По Мясницкой по улице Кирова

Павел Козлофф

По Мясницкой по улице Кирова

Нас не уронят

Об авторе и его стихах

Павел Козлофф более известен, наверное, всё же миру балетному, нежели сугубо литературному. Все-таки он был солистом балета в музыкальном театре им. Станиславского, работал и в США – в группе «Колорадо-балет» (педагогом и балетмейстером). Однако относительно недавно года склонили его к относительно суровой прозе. Относительно – потому что он уже издал несколько замечательных – и замеченных – книг. Криминальную драму «Роман для Абрамовича», сборники повестей и рассказов. А сурова его проза тоже относительно – она слишком музыкальна. Она ритмизованна. Написана стихами, иногда рифмованными, иногда – нет.

Теперь Павел представляет широкой читающей публике именно стихи.

Те, что «в столбик».

Я был на его выступлении в ЦДРИ (Центральный Дом работников искусств). Читает он великолепно, слушали его с восторгом. Но стихи – жанр гораздо более камерный, чем тот же балет. Стихи лучше читать, а не слушать. Один на один. На Западе, если что, идут к психологу. У нас – к приятелю на кухню, чтобы распить бутылку-другую. Стихи – часто – могут заменить упомянутого приятеля с бутылкой. И похмелья нет. И читать можно не один, а сколько угодно раз. Ну разве, например, подобное может не утешить?

Мне для решительного шага

Совет был в молодости дан:

Вас ждет Париж, вас ждет Гаага,

Вас ждет стремительный роман.

Сорокаградусная влага

И самый лучший ресторан.

С тех пор прекрасная Гаага

Все ждет решительного шага!

Вот что я вам скажу, уважаемые Париж и Гаага, – не дождетесь. А знаете почему? Да потому что есть такая земля – Москва.

…И, Садовым кольцом опоясанный,

Задержусь возле Красных ворот.

Пусть погода сегодня не ясная,

Но я слышу, как сердце поет.

Козлофф – удивительно московский поэт. Живет и родился в Москве, тут все понятно, но он еще и живет Москвой, ее духом и ее буквой:

В метро сегодня, окрыленные,

Все с красной ветки на зеленую.

Да и с оранжевой на синюю

Все молодые и красивые…

Не всё и не всегда, увы, так радужно. В любимом городе и упасть можно. Скользко. Плюс вечная стройка. «Улучшения» и «благоустройство», когда они уже кончатся наконец!..

Кто вас придумал, плиты тротуарные!

Для истребления народа он был прав!

Отсюда переломы рук ударные

И в гипсе тазобедренный сустав.

Пока до «скорой» я страдал на Баррикадной,

У перехода на коварном вираже,

Народ все падал, поднимался, снова падал

И обессилевал опять вставать уже.

Поэт падает, ему больно, а мы улыбаемся. У него настоящий перелом, но стихотворение шуточное. Оно и ему помогло, уверен, и нам может помочь.

В сборнике Павла вы встретите не только нашу любимую Москву, но и другие города и страны (не менее прекрасные), в сборнике множество самых разных имен и лиц, невероятно интересных. Они поэту как родные, как близкие приятели.

А все же от Москвы не уйти. И не надо, я считаю:

Изъезжен город славный мой, исхожен,

Маршруты все изведаны, пути.

Одно меня порой желанье гложет

 —

От Пушкинской до Сретенки пройти.

Ночная тишь машинный шум стреножит,

Встревоженному эху нет конца,

И вряд ли где найдешь конец, похоже,

Безлюдного Бульварного кольца.

Павел не сатирик и не юморист, в его стихах лишь добрая усмешка, и всегда, разумеется, только над собой:

У меня растут года,

Мусы и борода

Сделались седыми.

Но как прежде юн и свеж

Взгляд глазами цвета беж,

Умными такими.

Кстати (или некстати – неважно), немного отвлекусь. Насчет двух «ф» в фамилии. Ну, а куда деваться? В России иметь фамилию «Козлов» – все равно что не иметь никакой. Знаете, сколько писателей с такой фамилией? С ума сойти.

Я работаю в газете, где печатаются книжные рецензии. Так вот, однажды мы написали про книжку писателя Владимира Козлова (довольно известный прозаик). Но, как выяснилось, есть еще один Владимир Козлов, чуть более молодой, но тоже уже известный. Разумеется, мы их перепутали. Обиделись, кажется, оба. Так что я вполне понимаю Павла, а писать буду «Павел», а не по фамилии, потому что фамилию «Козлофф» трудно склонять.

Так вот, Павел – невероятно московский поэт. Но, конечно, в стихах его не только Москва. Тут много музыки, что понятно и естественно. Иногда она проступает настолько тонко, настолько сказочно и остроумно, что диву даешься:

У кошки Матильды ее отбирают кота,

Не ради корысти, а для исторической правды.

Его не коснулась, поверьте, ее фуэта,

А если б коснулась, то он бы отвергнул, поправ бы.

Именно же «фуэта». Здесь, согласитесь, не только музыка на ум идет, но и, сами понимаете – фуэта фуэт и всяческая фуэта.

А вот какое замечательное совершенно продолжение Пушкина А. С. (напоминать не стану, сами, конечно, знаете):

Снег выпал только в феврале

И был настолько изобилен,

Как говорил – ты не жилец

На нашей матушке-земле.

Лишь тьмой недюжинных усилий

Я откопался наконец.

А здесь – вообще только музыка, и ничего кроме музыки.

Не клевещи, злодей отъявленный,

Что мы без радости живем.

Цветет черемуха и яблоня,

И светит солнце за окном

И нам природою объявлено,

Что скоро сможем перед сном

Услышать соловья Алябьева,

Не на ютубе, а живьем.

Да уж какой там, извините, ютуб. Да, современные врываются во всё – и в стихи тоже. И хотят нагадить, да только у них ничего не получится.

Потому что – черемуха и яблоня. И соловей Алябьева – живьем.

И все же главный герой, точнее главная героиня, именно Москва. Несмотря на историю, несмотря на театр, несмотря ни на что

…

Свое пристрастье вкусами

Не упустив из виду,

Я в переулке Брюсовом

Райх встретил Зинаиду.

«Твой сон не в руку», – скажете,

С лицом в надменной мине.

Зато не надо в гаджете

Мне их искать отныне…

Никаких гаджетов, милые. Ну их. Тем более что:

Ты помнишь ли, Анна, те встречи на Чистых прудах,

Безумства и радость в тех юных далеких годах.

Из горлышка пили порой на бульваре «Агдам»…

«Агдам»… Кто пил – не забудет. Но я сейчас про Чистые пруды.

Стоял я как-то на трамвайной остановке «Большой Харитоньевский переулок». Увидел Павла. Он шел с двумя воздушными и прекрасными девушками. Остановка примыкает к самому Чистопрудному бульвару а Павел шел по тротуару через дорогу. Собрался я было уже окликнуть его, но подошел трамвай. К тому же он шел с двумя небесными созданиями, а я ехал на какое-то отвратительное литературное мероприятие – бухать с какими-то мерзкими литературными деятелями. Короче, не стал я его отвлекать и окликать.

Может, и зря, кто знает?..

…Я сказал им – мой дом вдалеке,

У меня остановка другая.

Но мой голос заглохнул в тоске,

И меня уронили с трамвая.

Отпусти, боль тупая в виске,

Мне бы ехать от края до края.

Только слышится в каждой строке,

Что меня уронили с трамвая.

Что тут сказать? Разве что, перефразируя когда-то популярную попсовую песенку, – нас не уронят.

Нет, Павел, нас не уронят.

В том числе и потому, что вышла такая замечательная книжка, в которой так много истинно целебных стихов.

Евгений Лесин

Когда пришло время сиять – будь самым ярким.

Ван Дэшунь

«По Мясницкой по улице Кирова…»

По Мясницкой по улице Кирова,

Нога за ногу еле впопад,

Нараспашку душой иду с миром я,

Мне ни Киров, ни мясо не брат.

И, Садовым кольцом опоясанный,

Задержусь возле Красных ворот.

Пусть погода сегодня не ясная,

Но я слышу, как сердце поет.

«Когда подует ветер с севера…»

Когда подует ветер с севера

И станет сильно холодеть,

Я окончательно уверую,

Что очень можно умереть.

А то живешь необязательно,

Жизнь подрубая на корню.

Глубин морщин не скроешь шпателем,

Как под одеждой грустных Ню.

«Не утомись сегодня туча, к нам дойдя…»

Не утомись сегодня туча, к нам дойдя,

Тогда бы не было вечернего дождя.

Не напитай обильно влага все кусты —

Не вскрыть бутонов вам, волшебные цветы.

Не будь меж предками любовного огня,

Тогда бы не было такого вот меня.

А не изведай я поэзии греха —

Не написал бы строки данного стиха.

«Воистину бедствие – гроз…»

Воистину бедствие – грозы

Над нашею грешной землей.

Июль разнолик и нервозен,

Ни с кем не сведен в симбиозе

И сам недоволен собой.

Кругом откровенное плохо,

Размаха не видится крыл,

Закат – что оскал скомороха,

И Петр и Павел со вздохом

День светлый на час сократил.

«Мораль моя и ценность интеллекта…»

Мораль моя и ценность интеллекта

Рождаются из моего нутра.

Как четкий абрис Невского проспекта

Родился только волею Петра.

А если ты случайно недалекий,

Тебя никак в Спинозу не развить.

Белеет парус, парус одинокий,

И никаким другим не может быть.

«Зачем перелетные птицы летят…»

Зачем перелетные птицы летят —

Оседлые птицы не знают.

Не можно сказать, что вернутся назад,

За далями всяко бывает.

И я в предназначенный час улечу

За Альфу иль Бету Центавра.

И в новых небесных стихах зазвучу

Со всею вселенной на равных.

«О, подлежащее, влекомое сказуемым…»

О, подлежащее, влекомое сказуемым,

И в обрамлении второстепенных членов!

Я рад упиться синтаксическим безумием

И быть готовым к языковым переменам.

Хотя и вышли все мы из «Шинели» Гоголя,

Однако, видит Бог, не для того,

Чтоб стихотворными потугами убогими

До муки слез расстраивать его.

«Пора сниматься, сядем на дорогу…»

Пора сниматься, сядем на дорогу,

Здесь сумрачно и призрачны пути,

Но кое-где пустыня внемлет Богу,

Что исподволь толкает нас идти.

Сквозь тернии карабкаясь на ощупь,

Вгрызаясь аки зверь в земную твердь,

Мы движимы одним вопросом общим —

Зачем нам надо жить и умереть.

«Мир рушился со скрежетом по швам…»

Мир рушился со скрежетом по швам,

Я вышагал бульвара утлый остров.

Как парус на маяк, легко и просто,

Я двинулся к надменно ждущей Вам.

И в сумерках, в объятьях толчеи,

Меж глыб автомобильного тороса,

Я понял вдруг, что мы обречены,

Что жизнь не знает знака переноса

Как спаса от сумы и от тюрьмы.

«Ты помнишь ли, Анна, те встречи на Чистых прудах?…»

Ты помнишь ли, Анна, те встречи на Чистых прудах?

Безумства и радость в тех юных далеких годах.

Из горлышка пили порой на бульваре «Агдам»,

И думать не думали ехать тогда в Амстердам.

Отнюдь не голландского глаженья утром лицо,

Трещит голова, будто в ней «Нибелунга кольцо»

И думать не думали, может – гадали, скажи,

Куда заведет нас дорога с названием жизнь.

«За горы нас носило, за моря…»

За горы нас носило, за моря,

В пустыни и заоблачные дали,

Мы крепкие настойки декабря

Глинтвейном в наши души заливали.

За то, что я живой, прости меня,

Не следует считать меня умершим.

В борьбе за каждый малый проблеск дня

Мы жизнь ещё немножечко удержим.

Сквозь мелкие прорехи бытия

Смерть выглядит одной из привилегий.

Доверчиво проста судьба моя:

От альфы через дельту до омеги.

«В картинной галерее, что в Лаврушинском…»

В картинной галерее, что в Лаврушинском,

Писательского дома под стеной,

Встречают нас с досадным равнодушием

И Репин, и Поленов, и Крамской.

Но Врубеля полотна величавые —

И Демон, и сиреневый развал —

Хранят в своих мазках печать отчаянья,

Поддался наважденью – и пропал.

«Само собой не перемелется…»

Само собой не перемелется,

Что рождено помимо нас.

Путем-дорогой поле стелется,

Однако тьма, хоть вырви глаз.

И, продвигаясь в жизни ощупью

Вослед рецепторам души,

Я размышляю: а не проще ли

Не размышлять, а просто жить?

«Не клевещи, злодей отъявленный…»

Не клевещи, злодей отъявленный,

Что мы без радости живем.

Цветет черемуха и яблоня,

И светит солнце за окном.

И нам природою объявлено,

Что скоро сможем перед сном

Услышать соловья Алябьева,

Не на ютубе, а живьем.

   <