Read the book: «Дословная тишина. Книга стихов»

Серебронза

Снаружи: шум буквальный – искрами в лицо…

Снаружи: шум буквальный – искрами в лицо,

сквозь кожу обжигает слепки представлений

в сознании, звуча к началам нервных окончаний.

Внутри: по краю света вырванные вплавь

слова на ощупь выбираются из шума,

сбиваясь в текст (но не с пути, не с ритма в стадо – в стаю!).

Тельцами шелестит читательская кровь…

Ещё раз сделал то, что в позапрошлом было

единым целым: в космосе – ни полночи, ни полдня…

Когда сознанье сузится…

Когда сознанье сузится

До ниточки вперёд —

Пройдёт по телу музыка

И человек умрёт.

Но человек останется

Просунутым во тьму,

Где пустота под пальцами

Шевелится к нему.

Тогда с ладоней линии

Сойдут на раз, два, три…

И человечек глиняный

Рассыплется внутри.

Десять заповедей в коме…

Десять заповедей в коме,

Тускло лампочка горит.

Человек в прошедшем доме

Что-то искоса мудрит.

Выдвигаясь из размеров,

Воздух крошится в ночи.

За чертой небесной сферы

Человек ползком молчит.

Лишь внутри себя встречая

Слаборазвитый рассвет,

Он злословит в чашку чая

На бесследном склоне лет.

Она в меня подумала…

Она в меня подумала,

Что станет мне женой.

И грянули под куполом

Оркестры в мир иной.

И высыпались правила

Шипами на паркет,

А я сидел и вздрагивал

На каждом бугорке.

Сгорает сумрак заживо,

Спрессованный в тупик.

Всё сделанное кажется

Вчерашним напрямик.

Никому не враг, не друг…

Никому не враг, не друг,

Изнутри подпиленный,

Человек с лицом вокруг

Обнажил извилины.

Округляясь до нуля

В бесконечность выстрела,

Из лица глаза скулят

Без пяти – осмысленно…

Жизнь по скошенной траве

В небо перечёркнута —

Завалился белый свет

За подкладку чёрного.

Когда Минувшее столкнулось…

Когда Минувшее столкнулось

Лоб в лоб с просроченным Грядущим —

Над человеком кровь сгустилась.

И человек, влетев случайно

В остановившееся время,

Моргает головой просторной.

(В кастрюле хруст его извилин).

Он вспоминает из кармана,

Как, сидя в бой на унитазе,

До нитки проигравшись в прятки

И рассыпаясь на квадраты —

Он выключил себя снаружи,

Потом задул свечу внутри.

Теперь на все замки открытый,

Став человеком из огрызков,

Он лёжа правит бал на сцене,

Играя первую похлёбку

В анатомическом театре.

Его душа бежит по трубам

Рыгая на ходу подмёткой,

Ручей членораздельной речи

Стекает на пол из затылка.

Над ним патологоанатом

Склонился с хохотом печальным,

Разглядывая по спирали

Бесценную работу смерти.

Вокруг отвисли чьи-то лица,

Глазами собираясь в точку,

Вникая с разворота в тему:

Причина смерти человека.

За окнами осенний вечер.

Потусторонний город…

Вечность…

Спросонья сумеречной пеной,

Покрылся воздух изнутри.

А где-то рядом во Вселенной,

Под сводом внеземной зари,

На основании ребёнка,

Забыв размерами про стыд,

Мечтают двое перепонкой,

Подробно воя на кусты.

Настроенье моё чудесное…

Настроенье моё чудесное,

В ухе заснула блоха.

Обои рваные, тесные,

В подушку набита труха.

И за нос меня гномы дёргают…

Зачем, всё же, я живу:

Чтоб шкаф двигать в бездну чёрную

И в этом лежать шкафу?

Смеркалось. Мысли лезли к потолку…

Смеркалось. Мысли лезли к потолку.

Вращался обруч кровеносного пейзажа.

На свежем мертвеце играла в карты стража,

Накладывая скуку на тоску.

Кто застрелил Байкова под шумок,

А после в рану вполз и притворился пулей?

Под полицейскими задами выли стулья,

А тело мысленно просилось в морг.

Душа качалась на своих ветвях,

Убийца корчил рожи ей, дыша чуть слышно.

На письменном столе лежал Байков остывший,

Герой сюжета в криминальных новостях.

Висит отточенное – небо слышится…

Висит отточенное – небо слышится.

Сидит откормленное – руки падают.

Стоит открытое…

Ничто не движется в метро каменных лиц.

Кричат закрытые рты – их нет.

В глазах гнездятся птицы —

не становись в очередь.

Неслышим-Невидим встал:

«Тсс-ссс… Остановка Серых Мышей!..»

У живого за хвост человека…

У живого за хвост человека

Скособочено время внутри:

Из пустого кармана – с разбега,

Он глядит сразу нб две зари.

А в прокуренном сердце иголка

Отдаётся ногами вперёд.

Время тянется быстро. Как долго

Жить осталось в искусственный лёд?

Над землёй разрастаются солнца —

Сыном, Духом Святым и Отцом,

Где на множество маленьких порций

Нарезается время свинцом.

Душа от тела отрывает кровь…

Душа от тела отрывает кровь —

Ей влага зрячая разумней после тела.

Сухая глина возвратится вновь,

Туда, откуда свыше прилетела.

Оттуда осень кажется весной,

Там свет по кубикам возводится в квадраты,

Туда проснётся то, что было мной,

Без имени и сумеречной даты.

Юный Боже лесных фотографий…

Юный Боже лесных фотографий

Трепет сферы воздушных девичеств

Принимал как свою бесконечность.

Полыхающим снегом окутан,

Он разбитые чаши событий

Наполнял отражением мёда.

Внутривенное солнце в зените —

Время выхода в собственный космос,

Изразцовое время2 (в квадрате),

Где в растительном омуте текста

Обитает загробная рыба,

Как сестра без сестры и без брата.

Отрываясь от берега ночи

На исходе бессонницы летней,

Принимая свою бесконечность,

Я смотрел на полярные звёзды,

Как рассвет отделялся от волка,

Обнаженного кровью оленьей.

Полнолуние молится в сторону сонной артерии…

Полнолуние молится в сторону сонной артерии.

Вниз словами шевелится книжная пыль эзотерики.

Заколочена кровь. Заживает Второе Пришествие.

Утопая в часах, друг за друга цепляются шйстерни.

Время ходит е-два – е-четыре за линию вечности.

Храм от света отрезан горящими в золото свечками.

Осыпается дно. На зубах сокровенное крошево.

Затекают конечности в щели дальнейшего прошлого.

Я учился любить на живых организмах по полочкам.

Занимался огнём, проходя курс ранений осколочных.

Закрывался в глаза. Выживал из ума до последнего.

О себе сам с собой разговаривал через посредника.

Нет сегодня, нет завтра, нет будущей жизни над пропастью.

Посторонние мысли приходят священными тропами.

Проливается боль. Мой клинический ангел беспомощен.

Полнолуние молится в тонком сиянии облачном.