Бя-а, бя-а, Черная овца

– Пойди сюда, хотя бы простись со мной, – сказала тетя Роза, подставляя щеку.

– Вот еще! – ответил Черная овца. – Я никогда не целовал вас и не намерен подлизываться к вам. Расскажите этой женщине, что я сделал, посмотрим, что она скажет.

Черная овца лег в постель с чувством, что потерял рай, проскользнув уже в его двери. Но через полчаса «эта женщина» стояла уже наклонившись над ним. Черная овца поднял правую руку. Как это было нехорошо – прийти к нему, чтобы бить его ночью, в темноте. Так не поступала даже тетя Роза. Но удара не последовало.

– Нечего ко мне подлизываться; все равно я ничего не скажу вам, кроме того, что сказала тетя Роза, да и она не все знает, – проговорил Черная овца настолько ясно, насколько не мешали ему руки, обвившие его шею.

– О сынок мой… маленький мой, маленький сынок! Это моя вина, моя, дорогой мой, как же теперь исправить ее? Прости меня, Понч. – Голос замер, перешел в неясный шепот, и две горячих слезы упали на лоб Черной овцы.

– О чем же ты плачешь? – спросил он. – Разве она и тебя обидела? Дженни тоже плакала. Но ведь ты хорошая, а Дженни – «прирожденная лгунья», тетя Роза ее так называет.

– Будет, Понч, будет, родной мой, не говори так. Попытайся любить меня, хотя немного, хоть капельку. Ты не знаешь, как это важно для меня. Понч-бэби, вернись же опять ко мне! Я твоя мать, твоя собственная мать, и все остальное ничего не значит. Я знаю это, знаю, ненаглядный мой. Теперь все будет хорошо. Понч, любишь ли ты меня хоть немного?

Удивительно, каким ручным сделался этот большой, десятилетний мальчик, когда почувствовал, что над ним не смеются. Черная овца никогда не пользовался ничьим вниманием, а теперь эта прелестная женщина обращается с ним – Черной овцой, исчадием дьявола и будущей несомненной пищей неугасимого пламени, – как можно обращаться с маленьким Богом.

– Я очень, очень люблю тебя, мама, дорогая, – шепнул он наконец. – Я рад, что ты вернулась. Но уверена ли ты, что тетя Роза все рассказала тебе?

– Все… Ну что это значит? Только… – Голос прервался рыданиями, похожими на смех. – Понч, бедный мой любимец, дорогой мой, слепой мальчик, как же ты не подумал, что этого все-таки не следовало делать?

– Я обманывал, чтобы меня не били.

Мама содрогнулась и скоро исчезла в темноте… Она писала длинное письмо папе. Вот вкратце его содержание:

«…Юди милая, маленькая толстушка, обожает эту женщину и религиозна, насколько можно быть религиозной в восемь лет. И, когда я пишу тебе это письмо, дорогой Джек, она спит здесь, на моей постели. Понча я не могу еще разобрать. Он не выглядит истощенным, но, кажется, раздражен и измучен постоянной необходимостью путаться в мелкой лжи, которую эта женщина возвела в смертный грех. Мы должны помнить, дорогой мой, что во всем этом большая доля нашей вины. Но я надеюсь снова привлечь к себе Понча, и уже навсегда. Я возьму детей к себе, чтобы они снова были вполне моими. Я довольна уже тем, что могу пока это сделать, но буду счастлива совершенно, когда ты, дорогой мой мальчик, приедешь домой, и мы снова будем все под одной крышей!»

Через три месяца Понч, больше уже не Черная овца, почувствовал, наконец, совершенно определенно, что он действительно обладает своей собственной, дорогой, милой, любимой мамой, которая в то же время его сестра, утешительница и друг, и вместе с тем он сам может быть ее защитником до приезда домой отца. Обманывать не приличествует защитнику и, когда можно делать многое, даже не спрашивая, зачем обманывать?

– Мама будет очень сердиться, если ты будешь ходить по лужам, – говорит Юди, продолжая начатый раньше разговор.

– Мама никогда не сердится, – возражает Понч. – Мама скажет только, что я пачкун и что это вовсе не красиво.

Понч залезает в грязь по колено.

– Мама, дорогая, – кричит он, – я вымазался с головы до ног!

– Так беги же скорее и переоденься, маленький пачкун! – слышится из окна звонкий голос мамы.

– Слышишь?! – говорит Понч. – Что я говорил тебе! Теперь совсем не то. Мама с нами и как будто никогда не уезжала. Теперь все кончено.

Не вполне так, Понч. Когда молодые уста глубоко погрузились уже в горький напиток ненависти, подозрения и отчаяния, никакая любовь на свете не может снять с них эти капли яда без остатка. Хотя она и может вернуть свет в темноту и дать веру неверующему.