Read the book: «Антикровное»

Есть у меня воспоминания, о которых стыдно рассказывать. Но проработать их надо. Чтобы освободить душу от негативных переживаний. И эти воспоминания об отношениях с самыми близкими, единокровными родственниками – родителями и сестрами. Очень страшно, что у меня есть такая боль – плохие отношения с родными людьми. Изменить ничего нельзя. Но хотя бы облегчить душу можно и нужно.

Предмет моей неиссякаемой зависти – когда у людей есть род, клан, семья. Это – родители, братья, сестры, дяди, тети и т.п. И у всех нормальные отношения. Все друг друга любят и уважают. Вместе собираются на праздники, помогают друг другу в случае необходимости. Не подают друг на друга в суд, не проклинают друг друга, и не говорят про своих родных гадости. Завидую – мне это не суждено.

Шахло

«Шахло» – это узбекское имя. Оно означает «красивые глаза». Так звали мою младшую сестру. Она моложе меня на 4 года.

У меня есть очень ранние воспоминания о своей сестре Шахло.

Еще до ее рождения, я помню одну картинку. Главный корпус университета в Душанбе, левые ворота. Это потом, в поздние времена там располагались книжные киоски, зеленые насаждения. А я помню время, когда там располагались бараки. В которых квартировали преподаватели университета, в том числе и мой папа с семьей – женой и мной, его первенцем.

Бараки в моем родном городе – это небольшие одноэтажные домики, которые боковыми стенами прикреплялись к таким же домикам соседей справа и слева. Такие домики лепились по нескольку штук – по 10, не меньше. Такими постройками 50-х годов был заполнен весь город, даже центр. Некоторые такие домики-бараки сохранялись, даже когда я была уже взрослая, рядом с телеграфом, главпочтамтом, 1-й поликлиникой и напротив магазина «Фототовары».

Так вот, во дворе главного корпуса университета, мы жили в таком бараке, в третьем или четвертом по счету от ворот.

У каждого домика был маленький дворик – примерно 3 на 3 метра. Выглядел он как палисадник, но он не был засажен растениями. Там обычно развешивали постиранное белье.

Вот так выглядит моя первая картинка в памяти – этот крошечный дворик-палисадник, дверь в комнату-квартирку открыта, а посереди дворика стоит табурет, на нем огромный таз, и в нем стирает белье молодая женщина. Я предполагаю, что это моя мама. По всей видимости, на дворе весна. Светит яркое солнце, но не жарко. Значит – не лето. Рядом с женщиной, вдоль заборчиков бродит малышка. Кажется, у нее в руках яблоко. Малышка очень мала – года два, не больше. Я предполагаю, что это я. Ребенок одет в теплое платье, кажется фланелевое. Но нет на ребенке ни кофточки, ни курточки. Значит, точно не зима.

Вторым моим воспоминанием является такое. Картинка: пустая квартира, в которой пахнет краской, а на полу везде древесная стружка. Уже позднее я поняла, что это была та квартира, которую родители получили от университета, когда у них родился второй ребенок, сбоку здания межфака, по улице Островского.Напротив правых ворот Зеленого базара.

Так вот, в этой пустой квартире, в первой комнате (там было две большие смежные комнаты), посередине стоит стул – тип венский, коричневый – то есть перекрашенный. На стуле сидит та же женщина, что и стирала во дворике барака. То есть моя мама. На руках у женщины младенец, и женщина кормит ребенка грудью. Если этот ребенок родителей только родился, значит мне примерно 4–4,5 года. Рядом с мамой стоит табурет, а на нем стоит жестяной поднос. Этот поднос потом долго еще проживал на нашей кухне, хотя весьма облупился. В момент кормления младенца поднос был еще новехонький. Он был покрашен черной краской, а посередине был нарисован огромный красочный цветок. По типу Жостово. На этом подносе стояла рюмка. А в рюмке было молоко. Потом я поняла, что это было сцеженное молоко, грудное. Мама всегда перед кормлением ребенка первую порцию молока сцеживала в рюмочку. Это я наблюдала и когда родилась моя самая младшая сестра, которая моложе меня на 15 лет.

Второе мое воспоминание в жизни, таким образом, это воспоминание о моей сестре Шахло.

Следующим воспоминанием о моей сестре Шахло является движущаяся картинка необычного содержания. Комната в нашей квартире. Огромный круглый стол, покрытый белой скатертью. Эта скатерть была в комплекте с занавесками в этой же комнате, и они представляли собой произведение искусства – так осталось в моей памяти. Это было сукно отбеленное, а по краям была вышивка – сложная и многовариантная. Тут была и цветная гладь – диковинные райские цветы, ажурные обрамления, вывязанные тончайшим крючком, ришелье, мережка и прочие виды вышивки. Это была настолько искусно выполненная работа, что она осталась в моей памяти, как образец рукоделия.

В детстве я была уверена, что это все это роскошество сотворила моя мама в молодости, в качестве собственного приданого. Потому что было видно, что вышивка именно ручная, а не машинная. Это я поняла, даже несмотря на юный возраст. Однако, в более позднее время, будучи взрослой, я узнала, что это была не мамина работа. Выяснила я это так. Мама отдала мне платье своей самой младшей дочери, чтобы я надевала его на свою дочь. Платье было добротным, немецким. Однако я обратила внимание, что снизу, в области подола, находился какой-то колтун из ткани и ниток. Будто бы что-то специально напутали. Я спросила у мамы, что это за колтун, или нагромождение ткани и ниток на хорошем платье. Мама ответила, что это она когда-то пыталась своей дочери пришить оторвавший подол платьица. Это – ее швейное творчество. Я была потрясена. Мама объяснила «качество» своей швейной работы так: «я не умею даже нитку в иголку вдеть, не то, что подол платья подшить».

Я была в шоке. Во-первых, от того, что женщина не умеет обращаться с ниткой и иголкой, во-вторых, что мама – а это было единственный раз в жизни – призналась, что она чего-то не умеет, во всем остальном, везде и всегда, «она была стопроцентно права, и вообще, была истиной в последней инстанции». И в-третьих – моим удивлением было то, что человек не умеет даже подшить подол, хотя ее мать, то есть моя бабушка, была первоклассной портнихой, а все три дочери моей мамы – были нормальными, почти искусными портнихами, и каждой из дочерей мама подарила в приданое по роскошной швейной машине.

Мама погасила мое удивление так – бабушка не хотела обучать дочь швейному мастерству, говорила: иди, стирай и дои корову. И потому мама поставила себе важнейшей жизненной задачей – своих дочерей обязательно научить шить. И она эту задачу выполнила.

После диалога насчет шитья я поняла, что ту скатерть и занавески из моего детства вышивала точно не мама. А с чего же я взяла, что мама? Может, бабушка? В те времена купить такие вещи было невозможно!

Однако, вернемся к воспоминаниям о Шахло. Мама стояла у стола, покрытом той знаменитой вышитой скатертью. Она держала ребенка. Я думаю, что это была моя сестра.

Ножками ребенок упирался в стол. Потом мама поставила ребенка на стол. И ребенок сделал некоторые еще неуверенные шаги. Примерно, судя по походке ребенка, ему было 9–11 месяцев. На ребенке была распашонка, а трусиков не было. Мама поддерживала ребенка и водила его по столу. Я наблюдала на уровне своего роста, как скатерть сминалась под голыми ступнями ребенка, когда он делал неуверенные шаги. Вдруг ребенок присел на корточки и внезапно накакал.

По своему росту, процесс накакивания на белую роскошную скатерть, я наблюдала напрямую, в соответствии с уровнем глаз, по росту своему – в пятилетнем-то возрасте. Я была шокирована и возмущена. И запомнила этот вопиющий факт на всю жизнь. Такая роскошная скатерть на столе – и вдруг огромная коричневая кака!

В последующие времена воспоминания о сестре всегда у меня ассоциируются с родительским гневом. Я была ребенком неуклюжим и непоседливым. И всегда будила младенца. Его только уложат спать, а я обязательно что-то уроню, или сама упаду, или еще какие-то шумы сотворю. И меня всегда ругали. От холеричного по темпераменту ребенка, то есть меня, требовали соблюдения тишины и неподвижности – это было абсолютно невозможно!

Но я не помню, что факт перманентного родительского раздражения я как-то проецировала на сестру. Однако позднее, в пионерском детстве, я злилась на факт существования своей сестры, потому что она ограничивала мои возможности, например, в пионерском лагере. Меня ставили куда-то дежурить вместе с ней, а она была помощницей никудышной. Так, мы с ней в пионерском лагере Алмасы, во время игры в «Красное знамя», охраняли знамя отряда. Но на нас с тыла напали неприятели – несколько мальчишек из другого отряда. И я одна не смогла знамя защитить. Сестра моя была по складу характера абсолютным меланхоликом, очень вялой и малоподвижной. Я отчаянно сопротивлялась, но силы были не равны, и знамя наше неприятель похитил. Потом весь наш отряд объявил мне бойкот. От расстройства я заболела, попала в изолятор. Были вызваны родители, они меня забрали из лагеря и положили в больницу.

Конечно, я злилась на младшую сестру за то, что она не была бойцом, и не могла мне помогать в моих делах. И вместо победы в пионерской игре, я попала в больницу.

Далее, в течение жизни, я краем души понимала, что мы с сестрой абсолютно разные люди, почти как жители разных планет. Однако я не осознавала, что это – повод к неистовой ненависти. А как выяснилось позднее, сестра меня всю жизнь люто ненавидела.

Не сказать, что так же люто ее ненавидела я. Таких ярких чувств я не испытывала – ненависть, тем более лютая – не было такого никогда. Сегодня я могу утверждать, что я испытываю к ней жалость. Но жалость эта не сопровождается порывами помогать, понимать, общаться и так далее. Наоборот, лейтмотив моих остатков чувств к сестре – вычеркнуть ее из своей жизни.

Впервые, похожее на полный разрыв отношений решение я приняла 24 года назад – ну, что не хочу вообще общаться со своей сестрой Шахло. Еще через 15 лет после этого, я укрепилась в этом своем убеждении. А пять лет назад я сделала окончательный печальный вывод – сестринской дружбы и любви не существует в принципе. Сестры – это не родня. Сестры – это всего лишь дополнительные яйцеклетки матери. Так как у нас общие родители, то какие-то клетки, биология и анатомия у нас схожи. Но это – все. В остальном и самом главном – мы совершенно чужие, инородные существа.

Эти страшные выводы я сделала пять лет назад. Но пришла к ним нелегко. Шла – долго. Как – читайте далее.