Девочка-подросток, шатаясь, заковыляла к обидчикам. Теперь уже Глеб выпустил оружие из рук. Платье под шквалом огня превратилось в лохмотья, в прорехах виднелись обрывки блеклой, почти серой кожи, а из многочисленных царапин сочилась светло-зелёная жидкость. Оголённая плоть не была розовой и не казалась мягкой. Глеб не обладал стопроцентным зрением – мало кто им обладал – но того, что удалось сберечь, хватило бы, что различить пучки красных волокон. Но их не было. Глаза различили лишь однотонные полосы чего-то плотного и неестественного по цвету: смесь зелёного, жёлтого и светло-серого.
Лицо девочки исказилось гримасой гнева на грани с помешательством, когда она вышла вперёд своих товарок.
– Вы всё испортили! – провизжала она ломающимся голосом, после чего её, к ужасу мародёров и неудовольствию выживших после обстрела, вырвало чем-то белым и пенистым. – Я… – хрипела она, подхватываемая двумя парами женских рук, – это всё из-за вас… как больно…ломит…
– Ну вот, вы её спровоцировали! – громко и с укором проворчала «губка для свинца», бросая взгляд на растерявшихся стрелков. – Бегите теперь! А то она за себя не отвечает!
– Убирайтесь! – процедила старуха, и, словно подкрепляя её слова, раздался треск хитина. Ему вторило сверлящее уши жужжание. Жужжание тучи незримых насекомых медленно надвигалось на мародёров со стороны женщин.
– Да блин! – вырвалось у Сергея, и он попятился. Остальные стрелки в недоумении обернулись на командира. – Уходим! – крикнул Сергей, бросаясь наутёк к выходу, что десять минут назад был для команды входом.
Михаил плюнул – то ли от досады, то ли от осознания собственной беспомощности, главный-то не он, – и побежал вслед за Мамкой.
Гул и жужжание нарастали, у Глеба не оставалось иного выхода, кроме бегства. Стук сапог и бряцанье пластика и металла заглушали нараставшую какофонию за спиной, но полностью вытеснить её не могли. Перед глазами всё ещё стояла сцена с девочкой, блюющей чем-то нечеловеческим. Оглянувшись на бегу, Глеб увидел, что первая жертва натянутых нервов стояла на четвереньках; её руки казались неестественно выгнутыми, словно к локтевым суставам вместо кистей крепились костяные ледорубы. Подросток тряс головой, словно припадочный, выпученные глаза косили в разные стороны и лезли из орбит. К уже довлеющему над мародёрами шуму добавился рёв от мучительной боли и треск ткани и кожи. Со старухой тоже что-то происходило: она скрючилась в три погибели, а горб её чернел, рос в высоту и в ширину.
Глеб не собирался наблюдать за тем, что случится дальше, или что происходит с третьей женщиной. Любопытство полностью уступило инстинкту самосохранения, и теперь взгляд следил только за спинами товарищей и за тем, чтобы ноги не запнулись о ступени и мусор.
Перрон остался позади. Мародёры уже взбирались по лестнице, покидая злополучный вестибюль, когда крик и гул, затихшие было в отдалении, начали стремительно приближаться и нарастать.
– Быстрее, быстрее, чтоб вас! – цедил Сергей, оглядываясь на товарищей. Едва ли они могли его услышать, сопя и шаркая по асфальту, но промолчать командир не мог. Сколько бы рейдов не было у мародёра за плечами, он не станет военным. И нынешнее отступление – далеко не тактическое, а обыкновенное бегство. Но не беспорядочное.
Фургон ждал там же, где его и оставили. В окне кузова маячило лицо Настеньки; видимо, Максим подсаживал девочку. Если бы не необходимость смотреть под ноги, Глеб, как и остальные мародёры, заметил бы, что «дочь полка» с ужасом следила за чем-то за их спинами.
За чем-то, что вышло из метро вслед за мужчинами и стремительно приближалось.
Когда бежавшему впереди Сергею осталось не более десятка метров до фургона, дети распахнули двери в салон. Из кабины высунулся Аслан.
– Скорее! Залезай скорее! – крикнул он почти без акцента. Затем перевёл взгляд на что-то позади Сергея. И это точно были не Михаил с Глебом – они едва ли могли напугать Аслана своим видом, даже если бы ползли к точке эвакуации на четвереньках. Но глаза горца говорили обратное: нечто жуткое, мерзкое и противоестественное приближалось к передвижной крепости. Аслан, недолго думая, вернулся за руль и вдавил педаль газа в пол.
Завизжали шины; взмокший Сергей едва успел запрыгнуть в салон прежде, чем фургон сорвался с места.
– А-а-а! Чтоб тебя! – вскрикнул Сергей, ища, за что зацепиться.
– Дядя Аслан, а остальные?! – подала голос Настенька.
Водитель, пересиливая себя, удерживал низкую скорость: стрелка спидометра застыла на отметке двадцать километров в час.
Мужчины с трудом добежали до машины. Глеб едва не промахнулся, ныряя в кузов, что могло стоить ему жизни, но его спасла пара детских рук, вцепившаяся в разгрузочный жилет.
Михаила от кузова отделяли жалкие полметра, когда его красное от натуги лицо озарилось отчаянием: он понял, что ещё немного, и его ноги подкосятся. А бежать ещё быстрее он просто не мог…
Ситуацию спас пришедший в себя Сергей. Он, страхуемый детьми и хрипящим Глебом, высунулся из кузова и практически затащил задыхавшегося семьянина внутрь. Шустрые дети захлопнули двери.
– Гони, гони! – крикнул Аслану Сергей. Повторять не пришлось.
Все спешно расселись по местам. Тяжёлое дыхание поначалу перебивало шум мотора, а в кузове стало невыносимо жарко; пот стекал с лица и капал с кончиков пальцев. Затем в воздухе повисло молчание, и полминуты никто не мог проронить ни слова. Даже водитель, казалось, пытался переварить нечто, что он не должен был увидеть, но увидел.
Наконец, когда мир перед глазами перестал плыть, лёгкие – гореть, а в голове поутихла барабанная дробь, Глеб прошептал:
– От чего же мы бежали? – и взгляд его поднялся на Сергея-Мамку. Тот ответил не сразу, словно раздумывал. Вдруг его лицо затряслось и исказилось мерзкой ухмылкой. Взгляд, поначалу обращённый куда-то в пол, медленно поднялся вверх – прямо на сидящую напротив него Настеньку – и командир рассмеялся. Поначалу беззлобно, но затем от всё более каркающего смеха и выпученных глаз по коже всех присутствующих прошёл холодок.