Read the book: «Восставшие из небытия. Антология писателей Ди-Пи и второй эмиграции.»

Ассоциация исследователей российского общества

(АИРО-XXI)

Подготовка Антологии осуществлялась в течение пяти лет работы автора-составителя в ИМПЭ им. А.С. Грибоедова.

Заключительная работа над книгой проводилась в течение трех лет работы в Renmin University of China (КНР), создавшем для этого самые благоприятные условия.

© Агеносов В.В., 2014

© АИРО-XXI, 2014

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2021

Несколько слов об архипелаге Ди-Пи и его писателях

«Вспомните о нас, люди» – так назвал свои мемуары о годах, проведенных в фашистском плену, ученый-литературовед Степан Иванович Шешуков. Ему еще «повезло». Огромная рана на ноге, так и незажившая до самой смерти, позволила избежать советского ГУЛАГа. После XX съезда КПСС Шешукова восстановили в партии, позволили, хотя и не без сопротивления, издать ставшую литературоведческой сенсацией книгу «Неистовые ревнители», защитить докторскую диссертацию. И даже наградили орденом Знак Почета. Предлагалась более высокая награда, но члены парткома, обсуждавшие этот вопрос, прямо сказали: всё-таки был в плену.

Другим бывшим военнопленным повезло меньше. Одни прямо из фашистских лагерей переместились в советские. Вторые отправились в штрафные батальоны кровью смывать несуществующую вину. Даже те, кого подростками отправили батрачить на Германию, оказались надолго ущемленными в правах: их не принимали в высшие учебные заведения, предоставляли самую грязную работу. Впрочем, и здесь с годами, с запозданием, справедливость восторжествовала: и бывшие военнопленные, и бывшие рабы признаны участниками Великой Отечественной войны. Только вот воспользоваться своими правами довелось немногим: большинство ушло из жизни раньше, чем их вернули из небытия.

Даже тем, кто сотрудничал с оккупантами, вышла поблажка: Президиум Верховного Совета СССР Указом от 17 сентября 1955 года их амнистировал.

И лишь те, кто, пройдя все муки войны и неметчины, остался на чужбине, по-прежнему прокляты и забыты. Что мы знаем о них, об их жизни после Победы союзников над фашистской Германией? Практически ничего.

Вот лишь некоторые сведения из вышедшего 1948 году в парижском издательстве «Clermont» сборника статей и материалов «Перемещенные лица»¹. К 1947 году по неполным данным в Германии находилось «приблизительно 300.000 советских граждан…»².

Автор монографии «Жертвы двух диктатур»³ Павел Полян, опираясь на секретные сведения органов НКВД, называет другую цифру: на 1 января 1952 года в Европе оставалось 451.561 человек. Однако именно точность этой цифры вплоть до одного человека позволяет усомниться в ее достоверности. Совершенно очевидно, что какая-то часть ди-пийцев⁴ сумела уклониться от регистрации в советских органах.

В статье В.П. Наумова и Л.Е. Решина «Репрессии по отношению к советским военнопленным и гражданским репатриантам в СССР (1941–1956)», конкретизируется: из 452 тысяч перемещенных граждан из СССР 170 тысяч составляли военнопленные, остальные – мирные жители, депортированные в Германию во время войны⁵.

По данным В.Н. Земскова, взятым из официальных советских источников, вторая эмиграция⁶ была больше: 620 тыс. человек⁷, т. е. примерно десять процентов от числа советских граждан, оказавшихся в годы Великой Отечественной войны за границей.

Барак в лагере Шлейсгейм – типичное здание лагерей Ди-Пи

«Основная часть этих советских граждан распределена в 380 лагерях⁸, рассредоточенных в различных регионах западной Германии»⁹, – пишут авторы французской книги.

Опекали ди-пийские лагеря две организации: UNRRA (United Nations Refugees Relief Association) и IRO (International Refugees Organization) – на дипийском языке – Ирочка.

Вот как описывает живописец и декоратор В.Д. Гашурова один из самых крупных и «литературных» лагерей Шлейсгейм недалеко от Мюнхена, где она провела детство:

«Серенькие бараки тянутся в четыре ряда, пространство между ними носили даже название улиц. Средняя, главная, – Гороховая в честь ежедневного гороха, получаемого в обед в общей кузне; другие – Церковная и казачья. Дворянский переулок вел к административному бараку… Две церкви, библиотека, театр, гимназия, радиостанция, курсы, лекции, спортивный клуб в чужой нам стране. Это была Россия в миниатюре, причем дореволюционная Россия. Не странно, что и старинные русские обычаи сохранились в полной красоте и силе».

Именно в Шлейсгеме жили И. Елагин и О. Анстей, Б. Нарциссов, И. Сабурова.

Поэт и эссеист В.А. Синкевич, бывшая жительница лагеря Фишбек, вспоминает:

«Жили мы в большом бараке – одна комната, разделенная военными одеялами… Работать – просто негде. Иностранцев никто не брал – работы не хватало самим немцам. Правда, и на шее у немецкого населения мы тоже не сидели – нас содержала оккупационная власть. Быт… Когда родилась дочка, я ведрами таскала холодную воду в барак, грела воду на маленькой электрической плитке. А если три-четыре плитки в бараке включены – электричество вырубается, начинаются скандалы…».

Но жизнь эта не ограничивалась бытом.

В Фишбеке и особенно Цоо кампе, продолжает В. Синкевич, «русская интеллигенция жила не хлебом единым… Здесь я впервые услышала от Юрия Павловича Иваска имя Марины Цветаевой…, встретилась с семьей Марченко: отец – будущий известный прозаик Николай Нароков, и его сын – будущий известный поэт Николай Моршен».

«Не хлебом единым» жили и другие лагеря беженцев.

Культпросвет¹⁰ лагеря Менхегоф (Кассель. Германия) провел за три месяца 1946 года 64 лекции-беседы о литературе и искусстве. Аналогичный клуб действовал в соседнем лагере Фюрстенвальд¹¹.

В ряде лагерей издавались на ротаторе газеты; выходили книги русских классиков, учебники¹², широко велась культурно-образовательная деятельность.

Церковь в одном из лагерей Ди-Пи (из архива В.Д. Гашуровой)

Во многих лагерях читались лекции о культуре и литературе. Лекторами были как ди-пийцы первой волны эмиграции (Ю. Иваск, И. Сабурова), так и филологи, оказавшиеся в лагерях в 1941 -44 годах (Б. Филиппов, Н. Марченко-старший, Л. Ржевский и др.).

Сборник молодых поэтов лагеря Ди-Пи в Фюссене. 1946

Изучение в 1999 году в библиотеках Калифорнийского (Беркли) и Стэнфордского университетов de visu большого количества газет и журналов показало, что, хотя большинство периодических изданий носило сугубо политический характер, были и такие, где проблемы искусства и литературного творчества беженцев занимали значительное место.

Среди них – информационно-политический журнал «На переломе», издававшийся на ротаторе Ди-Пи Центром Фрайман (Мюнхен). Именно здесь впервые увидели свет такие поэтические шедевры, как стихотворения И. Елагина «А. Грину» (№ 7), «Любезная сердцу осень…», «Ни зги, но ветер. Уличным фигляром…», «Уже последний пехотинец пал…»; О. Анстей «Разбушевался ветер в тополях..», «В пол-окна снега мои накиданы…», «Ну, вода – как молоко парное…» (№ 8, 25 сент. 1946). В этом же лагере издавался с июня по октябрь 1946 литературно-общественный журнал «Огни» (вышло 10 номеров).

Журнал «Посев», выходивший для рабочих лагерей Менхегоф, Фюрстенвальд, Ротвестен с ноября 1945 года по февраль 1946, дал в № 42 (1946, 1 сент.) статью А. Парфенова «Н.С. Гумилев», а в № 9 (1946, 7 янв.) напечатал наряду со стихотворениями А. Ахматовой «Мужество» и Н. Туроверова «Сочельник», написанное в концлагере Дахау в 1942 г. стихотворение А. Неймирока «Гитлер», а также стихи никому не известного С. Тропинина «Я считаю мучительно сроки…».

С 1946 в Менхегофе начал выходить «журнал литературы, искусства и общественной мысли» «Грани», переехавший позже во Франкфурт, где он издавался до 1991 года. С 1992 журнал печатался в Москве. Прекратил существование в 1996 году.

Широко была представлена поэзия и в менявшей названия газете лагеря Регенсбург: «Свободное слово» (с 21 апреля по 19 мая 1948 вышло 3 номера) и «Свобода» (с 24 июня по 11 ноября 1948 вышло 10 номеров).

Назовем также изданный Георгием Широковым под псевдонимом Ю. Грознов единственный номер журнала «Русь»¹³. Уже первая (редакционная) статья, открывающаяся обширной цитатой о Руси из «Мертвых душ» Гоголя, утверждала, что «политика бессильна перед подлинным искусством, перед правдой жизни, которой должно служить искусство». Небольшой редакционный коллектив стремился познакомить читателя и с творчеством Т. Шевченко, и с биографией Г. Уэллса, и с мнениями Т. Манна о Пушкине, Р.М. Рильке – о России. В краткой заметке говорилось о влиянии Л. Толстого на творчество советских писателей. Собственно поэзия была представлена четырьмя именами: Е. Кульбицкая, Ю. Грознов, Я. Асмолов и К. Приморский

С 1946 года в лагерях Ди-Пи стали выходить книги (точнее брошюры) со стихами самих ди-пийцев.

Одним из первых подобных изданий стал найденный нами в личном архиве В.В. Колосовича сборник «Недопетое: Песни юных русских изгнанников», изданный, как сказано на титуле, «группой молодежи в Русском лагере города Фюссен» в апреле 1946 тиражом в 250 экз. Представленные в книге стихотворения двух молодых людей Миши Орлова и Коли Тарасова наивны, несовершенны и подражательны. Интерес представляет тематика книги: «Родина и ее люди» и «Лирика». Ограничюсь одной цитатой – лирическим стихотворением Н. Тарасова о русской душе:

 
Пойте печальные эти мотивы:
Русской души никому не понять,
В ней то бывает отлив, то приливы,
То разразится весельем опять.
 
 
В ней то раздолье живет удалое,
То бесконечная грусть и печаль,
То доброта, то роптание злое,
В ней отразилась родимая даль.
 
 
В ней материнские капают слезы,
Радость звучит и звенит звонкий смех,
В ней отразились заветные грезы,
Славных сражений бессмертный успех.
 
 
Пойте ж, товарищи, песню родную,
С ней улетим мы в родные края.
С вами и я на чужбине тоскую,
Те же надежды в мечтаньях тая.
 

Несомненно, что молодой автор находился под влиянием советских патриотических песен своей юности. Анафоры («в ней», «то / тех»), призыв к товарищам петь, клише «славных сражений бессмертный успех» – всё это характерные признаки советской песенной традиции¹⁴.

Ю. Грознов издал в 1948 году книгу лирики «Половодье в сердце»¹⁵, куда вошли и премированные на лагерном конкурсе поэтов (был и такой!) стихотворения «Панегирик Северу» и «Идущие на смерть». Приведем одно из них:

 
О, Север!
Кто красу познал
Твоих
овьюженных преданий,
И солнца меркнущий опал
На бирюзовой неба длани,
И гордость сизую в очах
Сынов полуночной природы, —
Тот, жизнь никчемную влача,
К
Тебе
придет на вечный отдых.
Так я, в немилых мне краях
Внимая южных песен трелям,
Мечтаю о метельных снах
На ледяной
Твоей
постели.
 

Подлинным поэтическим событием стал выход в Мюнхене сборника «Стихи»¹⁶, куда вошли произведения О. Анстей, С. Бонгарта (им же создана обложка книги: зимний пейзаж Мюнхена), Влад. Гальского, И. Елагина, С. Зубарева, Н. Касима, Н. Кудашева, А. Савиновой, А. Шишковой¹⁷. Сборник был замечен русской диаспорой, хотя и получил противоположные отзывы. Если рецензент парижской газеты «Русская мысль» И. Тхоржевский в статье «Поэзия за проволокой»¹⁸ дал самую высокую оценку сборнику, то критик «Огней» А. Черных обвинил авторов книги в «потрясающе-замогильном пессимизме». Завершая рецензию-разгром, А. Черных призывал: «Мы ценим и любим наших поэтов, но мы требуем от них гражданского мужества: перебороть ощущение кажущейся беспросветности и найти в себе силы не только верить, но и вести за собой»¹⁹.

Первый значительный поэтический сборник стихов Ди-Пи. – Мюнхен, 1947. Обложка С. Бонгарта

Бепросветности в сборнике не было, но тревога ощущалась. 1945–1952 годы ознаменовались для лиц, проживавших в лагерях в американской и английской зонах, вопросом о принудительной репатриации на родину. Автор открывающей книгу «Беженцы и перемещенные лица» статьи Леон Ричард пишет: «Подавляющее большинство перемещенных лиц, которые находятся в настоящее время в Германии и в Австрии, не хочет возвращаться на родину […] потому что политический режим, установленный там после войны, не побуждает к возврату. […] Наученные своими личными испытаниями или под влиянием рассказов близких или друзей, они опасаются, напрасно или обоснованно, репрессий и стремятся, прежде всего, к свободе мысли и мнений»²⁰. Его мысль углубляет современный исследователь проблемы В.Н. Земсков, называющий среди факторов «способствовавших образованию “второй эмиграции”, в первую очередь… существование в СССР тоталитарного, репрессивного режима. Развернувшаяся в СССР кампания по борьбе с космополитизмом и иностранщиной, – продолжает ученый, – изрядно напугала советских перемещенных лиц. Не меньший страх вызывали вести об антирелигиозных кампаниях в СССР». Еще одной причиной исследователь называет «трудности жизни на родине, понесшей вследствие войны большие потери и разрушения. По этой причине многие тысячи перемещенных предпочитали устраивать свою жизнь в не пострадавших от войны странах»²¹.

Периодические издания Ди-Пи

Из статьи В.Н. Земского прямо вытекает, что не будь Приказа Ставки Главного Командования Красной Армии за № 270 от 16 августа 1941 г., объявлявший каждого оказавшегося в плену советского солдата предателем, и многочисленных высказываний Сталина, что у нас нет пленных, а есть только предатели²²; не создай государство репрессивно механизма обращения с вернувшимися гражданами²³, сведения о чем доходили до лагерей Ди-Пи, не было бы и второй эмиграции с трагедией Кемптена, Платтлинга, Дахау и Лиенца, когда американские и британские солдаты загоняли людей в машины и везли к поездам, где доставленных ожидали составы, прямиком отправляющиеся в фильтрационные лагеря. Стоны и плач сопровождали эти картины. Некоторые из отправляемых вскрывали себе вены, кончали жизнь самоубийством. Подчеркну, речь идет не о руководителях власовской армии, не о сотнях запятнавших себя кровью военных преступников, а о десятках тысяч человек, в том числе о 110 тысячах казаков с семьями. Они-то уж совсем не попадали под Ялтинские соглашения февраля 1945 года, ибо, эмигрировав после Октября 1917 года, никогда не были советскими гражданами.

Сообщения о насильственных репатриациях и сопутствовавших им эксцессах взволновали западную общественность. Скандал по поводу участия солдат армии Ее Величества в насилии над ди-пийцами разразился в английском парламенте. На 30-й Пленарной Сессии Генеральной Ассамблеи ООН 12 февраля 1946 года в защиту беженцев выступила представитель США жена Президента Элеонора Рузвельт. В своей речи она предлагала «ставить во главу угла права человека, которые будут рассматривать то, что делает человека более свободным: не правительства, а человека… Некоторые люди, – утверждала Э. Рузвельт, – по-прежнему не желают возвращаться назад, так как они не согласны с правительствами, находящимися у власти в их странах»²⁴, и это их право. Развивая это положение, Э. Рузвельт 8 ноября 1946 года говорила: «Наш народ всегда верил в право на убежище и полную свободу выбора. Пилигримы, гугеноты, и немцы 1848 года приехали к нам в поисках политической и религиозной свободы и более широких экономических возможностей. Они создали Соединенные Штаты. Эти люди, находящиеся в лагерях для перемещенных лиц, похожи на наших ранних поселенцев»²⁵. Огромную роль в поддержке беженцев сыграла дочь Л.Н. Толстого Александра Львовна Толстая. В 1946 году для защиты русских эмигрантов создается Программа Толстовского Фонда в Европе. К концу 1954 года было открыто 17 отделений Фонда в различных странах мира.

Уже к 1947 году помощь англичан и американцев советским репатриационным властям сошла на нет.

Но это не решило полностью судеб ди-пийцев. Они не могли вечно оставаться людьми без родины. Им нужна была новая родина и работа. Второй родиной для русских эмигрантов 40-50-х годов стала сначала Германия (преимущественно Мюнхен и его окрестности).

В Мюнхене находились многочисленные организации русских эмигрантов: Национально-трудовой Союз (НТС), Центральное объединение политических эмигрантов из СССР (ЦОПЭ), радиостанции, вещавшие на Россию. В Мюнхене же активно функционировал Институт по изучению истории и культуры СССР, печатавший работы многих русских эмигрантов. В 1951–1954 годы в Мюнхене выходил журнал литературной критики (альманах) «Литературный современник». В 1958 году в издательстве ЦОПЭ вышел сборник-антология «Литературное зарубежье» с произведениями И. Елагина, С. Максимова, Д. Кленовского, Л. Ржевского, О. Ильинского, Н. Нарокова, Б. Ширяева, О. Анстей, Б. Филиппова, С. Юрасова, Н. Моршена, В. Свена – практически всех, кто потом определял развитие литературы второй волны. То же издательство выпустило 15 номеров альманаха «Мосты». В 1959 г. на страницах «Граней» (№ 44) была опубликована антология поэтов обеих волн (составитель Ю. Терапиано), позднее вышедшая отдельной книгой «Муза диаспоры» (Франкфурт-на-Майне, 1960).

Александра Львовна Толстая

Элеонора Рузвельт

Всего в Германии и Австрии обосновались на постоянное жительство 13 тысяч человек. К 1951 году 77, 4 тыс. беженцев оказались в США; 25,2 – в Австралии; 23,2 – в Канаде; 4,4 – в Аргентине; 6,4 – в Бразилии; 8,3 – в других странах (Англии, Франции, Парагвае)²⁶.

Существенную роль в оказании обретения новой родины оказал ди-пийцам Толстовский Фонд. В отличие от Правительства США, вначале разрешившего въезд в страну только работоспособным людям, Фонд помогал и старикам, и детям. При содействии Фонда в США въехали из разных стран около 40 тыс. человек²⁷.

Корабль «Генерал Балу»

Переправу бывших советских граждан через океан осуществляли американские транспортные корабли, чаще всего «Генерал Блэтчфорд» и «Генерал Балу». Последний упоминается во многих воспоминаниях и в стихотворении Ивана Елагина. Там же говорится о том, что ждало переселенцев в Америке:

 
…Военный транспорт «Генерал Балу»
К Нью-Йорку плыл сквозь утреннюю мглу.
И вдруг, вонзаясь в небеса упрямо,
Возникли небоскребы. Видел я,
Как в небо, сердце города, твоя
Угластая впилась кардиограмма.
 
 
О Боже, как мне было тяжело!
Всё нищенское наше барахло
Осматривала тщательно таможня.
Как, от стыда сгорая, я стоял
Над ворохом потертых одеял —
Пересказать словами невозможно.
 
 
А там, глядишь, пройдет еще дней шесть —
И у меня уже работа есть:
Я мою пол в каком-то ресторане.
Жизнь начинаю новую мою…
 
 
За первый мой американский год
Переменил я множество работ…
 

На судоверфях и рыбозаводе работал Н. Моршен; убирала квартиры В. Синкевич; был разнорабочим князь Н. Кудашев. Это только три примера. Их можно множить и множить.

Со временем русское умение преодолевать трудности и находить выходы из, казалось бы, безвыходных ситуаций позволило новоявленным гражданам Запада обрести и профессию, и положение. Стали профессорами И. Елагин и Л. Ржевский, В. Марков и И. Буркин; достигли звания академиков живописи В. Шаталов и С. Голлербах; стала библиографом Филадельфийской библиотеки и издателем альманаха «Встречи» В. Синкевич. В крупнейшего признанного историка вырос Н. Ульянов; Б. Филиппов в содружестве с Г. Струве издал и прокомментировал собрания сочинений А. Ахматовой, М. Волошина, Н. Клюева, Б. Пастернака, О. Мандельштама и других замечательных русских писателей. Обрела свой домик и садик И. Сабурова. Получили широкую известность С. Максимов, Н. Нароков и В. Юрасов: их книги были переведены на многие европейские языки.

Выходивший в Америке с 1940 года «Новый журнал» начал публиковать и произведения писателей второй волны эмиграции. Существовало несколько крупных издательств русской книги, в том числе издательство имени Чехова, опубликовавшее в 1953 году антологию «На Западе» (составитель Ю. Иваск), куда вошли стихи О. Анстей, И. Елагина, О. Ильинского, Д. Кленовского, В. Маркова, Н. Морше-на, Б. Нарциссова, Б. Филиппова, И. Чиннова²⁸. В 1966 году поэтесса Татьяна Фесенко составила и выпустила в американском издательстве Виктора Камкина, специализирующемся на издании русских книг, антологию «Содружество: Из современной поэзии русского зарубежья» (Вашингтон, 1966). Позднее объединяющим поэтов и художников второй волны стал продолжавшийся до 2007 года альманах «Встречи» (с 1977 по 1982 год – «Перекрестки»), редактируемый поэтом Валентиной Синкевич. С 90-х годов на страницах альманаха публиковались как поэты и художники второй и третьей русской эмиграции, так и писатели, живущие на родине. В 2006 году вышел юбилейный 30-й номер этого издания. Событием литературной жизни стала собранная все той же неутомимой В. Синкевич антология стихов поэтов второй эмиграции «Берега» (Филадельфия, 1992).

Так постепенно образовалась литература ди-пи и второй эмиграции со своей проблематикой, своими особенностями.

Обычно говорится, что она уступает по объему и значимости литературе первой волны. Это так и не так.

Конечно, писатели послевоенной эмиграции не обладали столь блестящей эрудицией, как их предшественники. Конечно, их творческие поиски не были столь широки, как у художников первой волны русского рассеяния. Но они видели и знали то, что не видели и не знали послереволюционные эмигранты. Открываемый ими художественный мир дополнял и существенно корректировал картину, воссоздаваемую советскими писателями. (Это, как теперь стало ясно, была существенная часть единой русской литературы XX столетия). Наконец, они были талантливы. Среди них было немало творчески одаренных людей. Некоторые пробовали свои силы в литературе еще до войны.

С первой волной новых изгнанников объединяло политическое неприятие советской реальности, горечь изгнания и горечь ностальгии, а также связь с дореволюционной культурой (в 20-30-е годы, на которые пришлось их детство, остатки русской культуры не были полностью искоренены; к тому же большинство писателей происходили из образованных семей). Если беженцы первых послевоенных лет испытали ужасы революции и гражданской войны, то на долю эмигрантов второй волны выпал либо сталинский ГУЛАГ(Б. Ширяев, Н. Нароков, С. Максимов), либо ощущение «вины» за свое происхождение и страх за свое будущее (Д. Кленовский, И. Елагин, Н. Моршен, О. Анстей).

Как вспоминает 3. Шаховская первыми, послереволюционными, эмигрантами «вторая волна была признана за свою»²⁹ Более того, многие из писателей первой волны оказывали помощь младшим коллегам. Постоянный интерес к литературной молодежи проявляли Б. Зайцев, Тэффи, Г. Газданов, Г. Адамович, Г. Иванов. На Западе опубликована переписка Г.В. Иванова с В.Ф. Марковым³⁰, из которой видно не только то, как под воздействием Иванова мужал талант его корреспондента, но и пристальное внимание мэтра к «племени молодому, незнакомому» (Иванов пишет Маркову о Н. Нарокове, Н. Моршене, И. Елагине и многих других). Встречи с Буниным и письма классика явно оказали влияние на прозу Л. Ржевского. Много и доброжелательно писал о литераторах второй волны Р. Гуль. Именно он «благословил» в «Новом журнале» первые книги И. Елагина, Н. Нарокова и Л. Ржевского; заметил рассказ С. Юрасова «Враг народа», переросший затем в роман. Творчество Н. Моршена, Б. Нарциссова и В. Синкевич получило поддержку И. Одоевцевой. Впрочем, были среди старой эмиграции и те, кто пренебрежительно относился к новым эмигрантам, упрекая их в «советскости» и недостаточной культуре.

Основанный в 1942 году, «Новый журнал» публиковал произведения и статьи многих писателей послевоенной эмиграции (И. Елагина, О. Анстей, Г. Глинки, Л. Ржевского Н. Моршена, В. Синкевич, С. Голлербаха, О. Ильинского и др.), рецензии на их книги. Сегодня журнал распространяется в 32 странах

Процесс возвращения на родину произведения писателей ди-пийцев только начался. В 1988 году «Новый мир» опубликовал подборку стихов Ивана Елагина, Николая Моршена и еще нескольких поэтов-эмигрантов второй волны. В начале 90-х пробился к отечественному читателю Николай Нароков (сначала в «Дружбе народов», затем дважды отдельными изданиями вышел его роман «Мнимые величины»; а в 1991 году тоже отдельной книгой был издан роман «Могу!»). В том же 1991 году вышло отечественное издание «Неугасимой лампады» Б. Ширяева³¹. Усилиями поэта и издателя Е.В. Витковского издан двухтомник одного из лучших поэтов зарубежья Ивана Елагина³² и однотомник романтической сказочницы Ирины Сабуровой³³. При содействии спонсоров удалось выпустить томик стихов трех поэтесс (Л. Алексеевой, О. Анстей и В. Синкевич)³⁴, и далеко не полное избранное прозаика, критика и одного из редакторов журнала «Грани» Леонида Ржевского³⁵. Стараниями знатока и любителя поэзии директора издательства «Советский спорт» А.А. Алексеева напечатано самое полное собрание стихов и переводов Николая Моршена³⁶ и книга воспоминаний Валентины Синкевич³⁷, куда вошли очерки о совершенно неизвестных в России Вячеславе Завалишине, Татьяне Фесенко, Борисе Филиппове. Вышло несколько изданий стихов Д. Кленовского³⁸. Московское протестантское издательство выпустило 2 книги Р. Берёзова³⁹. В Томске изданы стихи, проза и мемуары Глеба Глинки⁴⁰.

Редкий случай, когда литературоведы опередили издателей: в «Филологических науках», реферативном журнале «Литературоведение» ИНИОН РАН появился ряд статей и исследований о литературе второй волны. Защищены первые диссертации о творчестве И. Елагина, Л. Ржевского, Н. Нарокова, Н. Моршена. Начало этому процессу положили очерки В. Бондаренко⁴¹, первым посетившего США по приглашению бывших ди-пийцев, и, смею думать, глава из моей книги «Литература Russkogo зарубежья»⁴². В 2005 году Заведующая сектором библиографии РГБ М.Е. Бабичева⁴³ написала о прозе и драматургии послевоенной эмиграции, впервые введя в научный оборот имена Василия Алексеева, Геннадия Андреева, Григория Климова, Виктора Свена, Михаила Соловьёва, Николая Ульянова, произведения большинства из которых еще и сегодня неизвестны отечественному читателю.

* * *

Тематика произведений послевоенной эмиграции многообразна. Вторая русская эмиграция возникла в результате войны, и война по определению не могла не отразиться в творчестве почти всех писателей этой волны русского рассеяния. За плечами одних был опыт плена, других – работы в Германии в качестве остарбайтеров, третьи восприняли войну как освобождение от сталинского произвола.

Война, кровь, смерть, разрушения присутствуют в поэзии Ивана Елагина, в том числе в его знаменитом стихотворении «Когда последний пехотинец пал». С огромным уважением говорит о русском солдате М. Соловьёв («Когда Боги молчат» и «Записки военного корреспондента»), что, впрочем, не мешает ему и другому прозаику В. Алексееву («Россия солдатская») дать весьма критические описания первых дней войны, перекликающееся с первой редакцией «Молодой гвардии» А. Фадеева и появившимся несколько позже романом К. Симонова «Живые и мертвые»: паника населения, неподготовленность войск, непродуманность поведения и даже мародерство властей. Вместе с тем, никакого злорадства, полное понимание и сочувствие трагедии народа, оказавшегося заложником ошибок советской системы и высшего руководства страны как в финской кампании (до сих пор замалчиваемой в отечественной истории), так и в начале войны с немецкими захватчиками.

Трагедия оставшихся на оккупированных территориях, в том числе Бабьего Яра, задолго до Е. Евтушенко воплощена в поэме О. Анстей «Кирилловские яры». Проблема соотношения войны и нравственности пронизывает рассказ С. Максимова «Темный лес», написанный задолго до первых повестей В. Быкова. Обострение на войне жестокого начала в человеке и тема ответственности за свои поступки составляет содержание рассказа Б. Филиппова «Духовая капелла Курта Перцеля» и других новелл этого писателя.

Анализ практически всех более или менее талантливых произведений литературы второй эмиграции позволяет сделать вывод, что никто из русских писателей, включая наиболее непримиримого к советской власти Б. Ширяева, не одобрял немецкой оккупации. Произведения поэтов и прозаиков военной эмиграции неизменно несут в себе идею русского национального патриотизма. Частным подтверждением тому служит такая мелкая, но характерная деталь: даже те персонажи военных произведений писателей-эмигрантов, которые служат у немцев или во власовской РОА, говорят о Красной Армии «наши».

Заслугой одного из лучших прозаиков послевоенной диаспоры Л. Ржевского стала предельная объективность изображения фашистских лагерей для военнопленных – той стороны войны, которая вошла в советскую литературу много позже рассказом М. Шолохова «Судьба человека», повестями К. Воробьёва («Это мы, Господи») и В. Сёмина («Нагрудный знак “Ост”»). Из главы в главу романа «Между двух звезд» переходят сообщения о голоде, холоде, эпидемиях тифа, о тысячах умерших, о бесчинствах и издевательствах эсэсовцев над советскими людьми. Вместе с тем писатель показывает и тех русских людей, которые по советским законам того времени считались бы коллаборационистами за сотрудничество с немецкими властями. Военнопленный Кожевников согласился стать русским комендантом лагеря, понимая, что иначе фашисты назначат на эту должность мерзавца-уголовника; доктора Камский и Моталин соглашаются пойти работать в немецкий госпиталь, благодаря чему им удается облегчить, а то и сохранить жизнь сотням пленных.

Столь же неоднозначно показаны в романе и немцы. «Немцы – они разные», – утверждает простая русская женщина Анна Ильинична. И автор с этим вполне согласен.

Заметим, кстати, что в 1966 году в повести В. Быкова «Мертвым не больно» появится подобное же утверждение центрального персонажа повести: «Мое представление о немцах поколеблено. Я уже склонен думать, что среди них бывают разные. И так себе. И ничего. Впрочем, как у нас. И, пожалуй, как всюду. Люди есть люди. И в общей своей массе – не плохие и не хорошие – разные». Характерно, что, как следует из публикации «Вопросов литературы» (2004, № 6), даже в 60-е годы это вызвало возмущение Отделов культуры и пропаганды ЦК КПСС.

Большинство прозаических произведений писателей послевоенной эмиграции пронизывает коллизия «между двух звезд». Герои многих книг ищут и – увы! – не находят выход из ситуации, когда служить оккупантам позорно, но и принять сталинскую действительность с ее лагерями, голодомором, унижением человека невозможно. Обозначив эту проблему, Л. Ржевский уводит своих персонажей от ее решения в личную жизнь. Подобно тому, как в «Сестрах» А. Толстого, Телегин говорит, что «все минет, а любовь останется», подобно тому, как герои Бунина на время, но все же преодолевают экзистенциальную трагедию смерти любовью, герои Л. Ржевского обретают высший смысл существования в любви. Оставляет в преддверии героической, но бессмысленной гибели своих героев, запутавшихся в неразрешимых поисках третьего пути, Б. Ширяев (цикл «Птань»).