Read the book: «Тело»

Глава 1

У него не было имени. Там где он родился, имя не нужно. Зачем оно безмозглому кусочку плоти? Имя появлялось, когда появлялось тело. Поэтому каждый раз его звали по-разному.

Несмотря на то, что его жизнь начиналась, как жизнь амеб, плавающих рядом, он помнил все. С самого начала. От рождения. Правда, память, как и имя, появлялась потом. Когда появлялось тело. И помнил он не только свое, но и то, что приобретал. Это хорошо. Это помогало. Помогало выжить. А выжить надо любой ценой. Чтобы вернуться и зачать новую жизнь. Тот, кто родится, тоже когда-то отправится на поиск тела. Вечный круговорот.

***

Порфирий в последний раз осмотрел избу. «Нет, все сделал так, как надо». Если кто-то появится здесь, сразу поймет, что хозяин был работящим и следил за жильем, как положено. Все прибрано, чистенько. Немудрящая посуда стоит на своем месте. Печь вычищена. И даже растопка подготовлена. Дрова сухие, лиственные. Заходи и живи.

Он вздохнул. Вряд ли кто увидит все это. Зря он старался. Он хотел выругаться, но удержался. Обет, есть обет. Нельзя ругаться, иначе бог не станет помогать ему. А помощь ох как нужна.

«Все, посидел на дорожку, пора». До урочища путь не близкий. Скоро встанет солнце, а дело надо делать, пока светло. Только тогда у него будет шанс.

Он поправил сапоги, встал, потом накинул на плечи мешок с немудренной едой, взял винтовку, перекрестился на место, где когда-то стояла икона, и шагнул к выходу. У дверей опять остановился. Взгляд мимо воли наткнулся на, стоявшие рядом, две пары сапог. Большие, взрослые и поменьше. Жены и дочери. На гвозде у самой колоды висел старый дождевик. Его накидывала жена, когда выбегала во двор в дождь. Он зачем-то поправил плащ, сдерживая стон, закусил губу, и, уже не останавливаясь, сбежал с крыльца. Шел он размашисто, и даже заходя за последней избой в лес, не оглянулся – надеялся, что вернуться сюда уже не придется.

Когда солнце спряталось за горой, на той стороне реки, Порфирий остановился. Сколько можно ходить? Сто раз уже прошел по этим местам. Зря он надеялся на бога. Все получилось точно так же, как в те дни, когда он еще не верил в него. Теперь верил, но и вера не помогла. Он сел на полусгнившую колоду, поставил ружье рядом и долго бездумно смотрел на разгоревшуюся зарю. «За что?» – в который раз подумал он. Его, конечно, есть за что – он грешил немало. И пил и прелюбодействовал, и жену бил пьяный, словно она во всем виновата. Но дочка, её за что? Ведь еще невинный ребенок. Нет за ней греха.

Он схватил винтовку, передернул затвор и упер приклад в землю. Быстро, быстро зашептал:

– Даруй смерть, даруй боже, даруй, великий…

Сам в это время привстал и уткнул обрез ствола в горло под подбородком. С лихорадочной надеждой – а вдруг получится? – потянулся рукой к спусковому крючку. «Нажимай! Нажимай, трус!» – ругал он сам себя. Но все напрасно, тело не слушалось. Он знал, что это не от боязни умереть. Этого он как раз не боялся. Это он как раз хотел. Но не хотел тот, другой, что сидел внутри. Тело надо беречь. Оно должно прожить как можно дольше. «Как всегда», – обреченно подумал Порфирий и оттолкнул ствол. Трехлинейка глухо стукнулась о землю. Потом охотник еще долго сидел на колоде. И только когда почти стемнело, он поднялся, подхватил винтовку и побрел обратно. В постылую, мертвую деревню.

Прошел несколько шагов и остановился. «А смогу я, вообще, выстрелить? Пальцы еще слушаются?» Он снова взвел, вскинул ствол в небо и легко нажал на спуск. Выстрел разорвал мертвую тишину вечера. Все, как всегда. Он не смог заставить себя уйти из деревни, и не смог убить себя. Но сможет убить другого. Порфирий развернулся и пошел обратно в свой чистый, убранный и пустой дом. Он знал, что завтра попробует снова. Но сейчас надо было пережить ночь.

***

«Зачем она потащила нас сюда?» Колька злился. Пот заливал глаза, отцовский рюкзак постоянно сползал с плеч, и все ноги в синяках от ударов об корни лиственниц. Они, словно змеи, постоянно пересекали тропу, и лезли под ноги. Колька злился, иногда падал, кривился, когда больно ударялся или шиповник вдруг впивался в ногу. Особенно злило то, все остальные, наоборот, только радовались. Даже песни пробовали петь.

«Зачем они поперлись сюда, к черту на кулички? Неужели нельзя было, как всегда, провести Пионерский Костер возле поселка?» Ведь каждый год так делали. И только нынче понадобилось вдруг плыть полдня на лодке, чтобы провести Костер здесь. Кроме того, что происходило сейчас, его пугала ночь. Слишком страшное рассказывала об этом месте бабушка. Но новенькой пионервожатой все пофиг. Смеется – завтра будете рассказывать всем, что ничего страшного в заброшенной деревне нет. Он и сам понимал, что сейчас в наше время, смешно бояться бабкиных страшилок. Вон в прошлом году уже в космосе побывали. Улыбка Гагарина на стене школы до сих пор не выцвела. Но все равно, червячок нет, нет, да и покусывал за сердце. Ведь все детство ему вбивали, что это место надо обходить стороной. Он не сомневался, что узнай мать, куда они направляются, не видать бы ему Пионерского Костра. Ни за что не пустила бы.

***

Это было неописуемо! Женька радовалась, как ребенок. «Неужели она была такой дурой, что ни в какую не хотела сюда?» Ведь они с Андреем даже поругались. Она представила, что все лето провела бы в душном, пыльном городе, и счастливо улыбнулась сидевшему на веслах Андрею.

– Что? – спросил он, улыбаясь в ответ.

– Спасибо тебе, – прошептала девушка и вытянула губы, изобразив поцелуй. Андрей ответил тем же, и спросил:

– За что благодарим?

Женька обвела рукой вокруг себя, показывая на окрестный пейзаж.

– За это…

– Да, принцесса, это все для вас, – он шутливо склонил голову и уже серьезно спросил:

– Есть не хочешь? Может, пристанем, пообедаем? Вот, как раз, хорошее место.

– Давай, – сразу согласилась она. И смешно скорчив нос, прошептала: – А то я еще кое-куда хочу.

Сегодня они встали совсем рано. Еще не взошло солнце, когда они попрощались с заспанной хозяйкой избы, где вчера напросились на ночлег. Через полчаса их надувная лодка уже плыла через легкую дымку, парившую над самой водой. Даже без солнца, зрелище было грандиозным – прямо от деревни начинались горы. Они прижимались к самой воде, словно пытаясь показать этой могучей реке, что они ничуть не слабее, и если захотят, смогут запереть эту волю.

Когда же солнце вынырнуло из-за неровного темного обреза гор, и залило все вокруг ярким летним светом, картина стала просто восхитительной. Тайга, зеленым мохнатым ковром покрывшая горы, предстала во всем своем диком великолепии. Храм! Природа – храм. Глядя на окружающий мир, Женька впервые поняла это выражение. Да, все вокруг вызывало странный восторг, словно она опять накурилась, как тогда на экскурсии. Тогда тоже все казалось ей нереально великолепным, и она даже заплакала. Но тогда это была марихуана, а сейчас она абсолютно трезвая.

Обед, состоявший из продуктов, которые она, ни за что, не стала бы есть дома, оказался удивительно вкусным. Заваренная крутым кипятком лапша из пакета, и копченая колбаса. Самая отрава. Но здесь это было божественно. Сейчас, сидя у костра, и отхлебывая сладкий чай из почерневшей алюминиевой кружки, она снова словно впала в транс. Блаженство.

Прервал её медитацию Андрей. Он держал её за плечо и заглядывал в глаза.

– Эй, принцесса, очнись. Помнишь, нам рассказывали про брошенную деревню?

– Это ту, в которую нельзя заходить?

– Ну. Это примерно где-то тут. Я с воды видел что-то. Там, под самой горой. Вроде как крыша темнела сквозь деревья. Хочу пройтись, может это она.

– Но хозяйка же говорила, что туда нельзя ни в коем случае. Даже днем.

– Ладно тебе, – улыбнулся он. – Ты же не веришь в эти сказки?

Женька задумалась. Вчера, когда сын хозяйки выключил дизель – надо экономить солярку, – и на столе зажгли керосиновую лампу, все казалось правдивым и страшным. Но сейчас, при свете дня… Она тоже улыбнулась и кивнула.

– Да, действительно, сказки.

При этом что-то кольнуло. Словно она соврала. Словно нарушает что-то. Она внезапно разозлилась. Что еще за дела – она современный человек, верит только в Гугл, а тут испугалась.

– Пойдем! Я тоже пойду.

***

Глава 2

Порфирий

Началось все еще зимой. Первым был Василий – гуляка и бездельник. Но, несмотря на это, он неплохо жил в этой деревеньке трудяг-охотников. Все потому, что священник сюда приезжал раз в полгода, а то и реже. Управа обещала прислать постоянного, но кто сюда поедет? В эту глухомань. А Васька когда-то учился в семинарии, и даже знал какие-то молитвы. Так что отпеть, хоть криво-косо, но мог. Не по настоящему, конечно, чисто заупокойную прочитать. Покойник ведь настоящего попа дожидаться не будет. Главное было, не наливать Ваське до дела, а то мог и свалиться в могилу вместе с покойником. Однако, даже ему приходилось иногда заниматься хозяйством. Деревня совсем маленькая – похороны и свадьбы редко. На охоту он не ходил, ружья не имел. Но ходил он ставить петли на зайца. Сначала с осени, недалеко, почти за деревней. Но за зиму рядом облавливал, и потому забирался все дальше.

Однажды из такого похода он прибежал сам не свой. Примчался сразу к Порфирию. Тот был самым справным на деревне. Четыре лошади. Скот и птица. У кого больше просить помощи, как не у него? Порфирий тогда ничего не разобрал из рассказа Василия. Слишком тот был взбудоражен. Чуть не заикался. Просил лошадь. Но объяснял так путанно и длинно, что Порфирий понял – врет. Что-то утаивает. Он рассердился, и лошадь не дал. Васька, однако, рассказывать все равно не стал, а нахохлился и ушел. Вот тогда Порфирий и понял, что этот выпивоха нашел что-то стоящее. Не рассказывает потому, что не хочет делиться.

Проследить за бывшим семинаристом, для Порфирия – охотника потомственного и добычливого – не составило никакого труда. Еще затемно, он вышел во двор обиходить скотину, но сам все время поглядывал вдоль улицы, туда, где стояла развалюха Васьки. И точно, только начало светать, тот, озираясь словно тать, прошел мимо, и направился к выходу из деревни, в сторону реки.

Порфирий подождал, когда фигура односельчанина растворится в лесу – он не хотел, чтобы тот заметил, что за ним следят – и лишь тогда забежал в сени, закинул за плечи собранную понягу, ружье и быстрым шагом пошел со двора.

Он легко нашел свежий след Васьки, и теперь уже не спеша, направился за ним. Постепенно рассвело, и несколько раз он замечал, как в просвете между голыми зимними лиственницами мелькал черный кожушок односельчанина. Порфирий еще сбавил шаг, и теперь шел, совсем медленно. Не по-охотничьи. Он даже разозлился на Ваську, что тот еле бредет. Как на прогулке. Как будто ему никуда не надо. «Ну, гад, если зря время потеряю, и он ничего путного там не прячет, то выйду нагло навстречу и отматерю. Пусть гадает, специально я за ним шел, или случайно встретились». Ведь обидно же будет. Целый день потерять зря.

Как оказалось, не так уж и рядом была Васькина находка. Шли они уже не один час. При этом Порфирий измотался, наверное, уже больше Василия. Когда вышли из деревни и дошли до реки, тот пошел по льду, где ветер уже хорошо уплотнил снег, а Порфирию пришлось прятаться и идти лесом, иначе вся затея пошла бы насмарку. Если бы Васька увидел преследователя, то ни за что не пошел бы к своему схрону. Это было ясно еще по вчерашнему разговору. Поэтому, когда Василий ходко шел по почти ровному твердому насту на реке, Порфирий пробивался по целине в лесу, лишь иногда отводя душу на натоптанных косулями тропах к водопою.

Но, как ни долог путь, он всегда заканчивается. Васька свернул с реки в устье когда-то, еще на Памяти Порфирия, безымянного ручья. Однако, после того, как их односельчанин Пахом, прыгая по камням, сломал здесь ногу, речушку стали звать Пахомов ручей. Василий прошел по ручью от устья не очень далеко. Примерно треть версты, а потом свернул в чащу. Порфирий только диву давался, как он мог здесь что-то найти? Зачем Ваську сюда понесло? Хотя понятно – вдоль ручья густые заросли ивняка, зайцы пасутся.

Наконец, Василий остановился. Порфирий осторожно крался ближе к нему. Шагах в пятидесяти, он затаился. Дальше идти опасно, Васька мог заметить. Он хоть и не охотник, но родился и вырос в тайге. Все равно естество-то местное, таежное.

Он ждал, что Василий сначала хоть чаю вскипятит, перекусит чего. Ведь с раннего утра идут, а во рту даже маковой росинки не было. Но тот не стал разводить костер. Он присел на что-то, отсюда через кусты было не разобрать, и, как понял Порфирий, начал жевать краюху. «Дурачок – всухомятку жевать, сил не прибавится. Так и не стал он по-настоящему лесовиком. И вообще, дрянь человечишка. Даже не женился до сих пор». Порфирий устал, хотел есть, и потому злился. На самом деле он никогда так раньше о Василии не думал. Да если честно, он и не замечал его. Разные они – Порфирий настоящий, справный мужик. Все, как положено – дом, хозяйство. А Васька что? Так, пшик один. Как спичка, которая не зажглась, а только пшикнула.

Тот тем временем уже встал, и пошел на средину поляны. Там начал творить что-то непонятное. Васька копал снег. Руками. Выгребал и отбрасывал. «Что за черт? Зачем?» Порфирий не сдержался, и пополз ближе. Любопытство снедало его. А Василий уже закопался так, что виден был только его зад. «Да, что там такое? И как он умудрился учуять что-то под снегом?!»

Наконец, снег перестал лететь. Василий поднялся и сбросил рукавицы. Даже отсюда, было видно, что от него идет пар. «Ты смотри, что творит. Упахался. Что же он там нашел?» Порфирий всегда считал себя рассудительным, не азартным мужиком. Но сейчас он так раззадорился, что чуть не побежал смотреть, что там такое. Устоял уже в самую последнюю минуту. «Что творю, дурак! – укорил он себя. – На хрена я тогда полдня скрывался?» В горячке он приподнялся и вытянул голову. Когда Васька обернулся, он едва успел упасть прямо в снег. Отползая, Порфирий боялся услышать, как трещат кусты – это значило бы, что его заметили, и Василий идет сюда. Но пронесло – когда он осторожно поднялся за мощной разросшейся сосной, и выглянул из-за ствола, тот снова сидел спиной. В этот раз курил. После каждой затяжки дымок поднимался над сбитой на затылок шапкой. Порфирию даже показалось, что он учуял запах самосада. Скорей всего, так и было. Табак Васька брал у тетки Аграфены, а у нее он был ядреный. Сам Порфирий не курил. Пробовал совсем молодым, но не понравилось. Поэтому чуял курево издалека.

«Что же он будет делать дальше? Время-то – уже обед прошел. Скоро солнце вниз покатится». При воспоминании об обеде Порфирий сразу захотел есть. В тайге у него всегда зверский аппетит. «А сегодня, тем более, промялся вон как хорошо. Поди, верст шесть по снегу отмахал». У него на такой случай был припас – вяленая сохатина. На охоте тоже бывало так, что присесть пообедать не удавалось. Тем более горячее сварить. Совсем недавно было, когда рогача-подранка гнал. Боялся, что если остановится, то зверь заберется в чащу, потом носи оттуда мясо на руках. Вяленое мясо хоть и не давало сытости, зато перебивало желание. Его можно было жевать подолгу.

Он опять выглянул, и облегченно вздохнул – Василий, наконец, разжигал костер. Похоже, тоже прижало – хочет, наверное, чаю сварить. Порфирий потихоньку сполз по дереву в снег, и прислонился спиной к шершавой коре. Поставил перед собой понягу, расшнуровал горло мешка, и сунул туда руку. Не глядя нащупал мясо и вытащил его. Развернул тряпку, в которую оно было завернуто, и разложил на коленях. Осторожно настрогал ножом несколько ломтиков сохатины. Сразу сунул один в рот, остальные в карман. Потом повторил всю процедуру в обратной последовательности.

Теперь, когда дело было сделано, он снова загорелся – что же там под снегом? Его вдруг прошибла мысль, что может Васька, каким-то образом тоже добыл вчера зверя. Правда, ружья у него отродясь не было. Да и вряд ли бы он так скрывал бы подобное. Наоборот рассказывал бы каждому встречному-поперечному. Но, вообще, все сходилось. И то, что лошадь ему нужна была, и то, что в снегу закопал. Вдруг подранка нашел. Можно и топором добить. Разочарование уже начало овладевать Порфирием. Но он тут же понял, что измыслил совершенную ерунду – оставь горячую тушу тут вчера, сегодня бы от желающих полакомиться отбою не было. Кругом было бы все в следах, да и птиц тут уже было бы, не разгонишь.

«Вот я дурак, – укорил он себя, – чуть не вышел, не выдал себя». Он снова выглянул. Васька отошел в сторону и там возился с костром. «Похоже, так и есть, гоношит таган, хочет котелок ставить». Привстав на цыпочки, и вытягивая шею, Порфирий попытался все-таки высмотреть, что же там в яме. В это время солнце, впервые за этот серый день выглянуло из-за туч. Сколько раз потом, Порфирий вспоминал это. Солнце пробилось, и все вокруг мгновенно посветлело. Снег заиграл и заискрился. Даже стало как будто теплее. И солнечный луч коснулся того, что было в яме.

Порфирий чуть не задохнулся. Сердце прыгнуло и, на миг, остановилось. В серости облачного дня, было незаметно, что в яме что-то есть, но сейчас, когда туда упал солнечный луч, оно зажглось так, как будто там, в яме, тоже загорелось маленькое солнце. Порфирий даже глаза прикрыл. Золото! Сердце опять заработало. Забилось так, словно хотело выпрыгнуть. Порфирий ни капли не сомневался, что это именно золото. Он сразу понял это. Да и как было не понять, он насмотрелся на презренный металл. И сам как-то находил малый «таракан» – небольшой самородок по местному. В ручье на охоте так же блеснуло. Только не таким огнем, а малой искрой. Да и на окладе в соборе, в Санкт-Петербурге, в бытность солдатской службы, он много раз видел такое.

«Да, что же это делается?! Сколько же его там?» Если только верхушка полыхает таким огнем. Независимо от его воли, охотник мгновенно стал прикидывать, сколько он сможет выгадать от его продажи. «Да я что – с ума сошел? Нет, продавать весь сразу нельзя. Надо понемногу, по кусочку». Порфирий прикусил губу и чуть не застонал – до него дошло, что он начал делить чужое богатство. Он опять сполз по стволу. Теперь уже не чтобы спрятаться, а потому что обессилел. «Как же так? Почему в мире все так несправедливо?» Он всю жизнь рвал жилы, работал не покладая рук, а все равно беден, как церковная мышь. А этот – никогда, наверное, и не вспотел по-настоящему. Всю жизнь вино пропил, а теперь будет жизнью наслаждаться в хоромах, да с красными девками.

Порфирий не замечал, что его мысли неправильные, не правдивые. Он работал, и получал за это, то, что заслужил. Ведь если по-честному, он был самым богатым в деревне. И дом справный, полная чаша; и хозяйство хоть куда – лошади, коровы, овцы и птица всякая; и пьет он не какой-нибудь отвар, нет, пьет настоящий китайский чай. А по праздникам или с устатку, пьет не дрянную сивуху, а «казенную» водочку, запечатанную сургучом.

Но ничего из этого не пришло ему в голову. Его сейчас душила обида – почему не ему? Ведь кто, как не он это заслужил. Порфирию вдруг показалось, что от жалости к себе, у него повлажнели глаза. Он мгновенно вскинулся и отрезвел. Зло встряхнулся. «Я что? Что это? Как баба. Еще бы заплакал». Он терпеть не мог плачущих мужиков. Даже пьяных. Не можешь справиться с жизнью, иди юбку одень.

Он выпрямился, глубоко вздохнул и вдруг понял, что Василий сегодня отсюда не уйдет. И принял это мгновенно и безоговорочно. Словно всю жизнь к этому шел. Теперь все мысли его вновь стали трезвыми и спокойными. Как на охоте. Как он это сделает. Куда спрячет тело. Что будет рассказывать дома и в деревне. Он не хотел даже думать сейчас о том, что и как он будет делать с золотом. Не надо торопиться – оно от него никуда не уйдет. Главное на сегодня – решить вопрос с Васькой. У него лишь на секунду мелькнула мысль – что это человек, не сохатый, и даже не медведь. Появилась и тут же пропала. Что он не убивал людей что ли? В девятьсот пятом на Дальнем Востоке, даже десять рублей золотом получил в награду за то, что со взводом таких же сибиряков-охотников вырезали взвод узкоглазых япошек.

Выстрел грянул как-то по-особенному громко. Казалось, его услышат даже в деревне. Порфирий передернул затвор, заметил, куда упала гильза, но наклоняться, чтобы забрать не стал. Он во все глаза смотрел туда, где еще минуту назад чернела фигура человека. Охотник ждал, не зашевелится ли, не поднимется ли дичь. Это было для проформы, уже больше ритуальное действие. Порфирий уже забыл, когда в последний раз делал подранка с такого расстояния. Да, был у него нынче подранок, но так обстоятельства были другие. Он тогда стрелял в лося на ходу, когда тот уже вот-вот за деревьями должен был скрыться. Да и расстояние было – Сохач был с ладонь величиной.

А тут, с пятидесяти шагов… Да и не на зверя он сегодня охотился. Человек против зверя намного слабее. Это он тоже с той войны помнит. Зверь любой, даже заяц, будет за жизнь до конца держаться, не сдастся. А человек… Ткни его штыком в живот, он от жалости к себе сам себя убьет. Одними мыслями, что пропадает, что дом родной больше не увидит. Сколько раз так было.

Тишина снова накрыла лес. Порфирий быстро нагнулся, нащупал в снегу гильзу, и не глядя опустил в карман. Негоже добром разбрасываться. До него еще не дошло, что все: одним этим выстрелом, он сделал себя богачом. Таким богачом, что этих патронов он может воз купить. Однако, охотничьи инстинкты никуда не делись, тело, независимо от мозга, решившего, что все, человек мертв, командовало мышцам делать то, что привычно. Ноги сами выбирали место, куда наступить, чтобы не шуметь. Он пригнулся и винтовку держал наизготовку. Словно ждал, что человек может подняться. Однако уже шагов за десять понял, что все так, как он подумал – наповал. Он почувствовал небольшое облегчение, когда увидел дыру в груди с левой стороны. «Значит, не мучился, и увидеть его не успел».

Порфирий считал себя человеком современным и даже ученым – в глухой деревне таким не трудно казаться, тем более, побывав в своей жизни и в Первопрестольной и в Санкт-Петербурге. Он не верил в бога, и, вообще, во всякие чудеса. Вернее, раньше он верил, и даже истово, но жизнь – особенно война – показала, что никому человек не нужен. Нет никого на небе, а если и есть, то на людей ему глубоко начхать. Ну а про чудеса, так тут и вообще просто – Порфирий никогда не видел ни одного чуда. Значит, и нет их в природе. Но вот суеверия… Он даже себе не признался бы, что верит в них. В сглаз, в приворот, в черного кота и в каркающую на смерть ворону. Так же он хоть и не признавался, но придерживался охотничьих подобных предрассудков. Не мылся на охоте – фарт смоешь; не брал с собой вареное мясо – не будет добычи, чтобы наварить; радовался талану – первой быстро и чисто убитой дичи, значит, охота будет богатой. Одним из таких правил было – делай всегда так, чтобы зверь перед смертью тебя не увидел. А то запомнит. Вот уж вроде смешно. Кто там помнить будет? Котлета или шкура на стене? Но, несмотря на это, к живому еще подранку, чтобы дорезать, он всегда подходил со спины. А в зверя стрелял, когда тот отворачивал от него голову.

Вот и сейчас, к лежавшему на спине Василию, он подошел от ног, и постоял немного. Пусть глаз «остынет». Мертвой пеленой затянется. Васька слово заснул. Лицо не искажено страданием. Порфирий неожиданно для себя, перекрестился, и пробормотал:

– Прости, мя, господи.

Ведь не хотел, а рука сама потянулась. Не верил же уж давно. Видно заложено что-то в человеке – в такую минуту попросить прощения. Едва убедившись, что Васька мертв, Порфирий двумя пальцами закрыл ему веки, и перестал думать об убитом. Он чуть не скачками, как лось в глубоком снегу, помчался к яме.

Он прав. Глаза его не подвели. Это золото. Самородок. Огромный самородок! Порфирий упал на колени прямо в снег. От его движения яма осыпалась, и порошка прикрыла торчавший желто-красный шишковатый ком. Он осторожно смахнул снежок. Потом положил на него руку. Сердце замерло. Чуть толкнув находку, он почувствовал, насколько она тяжела. Она не поддалась, словно вмерзла в снег. Но на самом деле не вмерзла. Толкнув сильнее, он сдвинул драгоценный камень с места. «Ядренная купель! Сколько же это фунтов? Да, какой там фунтов?! Тут, поди, больше двух пудов». Он не ошибся. Когда Порфирий попытался приподнять драгоценный булыжник, тот выскользнул, и снова нырнул в снег. И еще глубже, чем до этого. Хотя по объему вещь была невелика – пару ладоней в длину, и по ладони в высоту и ширину, вес был точно под три пуда. Может и больше. Не зря самородок утонул в снегу почти до земли.

Чтобы только коснуться его, охотнику пришлось засунуть руку в снег почти по плечо. Он уже начал раскапывать, но вовремя остановился. Донести его на себе до дома, он, может быть, и сможет. Но на это уйдет столько времени. С такой ношей, даже слежавшийся снег держать не будет. Не зря Васька лошадь просил. Тогда, он, наоборот, столкнул ногами сугроб в начатую яму и притоптал. Потом схватил понягу и винтовку, и почти побежал по следам обратно. Надо срочно вести лошадь с санями. На труп односельчанина, он даже не взглянул, словно того и не существовало.

Поднявшийся к вечеру, легкий ветерок, набрасывал снежную муку на остывавшее тело. Снежинки сначала таяли, но быстро перестали.

***

У него появилось имя. Василий. Вася. Васька. Раз есть тело, значит, есть и имя. Так всегда бывает, если тело такое, какое нужно. Потому что есть тела, у которых нет имени. Безымянные ему тела не нужны. Но он тут же понял, что это не то тело. Хоть и с именем. Нет. Слишком слабое. Надо ждать. Оно придет.

***