Read the book: «Пасхальная книга стихов»

Collection

Font:

Допущено к распространению Издательским советом Русской Православной Церкви ИС Р18-719-0692

Страсти Христовы

Г.И. Анфилов
(1886–1938)

У Пилата

Близ ворот собирались законники
И решили, чтоб все без различья
Добивались прощенья разбойника,
Ибо это – в обычае.

<…>

В час полудня в садах безглагольных
Совершалось великое судьбище,
И Пилат был покорно безволен
Пред одетым в кровавое рубище.

Замечтался безбрежными мыслями
Прокуратор, ходивший в Британию,
В тишине под гранатными листьями
Завершались предания.

И.А. Бунин
(1870–1953)

Вход в Иерусалим

«Осанна! Осанна! Гряди
Во имя Господне!»
И с яростным хрипом в груди,
С огнем преисподней
В сверкающих гнойных глазах,
Вздувая все жилы на шее,
Вопя все грознее,
Калека кидается в прах
На колени,
Пробившись сквозь шумный народ,
Ощеривши рот,
Щербатый и в пене,
И руки раскинув с мольбой —
О мщеньи, о мщеньи,
О пире кровавом для всех обойденных
судьбой, —
И Ты, Всеблагой, Свете тихий вечерний,
Ты грядешь посреди обманувшейся черни,
Преклоняя свой горестный взор,
Ты вступаешь на кротком осляти
В роковые врата – на позор,
На пропятье!

Э.И. Губер
(1814–1847)

Предательство Иуды

Дремлют воды Иордана,
Спит развенчанный Сион,
В ризе влажного тумана
Исчезает Елеон.
Тихо воздух благовонный
Нежит знойный прах земли,
И шумит волною сонной
Море Мертвое вдали, —
Мнится, тайны величавой,
Средь томительного сна,
Или дум борьбы кровавой
Ночь тяжелая полна.
В небе дальнем месяц блещет,
Смотрит весел и игрив;
Бледный свет его трепещет
В темной зелени олив,
И, в лучах его блистая,
В сон глубокий погружен,
Листья длинные качая,
Озарился Елеон.
Полон муки беспредельной
И любви горячих слез,
Человек в тоске смертельной
Руки чистые вознес.
Ближе смерть! Страшнее битва!
Кровь с лица Его бежит;
Безответная молитва
На устах Его дрожит.
Он один, в часы ночные,
Полон страха и скорбей,
Где же спутники младые,
Где семья Его друзей?
Или, чуждые заботы,
Преклонясь на прах земли,
Одолеть ночной дремоты
В час тяжелый не могли?
Или спят? а Он с любовью
Тихо молится за них;
И скорбит, и плачет кровью
За Апостолов Своих.
Спите тихо до рассвета!
Ближе, ближе страшный час!
Ныне кровь Его завета
Проливается за вас.
Но вот, к пещере сокровенной,
Среди страстей неодолим,
Народ толпой ожесточенной
Идет, сомнением томим.
Во тьме ночной мечи сверкают,
При бледном свете фонаря,
И лица грозные мелькают,
Безумной злобою горя.
Народ! – Давно ли он одежды
К ногам Учителя бросал,
И очи, полные надежды,
К Нему, моляся, обращал?
А ныне, грозною толпою,
Как дикий зверь, освирепев,
Он поздней крадется тропою
В тени развесистых дерев.
Давно ли он водил с мольбою
К больным и немощным Врача?
А ныне злобно дышит кровью
И машет лезвием меча.
Сбылось. Народ остановился!
И вот, покорствуя судьбе,
Один, в неслыханной борьбе,
От них украдкой отделился;
Стоит в волнении страстей,
С преступной мыслию своей;
Дрожит и борется, и очи
Кружит в мучительной тоске —
В сей страшный час великой ночи
Судьба земли в его руке!
И тихо ждет его Спаситель;
Он медлит… страшно… он идет,
И, молвя: «Радуйся, Учитель!» —
Его лобзаньем предает…

Бичевание Христа

Зачем озлобленной толпой,
Беснуясь в ярости слепой,
Народ по улицам теснится?
Или во имя Бога сил
Среди поруганных могил
Проснулся бедный Израиль
И жаждой мщения томится?

Куда, волнуясь и шумя,
Идет, оружием гремя?
Не на молитву в дом Иеговы
В урочный час выходит он,
А в дом суда, где гегемон,
Казнить и миловать готовый,
Творит расправу и закон.

Сходя с высокого порога,
Невольным ужасом томим,
Пилат на страждущего Бога,
Смутясь, указывает им.

Но крики грозные несутся:
«Мы не хотим Его! Распни!»,
И вопли гнева раздаются,
И смерти требуют они.

Пилат смутился пред толпою —
И вот с высоких ступеней
К врагам страдальческой стопою
Идет великий Назорей.

Сошел, на миг остановился,
И, да исполнится судьба! —
С улыбкой кроткой преклонился
Он у позорного столба.

Они же злобно в багряницу
Его с насмешкой облекли,
Вложили трость Ему в десницу,
Венец из терния сплели.

С угрозой руки поднимали,
Потом, с насмешкой преклонясь,
Они в глаза Ему плевали,
Бездушной злобой веселясь.

Толпою шумной окружили,
С крыльца высокого свели,
И крест тяжелый возложили,
И к месту казни повели.

А.М. Жемчужников
(1821–1908)

Вынос плащаницы

Выносится в толпу Святая Плащаница.
Все расступаются, склоняясь перед ней.
Я слышу тихий плач. Заплаканные лица
Мне видны сквозь огонь бесчисленных свечей.
Свершилось! Кончены предсмертные
страданья.
Умерший на Кресте положен в гроб Христос.
И в пенье клироса мне слышится рыданье,
И я роняю сам скупые капли слез.

М.А. Кузмин
(1875–1936)

Страстной пяток

Плачует Дева, Распента зря…
Крвава заря
Чует:
Земнотряси гробы зияют зимны.
Лепечут лепетно гимны
В сияньи могильных лысин.
Возвысил
Глас, рая отвыкший, адов Адам:
– Адонаи! Адонаи! —
Гуляют,
Трясясь могильно, старцы,
Отцы и деды;
Вселяют
Ужас и радость ходильцы прохожим.
Зрите, пророки:
Оки
Девы без бури —
Синее кобольта и берлинской лазури!
Сине сползло на щеки,
Синеет пречистый рот!..
Народ
Любимый,
Разве в разбега зигзаг
Не чтется могиле могила?
Хлестко
Рванулась завесь святая…
Молила,
Распента зря, жестко
Жестоковыйных железных…
Адонаи!
В безднах
Остановился вир синий.
Павлиний
Луч рассекают кометы,
С петель сорвные!
Деве сердце вонзло пронзило
Копье, и меч, и трость.
Моли, да подаст Тебе силы
Тлени тенной Гость.
О, как бьется
Голубь сердный,
Страж усердный
Божьей Мати!
Вот склонилась,
Вот скорбнилась,
К бледну палу
Вот упала.
А над Девьей млстивной главой,
Как плаканный у мытаря золотой,
Звезда восстала!

В.К. Кюхельбекер
(1797–1846)

Вознесение

Божественный на Божием престоле;
Христос на небо, высше всех светил,
В Свое отечество, туда, отколе
Сошел на землю, в славе воспарил.

Своих же не покинул Он в неволе,
Их не оставил в узах темных сил;
Нет! слабых их и трепетных дотоле
Неколебимым сердцем одарил.

И всех стремящихся к Его святыне,
Горе на крыльях душ ему вослед,
Он свыше укрепляет и поныне:
Им песнь Эдема слышится средь бед,
Средь бурь, в юдоли слез, в людской пустыне,
И так вещает: «Близок день побед!»

С. Я. Надсон
(1862–1887)

Иуда

I

Христос молился… Пот кровавый
С чела поникшего бежал…
За род людской, за род лукавый
Христос моленья воссылал;
Огонь святого вдохновенья
Сверкал в чертах Его лица,
И Он с улыбкой сожаленья
Сносил последние мученья
И боль тернового венца.
Вокруг креста толпа стояла,
И грубый смех звучал порой…
Слепая чернь не понимала,
Кого насмешливо пятнала
Своей безсильною враждой.
Что сделал Он? За что на муку
Он осужден, как раб, как тать,
И кто дерзнул безумно руку
На Бога своего поднять?
Он в мир вошел с святой любовью,
Учил, молился и страдал —
И мир Его невинной кровью
Себя навеки запятнал!..
Свершилось!..

II

Полночь голубая
Горела кротко над землей;
В лазури ласково сияя,
Поднялся месяц золотой.
Он то задумчивым мерцаньем
За дымкой облака сверкал,
То снова трепетным сияньем
Голгофу ярко озарял.
Внизу, окутанный туманом,
Виднелся город с высоты.
Над ним, подобно великанам,
Чернели грозные кресты.
На двух из них еще висели
Казненные; лучи луны
В их лица бледные глядели
С своей безбрежной вышины.
Но третий крест был пуст. Друзьями
Христос был снят и погребен,
И их прощальными слезами
Гранит надгробный орошен.

III

Чье затаенное рыданье
Звучит у среднего креста?
Кто этот человек? Страданье
Горит в чертах его лица.
Быть может, с жаждой исцеленья
Он из далеких стран спешил,
Чтоб Иисус его мученья
Всесильным словом облегчил?
Уж он готовился с мольбою
Упасть к ногам Христа – и вот
Вдруг отовсюду узнает,
Что Тот, кого народ толпою
Недавно как царя встречал,
Что Тот, кто свет зажег над миром,
Кто не кадил земным кумирам
И зло открыто обличал, —
Погиб, забросанный презреньем,
Измятый пыткой и мученьем!..
Быть может, тайный ученик,
Склонясь усталой головою,
К кресту Учителя приник
С тоской и страстною мольбою?
Быть может, грешник непрощенный
Сюда, измученный, спешил,
И здесь, коленопреклоненный,
Свое раскаянье излил? —
Нет, то Иуда!.. Не с мольбой
Пришел он – он не смел молиться
Своей порочною душой;
Не с телом Господа проститься
Хотел он – он и сам не знал,
Зачем и как сюда попал.

IV

Когда на муку обреченный,
Толпой народа окруженный
На место казни шел Христос
И крест, изнемогая, нес,
Иуда, притаившись, видел
Его страданья и сознал,
Кого безумно ненавидел,
Чью жизнь на деньги променял.
Он понял, что ему прощенья
Нет в безпристрастных небесах, —
И страх, безсильный рабский страх,
Угрюмый спутник преступленья,
Вселился в грудь его. Всю ночь
В его больном воображеньи
Вставал Христос. Напрасно прочь
Он гнал докучное виденье;
Напрасно думал он уснуть,
Чтоб все забыть и отдохнуть
Под кровом молчаливой ночи:
Пред ним, едва сомкнет он очи,
Все тот же призрак роковой
Встает во мраке, как живой! —

V

Вот Он, истерзанный мученьем,
Апостол истины святой,
Измятый пыткой и презреньем,
Распятый буйною толпой;
Бог, осужденный приговором
Слепых, подкупленных суде й!
Вот он!.. Горит немым укором
Небесный взор его очей.
Венец любви, венец терновый
Чело Спасителя язвит,
И, мнится, приговор суровый
В устах разгневанных звучит…
«Прочь, непорочное виденье,
Уйди, не мучь больную грудь!..
Дай хоть на час, хоть на мгновенье
Не жить… не помнить… отдохнуть…
Смотри: предатель Твой рыдает
У ног Твоих… О, пощади!
Твой взор мне душу разрывает…
Уйди… исчезни… не гляди!..
Ты видишь: я готов слезами
Мой поцелуй коварный смыть…
О, дай минувшее забыть,
Дай душу облегчить мольбами…
Ты Бог… Ты можешь все простить!
. . . . . . . . .
А я? я знал ли сожаленье?
Мне нет пощады, нет прощенья!»

VI

Куда уйти от черных дум?
Куда бежать от наказанья?
Устала грудь, истерзан ум,
В душе – мятежные страданья.
Безмолвно в тишине ночной,
Как изваянье, без движенья,
Все тот же призрак роковой
Стоит залогом осужденья…
И здесь, вокруг, горя луной,
Дыша весенним обаяньем,
Ночь разметалась над землей
Своим задумчивым сияньем.
И спит серебряный Кедрон,
В туман прозрачный погружен…

VII

Беги, предатель, от людей
И знай: нигде душе твоей
Ты не найдешь успокоенья:
Где б ни был ты, везде с тобой
Пойдет твой призрак роковой
Залогом мук и осужденья.
Беги от этого креста,
Не оскверняй его лобзаньем:
Он свят, он освящен страданьем
На нем распятого Христа!
. . . . . . . .
И он бежал!..
. . . . . . . .

VIII

Полнебосклона
Заря пожаром обняла
И горы дальнего Кедрона
Волнами блеска залила.
Проснулось солнце за холмами
В венце сверкающих лучей.
Все ожило… шумит ветвями
Лес, гордый великан полей,
И в глубине его струями
Гремит серебряный ручей…
В лесу, где вечно мгла царит,
Куда заря не проникает,
Качаясь, мрачный труп висит;
Над ним безмолвно расстилает
Осина свой покров живой
И изумрудною листвой
Его, как друга, обнимает.
Погиб Иуда… Он не снес
Огня глухих своих страданий,
Погиб без примиренных слез,
Без сожалений и желаний.
Но до последнего мгновенья
Все тот же призрак роковой
Живым упреком преступленья
Пред ним вставал во тьме ночной.
Все тот же приговор суровый,
Казалось, с уст Его звучал,
И на челе венец терновый,
Венец страдания лежал!

Н.П. Николаев
(1758–1815)

Возглашение Иисуса Христа на кресте

Приближьтесь грешники, нежнее воздохните.
Но что! и взора вы не мните вознести —
Неблагодарные! коль от креста бежите,
Коль Мной ругаетесь, кто ж может вас спасти?

Живаго Бога грудь, где восприял рожденье,
Я променил в сей день на грудь креста – в крови!
Вся потряслась земля, все небо в огорченье;
Единой человек упорен, без любви!

Я лик ношу греха, страдание явленно:
Не узнаю Себя; в Отце лишен утех.
Душа без помощи, а тело изъязвленно;
Но лишь скорблю о том, что существует грех.

О милы грешники! убежищем Мне будьте:
Откройте Мне сердца, когда с креста сойду;
Я предаюся вам, хотя стократ забудьте,
Но днесь любовию да в вас любовь найду.

Любовь сильней гвоздей к кресту Меня прижала;
Любовь, не злоба Мне судила быть на нем;
Она к страданию терпенье Мне стяжала,
Она могущество во телеси Моем.

И та любовь есть к вам, хоть вы от ней бежите;
Крест тело взял Мое, а сердце взяли вы:
Но Я дарю его, а вы исторгнуть мните,
А вы на агнеца, как раздраженны львы.

Прости, о Отче! им; кровь, кровь Моя взывает:
Я так же Бог, как Ты, но унижаюсь Я;
Я так же человек, и Он о них вздыхает:
Соедини Ты нас, и в жизнь им смерть Моя!

С.И. Пономарев
(1828–1913)
(Из «Палестинских впечатлений»)

Вифания

Иду той самою дорогой,
По коей Он ходить любил,
И этот путь в душе убогой
Благоговенье возбудил.
И как идти по ней беспечно:
Вот Елеон, любимый Им;
Тут где-то плакал Он сердечно,
Смотря на свой Ерусалим;
Тут Он к друзьям, многоскорбящий,
Ходил вечернею порой,
Чтоб там, пред смертью предстоящей,
Вкусить желаемый покой…

Места не тронуты от века,
Долины, горы теж видать:
И я путь Бога-человека
Дерзаю сердцем угадать.
Что ж, шел ли здесь Он одинокий?
Где след Его пречистых ног?
На чем покоил взор глубокий?
Чем утешать себя Он мог?…
И жаль мне глубоко и больно
Его, скорбящего в пути;
И пал бы я пред Ним невольно,
Чтоб в Нем же мир себе найти….

Или он был с учениками,
Пред ними шествуя всегда,
И кротким взором и речами
К ним обращался иногда?..
Иду я мысленно за ними,
В душе моей любовь и страх;
И всеми чувствами своими
Слежу их лица, взоры, шаг.
Восходят горы, сходят долы,
Но не влекут глаза мои:
Я сердцем слушаю глаголы
О Боге, милости, любви…

О, всесвятейшия явленья,
Неуловимыя вполне!
Как редко вы и в помышленья
Теперь слетаете ко мне!
Душа давно уж опустела,
Как эти горы и холмы;
Ни чувств, ни помыслов, ни дела,
Лишь пропасть непроглядной тьмы.
И совесть тяжкой возмутилась;
И страх, и трепет на меня;
И голос смерти слышу я…
Но вот Вифания открылась!

Вифания! приют Того,
Кто был гоним всегда мятежно!
Как ты покоила Его
И как тебя любил Он нежно!
Что Он любил, того уж нет, —
Ты сирота теперь прямая;
Но все ж в тебе, как тайный свет,
Сияет нам любовь святая.

Вифания! где с каждым днем
Росли и вера и смиренье,
Где светлой памятью о Нем
Дышало каждое мгновенье.
Едва взойдет Он в твой покой —
Уже у ног сидит Мария
И речи кроткия, благия
Внимает сердцем и душой;
И, не сводя молящих взоров,
Сидит, не ведая поры;
Что ей до пищи, до укоров
Многозаботливой сестры!

Для ней – едино на потребу:
Не проронив бы ничего,
За Ним лететь душою к небу,
В святую родину Его,
Или, порою, за речами,
Заплакав сладко перед Ним,
Упасть к ногам Его самим,
Омыть их чистыми слезами…

Вифания! приют Того,
Кто на земле не знал приюта,
Но где божественность Его
Явила всем одна минута.

Вот Он стоит там, за селом;
Ученики, толпа народа;
Пред ними гроб в скале, на нем
Великий камень; плач у входа —
Рыдают сестры: в той скале
Их Лазарь, брат их, друг душевный!
Один он там, в глубокой мгле;
Уже смердит – четверодневный!

И все почившаго друзья
Поникли в горести жестокой;
И Он – Источник бытия —
С слезой в очах неодинокой…
В молчаньи ждут все одного —
Что скажет Он! какия меры!
И вот, велением Его,
Снимают камень у пещеры;
Вот очи к небу Он поднял,
Благодарить Отца святога,
Что Он Его услышал снова;
Отцом Он Бога называл,
Да верят все, да видит злоба,
Что Богом в мир ниспослан Он;
Вот громким голосом у гроба
Зовет Он: «Лазарь! выйди вон!»

И встал мертвец! из недр пещеры
Услышал Бога своего!..
Идет… идет!.. и вот у двери, —
Все ошатнулись от него:
Вот он, обвитый пеленами
И по рукам и по ногам,
Идет, колеблясь меж стенами,
И ясно видят все: он сам!
Безмолвен он; из-под убруса
Блестят ожившие глаза,
Они глядят на Иисуса,
И в них – молитва и слеза!

Вифания! приют заветный!
Вот пред тобой душа моя,
Мертвец давнишний, безответный:
Когда-ж, когда воскресну я?!.
Ах, и в тебе обломки,
Чуть виден след великих дней,
И к нам не той семьи потомки —
Бегут, жужжат ряды детей!..

О тени Лазаря, Марии!
Явитесь вновь в сии места,
Внушите страннику России
Любить по-вашему Христа,
Любить Незримого в доступных,
Не разбирая никого,
Любить в друзьях, врагах, преступных,
И в меньшей братии Его —
В голодных, жаждущих, усталых
В борьбе с жестокостью людей,
Любить и в этих детях малых,
Просящих помощи моей!..

К.К. Роше
(1849–1933)

У плащаницы

Прияста же тело Иисусово,
и обвиста е ризами со ароматы, якоже
обычай есть Иудеом погребати.
(Ин. 20, 40)

Безбожный суд свершен… безжизненное тело
Страдальца, с мертвенно склоненной головой,
Зияет ранами под белой пеленой…
Чело в крови; на нем оледенела
Смертельных мук ужасная печать!
Душа потрясена… и хочется молиться,
И силы нет… не знаешь, что сказать!..
И, на колени пав, здесь можно лишь рыдать
И до земли Его страданью поклониться!

С.Ф. Рыскин
(1859–1895)

Христос перед судом Пилата

И вот в кругу синедриона,
Как агнец, жертва злых зверей,
Стоит у плит лифостротона
Безмолвный, кроткий Назорей;
От Каиафы послан вестник
В чертоги преторских палат, —
И Рима гордого наместник,
В толпе является Пилат;
И перед строгим властелином
Свидетель ложный говорит, —
И суд земной над Божьим Сыном
Наместник Кесаря творит;
Он пред бушующим народом
Его, Вселенной Судию,
Высоким, пышным переходом
Ведет в Преторию свою;
Трикраты к шумному народу
Христа в страдальческом венце
Выводит ярости в угоду
Он на возвышенном крыльце;
Трикраты гордым фарисеям,
Среди зловещей тишины,
Он говорит: «За Назореем
Я не могу найти вины!»
И, страшной яростью объяты,
В ответ на те слова они
Кричат озлобленно трикраты:
«Распни, распни Его!.. Распни!..»
И вот Пилат, омывши руки,
Предать решается Христа
Народу злобному на муки
И поруганий, и креста.

«И день прошел… В чертог Пилата…»

И день прошел… В чертог Пилата
Мужей является чета, —
И просит, скорбию объята,
Снять Назорея со креста;
И, гордость гневную отбросив,
Им не противился Пилат, —
И Никодим, и с ним Иосиф,
На место Лобное спешат;
И на Голгофу, вслед за ними,
Немою горестью полны,
Идут вратами городскими
Две галилейские жены…
И вот, когда уже стемнела
Окрестность этих страшных мест,
Там от Божественного тела
Освобожден был тихо крест;
И в час, когда ночей прохлада
С росой ложилась по земле,
Христос возлег средь кущей сада
Во гроб, иссеченный в скале,
Возлег, повитый в плащаницу
Он в сени смерти, – и над Ним
Закрыл с рыданием гробницу
Тяжелым камнем Никодим.