Пашка с Макаронки. Мальчишки военных лет

Редактор Елена Николаевна Крюкова

Корректор Елена Николаевна Крюкова

© Павел Шаров, 2019

ISBN 978-5-4490-9024-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

Все дальше и дальше время уносит меня от того 1932 года, когда я увидел мир и энергично произнес первое доходчивое «уа-а!», обозначающее, что я есть и хочу есть. Прошли годы познаний, проб и ошибок, многолетнего забега в эстафете под громким названием «построение материально-технической базы коммунизма», а потом годы безучастного наблюдения за разрушением этой базы. Эти годы оставили и радостные воспоминания творческих побед, и шрамы в душе и на теле от не менее многочисленных поражений и огорчений, но самое главное, что оставили эти годы – память. Память, которая обладает одним замечательным свойством – исключать из своего обращения все то, что повторяется изо дня в день и заполняет текучкой, толкучкой и трескучкой бесполезную однообразием часть нашей жизни.

Но память сохраняет те ее фрагменты, которые насыщены событиями, происходившими в первый раз, событиями, которые поражают сознание своей новизной. Они – эти фрагменты – воспроизводятся как яркие вспышки. Это естественно, потому что именно острые моменты оставляют радостный или горький след в душе, а иногда и шрамы в сердце.

Есть люди героической или трагической судьбы, у которых память отметила главными событиями то, что происходило с ними в знаменательные периоды их жизни, независимо от возраста. Но для меня самыми памятными стали впечатления детства, которое совпало по времени с тяжелыми и тревожными испытаниями Великой Отечественной войны

Когда бег в пространстве замедляется, а бег времени заметно ускоряется и мы все чаще и чаще начинаем всем своим существом ощущать доказательства того, что мы уже недалеко от финишной прямой, появляется естественное желание воспроизвести в памяти до мельчайших подробностей все то, что было там, в далеком детстве. И поделиться впечатлениями. Воспроизводится, но не все. Очень плохо, например, сохранилась информация о предметах, дисциплинах, которые вдалбливались в детские головы в начальной школе. А выдумывать не хочется. Пусть в этой книжке все будет так, как сохранила память.

Известно, что жизнь концентрируется по берегам рек, озер, морей и океанов, вдоль железных дорог и автомобильных трасс. Жизнь нашей небольшой группы горьковских мальчишек с «Макаронки» возрастом от шести до тринадцати лет протекала в начале сороковых вдоль трамвайной линии маршрута N 5 от площади Лядова до Мызы.

Память услужливо воспроизводит реальную обстановку далеких июльских дней 1942 года. Я и сейчас мысленно могу в подробностях представить себе ту часть города, вдоль которой двигался трамвай по вышеуказанной трамвайной линии.

Маршрут трамвая N 5

Рано утром 1942 года яркие лучи летнего восходящего Солнца осветили западную, заречную часть города Горького. Оттуда пахло гарью, войной. Прошел только год с момента варварского нападения фашистской Германии на страну, а война, казалось, уже давно добралась своими щупальцами до города, названного именем великого писателя.

С юго-запада на северо-восток несла свои спокойные воды река Ока, на левобережье которой вырос ряд заводов оборонного назначения. Воздушные налеты фашистов на них следовали один за другим. Вдоль высокого правого берега Оки на юго-запад от площади Лядова протянулось полотно Арзамасского шоссе, которое, достигнув границы города, прощалось с полноводной рекой и уходило южнее, к городу Арзамасу. С юго-восточной стороны к шоссе пристроилась трамвайная линия пятого маршрута.

Выглянувшее Солнце заиграло лучами по крыше длинного четырехэтажного здания военного госпиталя, которое вытянулось вдоль трамвайной линии на площади Лядова. К нему с заднего входа подъезжали легковые машины, грузовики, заполненные ранеными солдатами. Работа там кипела и днем и ночью. Там шла война со смертью. Там бойцы в белых халатах побеждали смерть. У расположившегося с другой стороны Арзамасского шоссе небольшого собора из красного кирпича закопошились люди. Город оживал.

Раздалось долгожданное позвякивание трамвайных колес по стыкам рельсов, появился красного цвета трамвай. Постояв две минуты, двинулся на юго-запад вдоль Арзамасского шоссе туда, где была, да и до сих пор есть, его конечная остановка «Мыза». С левой стороны промелькнул ряд строений, в том числе школа, техникум, и вот она, остановка под названием «Тюрьма». Невдалеке от нее с левой стороны по ходу трамвая расположился неизвестный завод, а за ним, занимая большую площадь, огороженную высокой каменной стеной, – тюрьма. Перед ней – два жилых пятиэтажных здания для работников тюрьмы. Справа по ходу трамвая – пустырь, обрывающийся крутым откосом правобережья реки Оки. Между заводом и тюрьмой приютилась пивная будка, приглашающая рабочий люд опрокинуть кружку-другую после трудовой смены. Трамвай тронулся дальше, к остановке «Макаронная фабрика».

Стоп! Что это?! Там вдалеке, на пустыре, около откоса только что бежал мальчишка. А теперь его нет. Растворился! Как в цирке! Показалось? Да нет, вон он, снова бежит. Только в другую сторону. Что за чертовщина?! Вот это да! – мальчишка-то другой. Тот был в серой клетчатой рубашке, а этот в майке. Откуда он взялся? Из-под земли что ли? Чудеса!

Трамвай заскрипел тормозами перед остановкой «Макаронная фабрика». Перед фабрикой, рядом с трамвайной линией, расположилось пятиэтажное здание так называемого макароновского жилдома, где и проживали герои последующего повествования. Напротив, с правой стороны, за Арзамасским шоссе, как грибы после дождя, за короткое время выросли несколько ветхих домиков и один длинный дощатый барак. Поселок назывался «Мраморны дома». Экзотического названия поселка «Мраморны дома» ни на каких картах города не было. Он вырос самостроем и получил это гордое название от приютившихся здесь переселенцев. Было, правда, еще одно название этого поселка – «Дунькина деревня», но оно как-то не прижилось у макароновских мальчишек, и Дунька, в честь которой он был назван, так и коротала свой век в исторической неизвестности.

Далее трамвай шел мимо главного здания военизированного отряда НКВД. Таким образом, макаронная фабрика расположилась между двумя важными государственными учреждениями, наводящими страх на всякого рода нарушителей законности и расхитителей социалистической собственности, между НКВД и тюрьмой. Напротив здания НКВД – между шоссе и откосом реки Оки – высилась большая деревянная вышка высотой метров в сорок. Наверху вышки, на длинной металлической трубе, укрепленной горизонтально, был подвешен макет парашюта из белого материала с парашютистом из фанеры. Солдаты, по-видимому, часто и подолгу тренировались в стрельбе по мнимому противнику и так изрешетили парашют и фанерного парашютиста, что от них остались одни ошметки. Со временем вышка обветшала, сгнила, и забирались на нее одни только мальчишки. Взрослые не рисковали. Опасно. Беззубые лестницы вот-вот должны были обрушиться. Ветер раскачивал вышку, и на верхней площадке качало, как на корабле. Только вместо шума набегавших волн слышались потрескивания ветхого строения.

Мальчишкам было раздолье ползать по укрепленным под разными углами крепежным бревнам, соединявшим боковые опоры вышки, а то и спускаться на землю по этим опорам, соединенным между собой в длину мощными скобами.

А трамвай шел дальше, к остановке «Молочный завод». С левой стороны, сразу же после здания НКВД, растянулись склады, где сгружалось все, что только можно вообразить: мешки с каким-то тряпьем, сухарями, пластинами из прессованных семечек подсолнухов и многое другое. Заканчивались склады рядами сложенных бревен – дрова, за которыми простирались поля, где размещались зенитные орудия.

Сразу после складов по ходу трамвая расположился молочный завод, напротив которого, через шоссе, белело сооружение водонапорной башни. Рядом с этой башней от Арзамасского шоссе в сторону Оки уходила дорога вниз, к реке, к поселку Слуда.

Трамвай шел к следующей остановке – «Тобольские казармы». Слева, за каменным забором трехсотметровой длины, разместился военный городок. В глубину городок занимал значительно большее расстояние, чем вдоль трамвайной линии. Недалеко от трамвайной остановки – проходная с часовым в дверях. За кордоном просматривались в том числе и пятиэтажные, жилые дома. Напротив, с другой стороны шоссе, разместилось большущее двухэтажное здание клуба имени Фрунзе с киноконцертным залом, залом для танцев, большой раздевалкой на первом этаже. Клуб представлял собой неотъемлемую часть Тобольских казарм. Торец клуба со стороны дороги на Слуду был отдан детворе. Там расположилась начальная школа-четырехлетка. В зимнее время в клубе организовывались танцы под духовой оркестр, состоящий наполовину из малолетних воспитанников военной части. Во вместительном кинозале с большой, хорошо оборудованной сценой показывали кино и ставились концерты.

Пустырь за клубом, недалеко от окского откоса, использовался под спортивный комплекс с футбольным стадионом, гаревой легкоатлетической дорожкой и многочисленными спортивными снарядами: турниками, кольцами, брусьями, площадками для прыжков в длину и высоту. Там из молодых солдат и курсантов ускоренно готовили крепких мужчин, способных защищать Родину.

Сооружение, представляющее собой платформу трамвайной остановки «Тобольские казармы», возвышалось над уровнем шоссе метра на два. И под этим сооружением, в семиметровом промежутке между шоссе и платформой, где-то там, внизу, с утра располагались шустрые тетушки-торговки в разноцветных платочках, раскладывая корзинки, пакетики и бидончики с ягодами, молоком и прочей снедью, созревшей к этому времени на подворье.

После остановки «Тобольские казармы» пути Арзамасского шоссе и трамвая временно расходились. Трамвай забирал левее, к следующей остановке – «Детская больница». Затем он шел до остановки «Щелковский хутор». Это место привлекало и детей, и взрослых никогда не высыхающими озерами.

Далее трамвай круто поворачивал направо и с остановки «Караваиха» вновь двигался рядом с шоссе. С левой стороны выстроились деревянные постройки, в том числе райсовета и партийных органов Ворошиловского района. Вдалеке виднелась средняя школа N 48. С правой стороны, за шоссе, сплошной кустарник вплоть до обрыва к Оке.

И вот конечная остановка «Мыза». Там трамвай высаживал пассажиров и делал по кругу разворот в обратную сторону. Дальше надо было идти пешком до моста. Внизу – железная дорога от Ромодановского вокзала в сторону города Павлово-на-Оке. После моста с правой стороны – огромное здание радиотелефонного завода имени Ленина, напротив которого расположилась большая столовая, а далее с левой стороны шоссе начинались владения завода имени Фрунзе. Начинались эти владения огромной свалкой забракованных радиодеталей, из которых радиолюбители выбирали рациональные зерна для своих поделок.

Этим маршрутом ограничивалась сфера уличной жизни мальчишек с макаронки. Иногда они уходили в своих путешествиях от трамвайной линии до Волги с одной стороны и левобережья Оки с заплывом через нее – с другой. Но это было довольно редко. Все же, что выходило за очерченные границы, настораживало огромными далями, но и манило неизвестностью, которая побуждала самых отважных пускаться странствовать на пригородных поездах с Московского вокзала до близлежащих городков и поселков Горьковской области.

Возвращение из пионерского лагеря

Пионерский лагерь неподалеку от берега речки Линды, где отдыхали ребята летом 1942 года, представлял собой деревенский дом на двадцать малолеток, у каждого из которых, как правило, отец воевал на фронте, а мать по двенадцать-четырнадцать часов в сутки работала на фабрике. Девать детей летом было некуда, и директор фабрики нашел способ поддержания их здоровья, организовав проживание в деревне. Из обслуживающего персонала была одна воспитательница. Повариху наняли на месте. Ребята тут же разобрались с обстановкой, и председателю колхоза стали поступать тревожные сигналы о том, что пионерия систематически совершает набеги на колхозные малинники и с ней надо что-то делать. Он задумался и принял неожиданное решение: выдать ребятам – кому решето, кому маленькую корзинку, кому какой-нибудь таз и отправить собирать малину. Норма – три килограмма на один нос. Остальное пусть едят неограниченно: все равно половина урожая пропадет, колхозниц-то не хватает.

И дети с удовольствием совмещали полезное с приятным, организовав при этом, как водится, соревнование – кто собрал больше.

Жизнь лагеря била ключом: походы за грибами, игра в футбол старым, заброшенным малахаем; в догонялки с рассерженным бычком: догонит или не догонит; ловили мелкую рыбешку в наволочки, а потом, конечно же, отпускали, потому что есть мальков было жалко.

Однажды десятилетний Пашка решил померяться силой с бычком, у которого еще только появились пупырышки на лбу, означающие, что здесь скоро вырастут рожки, а потом и рога. Он подошел к бычку и толкнул его в лоб. Тот безразлично посмотрел на Пашку и отвернулся. «Брезгуешь, теленок», – Пашка снова надавил ему на лоб. Бычок отступил на пару шагов. «Ага! Сдаешься!» – обрадовался Пашка. Но тот вдруг всерьез набычился и пошел на Пашку. Мальчик уперся обеими руками в твердый, как пенек, лоб бычка. Ноги стали скользить по траве. «Во, прет! Не удержишь! Еще бы – у него четыре ноги, а у меня только две, да и те без копыт. Надо удирать». Пашка развернулся на сто восемьдесят градусов и тут же получил под зад бычьей головой. Над ним долго смеялись, а потом перестали и стали смеяться над Фелькой Чулковым. Он тоже схлопотал. Только не от бычка, а от здорового рогатого козла. Разница была лишь в том, что Фелька, разозлив козла, успел-таки удрать от него не посрамленным. Но, когда он, втихаря от воспитательницы, полез в кустарник за спрятанным там окурком, нагнулся, разыскивая его, злопамятный козел, не долго думая, врезал сзади Фельке своими рогами, да так, что тот нырнул в кусты вниз головой.

В общем, в деревне было весело и интересно. А главное – до ребят не доходили отзвуки бомбежек города.

Когда Пашка вместе со своим шестилетним братиком Юркой вернулись из пионерского лагеря домой, им сообщили страшную весть. Два дня назад немецкие самолеты забросали зажигательными бомбами макаронную фабрику и макароновский жилдом перед ней, в котором они жили втроем с мамой в десятиметровке на пятом этаже. На дом упало несколько «зажигалок», и проживающие в нем мальчишки вместе со взрослыми принимали участие в тушении огня.

По возвращении домой Пашка тут же включился в работу по изготовлению «личного оружия». Надо было довести до конца начатое раньше изготовление поджига, свинцового кастета и сабли из обруча бочки. Жилдомовские мальчишки были мастера поделок «легкого вооружения». К ним приходили учиться «бараковские», проживавшие за макаронкой, в длинных деревянных бараках, и особым умением в создании средств самозащиты и нападения не отличавшиеся. Они умели только драться.

Пятиэтажный жилдом был заселен в основном семьями инженерно-технических работников фабрики. Почти у всех ребят – Генки Барнуковского, Витальки Маркелова, Олега Чепуренко, – на фабрике работали отцы. Пашкин тоже работал начальником котельной, но в июне 1941 года ушел на фронт, и теперь сын постепенно отбивался от рук. Улица стала его стихией, и он иногда по два-три дня вообще не появлялся дома. Часто гулял в рваной одежде и приобретал в среде жилдомовских родителей репутацию сорвиголовы.

На следующий день, поздно вечером, когда совсем стемнело, ребята собрались у трамвайной линии и наблюдали трагические события: бомбежки на другом берегу Оки. Небо пронзали лучи многочисленных прожекторов. Они метались по небу в поисках жужжащих и гудящих фашистских самолетов.

– Поймали! Поймали, – восторженно зашумели мальчишки.

В перекресток лучей двух прожекторов попал немецкий самолет, и тут же вокруг него возник фейерверк вспышек разрывающихся артиллерийских снарядов. Фашист пытался уйти в сторону, но лучи прожекторов не отпускали его. А за ним уже, жужжа, как жуки, летели другие самолеты. Всполохи взрывов авиабомб заглушали разрывы артиллерийских снарядов. Звуки последних доходили издалека, как неритмичная дробь хлопушек, оставляя на небе множество небольших облачков. Взрывы бомб обволакивались густым туманом, сквозь который просвечивали огни пожаров. Вдруг прямо из-под откоса Оки вынырнул фашистский самолет и на бреющем полете стал приближаться к фабрике.

– Удрал, мерзавец! – крикнул Лешка Лямин, старший из всех и уже работавший на заводе, – приготовились ребята!

Самолет летел так низко, что было видно не только кресты на его крыльях, но и самого летчика в шлеме.

– Ах, гад! – воскликнул Пашка и послал ему навстречу из поджига заряд из нарезанных гвоздей.

Его примеру последовали все, у кого были при себе поджиги. Самолет свернул направо, пролетел над территорией военизированного отряда НКВД и скрылся за бараками. Там, совсем, кажется, рядом, с небольшим промежутком времени забабахали пушки. Налет закончился. За Окой полыхали пожары, и в небо поднимались столбы черного дыма. Появилась встревоженная мать и утащила Пашку в бомбоубежище в подвал жилдома. Там было полно народа. Там же сидел младший брат Юрка. Вскоре в бомбоубежище стали один за другим поступать выловленные на улице мальчишки. Но к этому времени опасность миновала, и по сигналу окончания тревоги люди стали покидать его.

Налет на огороды тюремских работников

На другой день группа мальчишек обсуждала план очередного налета на огород тюремских работников. Из жилдомовских в обсуждении участвовали Пашка, Генка Барнуковский, Виталька Маркелов, из бараковских – Ленидка и Кочан и из «Мраморных домов» – Арька Лихвор и Васька Софронов.

Тюрьма была огорожена высокой каменной стеной с возвышающимися над ней несколькими будками. В них всегда находились вооруженные часовые. На расстоянии пяти метров от стены – прозрачный забор из натянутой колючей проволоки.

Сообразительный персонал тюрьмы решил использовать пятиметровую полоску земли вдоль стены и рассадил на ней различные овощи: морковь, огурцы, помидоры, капусту. Вопрос охраны не стоял. Она всегда находилась в будках и, следовательно, вход на территорию огорода был невозможен. Но не для всех. Во всяком случае, не для мальчишек.

До приезда Пашки его друзья уже сделали несколько успешных налетов на огород. В основе их стратегии лежали два фактора. Во-первых, кто-то из группы выполнял отвлекающий маневр, делая неумелую попытку проникнуть за колючую проволоку неподалеку. Естественно, что охранник начинал орать на хулигана (не стрелять же за огурец!). А в это время у него за спиной остальные мальчишки ящерицами подныривали под колючую проволоку. Во-вторых, для того чтобы оказаться не замеченным, надо «обрабатывать» участок огорода на расстоянии от основной стены не более чем в один метр. Иначе заметят. Вдоль стены – неограниченно. Затем тот же отвлекающий маневр, и ребята с овощами в карманах и за пазухой спокойно уползают с места «преступления».

Вот эту-то операцию они и обсуждали. Все было продумано до мелочей. Не учли только то, что поговорка «повторение – мать учения» не всегда справедлива. В данном случае лучше бы сказать «в одну лузу два раза не суйся». Это была роковая ошибка. Обнаружив следы разорения в огороде, охранники начали гадать: «Как это? Как это? Это как!?» И отгадали. Когда мальчишки затеяли отвлекающий маневр, охранники уже знали, что за этим последует. И вот Гена, стоящий на стреме, вдруг заорал:

– Атанда! Атанда!

Пашка, Ленидка, Кочан и Виталька, побросав только что выдранную морковь, молниеносно нырнули под колючую проволоку. Пашка почувствовал сначала треск штанов, а потом непривычную прохладу сзади. Думать было некогда. Сработал инстинкт самосохранения, удесятеряющий силы в момент опасности. Он выскочил на дорожку вдоль трамвайной линии и припустился что есть силы. За ним, не отставая, грохотал сапогами спортивного вида солдат.

Пашка бежал первым. Виталька отстал, но солдат пробежал мимо него. Охранники не обращали внимания на мелкоту, брызгами разбегавшуюся в разные стороны. Их целью был старший – Пашка. А он пробежал мимо своего жилдома, подбежал к зданию НКВД. В голове созрел план. Сейчас свернуть направо, перебежать через шоссе, добежать до старой деревянной тренировочной парашютной вышки и молниеносно вскарабкаться на нее. Взрослые туда не полезут: опасно. Слишком ветхая и высокая, она при порывах ветра качалась и потрескивала. Такое уже было. Однажды он взял у кого-то старенький фотоаппарат, залез на вышку и стал снимать все вокруг, в том числе и НКВД. Когда спускался, увидел внизу двух солдат с овчаркой. Один из них поманил его пальчиком. Пашка отрицательно помотал головой. Пришлось ждать, кому надоест первому, Пашке – сидеть на одной из лесенок – или солдатам. Они не выдержали и на время куда-то ушли, привязав овчарку на длинном поводке к лесенке. Пашка по крепежному бревну сполз на боковую опору вышки и по ней начал спускаться на землю.

Тузик рычал совсем рядом, обнажая огромные клыки. Но длинный поводок был недостаточно длинным, и Пашка благополучно приземлился, показав Тузику язык. Он хотел уже удрать на откос, но оглянулся. Тузик перестал рычать и гавкать и, жалобно поскуливая, смотрел то на Пашку, то туда, куда ушли его незадачливые хозяева. Он как бы умолял Пашку вернуться. Ведь ему теперь влетит за то, что упустил нарушителя. Пашка подошел к собаке на безопасное расстояние и сказал:

– Не переживай, Тузик. Тебя только обругают, а у меня чужой фотоаппарат отобрать могут. Так что потерпи, ты хорошая собака, а вот хозяева твои – дураки.

И Пашка ушел, оставив Тузика переживать разлуку.

Итак, надо добежать до вышки и, если солдат отстал, бежать дальше до высокого крутого откоса, а дальше… ищи потом ветра в поле. План был правильный, но жизнь часто вносит свои коррективы. Один из энкавэдэшников в штатском, увидев начало погони, вышел на шоссе и спокойно пошел в том же направлении, куда бежал Пашка, правильно полагая, что этот шустрый паренек его будет обгонять. В тот момент, когда Пашка догнал энкавэдэшника и готов был уже свернуть направо, к вышке, он неожиданно получил подножку и оказался в чьих-то цепких руках.

«Все! Добегался», – подумал Пашка, не теряя еще надежды удрать на откос. Но она растаяла, когда рядом оказались два запыхавшихся охранника в солдатской форме. В их руки и был передан Пашка.

«От этих не вырвешься, – подумал он, – «специалисты!»

А «специалисты» вели взлохмаченного Пашку в рваной одежде мимо его родного жилдома, и, кажется, весь дом высыпал посмотреть на этого «челкаша», которого наконец-то поймали. Кто-то из толпы соболезновал:

– Куда вы его ведете! Малец ведь еще!

А кто-то, глядя на бедняцкую одежонку Пашки, напротив, торжествующе изрек:

– Хулиганье! Совсем распоясались!

Пашке стало стыдно. Он, как затравленный зверек, озирался по сторонам, ища поддержки и понимая, что защиты ни от кого не найдет.

Его привели к главному входу в тюрьму. Это была просто проходная, только с железными дверями. Дальше они подошли к высокой стене, за которую вела массивная металлическая дверь. Она лязгнула, и Пашка оказался в самой тюрьме. На ее территории было несколько трехэтажных зданий из красного кирпича с зарешеченными окнами.

Пашка со своими друзьями часто вылезал через чердак на плоскую крышу жилдома и наблюдал за прильнувшими к решеткам бледными лицами заключенных. Теперь он находился там, рядом с этими красными зданиями, в окнах которых он когда-то наблюдал серые, замученные лица. Открылась дверь в одно из зданий, и Пашку повели по коридору. Он сбился со счета, сколько дверей открывалось перед ним. Поднялись на второй этаж и пошли по коридору, открылась дверь в одну из камер, и его втолкнули туда. Наверху маленькое окошечко с решеткой, на полу килограммов пять только что выдранной моркови без ботвы. Он оглянулся. В двери открылось небольшое круглое отверстие, и в нем показался глаз надзирателя. Отверстие закрылось, и Пашка остался один сам с собой и с кучей моркови.

«Понятно, – подумал он, – морковь – это вещественное доказательство».

Мелькнула игривая мысль: «А что если сожрать ее всю, вот и нет доказательств».

«Много, – решил Пашка, – не съем. А потом, она вся в грязи: дизентерию подхватишь».

Время тянулось медленно, но минуты и часы не ощущались. Как будто их не было. Пашка не знал, сколько просидел на куче моркови. На цементном полу сидеть было нельзя: простудишься. Без часов ощущение времени пропало. И Пашка стал заполнять его воспоминаниями.