Read the book: «Оружейник из Милана»

© Липка В.М., перевод на русский язык, 2024

© Оформление. ООО «Издательство „Вече“», 2024

Иллюстраторы и гравёры: Ж.-А. Босе, Эд. Коппен, Ф. Филиппото, А. Делавиль и др.

Оружейник из Милана
(Плащ и шпага)

Пролог
Оружейный зал

I. Об одном мастере-оружейнике XVI века

Году этак в тысяча пятьсот сорок четвертом в славном городе Милане жил один довольно известный оружейник по прозвищу Гуаста-Карне, что означает «Разящий плоть».

Мэтр Гуаста-Карне выковал самые благородные шпаги из тех, что в последние полвека сверкали под пыльным солнцем полей сражений, он отчеканил самые изящные доспехи и закалил самые лучшие кинжалы из тех, что отскакивали не ломаясь от кольчуг знатных синьоров и монсеньоров.

Он изготовил кирасу, в которую облачился Франциск I во время битвы при Мариньяно¹, и шлем, красовавшийся на голове императора Карла V Габсбурга² в бесконечные дни его сражений.

Когда двое дворян в вопросах любви или чести считали уместным обратиться к правосудию Божьему, то за рапирами по такому случаю они обращались именно к оружейнику Гуаста-Карне. Мэтр был не только искусным кузнецом, владыкой молота и наковальни, еще он слыл мудрым наставником и не знал себе равных в галантной науке владения шпагой. Он был учителем фехтования, чья блестящая репутация затмевала собой славу самых знаменитых фехтмейстеров Италии.

Возможно, Гуаста-Карне был единственным, кто в совершенстве владел секретными приемами, неподражаемыми ударами из кварты и точным искусством исполнения глиссады, этой коварной ловушки мастеров, живущих по ту сторону гор.

В оружейном зале мэтра Гуаста-Карне бывали многие храбрейшие и благороднейшие фехтовальщики из Неаполя и Палермо, Франции и Германии, Испании и Фландрии. По вечерам, закрыв мастерскую и кузницу, мэтр давал уроки, и тогда подмастерья становились его учениками. И каждый из них вздыхал втихомолку:

– Ах! Если бы я был столь же умелым как учитель! Может тогда в один прекрасный день он позволил бы мне поднять глаза на Марианну!..

Марианна была дочерью оружейника.

Девушке было восемнадцать, и была она красива, как Мадонны на полотнах урбинца Рафаэля; как и прекрасная Форнарина, великая модель великого живописца³, была Марианна и белолика, и белокура, вопреки знойному солнцу Италии, что наделяет своих женщин чуть смуглой кожей и столь темными волосами.

Среди всех этих грубых, воинственных людей, в доме, где удары молота по металлу стихали лишь для того, чтобы уступить место звону клинков, Марианна была ангелом мира – она несла возложенную на нее Господом священную миссию в обществе мужчин, которые только тем и занимались, что доводили смерть до совершенства. Перед ее улыбкой и чернобородые молодцы, и сам седоусый мэтр становились покорными и смиренными: они забывали о мастере-кузнице, а он – о необходимости наносить удары в нагрудник ученика пуговкой рапиры.

Марианна была жемчужиной Милана. Военные и служители Фемиды, дворяне и кузнецы, которых в этом городе оружейников было немало, завидев ее на улице, отвешивали поклоны, восхищались ее красотой, с завистью и сожалением вздыхали, говоря про себя, что счастлив будет тот, кого мэтр Гуаста-Карне назовет своим сыном.

Не один галантный синьор, которого недавний пример испанца дон Жуана де Марана⁴ в других обстоятельствах вдохновил бы на подвиги, отправлялся либо в церковь, либо в сумерках прогуливался близ мастерской в надежде увидеть белокурую дочь оружейника…

В то же время каждый прекрасно понимал, что если с уст его слетит хоть одно неосторожное слово любви, если он осмелится проявить по отношению к Марианне хоть малейшее неуважение, из ножен выскочат два десятка кинжалов, а к груди его будут приставлены два десятка грозных рапир.

По правде говоря, если бы кто-нибудь замыслил соблазнить дочь старого Гуаста-Карне, будь он племянником Папы Римского или самим императором Карлом V, это было бы чистейшим безумием.

Мэтр принадлежал к благородному сословию, звание дворянина ему пожаловал король Генрих VIII Английский, и слава его, несомненно, была достаточно громкой для того, чтобы даже самые знатные синьоры, не попирая собственного достоинства, не стремились породниться с ним. Но об этом никто даже не помышлял, ведь Марианна во всеуслышание заявила, что выйдет замуж лишь за оружейника и фехтмейстера, в храбрости и мастерстве не уступающего ее отцу.

Поэтому два десятка бравых молодцев, работавших под началом мэтра, были поголовно влюблены в Марианну и соревновались в рвении, терпении и талантах, чтобы заслужить подобную честь.

Но бедные кузнецы лишь попусту теряли время. Лишь один из них – как раз тот, кого все это заботило меньше других – мог заставить сердце Марианны учащенно биться. Звали его Рафаэль.

Что еще за Рафаэль? Кто он? Юноша лет двадцати трех – двадцати четырех. Был он смел и умел подобно Микеланджело, да еще и красив, словно одна из скульптур его работы.

Рафаэль был приемным сыном мэтра Гуаста-Карне.

Как-то вечером, когда уже стали сгущаться сумерки, Гуаста-Карне, тогда еще молодой и совсем недавно женившийся, шел мимо церкви по безлюдной улочке. Он возвращался домой после урока фехтования от одного знатного вельможи, жившего неподалеку.

Но тут слух его поразили детские крики, доносившиеся, казалось, от церкви. Он подошел и увидел на ступеньках лестницы пятилетнего мальчика, который дрожал от холода и плакал горькими слезами.

На ласковые расспросы оружейника ребенок ответил, что не далее как час назад его бросила мать. Все, чего от него смог добиться Гуаста-Карне, – это то, что звали его Рафаэль.

Малютка был довольно мил, и наш учитель фехтования взял его на руки, отнес домой и показал своей молодой жене.

– Держи! – сказал он ей. – В ожидании плодов нашей любви Господь послал нам вот это дитя…

Мальчик плакал горькими слезами

С тех пор Рафаэль стал для них сыном. В следующем году Лоренцина, жена оружейника, произвела на свет белокурую Марианну, и двоих детей стали воспитывать вместе. Они росли в любви, как брат и сестра. Потом несчастная мать умерла, не успев растерять ни молодости, ни красоты, а еще некоторое время спустя Марианна превратилась в прекрасную шестнадцатилетнюю девушку и перестала играть с Рафаэлем. Она как-то вдруг ощутила, что глядя на него, заливается краской… А Гуаста-Карне, который старел и питал к двум детям такую же любовь, как и к своей бедной Лоренцине, видя растерянность белокурой Марианны, in petto⁵ улыбался.

Рафаэль тем временем стал мужчиной, характер его с возрастом становился все сложнее. В пятнадцать лет он был лучшим учеником мэтра в фехтовании, в двадцать почти так же искусно как он ковал и закалял железо, гравировал узоры на шпагах, чеканил и украшал рельефным орнаментом кирасы.

В Милане он обладал репутацией столь же безупречной, как и сам мэтр. И в мастерских, и в оружейном зале все его уважали. Несмотря на то что он проник в тайные помыслы старого оружейника и несмотря на то что большинство воздыхателей Марианны уже видели в нем ее будущего супруга, ненависти к Рафаэлю не испытывал никто, все чувствовали к нему какую-то неодолимую симпатию.

В то же время Рафаэля никоим образом нельзя было отнести к категории тех, кого на языке ремесленников называют «душой компании». Он наоборот всегда был печален, задумчив, стремился к одиночеству, а в выходные и праздники избегал общества товарищей. Казалось бы, его грустная улыбка и благородные манеры могли оттолкнуть от себя наивных и простодушных кузнецов, которые его окружали. Но ничуть не бывало – в доме и в кузнице мэтра Гуаста-Карне все любили Рафаэля.

К тому же этот молодой человек был вежлив, никогда не искал ссор, был хорошим товарищем, всегда готов был помочь или оказать услугу и никогда не злоупотреблял своим мастерством фехтовальщика. В Милане его ставили в пример как образец сдержанности и скромности.

Как-то вечером, когда он как обычно возвращался домой, к нему привязался какой-то заезжий капитан ландскнехтов, искавший повод для драки. Он оскорбил молодого человека, под тем банальным предлогом, что тот насвистывал мотив, будивший в его памяти мрачные воспоминания.

Дуэль состоялась на следующий день, Рафаэль довольствовался тем, что уже после третьего выпада разоружил противника. Ландскнехт, которому этого было мало, хотел продолжить и вновь взял шпагу в руки.

– Вы опять за свое! – сказал ему Рафаэль. – Давайте на этом остановимся, поверьте мне на слово, так будет лучше. Если мы вновь скрестим шпаги, то я нанесу вам три раны – одну в руку, другую в плечо, третью в грудь.

Ландскнехт не желал ничего слышать и ученику Гуаста-Карне, чтобы выполнить свое обещание, понадобилось всего лишь три секунды. Он проткнул ему руку, затем плечо…

– На этот раз вы должны быть удовлетворены, – сказал он, – ведь убивать я вас не стану.

Он отбросил шпагу и ушел, таким образом немного охладив пыл капитана.

Рафаэль провел множество дуэлей. Заканчивались они всегда тем, что он никого не убивал, но при этом демонстрировал противнику, что мог бы сделать это без особого труда.

Так что в Милане этого молодого человека уважали не меньше, чем старого мэтра Гуаста-Карне, а его миролюбивая натура была столь широко известна, что его обычно выбирали в качестве секунданта.

Юные синьоры, бывавшие в оружейном зале, очень хотели стать его друзьями, но он держал их на расстоянии, как и сотоварищей, трудившихся бок о бок с ним в мастерских. Что руководило его поступками – презрение, гордыня, нелюдимость? Этого не смог бы сказать никто.

Кроме Гуаста-Карне, доверием Рафаэля пользовался всего лишь один человек, который по праву мог похвастаться дружбой с ним. Это был неаполитанец по имени Джузеппе – такой же кузнец и помощник учителя фехтования.

Джузеппе не был ни молод, ни красив, ни влюблен. Он никогда не заглядывался на Марианну с завистью или вожделением, а в зеркало на себя смотрел с отвращением и совершенно не скрывал, что ему уже перевалило за сорок.

В жизни Джузеппе были два увлечения: страсть к французским винам и крепкая дружба с Рафаэлем. Вся продукция итальянских виноделов – от белых игристых вин со склонов Везувия, до мускатов с юга Италии – в его глазах стоили меньше чем бутылочка настоящего бургундского.

Красотки Венеции и Милана не могли так же сильно развеять праздность и скуку бездельника Джузеппе, как приятель его Рафаэль, в часы, когда по вечерам они просто бродили вместе.

Рафаэль тоже был рад дружбе с Джузеппе; когда они оставались одни, он, обычно молчаливый и задумчивый, много говорил. Вероятно, помощник учителя фехтования проникся тайной той возвышенной меланхолии, что была в основе характера его приятеля. С ним Рафаэль позволял себе улыбаться, а искренняя веселость неаполитанца, веселость, к которой примешивалась капелька эпикурейского скептицизма, настолько ему нравилась, что он нередко забывался, переходил на «ты» и по-дружески хлопал его по плечу, чего никогда не допускал в общении с другими учениками Гуаста-Карне.

Итак, как-то вечером, в воскресенье, около четырех часов пополудни оружейный зал и мастерские Гуаста-Карне были совершенно безлюдными. Все отмечали какой-то религиозный праздник; благочестивая Италия весьма ревностно следовала наставлениям церкви, чтобы работать в такой день. К тому же благородный Милан пребывал в состоянии чрезвычайного возбуждения и волнения, ведь приехали знатные гости. Этих двух причин было вполне достаточно, чтобы в доме мэтра Гуаста-Карне, обычно таком шумном, царили тишина, покой и запустение. Дома был один лишь Рафаэль.

Устроившись в углу оружейного зала и держа в руках рапиру, кончик которой упирался ему в колено, он был мрачен и задумчив, не обращая даже внимания на белокурую красавицу Марианну. Тогда девушка подошла к нему и с милой улыбкой на лице сказала:

– Мой маленький дорогой Рафаэль. Как ты знаешь, нашего отца пригласили на праздник, устроенный миланскими магистратами в честь его высочества герцога Лоренцо де Медичи и его дочери Екатерины, которая недавно стала невестой наследника французского престола. Сегодня в Милане никто не работает. Веселая толпа высыпала на улицы, чтобы увидеть благородных флорентийцев и поприветствовать их.

– И что из этого следует? – резко спросил Рафаэль у юной кокетки, специально замолчавшей, чтобы он сам смог догадаться обо всем и предупредить ее желание.

– Вот тебе и раз! – развела руками она. – Из этого следует, что тебе нужно надеть красно-синий камзол, который так тебе идет, опоясать себя самой элегантной шпагой и предложить руку своей маленькой сестричке Марианне, которой дома ужасно скучно.

Молодой человек нахмурил брови и ответил:

– Марианна, вы забываете, что будет неприлично, если кто-нибудь увидит, что вы прогуливаетесь по улицам Милана под руку со мной, особенно в праздничный день. Если вам в голову пришла прихоть увидеть герцога Лоренцо и его дочь Екатерину, то возьмите с собой кормилицу, старую Беппину. В качестве эскорта она подойдет вам больше.

Несчастная Марианна подавила вздох и прошептала:

– Вы правы, Рафаэль, я последую вашему совету.

После чего вышла из оружейного зала и поднялась наверх, в свою спальню, чтобы вволю поплакать, ведь она чувствовала, что Рафаэль ее не любит…

Молодой человек вновь остался один, погруженный в свои мысли. С мрачным нетерпением сгибал он рапиру, с уст его срывались скупые слова:

– Что за жизнь! Ковать доспехи днем, по вечерам учить фехтованию, и носить имя Рафаэль… Какой-такой Рафаэль?.. Не знать края, где ты родился, женщины, что носила тебя в утробе, отца, благодаря которому ты появился на свет… чувствовать в сердце доблесть и отвагу, ощущать, что в жилах твоих течет кровь королей… быть достаточно амбициозным, чтобы мечтать о завоевании мира и обреченно проводить жизнь в мастерской оружейника! Как тут не проклинать судьбу!..

Рафаэль уже достаточно долго сетовал на жизнь, когда на пороге раздался мотив озорной песенки, отвлекший молодого человека от его мрачных дум.

В оружейный зал ввалился толстяк-неаполитанец Джузеппе.

– Отлично! – гаркнул он, завидев Рафаэля. – Так я и предполагал, сударь мой… я знал, что найду вас здесь, погруженным в мрачные мысли, размышляющим о жизненных невзгодах и разочарованиях. И все это в тот самый день, когда славный город Милан развлекается и веселится так, словно хлебнул французского винца.

– А! Это ты, Джузеппе, – сказал Рафаэль, поднимая голову.

–Per Bacco!⁶ Мой юный повелитель, неужели вы думаете, что я мог на целый день забыть о вас? С самого утра мне вас очень не хватает, вот и пришел сюда за вами.

– За мной?

– Ну конечно. За Ла Скалой я нашел небольшой рай земной – восхитительную таверну, где подают лучшее бургундское, что мне довелось пивать в своей жизни.

– Вот как! – сказал Рафаэль, по-прежнему думая о своем.

– Таверна эта, – продолжал Джузеппе, – располагается как раз на дороге, по которой на закате проедут герцог Лоренцо с дочерью, направляясь из городского магистрата во дворец великого герцога. Там мы на них и полюбуемся…

– Эка невидаль! – пробурчал молодой человек. – А зачем?

Джузеппе, разумеется, хотел ответить и назвать вполне уважительные причины, чтобы вытащить его из дома, но тут в дверь, которую неаполитанец закрыл за собой, кто-то негромко постучал.

– Войдите! – сказал Рафаэль.

Дверь открылась и в зал вошел дворянин, облаченный в короткий темный плащ, какие носят при дворе французского короля.

Это был молодой человек лет двадцати двух, белокурый и бледный, отличающийся утонченной внешностью и чуть женственной красотой, в которой можно было бы усмотреть изнеженность, если бы не горделивый, как угли горящий взгляд, свидетельствующий о том, что в его с виду хрупкой груди бьется сердце настоящего мужчины.

– Приветствую вас, господа! – сказал он на плохом итальянском, произнося слова на французский манер. – Здесь располагается оружейный зал учителя Гуаста-Карне?

– Да, мой благородный синьор! – на французском ответил Рафаэль, в совершенстве владевший этим языком.

– Могу я его видеть?

– Увы, мессир, вам это не удастся! Мэтр ушел и вернется очень поздно… Но завтра…

– Завтра будет поздно. Но может быть, мне по крайней мере посчастливится встретиться с одним из его учеников – с синьором Рафаэлем?

– Это я, мессир.

Дворянин и Рафаэль вежливо раскланялись.

– Чем могу быть вам полезен? – спросил последний.

– Я хотел бы взять урок фехтования.

– Это невозможно, мессир, – ответил Рафаэль, – сегодня воскресенье, а в день Создателя любая работа запрещена. Мой достопочтенный учитель, синьор Гуаста-Карне, ни за что на свете не желает, чтобы по праздникам в его доме кто-либо проводил уроки.

– Я приношу извинения, – перебил его дворянин, – но позволю себе заметить, что урок, о котором я вас прошу, мне жизненно необходим. Я бросил перчатку в лицо одному флорентийскому синьору и завтра на рассвете буду с ним драться на дуэли. В то же время я лишь в самых общих чертах посвящен в искусство фехтования, которым итальянцы владеют лучше чем мы, французы.

– Это меняет дело, – серьезно произнес Рафаэль.

Он подошел к стене и снял две висевшие на ней шпаги.

Рафаэль быстрым взглядом окинул молодого синьора. Осанка, легкость и уверенность движений этого аристократа, невольно вызвали одобрение у его столь же гордой и амбициозной натуры.

Во французском дворянине слишком громко заявляла о себе то, что принято называть породой. И это не могло не прельщать Рафаэля, который верил в кровные узы и отчаивался из-за того, что совершенно не знает своей родословной. Но незнакомец был довольно утончен и хрупок, за исключением огня во взгляде. И Рафаэль, обладавший поистине стальными мышцами, не мог не проникнуться покровительственной симпатией к этому юноше, пришедшему к нему узнать секреты науки убивать себе подобных.

– Простите меня, мессир, – сказал он, подходя к французу со шпагами в руках, – могу я задать вам несколько вопросов касательно предмета вашей ссоры, а также о личности вашего противника?

– Но… – неуверенно запротестовал молодой человек, внимательно глядя на Рафаэля.

– Я уделяю этому определенное значение. Во-первых, в зависимости от роста, подвижности, гибкости и умения вашего противника, я могу обучить вас тем или иным ударам, не тратя времени на какие-то другие. И во-вторых, если повод незначительный…

– Повод более чем серьезный, – ответил французский дворянин.

Неаполитанец, смекнув, что наедине с Рафаэлем, юный синьор будет вести себя свободнее, украдкой вышел из зала.

– Синьор, – сказал француз, – я должен убить моего противника.

– Он так сильно вас оскорбил?

– Настолько сильно, что всей крови в его жилах, не хватит, чтобы смыть это оскорбление.

– Вот как, – сказал Рафаэль, – сядьте-ка мессир; к уроку мы вернемся чуть погодя, а пока прошу вас посвятить меня в тайну этой ссоры. У меня такое ощущение, что в сложившихся обстоятельствах я смогу быть вам полезен.

Открытое, благородное лицо Рафаэля, его спокойный и красивый голос, расположили к себе дворянина и способствовали тому, что он проникся к оружейнику доверием. Юноша сел рядом и сказал:

– Чтобы вы были в состоянии понять всю тяжесть нанесенного мне оскорбления, я должен хотя бы в общих чертах изложить вам свою историю. Я французский дворянин, состою на службе у короля и приехал во Флоренцию вместе с маршалом д’Аннебо, которого прислали за невестой наследника престола, Екатериной Медичи. У мадам Екатерины, женщины очень красивой, есть фрейлина по имени Мария ди Польве; девушка эта, возможно, еще прекраснее чем ее госпожа. Когда я впервые ее увидел, синьорина ди Польве произвела на меня такое впечатление, что я буквально потерял голову и решил просить ее руки. Меня зовут маркиз де Сент-Андре, я богат, род наш восходит ко временам крестовых походов и я, как видите, могу претендовать на самую знатную и благородную партию.

Рафаэль, внимательно слушая, поклонился.

– Синьорина, – продолжал маркиз, – не осталась безразличной к моим знакам внимания; она поощрила меня улыбкой и, покраснев, благосклонно выслушала мои заверения в любви к ней. Тогда я отправился к ее отцу, графу ди Польве и изложил ему свою просьбу. Граф обрадовался, дал мне понять, что подобный брак очень польстит его самолюбию и попросил несколько дней на то, чтобы исправить ситуацию и взять обратно слово, которое он за полгода до этого едва не дал одному синьору, состоящему при дворе Медичи, – маркизу делла Скала.

Услышав это, Рафаэль сделал резкое движение.

– Вы его знаете? – спросил маркиз.

– Он брал уроки фехтования у мэтра Гуаста-Карне.

– Да? – безразлично сказал маркиз. – Что ж, с ним-то я и буду драться.

Рафаэль нахмурился.

– Это маркиз – негодяй, – заметил он, – его гнусность известна по всей Италии. Для достижения своих подлых целей, он не раз использовал хитрость, силу, коварство и ложь. Он – проклятая душа на службе у герцога Лоренцо, скорее даже его злой гений, потому что именно он стоит за всеми жестокостями, за всей несправедливостью, что есть во Флоренции.

– Мне об этом известно.

– Но вы также должны знать, – продолжал Рафаэль, – что он силен как Геркулес и довольно жесток. Перед тем как сразиться с дворянином, он прибегает к самым грубым уловкам фачино-грузчика.

– Об этом мне тоже известно. Именно так он поступил и со мной.

– Вот как!

– Маркиз в бешенстве от того, что его притязания были отвергнуты, поклялся погубить меня. В течение нескольких дней он скрывал свои намерения и сдерживал свой гнев, поджидая удобного случая, который не заставил себя ждать. Восемь дней назад, возвращаясь домой около полуночи, я столкнулся с ним лицом к лицу на темной улице. Он набросился на меня и так быстро скрутил и связал, что я даже не успел обнажить шпагу. После этого стал ухмыляться и сказал: «Мой юный мерзавец, вы позволили себе поохотиться на моей территории. Теперь вам предстоит увидеть как я наказываю браконьеров». При этих словах он дал мне пощечину, затем обрушился на меня, сбил с ног, стал оскорблять и осыпать жестокими ударами, а потом плюнул мне в лицо и оставил умирать. Ночной патруль подобрал меня и отнес домой. Окрепнув и вновь обретя способность ходить, я стал искать своего врага, чтобы потребовать у него удовлетворения за столь грубую выходку. Двор переехал из Флоренции в Милан. Тогда я прибыл сюда и направился во дворец великого герцога, где Лоренцо находился вместе со своими офицерами и вассалами. Я подошел прямо к маркизу и бросил ему перчатку в лицо, после чего вышел и вернулся к себе, даже не позаботившись о том, чтобы найти секунданта.

– Мессир, – сказал оружейник, – меня зовут Рафаэль, и, кроме имени, я о себе больше не знаю ничего. Но могу поклясться, что я – человек благородного происхождения, ведь на льняной рубашке, которая была на мне в тот вечер, когда мэтр Гуаста-Карне подобрал меня на церковной паперти, был вышит герб. Еще час назад я о вас ничего не знал, но теперь чувствую к вам симпатию. Если желаете, я могу выступить в роли вашего секунданта.

– Буду чрезвычайно рад! – воскликнул маркиз в порыве искренней признательности.

– Отлично, – кивнул Рафаэль, – можете на меня рассчитывать. Если вас, не дай Бог, убьют, то клянусь честью оружейника, я отомщу за вас…

После чего добавил:

– А теперь давайте перейдем к уроку.

Искусству ведения боя он обучал маркиза в течение часа.

Фехтовал юный дворянин посредственно, однако был легок, проворен, твердо стоял на ногах, быстро понимал даже самые трудные приемы отражения ударов, и Рафаэль, поначалу тревожившийся за его схватку с грозным делла Скала, после урока немного успокоился. Он обучил молодого синьора страшному удару, техникой которого до этого владели только Рафаэль и мэтр Гуаста-Карне. Эту тайну Рафаэль раньше не доверял никому, но симпатии и уважение, которые он начал испытывать к маркизу, сделали свое дело.

– В котором часу вы будете драться? – спросил он.

– Завтра на рассвете.

– Где?

– Под крепостными стенами, у Туринских ворот.

– Я приду, – сказал Рафаэль.

– Раз уж вы так любезно предоставили себя в мое распоряжение, я не премину этим с лихвой воспользоваться. Вы должны оказать мне услугу, в моих глазах еще более важную, чем быть моим секундантом завтра.

– Располагайте мной по вашему усмотрению. Слушаю вас внимательно.

– Пока я не отомщу за нанесенное мне оскорбление, я не хочу появляться в свете и, соответственно видеться с герцогом Лоренцо и его дочерью. А синьорина ди Польве, подобно тени, ни на шаг не отходит от мадам Екатерины…

– В этом нет ничего странного, ведь она ее фрейлина.

– И тем не менее, если даже я не смогу увидеться с ней в последний раз, мне все же хочется, чтобы она получила от меня весточку.

– Что же делать?

– Прошу вас передать ей мое послание.

Рафаэль вздрогнул.

– Я ни в чем вам не отказываю, – задумчиво сказал он, – но сейчас у меня появилось такое странное предчувствие…

Маркиз удивленно посмотрел на него.

– Простите меня, – прошептал Рафаэль, – возможно я безумец, снедаемый предрассудками… но у меня перед глазами постоянно стоит лицо цыганки, которая когда-то в детстве предсказала мне судьбу. И в эту минуту мне кажется, что я опять слышу ее леденящий голос и чувствую как она своими узловатыми пальцами водит по линиям моей руки, изучая их своим тусклыми, подслеповатыми глазами.

– Бог мой! – сказал маркиз. – И что же она вам такого сказала?

– «Ты принадлежишь к знатному роду, – сказала она, – хотя тебе и неведома тайна твоего происхождения. Когда-нибудь ты может быть ее узнаешь, эту роковую тайну, и тогда будешь очень раскаиваться, что не родился простолюдином. И на след этой тайны ты выйдешь в тот самый день, когда тебя попросят передать любовное послание».

– Действительно странно! – прошептал маркиз. – И хотя я не очень-то доверяю цыганкам, мне не хотелось бы…

– Нет-нет! – с горячностью перебил его Рафаэль. – Чему быть, того не миновать!

Затем с горделивой улыбкой на устах добавил:

– Да и потом, если мне когда-нибудь суждено узнать тайну своего рождения, то пусть это случится как можно быстрее. Быть оружейником и учителем фехтования – это не жизнь, когда чувствуешь что в груди у тебя бьется львиное сердце.

Маркиз де Сент-Андре как зачарованный посмотрел на Рафаэля, помедлил, но все же протянул руку и сказал:

– У вас благородное сердце. Прошу вас принять предложение моей дружбы, отныне и навсегда.

– Благодарю, – ответил Рафаэль, пожимая руку. – Теперь мы друзья до самой смерти. Говорите, что я должен сделать? Куда нужно пойти?

– Сегодня в десять вечера во дворце великого герцога правитель Милана дает бал в честь его высочества Лоренцо Медичи. Поэтому для начала постарайтесь попасть туда, увидеться с синьориной Марией и сказать ей: «Завтра маркиз де Сент-Андре будет драться на дуэли со своим противником, маркизом делла Скала. Возможно он будет убит, поэтому хотел бы в последний раз повидаться с вами… Не могли бы вы этой ночью назначить ему свидание?»

– Я пойду туда, – сказал Рафаэль. – А где вас найти?

– На постоялом дворе «Золотой рог». Я остановился там вчера вечером. Сейчас я вернусь туда и больше никуда не буду выходить.

Молодые люди еще раз пожали друг другу руки и расстались на пороге оружейного зала.

Следом явился Джузеппе.

– Ну! – сказал он Рафаэлю. – Вы готовы, мэтр? Идем вкушать бургундское, о котором я вам говорил?

– Нет, – сухо ответил оружейник, – у меня есть другие дела.

Неаполитанец опустил голову, как и подобает человеку, привыкшему снисходительно относиться к перепадам настроения своего юного друга.

– Этим вечером, Джузеппе, – добавил Рафаэль, – ты останешься здесь.

– Но почему?

– Будешь сторожить дом.

– А вы уходите?

– Да, – непринужденным тоном ответил Рафаэль. – Разве я, как и мэтр Гуаста-Карне, этим вечером не приглашен на бал?

– Все так, но я думал…

– Ты ошибался. Сегодня мне хочется поразвлечься. Я человек замкнутый, молчаливый. Но по такому случаю… почему бы и нет.