Овердрайв

Все события и персонажи вымышлены,

любые совпадения случайны.

В том числе и в этой книге.

Той, что прекратила мои страдания.

Овер – мать твою – драйв!

Выход русского рока за пределы самого себя

Есть более кайфовые времена, есть менее – если мы отталкиваемся от секущей за ними фигуры. В книге описаны времена кайфовые. Кайфовыми, безусловно, они не были, такими они стали впоследствии, когда уставший от этого дерьма ковбой садится в кожаное кресло, располагает кружечку горячего диметилоксиметабензедрина и старую керамическую пепельницу рядом с макбуком и принимается за ностальгию.

Все эти бесконечные концики в блевотных клубах, «ты за рэп или рок?», тёлки с симметрией, сосутся, кто кому тоннель тянет, кто тренирует трёху на доске, кто-то втыкает в стену напротив – короче каждый при деле.

Они ощущают кайф? «Ты чего, ебанулся здесь балдеть на сухую!?» Кайф тогда ещё не был сформулирован, потому что, когда на тебе слипперы в клеточку, серьёзными кажутся другие вещи. Кайфово стало потом, при оглядке на самую дикую и беззаботную из эпох. Все было на пределе, весело и наивно, но пространственно-временному континууму в общем-то поебать на твой чёрный лак для ногтей. «Овердрайв» проносит вспотевшего читателя из субкультурного модерна в постмодерн, в материи которого то тут, то там поблёскивают пелевинские кварки.

Дать сколько-либо вменяемый комментарий в адрес этого отрезка времени я бы затруднился, да и все мои ребята, думаю, тоже: на тот момент мы особо не отказывали себе в сходстве с городской фауной, стараясь вылезать из баров, ангаров и студий сугубо во имя базовых потребностей.

Твои друзья тащат сраный студийный диван на улицу, чтобы сжечь его перед репточкой, пацаны раз в год клянутся, что это уже точно последняя осень, когда они не тронулись – и похуй, что по-шевчуковски, – тёлки вопят на углу Лиговского и Кузнечного, малышка нежно стряхивает пепел в окно, блестят коготки, охранники «Зала ожидания» выгоняют дебилов из туалетной кабинки, ржёшь, «Вы задержали чек уже на час – два – месяц – похуй», удутый звукарь тупит в консоль, блевать перед выходом на сцену – мы из НИИ мозга, вот ксива, ну а в токс до отеля загрузит тур-менеджер, сморщившись от негодования.

И сам ты вылезешь вдруг из собственной кожи, влажным мышечным корсетом шлёпнешься в чёрную «Волгу» или малиновый «Корвет» да и растворишься в артериях Северного Мегаполиса.

Чем «Овердрайв» уникален по-настоящему, так это смесью оголтелой экстатичности и джанки-гиперреализма. Повествуется при этом по-набоковски легко и весело – так всю дорогу.

С одной стороны ты (ну или я) обнаруживаешь себя почти соучастником событий, давно уже погребённых под толщей метамодерна: «Ночная жизнь. Это город Питер», как пели кое-какие кумиры того времени. С другой в книге запечатлён метафизический процесс выхода русского рока (в буквальном, неопороченном значении) за пределы самого себя. Стратосферизация проходит в атмосфере слёз, крови и пламени, все свободные ёмкости тотчас же заполняются семенем – тем предостерегу самых маленьких читателей.

И «Овердрайв», кстати, – самое подходящее название для этого всего. Вдумайся. Овер – мать твою – драйв! Уууу, сука!..

Сэм Моргунов,

контр-авангардист, мультипродюсер,

один из шестисот клавишников

Junkyard Storytellaz

0

Ты на крыше самого высокого здания в городе, исполняешь соло на стратокастере под дождём из горящих автомобилей, в сполохах молний цвета фанданго. Остовы домов обуяны пламенем, разверзнут асфальт, струны твои отпевают погибших, новоприбывших приветствуют. Ты – Юрий Гагарин новой волны рок-н-ролла, Нео, выгоняющий торговцев из храма, большеглазый Конфуций с волосами-крыльями, очень большой Лебовски, Вудстоков Парсифаль. Высокоскоростными пассами ты перебираешь все созвучия со всеразличными сочетаниями педальных эффектов, после чего обращаешься пространством-временем и покидаешь собственные пределы, становясь вечным сиянием чистого разума. Поистине круто, чувак.

168. Весна

А на Земле верховодит 2010-я весна нашей эры. Экипаж МКС впервые получает доступ в интернет, первый в мире самолёт на солнечных элементах совершает тестовый полёт, в Исландии происходит извержение вулкана Эйяфьядлайёкюдль, на Московском вокзале Санкт-Петербурга останавливается поезд. На перроне девица: платье джинс, балетная выправка мускулистых ног. Ей имя – Полина Ривес. Локоны пламенеют, вишнёвые губы искусаны в ожидании, и немыслимым кажется, что Полина Ривес среди всех пассажиров ищет глазами именно меня.

При виде моём её художественно асимметричное личико озаряет улыбка. Роняю сумку на перрон, и целуемся мы с Полиной страстно, что те матрос с медсестрицей. С хохотом она утягивает меня за руку в лабиринты метро.

Рыжая ветка, станция Ладожская, десять минут на маршрутке, ещё столько же пешком, и мы у Полины дома. Она эту локацию зовёт «почти в центре». Я впервые в Петербурге, так что пока ещё верю.

Одиннадцатый этаж плиточного здания, квартира с интерьером 90-х. Влеку Полину на первый встречный диван. Она меня тренированными икрами обхватывает, я лобзаю молочную шею, ключицы и плечи, расстёгиваю молнию платья, не ожидая там встретить бронежилет, но Полина молвит:

– Не время.

– Это почему?

– Нельзя сейчас.

– Уверена?

– Абсолютно.

– Тогда… как насчёт минета?

– У меня есть идея получше. Давай я покажу тебе город.

– А это точно лучше минета?

– Уверяю.

Мне двадцать один год, и ничто в мире не лучше минета, но приходится согласиться. Выдвигаемся навстречу моему культурному шоку.

167. Старуха

Стучит копытом сердце Петербурга. Парадный Невский проспект, официальная версия в хрустящей упаковке, полубогини спустились рекламировать конфекционы, промоутеры с громкоговорителями вместо ртов топчут видавшие блокаду мостовые, посетите нашу пельменную и блаженны станете, истинно вам говорим. Однако за убогим карнавалом не скрыть древнее могущество воды и камня. Если где-либо и возможно разрешить тайну Великого Но, то именно здесь.

Мы с Полиной Ривес в кофейне «Чрезвычайная Ложка». Сидим у окна, а за ним – сонм нарядных людей, мыльные пузыри, джаз. А посреди этой кутерьмы у автобусной остановки печальная бабушка торгует игрушками. К краю её лотка уверенно шагает заводной Винни Пух, но в самый последний момент, когда он уже готов сброситься вниз, костлявые старушечьи пальцы хватают медведя и возвращают в самое начало пути: снова и снова.

Мы с Полиной пьём кофе, соприкасаемся руками и ногами, рождая молнии друг в друге, и ведём речь о том, как скоро услышим горлицу в чистом небе, и всё будет хорошо – не то что раньше.

166. Раньше

Родился я без роду и племени в славном Таганроге, зрел и креп в краснокирпичной пятиэтажке на улице Свободы. Научился различать маму и её родителей (уж больно они этого хотели), позднее к ним добавился отчим, но вскоре опять исчез, на прощание одарив меня акустической гитарой. Взял я эту гитару, провёл по струнам и понял, что лучше бы мне стать рок-звездой. Мы с одноклассниками собрали группу «Пальмовый Вор», но довольно скоро выяснилось, что не суждено нам раскачивать стадионы, и вообще мы рождены, похоже, исключительно для того, чтобы работать и плодить себе подобных. Взрослея, кто-то из наших женился и забросил музыку, кто-то оказался в армии, а кто-то ушёл в металл-группу «Торквемада». Так я впервые столкнулся с Великим Но.

С тех пор Великое Но возникало повсюду. Что бы я ни делал, оно появлялось и шутя ломало всякий почти совершенный план, делало его невыполнимым и даже абсурдным. Выскакивало как чёрт из табакерки, даже там, где у меня было предусмотрено, казалось бы, абсолютно всё. Я ненавидел Великое Но, да и оно меня, судя по всему, любило не слишком-то.

В Таганроге два института: педагогический и радиотехнический, первый гуманитарный, второй престижный. Моих баллов ЕГЭ хватило, чтобы учиться почти на любой специальности в гуманитарном институте либо на радиотехническом факультете радиотехнического университета. Покорившись страху и общественному мнению, я выбрал второе. Of course mama's gonna help build the wall.

Способностей к радиофизике я не имел, равно как и желания её постигать, так что с учёбой справлялся кое-как. Зато в институте быстро отыскал музыкантов, и мы сформировали панк-рок-группу «Пасынки». Репетировали «Пасынки» в подвале отчима барабанщика у Октябрьской площади.

Мы с мамой жили бедно, так что по ночам я стал работать диспетчером-грузчиком на пекарне «Праведная Мука». Вечером принимал по телефону заказы, а на заре грузил хлеба, батоны и плетёнки в ящики, а ящики – в «Джейраны», «Горностаи» и «Медоеды», что везли их в магазины, школы и тубдиспансер. В свободное время пекари позволяли мне спать, зная, что днём я учусь. Так я существовал два года, после чего меня отчислили из вуза за неуспеваемость.

Проводы в армию. Наш репетиционный подвал, храм местных неформалов. Вечно молодые и пьяные, в большинстве незнакомцы, кто-то блюёт в бас-бочку, пирсингованные девочки с мальчишечьих колен наблюдают шоу: меня бреют наголо под 'Wake Me Up When September Ends' Green Day. Паша Животное начинает скандировать:

– Гу-ка – в ар-ми-ю! Гу-ка – в ар-ми-ю!..

Так меня называли, «Гук», сокращённо от «Чингачгук», Большой Змей.

Весь подвал орёт:

– Гу-ка – в ар-ми-ю! Гу-ка – в ар-ми-ю!..

Чудовищно пьян, гляжу, как мои состриженные волосы устилают грязный бетон. Незнакомцы приносят меня в жертву Аресу, чуть не визжа от радости, что их миновала сия чаша.

У военкомата едва стою на ногах в кругу переживших ночь. Мама напутствует:

– Тебе, Серёжа, будет в армии очень тяжело.

Да уж, мама у меня вокруг да около не ходит. Знай она тогда, что наша армия – это один из филиалов Ада на Земле, она бы мне, наверное, так и передала. Но она ещё не знала.

0

Арес требует жертв и празднеств. Стоя на авианосцах, словно бы на коньках, скользит он по океанам, багряный плащ его несут боевые вертолёты, а голову покрывает никелированный гермошлем с титановым забралом и гравировкой драконов. Разделяя, чтобы властвовать, земные правители бросают к ногам его храбрейших сынов народов своих. Годами длятся бойни, а окончившись, перерастают в ежегодные торжества. Города украшаются лентами, военная техника движется по всем магистралям, чтят люди память убитых, поклоняются богу Войны, зовя его богом Победы. А в воинских частях сыновья мирного времени пускают друг другу кровь, живя по понятиям тюрем, в зверей превращаются разных, проклинают своё рождение, и вот – они готовы к побоищу. Барабан револьвера закрутится, пропуская через себя годы мирные, остановится да и выстрелит в таком-то и таком-то году. На чью это службу придётся, те в горнило пойдут во славу Ареса.

165. Лика

Мы проснулись в одной постели с Полиной Ривес. Прошатались по городу ночь до утра, а дома сразу уснули. Открыв глаза, вижу, что Полина лежит рядом и смотрит на меня довольной рысью. Хватаю её за бёдра и влеку к себе, стягивая с неё шёлковые винноцветные трусики.

– Нет, – говорит Полина. – Сейчас нельзя.

– Почему, рыжесть?

– Сегодня международный день танца.

– Так я и хочу потанцевать.

– Сейчас приедет моя подруга из Омска.

– Вот прямо сейчас?

– Да.

– Сию же секунду?

– Уже вот-вот.

– Но ведь пока что ещё она не здесь, – говорю, на Полину взбираясь.

Раздаётся звонок в дверь. Полина с хохотом выскальзывает из-под меня, набрасывает халат цвета горько-сладкий и идёт открывать.

На пороге – бойкая девица с дорожной сумкой и чёрными волосами-перьями, фигуристая, с поистине впечатляющим бюстом. Когда мужчина видит такую грудь, в его голове бьёт огромный колокол, чей звон наполняет его блаженством, при этом начисто лишая связи с окружающим миром.

– …Се-рёжа? – говорит Полина.

– А?

– Я говорю, знакомься, это Лика Латынина.

– Привет, Лика Латынина.

У Полины грудь роскошная, но Ликин арсенал одним фактом нахождения вблизи заставляет выпасть в Нирвану. Ультрасиськи, пара наиболее спелых дынь с бахчи Памелы, Эрос истратил все стрелы и избивает тебя луком.

164. Танцы

Лика танцует go-go, Полина танцует в варьете ресторана «Русский Дух», я танцую исключительно мыслью.

Мы гуляем одни, созерцаем фонтаны Петергофа, бананом потчуем белок. Лика фотографирует нас с Полиной целующимися на фоне колонн на острове. А я, молодой безбородый щегол, ещё даже не знаю, что колонны эти – ростральные и что остров под ними – Васильевский.

Оставаясь с Ликой наедине, мы приятно беседуем. Она говорит что-то про танцы, хоккей, море. Отвечаю, стараясь не опускать взор на её грудь – ни в отсутствие Полины ни при ней. У тебя уже есть одна женщина, парень, держи себя в руках.

И в друзья меня добавила Лика, увлёкши в каскад своих образов – кликнешь на аватар и мотаешь историю вспять. Вот она в аспидно-сером полумраке в маленьких чёрных трусиках и пиджачке, едва скрывающем убойные перси. А вот Лика в пеньюаре цвета слоновой кости прижимает к стене гримёрки не менее горячую коллегу, и словно бы слышен запах тел их. А вот она на барной стойке в покрытом шипами бюстье исполняет размашистое па на пилоне. Взгляд молодой Деми Мур, атлетичные ноги в тонусе. Такая самого патриарха могла бы искусить, кабы наш патриарх не благословил воздвижение в столице памятника собственной неискушаемости.

163. Брат

Полина уезжает на работу в варьете, я смотрю из окна, как она идёт к автобусной остановке, светоносная и отрешённая, как Амели, улыбаясь каждым движением. В комнату в халатике цвета горько-сладкий вторгается Лика. Только из ванной она: взопревшая и распаренная. Профессиональным движением Лика сбрасывает халат и, высвободив роскошь форм, остается в чёрных трусиках брюггского кружева. В таком виде она подходит к своей дорожной сумке, что стоит у моих ног. Как ни в чём не бывало достаёт оттуда пару шмоток и выбирает, какую надеть.

Я хватаю Лику за задницу и прижимаю к себе, она роняет тряпки на пол, мы начинаем целоваться, сжимаю добела налитые груди, облизываю их и кусаю, матерь Божья, земля обетованная. Лика вскрикивает, я хватаю её за волосы и тяну вниз, она бухается на колени, достаёт мой член и влечёт его в долину нежных вулканов. Всё быстрее она движет тяжёлыми прелестями греха, иногда прерываясь, дабы пустить в ход язык и сосцами меня раззадорить, пока наконец я не извергаю на трансцендентные эти груди всё, что вёз из самого Таганрога, что предназначалось непокорной Полине Ривес. Вот что происходит в моей голове за те секунды, что Лика стоит нагая с двумя шмотками в руках.

– Родная, у тебя всё хорошо? – говорю я.

Лика бросает на меня простодушный взгляд, затем выказывает недоумение, и наконец восклицает:

– О!.. Я даже не подумала! Я не подумала!..

Мигом выбрала одну шмотку и наготу ей скрыла.

– Не подумала?

– Серёжа, я воспринимаю тебя прямо как брата и… это все как-то спонтанно вышло, я даже не подумала, так странно! Странно!..

Лика торопливо облекает своё эксклюзивное тело в платье и уже на следующий день увозит его назад в Омск.

0

Мы были на многих шоу твоих. Всё, что ты создаёшь, – превосходно, идеально, немыслимо. Но всё ли мы видели, что есть в тебе, или же что-то ещё таится под гримом и масками? Переливается радугой за растрескавшимися фресками, за побелкой, глиной и камнем. Есть ли у тебя лицо, кроме того, что множат афиши с журналами? Много ли у нас с тобой общего? Как узнать нам? Нет ответов – лишь предубеждения, собираемые толпами домыслы, адаптации обрывков легенд. Узнаем ли мы тебя истинного, встретив однажды в супермаркете? Знаешь, люди становятся чемпионами по боксу, идут по головам, воздвигают храмы, крушат империи, и всё это ради одного твоего взгляда со сцены прямо в глаза. Пьяный голый мужик стремится изменить весь мир, он воет, гавкает, лижет коммерческие ларьки, преображается в сатисфакционного маргинала, раздирает себе кожу спины, надеясь отыскать там хоть малые крылья, и всё – ради билета на твоё шоу. Мы забыли, что вход свободный.

162. Кафка

С отъезда Лики Полина стала теплее. Вот мы в баре «Терминал». Он пока ещё на улице Рубинштейна, в барах можно курить, а Эми Уайнхаус жива. Люди курят, звучат песни Эми Уайнхаус. Курим и мы с Полиной, воспламеняя сигареты фирменными спичками бара. Кроме нас здесь умного вида киса с «Улиссом» да суровые мужчины с красным элем и шахматами.

Розовым вином причастившись, благоухает Полина, тает в роскошном платье цвета зебровой шкуры, пламя локонов жжёт мне руки. Полина сбрасывает туфлю, касается моей ноги своей, обтянутой чулком-сеткой, и говорит:

– Сегодня весь день тебя хочу.

Почти моментально оказываемся на заднем сиденье такси, молоды и пьяны, как мечтали всё детство, целуемся всю дорогу, приводя шофёра в смущение.

Померанцевый мёд ночника, мы с Полиной обнажаем друг друга. Негромко поёт Джон Мэйер, да громко любовь вершится. Раскладной диван под нами меняет форму, скрежещет, хрустит, превращается в нечто совершенно иное. Полина в голос стенает. Кто-то стучит нам в пол, но это нас не останавливает. С книжных полок летит вниз Кафка.

Звонок в дверь.

Ещё и ещё раз.

Звонят уже с минуту, и я намереваюсь пойти открыть, но Полина меня умело останавливает, и мы вместе падаем с дивана на пол. Хотя, может быть, мы сначала упали, а потом в дверь стали звонить. Могу что-то путать. Был сконцентрирован на любви, что не терпит отвлечений. Свирепо кончив первой и меня доведя до оргазма, рыжая ныряет в атлас простыней. В дверь всё ещё звонят.

161. Дверь

Укрощая фаллос, натягиваю джинсы и иду открывать. На пороге мужик в драном свитере и с лицом серийного убийцы, решившего для прикрытия завести семью. Кривясь, он гнусаво речёт:

– Вы, блядь, совсем пизданулись?

– Почему ты так говоришь?

– Два часа ночи – ебётесь!

– Ты что – кукушка в часах?

– Слышь, керя, я ведь с тобой по-человечески. Хули выёбываешься?

– Скажи конкретнее, чего тебе нужно?

– Чтобы вы прекратили ебстись!

– Но мы только начали.

Тип ступает на порог и хватает меня за горло. Я сую ему в ноздри указательный и средний пальцы, тяну вверх и хорошенько прикладываю головой о дверной косяк. Он слабит хватку, я выталкиваю его на площадку и захлопываю дверь.

– Пизда тебе, уебастер лохматый! – глухо кричит дермантин.

Я пошёл в ванную, ополоснул руки и член, вернулся в комнату и замер на пороге. В синеве простыней дремлет небрежно сбрызнутая морской пеной Афродита. Мягко льются оттенки молочного тела, белые плечи укутаны тонкими волнами раскалённой меди. Меркнет дряхлый постсоветский быт. Драные обои с подтёками, рассыпающаяся в песок мебель, затвердевший ковёр на полу, а посреди – спящее дитя Солнца.

Я подошёл и тронул кожу живота Полины Ривес, скользнул по нежному сосцу. Полина чуть застонала сквозь дрём. Я взгромоздился на Полину и пробудил её изнутри. Она широко распахнула глаза, ахнула, посмотрела на меня, как монахиня на викинга, насилующего её, но тут же узнала, расслабилась, изогнулась ласково, и мы начали танец заново. Тонус до боли, всё готово, чтобы рвать ткань, проблеск светила в холодной воде, предрассветные крики чаек, бег нагишом по гальке.

За окнами низко гудели высотные северные ветра. В дверь больше не звонили.

0

Вечная молодость дев наших – это твой новый сингл. Вдохновительница – Афродита, что танцует с волками, медведями и львами, что безжалостна к любовь отвергающим. С ней хариты, три богини веселья, распевают частушки матерные, не злословят, но смеются зазвонисто, пьют вино с водой родниковою, до рассвета играют голыми в теннис под песни Metallica. Дионис их мячи отбивает да подливает вина им, а тем временем в Афродите зреет его дитя. И родится Приап с членом-колом, что стоит днём и ночью каменно, что всегда приключений ищет, до того напугает он мать свою, что оставит она в лесу его. А дитятко и член его вырастут, наберутся силы-эрекции, да пойдут соблазнять отца. Попытаются изнасиловать покровительницу семьи Весту. Хорошо как осёл вмешается. Вот такой вот бог плодородия, вот такая, блин, вечная молодость.

160. Варьете

Два вечера в неделю Полина блистает в варьете ресторана «Русский Дух» на канале Грибоедова. Однажды я пришёл смотреть. Изучил меню при входе и понял, что мне всё будет хорошо видно из фойе.

Сквозь открытые двери зала доносится казацкая песнь. Балалайки, парни в шароварах, девушки в цветастых сарафанах и кокошниках – аутентичная Россия для наивных чужеземцев, поглощающих водку с икрой. Полина красивее всех. Японцы любят Полину своими фотоаппаратами, швейцарцы – фитопрепаратами, грузины – как сестру-христианку, французы – как жену-куртизанку, норвежцы – как долину с фьордами, англичане – как палату с лордами, итальянцы – как осеннюю Венецию, американцы – как индийскую специю, евреи тхину источают, арабы нефтью кончают. Звенят серебряные рюмочки, таскают блюдоносы поросят в карамели, форель на вертеле, рябчиков под брусничным соусом, фрикасе из телячьих задов, волокут шашлыки из цыплят, бараньи рёбра в молодом вине, фаршированного трюфелем зайца, вкатывают в зал гигантского лобстера, обложенного пастернаком и рукколой.

А я парень хоть куда, у меня кольцо в ухе, на мне футболка да спортивные штаны с кроссовками – пришёл, скажешь тоже, варьете смотреть. Официантики на меня косятся, но молчком. Пепельницу увидев, закуриваю. Танец не прекращается.

Днём Полина преподаёт в детской группе в студии танца «Джига-Дрыга». Я был на её уроке, смотрел, как дети танцуют под 'Slow Dancing in a Burning Room' Джона Мэйера. Когда ученики расходятся, Полина Ривес прыгает ко мне на колени – в чёрном трико рыжий ниндзя.