шпигельбергом, чей герб был символически изображен на церковном витраже и на рисунке Мёрсперга.

У этой знатной и воинственной семьи были обширные владения где-то на востоке, захваченные еще предками-тевтонцами. Эти земли надо было кем-то заселять. Для этого феодалы проводили настоящие рекламно-вербовочные акции: нанимали глашатаев, иногда жонглеров, чтобы они расхваливали житье на новом месте, завлекали переселенцев щедрыми посулами.

Скорее всего, наш Крысолов и был таким пиарщиком-вербовщиком. Он ходил по Гамельну, наигрывая на дудочке, а может быть, и бил в барабан (отсюда запрет бить в барабан на улице Молчания). На площадях и людных перекрестках Пестрый Дудочник останавливался и выкрикивал что-нибудь вроде: «Почтенные господа, прошу пожаловать сюда! На востоке реки молочные, берега кисельные, дичь в лесах жареная бегает! Там у нас земля сама родит – кому булки, кому пряники! Только знай не зевай, да рот пошире открывай!»

Крысолов расхваливает свое искусство избавления от крыс. Старинная гравюра

Его слушали, смеялись, но и задумывались, особенно молодежь: пора бы выходить из-под родительского крыла, обзаводиться своим хозяйством. В Гамельне не развернешься – здесь все места заняты, конкуренция жесточайшая. Может, и правда – податься на восток?..

И вот в начале июня 1284 года Николаус фон Шпигельберг повел колонну переселенцев на север, к морю. Можно себе представить, как они выходили из города, как горожане смотрели им вслед, пока они не скрылись из виду (может, за горой Коппен?). Переселенцами были в основном молодые семьи, уже с ребятишками. Обычно корабли в Восточную Пруссию и Прибалтику отплывали из Штеттена, но там в это время шла война, поэтому погрузились на корабль в Кольберте.

А 26 июня, в день Петра и Павла, в Гамельн пришла страшная весть – корабль с земляками-переселенцами затонул…