Read the book: «Вне имён»

Font:

«Не трать дыханье на моё имя —
Я обойдусь и так…»
Борис Гребенщиков

Иллюстратор Ольга Витальевна Манскова

ISBN 978-5-0056-8572-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть 1. Интелы и люди

Глава 1. Фрэд: интел

Я – давно уже не человек. Я – интел. Это означает, что у меня всегда масса времени; я уже существую вне этого понятия. Мне не нужно ни есть, ни пить – что, само по себе, отлично, поскольку и горбатиться не надо, на каких-нибудь страшных, придуманных «развитой» человеческой цивилизацией, работах. Класть асфальт по жаре, или бегать на стройке, под бетонными плитами, что, раскачиваясь, проплывают у тебя над головой. Наверное, хорошо быть интелом. Любой человек позавидует, наверное.

Считается, что мы, интелы, всегда и полностью свободны. Но это – не совсем так. Каждый раз, перед нами появляется ряд инструкций: на каких сайтах побывать, кому поставить «лайк», а кому – врезать гневным комментом. А кому – наоборот, убрать все отзывы и отклики. Есть программа обдумывания и более важных проблем, и только потом – следует этап вольного пребывания в мультимедийном пространстве, когда можно смотреть фильмы, читать книги, бродить по игрушкам…

Кто составляет нам программу действий? Этого я пока не знаю. Да и вряд ли узнаю когда-либо. На это, как и на многие другие вещи, у нас стоит запрет, или, как мы говорим, «блок». Вообще, я, наверное, неправильный интел. Большинство из нас о таких мелочах никогда не задумывается. А также, мы не помним о том, кем были при жизни; так устроено, что в этом, компьютерном, существовании от нас остаются только так называемые «наработки» – чистый интеллект, который должен служить на благо обществу. Остальная запись личности при входе в программное обеспечение вроде бы полностью теряется. Но я – наверное, неудачный или неправильный интел. В отличие от многих из нас, я хотел бы знать, кем был прежде, при жизни. Или задумываюсь о том, кто же составляет для нас предписания. Вообще, иногда вспоминаю то, чего не должен вспоминать и думаю о том, о чём никогда не должен думать.

Интел – это, от сокращённого «интеллект»… Вроде бы, вначале звучало так: «Сохранённая единица интеллекта», и планировалось называть нас СЕИ или СЕДИ, но аббревиатура не прижилась. Сперва нас стали называть «интеллекты внутри компа», «интелы компа», а потом – просто «интелы». И всем понятно, о ком или о чем идёт речь. Дело в том, что некоторые продолжают считать нас людьми, а другие – неодушевлёнными предметами, вроде компьютерного вируса или, например, игры такой, повсеместной, внутрикомпьютерной. Я и сам затрудняюсь ответить, что я теперь такое. Набор записанных на кристалле памяти символов, запущенных в сеть? Куда запущенных, где я нахожусь? Эту самую «сеть» нельзя ни потрогать, ни услышать, ни увидеть, если не работает компьютер. Но ведь я живу непрерывно, потому что где-нибудь на планете обязательно работают компьютеры, подключённые к сети. Кстати, компьютерами, похоже, сейчас называются любые устройства с выходом в интернет, будь то реальные компы, или же всякие планшеты, айфоны, айпады, редуксы, анторы, рапперы, свиннеры или тому подобные устройства. Всем стало «до фени», на каком принципе работают все эти штуки. Главным является только то, что их количество уже давно превысило количество людей.

Такова реальность «развитой» человеческой цивилизации. Будучи уже сторонним наблюдателем, я особенно чётко осознал, что есть в ней что-то дьявольское; по странному пути она пошла. Вначале изобрели электричество. И с этих пор, отдельно взятого индивида можно было лишить всего: даже простой возможности видеть лес или горы, для него перестала существовать даже улица за окном – если он работает в ангаре или забетонированном торговом центре. То есть, в коробке без окон, освещённой искусственным светом. И его рабочий день можно стало превратить в рабочую ночь, или же сделать круглосуточным. Замечательное достижение цивилизации! Когда свежий воздух стал благом, доступным не для всех.

Следующим, таким же революционным изобретением, как и электричества, стало изобретение современного компьютера и интернета. При этом, стало возможным заставить абсолютно всех людей подключиться к этой, единой, системе и заставить слить в неё всё: свои данные, свои деньги и свои мысли. И поставить это всё под полный, тотальный контроль.

Вообще, раньше считалось, что был такой строй: рабовладельческий. А от него, мол, человечество идёт ко всё большей свободе, процветанию и счастью… Кто первым придумал эту глупость, я уже и не помню. И не считаю это нужным где-нибудь поискать. Но, никогда не было мира страшней, опаснее и неприютнее современного. Что может быть хуже ежедневной возможности ядерных ударов и развитого терроризма? И глухих контор с глухими к людям госслужащими, от которых по странной прихоти социальных отношений зависит будущность, да и само физическое существование других людей… И… да, в древности были рабы: из числа поверженных и взятых в плен врагов; в наше «счастливое» время таких расстреляли бы или отправили в газовые камеры. Но, пирамиды в Египте строили свободные люди. Быть может, даже с применением магии – так называется наука, уровень которой недоступен сейчас. И пирамиды и храмы эти стоят уже вечность. А что останется от теперешней цивилизации? Горы свалок и крошево стекла и бетона? Мир позднего пластика – так назовут его археологи? Если в будущем будут археологи…

В общем, именно таким, современным, миром людям древней Мессопотамии представлялся ад: ты туда входишь, и вешаешь на вешалку при входе свою душу. А потом, путешествуешь из кабинета в кабинет, где тебя медузят удавьими глазами сотни бездушных, полновластных трупов. Да, и ещё там, в аду, обязательно была пыль. Много пыли.

Мне должно быть всё равно. Ведь я давно не человек. А вот, почему-то это не так. Я – совершенно точно, неправильный интел. И слишком много помню о себе, как о человеке. Хотя и, был лишён памяти, как только обрёл, так сказать, новое воплощение.

Но, я всё же кое-что помню. И называю себя по имени. Другие интелы пользуются сотней ников. Но я – только Фрэдди, сокращённо – Фрэд. Так я себя называю. Почему? Трудно сказать. Это имя я то ли запомнил, то ли придумал. А ещё, я помню осязательные ощущения; я знаю, что чувствовал, когда гладил кота. Когда смотрел на облака или цветы. Когда целовал женщину. Я знаю, как бывает больно, когда сломаешь ногу или порежешься… Я уже давно интел, и – нет, я вовсе не захотел бы вновь стать человеком; разве только, если бы это было нужно и важно другим. Но… я помни чувства. Ощущения. Иногда, будто бы плачу. И думаю, как человек.

Хотя, мне нравится то, что я не человек. Это состояние, в котором я пребываю, избавляет от многих обязанностей. Здесь не надо есть, ходить в туалет, готовить пищу и мыть пол; я всё время здесь, внутри сети, и никто не может выгнать меня «из компа», забрать или сломать мой гаджет. Потому, что у меня нет гаджетов. Это – я есть внутри гаджетов, встроен в них. Хотя, вовсе и не нахожусь внутри какого-либо одного… Не пытайтесь понять: я сам ничего не понимаю. И чувствую себя бесплотным духом или океаном, созидающим сны или беседующим со всеми разом.

Мы, интелы, во многом просто люди. Мы чувствуем и мыслим так же. Это, практически, было доказано. Правда, лишь тем, что никто не смог бы узнать, кому принадлежит та или иная мысль или стихотворение: интелу или человеку. Было исследовано несколько тысяч текстов несколькими сотнями людей-добровольцев. Попадание было чисто случайным. В основном, как считается, нельзя угадать, кто автор текста: интел или человек.

Впрочем, однажды я сам из любопытства поучаствовал в одном поэтическом сетевом конкурсе, который проводился с подобной задумкой: распознавания среди нас, участников, интелов. Не с научной целью, а так, с развлекательной.

Это очень странно, но в тот раз попадания тех, кто оценивал результат, было почти что полным, за исключением двух стихотворений.

Одно из которых было однозначно оценено экспертами, как принадлежащее интелу…

Бесконечны глубины сознанья,
Когда день провалился закатный;
Я, лишенный сна, осязанья
Без конца считаю утраты.
Боль проходит, и жизнь проходит.
Утекает за каплей капля.
И искать меня больше не надо.
И звонить. Я ушёл без возврата,
В вечный сумрак, в котором время
Навсегда показало полночь.
Как помочь слепому увидеть?
Не любимого – можно ль вспомнить?

Но это стихотворение принадлежало живому человеку. И было подписано только именем: Влад.

Наоборот, другое стихотворение, однозначно определяемое, как принадлежащее автору из реала, принадлежало мне…

Как волна омывает тело,
Бесконечно его лаская,
Так души я твоей касаюсь,
Нежно – нежно…

Солнца блики падают в кофе,
Пальцы тонкие пахнут терпко;
Ты с лимона снимаешь шкурку.

Я не знаю, чем пахнет море,
И о чем прокричали чайки,
Только сердце стучит тревожно
В ритме танго…

Когда я был экспертами однозначно признан человеком, я почему-то тут же, немедленно, стёр все файлы, замёл все следы… И таскаюсь только по другим поэтическим сайтам, минуя с тех пор этот. Хотя и сам не знаю, почему…

Но в общем, я считаю, что интеллект человека и его душа живут своей, отдельной и незримой жизнью, никак не связанной – или почти не связанной – с тем, что же собой представляет его тело. Оболочка.

И Влад – или же, Владик – со мной полностью согласен.

Я ведь заинтересовался тем поэтом, человеком, которого признали интелом. Он тоже затаился и больше не казал носа на тот поэтический сайт с его странным экспериментом.

Найти Влада было практически невозможно: только лишь по имени. К тому же, кто мог сказать, реальное ли это имя, действительное, или всего лишь ник?

Мы вообще живём в эпоху тотальной ликвидации имён. Во-первых, повсюду теперь сносят памятники, лишь по той причине, что большинство населения не знает тех поэтов, писателей и художников, которые на них изображены. Но ликвидируются не только имена великих: они уничтожаются незнанием. Нет, сейчас даже самые простые, будничные имена подвержены уничтожению. Так, за ненадобностью. Вначале только клички ребят из подворотен заменяли собой настоящие имена. Но постепенно, зона распространения кличек вышла за пределы уголовного и воровского мира и затопила собой политику, профессиональную сферу, журналистику, и тому подобное. И, конечно же, в целом, абсолютно весь интернет. Уже, под названием «ников». Произошла всеобщая ликвидация употребления имён. Почти везде. Я имею в виду, полные, настоящие имена: с фамилиями или даже с отчествами. Многие люди теперь существуют, в большей части своего времени, без них. Только под кличками или никами. В особенности, здесь, в интернете. Что уж говорить тогда о нас, интелах. У нас и вовсе нет ничего другого, кроме вымышленного обозначения себя.

Итак, я пытался отыскать этого Влада. Сам не знаю, зачем. Я стал проникать туда, куда мы, интелы, можем проникать, но стараемся не делать этого. Я стал заходить в чужую электронную почту, читать чужие файлы. Мы, интелы, запросто «взламываем» пароли: по всей системе интернета, во все компьютеры мира мы имеем доступ… Кроме того, так легко войти и во вездесущие базы данных и всевозможные электронные досье на любого человека… Там имеется всё, вплоть до отпечатков пальцев и личных денежных счетов.

В общем, я нашёл Владика. И постепенно, исподволь, не представляясь иным участником поэтического конкурса и не напоминая о нём, стал с ним переписываться – и, в конце концов, подружился.

И теперь, многое о нём знаю.

* * *

Владик оказался молодым человеком лет девятнадцати или двадцати, и при этом – инвалидом. Но, он не был такой с самого детства, только лет с двенадцати, когда переболел какой-то страшной вирусной инфекцией. И с тех пор. ему отказывают ноги. Он может ходить только на костылях, и ему очень трудно это делать. Чаще Владик перемещается на инвалидном кресле: в основном, у себя по дому. Ну, а если ему помогают и выносят это кресло на улицу, то он может управлять им и едет сам, даже по улице. Владик живёт один, в небольшой, но изолированной квартирке; его очень редко навещают родственники. Чаще – соцработники, по найму; последним он даёт неплохие чаевые. Владик – почти что интел; в том смысле, что большую часть времени он проживает за компьютером; здесь же работает: пишет программы, создаёт сайты. Потому, зарабатывает неплохо; а иначе, ему было бы не на что жить.

В последнее время, я стал ему помогать по работе, и потому он может больше читать, думать и смотреть фильмы. Он такой же одинокий, как и я; и так же, как и я, не ищет фальшивой дружбы и банального сочувствия: только информацию и родственные души.

Именно при беседах с Владиком, со мной произошло нечто странное.

– Погуляем вместе? – однажды, предложил он мне.

– Где? Зайдём в какую-нибудь компьютерную игру онлайн?

– Нет. Не хочу. Они все тупые. И всё там – не настоящее. Нет, знаешь, я иногда… Люблю гулять по Питеру. Я очень люблю свой город, но ограничен в возможностях. И тогда… Я придумал гулять по Питеру по карте «гугл». Зайди в эту карту, выбери улицу. А внизу там есть такой жёлтый мурзилка… Захвати этого жёлтого мурзилку, Фрэд – и закинь его на улицу. Или, к примеру, в Эрмитаж… Только, давай согласовывать места, и сделаем это вместе.

И мы… отправились «гулять». Владик тоже гулял, вместе со мной, по карте «гугл»… Мы с ним гуляли по виртуальному Петербургу, рассматривая улицы и окружающие дома. Когда перемещаешься по карте «гугл», можно посещать только те улицы, которые оцифрованы; а есть места абсолютно непроходимые, и там надо или разворачиваться, или бегать по кругу, а иногда – неожиданно проваливаешься куда-нибудь, например, в соседнее с улицей кафе, которое кто-то заснял. Я люблю гулять по Эрмитажу, Летнему саду и храмам: там есть много оцифрованного пространства.

Мы с Владиком, вместе, с тех пор, часто гуляли по карте Питера, вдоль оцифрованных улиц… Владик узнавал знакомые дома, в которых бывал внутри, и рассказывал мне, что там находится. А потом, уже нагулявшись вдоволь вдоль улиц и набережных, мы снова цепляли в углу карты жёлтого мурзилку – ну, который падает вместе с нами внутрь неё… И прыгали уже в конкретную точку.

В тот раз, мы прыгнули в Летний сад…

Замелькали вокруг нас деревья, по кругу, заметались и статуи, быстро-быстро; мы пошли по этому кругу – и нашли выход, и внедрились вглубь аллеи… Главное было, не нарваться потом на неоцифрованный тупик: при этом чувство всегда такое, будто ударяешься о что-то.

– А мы с тобой – пойдём, погуляем по карте «гугл». Пусть другие гуляют по разным странам, по морскому песку, или по Канарам… Мы в других просторах, не так приятных. Но, выход здесь есть, и, вероятно, мы ещё погуляем по карте «гугл», – мурлыкал себе под нос Владик, слышимый мной, благодаря включённому чату. А люди на карте «гугл» почему-то всегда были размазанные: руки отдельно, торс отдельно; или – размытые вовсе, как привидения. Но, так гулять – лучше, чем никак. Большинство людей не могут гулять никак. Они работают и спят, и только. А мы с Владиком всё же можем гулять по Петербургу! Пускай, виртуальному… Такое удовольствие доступно тоже не всем: лишь тем, у кого хороший компьютер с большим экраном. Или… для тех, кто уже тут, в компьютере, живёт…

Вот мы путешествовали так, довольно долго, среди статуй и размазанных компьютером людей. Владик бывал там когда-то в живую, у него была ностальгия… А у меня? У меня – тоже… Может, я тоже жил в Петербурге? Я не знаю. А может, это была ностальгия по прогулкам? Становясь интелом, забываешь свою человеческую жизнь. Если только, не прочитаешь внезапно что-нибудь о прежнем себе. Говорят, что бывает и такое. И говорят, что для нас это очень вредно, почти смертельно.

Вдруг… Там, в Летнем саду, я почувствовал, как ветер треплет мои волосы, как шелестят листья… Увидел, как мы приближаемся к большой чаше, что у самого входа – и выходим к ней тем путём, который обычно был не доступен: вроде бы, он не был никем оцифрован… А потом, мы идём мимо Михайловского замка, выходим на Невский… Прохожие вокруг неожиданно приобретают реальные очертания, их даже становится возможным разглядеть… Услышать их голоса. Что с нами происходит? Мы вышли в действительный мир?! Кажется, что люди вокруг – живые… Или это… мне лишь кажется?

Я почему-то сильно испугался…

– Владик, где это мы? – спросил я.

– Что ты сейчас видишь, Фрэд?

– Невский. На пересечении с Фонтанкой. Аничков мост. Загорается зелёный, и мы переходим улицу, идём по мосту. Внизу – плывёт прогулочный картер…

– Тогда… У нас это получилась! Ты в моих воспоминаниях, Фрэд… В моих воспоминаниях. Будучи мальчишкой, я часто гулял здесь, по городу. И сейчас… вспомнил именно это.

– Разве, такое возможно?

– Что именно?

– Видеть чужие мысли… Гулять по чужим воспоминаниям.

– Не знаю.

– Здесь хорошо. И это… Совсем и не похоже на чьи-то воспоминания. Похоже, что это просто жизнь.

– Воспоминания – и есть жизнь. И здесь нам действительно хорошо, но мне нельзя долго зависать. Мой мозг не компьютер. Если зависнет – меня спасут только врачи, – пошутил Владик.

– Тогда что, идём обратно, в карту? – спросил я.

– Нет. Фрэд, выходим пока в письменный чат, – ответил Владик.

– Что это было? – снова спросил я в чате.

– Думаю, эмоциональная связь… И, если она есть, я полагаю, что ты сможешь, если сильно захочешь, иногда увидеть меня в реале. Люди для таких видений внутренне сосредотачиваются. А потом – их внезапно будто бы выносит наружу, хотя и ненадолго. И они видят то, что не должны видеть: другое пространство. Например, лёжа на диване, я так иногда могу видеть солнечную улицу. Но ты… думаю, тебе надо сосредоточиться не внутри, а снаружи. Может, как бы забыть о том, что ты – внутри компьютера. И тогда, ты… возможно, увидишь мою комнату. И меня. В реале. Так, как только что мы видели реальных прохожих. Только, тебе надо очень этого захотеть – и думать только обо мне.

– А ты будешь ещё, снова, гулять со мной по карте «гугл»?

– Да, – ответил Владик. – Обязательно. Я снова буду там, с тобой…

Наверное, примерно так люди пытаются выйти из тела и совершать астральное путешествие… А я пытался выйти из сети. Вырваться из интернета. Увы, полного выхода не получилось. Я остался в сети. Но… Вскоре понял, что иногда могу хотя бы видеть то, что происходит за её пределами!

Например, комнату другого человека, улицу, город… Я могу путешествовать сознанием. Хотя и, оставаясь по-прежнему внутри сети, как бы обитая там. Сеть интернета, в каком-то смысле – моё тело.

Через несколько человеческих дней, как я полагаю – у меня это получилось. Причём, попал я не куда-нибудь, а по назначению. Именно, к Владику. При этом, я действительно увидел его, в комнате, за компьютером. И, хотя я не вижу глазами, я воспринимал мир, полностью как человек. Удивительно, но Владик сразу почувствовал меня, и сказал:

– Привет, Фрэд! Это ведь – ты? Молодец, у тебя это получилось! Я тебя ощущаю…

В тот, первый, раз, в реале я был недолго. Но, я там реально был…

Глава 2. Мария: всё не так…

Она впервые открыла эту дверь своим ключом… Теперь у неё был собственный ключ. Так они договорились: Маша первой пришла сегодня, и сама открыла дверь. Девушка шумно вошла, сняла шапочку и стряхнула с неё дождинки, потом стащила узкие сапоги без молнии. Николая дома ещё не было: он сегодня немного задержится. Но Маша и собиралась прийти раньше и слегка навести порядок. Она сняла с плеча большую сумку с вещами, отнесла коробку с тортом на стол, цветы поставила в вазу. Вернулась в коридор, сняла куртку. Потом достала чайные чашки, заварник, салфетки, выложила на тарелку фрукты. Прибрала в комнате, подошла к зеркалу в прихожей, достала из сумочки косметичку и не спеша накрасилась. Включила электрочайник, заварила чай и стала ждать.

Но, в ожидании прошло уже полчаса. Ну, и где же он? Почему Николай опаздывает в такой день – день её рождения? Куда же ещё он мог пойти после занятий, и даже не предупредить об этом? Они ведь договаривались на шесть…

Маша ещё долго так просто просидела, без мыслей и дел. Только ждала и беспокоилась. Ей не хотелось ни читать, ни включать компьютерные игрушки. Было неуютно и почему-то тревожно.

Наконец, в коридоре послышался звук проворачиваемого в двери ключа, и Маша побежала встречать Николая…

Он грузно ввалился в квартиру, обвёл прихожую странным, незнакомым ей взглядом.

– Коля! Почему ты так долго?

Николай посмотрел, будто не на Машу, а сквозь неё. И был сейчас… чужой. Абсолютно чужой. И от него откровенно пёрло сигаретно-алкогольным перегаром. Девушка удивилась: раньше Николай никогда не курил, он же спортсмен. И, конечно же, не выпивал. Что случилось? Или… это и есть настоящее его лицо, а до этого он только притворялся хорошим: пока не втёрся в доверие? И почему он с ней… так?

– А… Совсем про эту забыл, – пробурчал тем временем Николай, и поморщился, – А меня ж предупреждали…

Он зашёл из коридора в комнату, не разуваясь. Окинул мрачным взглядом цветы, тортик и общую прибранность. Вернулся, закинул во встроенный шкаф у двери большую незнакомую ей сумку. И сказал громко:

– Зря старалась! Не фиг сейчас дома сидеть, поедем на одну вечеруху. Там всё будет: и бухло, и танцы. Не поедешь – так я один тогда выдвигаюсь.

Маша сознавала, что Николай странно выглядит и странно себя ведёт. Как совсем чужой и незнакомый ей человек. Тем не менее, она решилась не уходить домой сейчас же, а поехать вместе с ним. Чтобы выяснить всё до конца. Раз и навсегда. Что же произошло? Почему он вдруг так сильно изменился? Девушка была шокирована до полного ступора. Она безэмоционально оделась, натянула узкие сапоги. Шапка где-то потерялась. Наверное, упала вниз, на кучу обуви, сумок и пакетов во встроенном шкафу… Ну и ладно.

Общество, в которое Маша попала вместе с Николаем, было ей совершенно незнакомо. Они оказались то ли в ночном клубе, то ли в танцевальной студии, как она оценила чуть позже. Но в то же время, это помещение являлось и обыкновенной частной квартирой.

Потому, вначале они вошли в подъезд, ничем особо не примечательный, и поднялись по лестнице. Николай позвонил в дверь одной из квартир, пропустил Машу вперёд и приобнял её за плечи. Или, просто сгрёб в охапку, как-то совсем бесцеремонно, как никогда не делал прежде. И выставил перед собою, как щит.

Дверь им открыла знойная брюнетка с длинными стройными ногами и с необычайно острыми кроваво-красными ногтями, которые бросались в глаза сразу. Глаза незнакомки небрежно зафиксировали Машу, с пустотой взгляда. И, блеснув недобрым фиолетовым огнём в своей глубине, с презрением оторвались от девушки. По всей видимости, она оценила её не годной себе в соперницы. Зато, Николая брюнетка осмотрела более заинтересованно. И стремительно вцепилась в его руку своей наманикюренной лапкой. Уверенная в блеске своего очарования, она взяла Николая под руку – и увлекла вперёд. Бойко защебетала что-то о своей радости видеть такого замечательного парня в столь скучный и ничем не примечательный вечер. В обществе, где сегодня никто не может удовлетворить её глубоко интеллектуальную душу.

Маше не оставалось ничего другого, как последовать за этой парой, закрыв за собою входную дверь.

– Кстати, что это с тобой за девица? Простушка, и одета не модно, – услышала она впереди себя.

Николай, полностью очарованный незнакомкой, только громко гыкнул.

Они миновали прихожую и очутились в зале: в довольно тесной для такого количества народа комнате с зеркалами и тренажёрами. Может быть, так тесно здесь бы и не было, но сюда же притащили, явно из кухни, стол, с разного рода яствами и напитками. И он громоздился теперь посередине. Вся без исключения публика была в той или иной стадии алкогольного опьянения. У стен была пара диванов, а за столом – стулья, но мебели явно не хватало на всех, и кто-то сидел прямо на паркетном полу, а кто-то пытался танцевать.

– Мне нужен Крот. Или…, – начал Николай.

– Всем нужен «Крот»! Хорошее средство для мытья раковин, – пошутил кто-то.

– Или Боров, – закончил парень.– Срочно.

– Крот будет. Позже, – ответила его собеседница жёстко. – Кстати, я ещё не представилась… Альбина, – и брюнетка улыбнулась натянутой улыбкой, обнажив зубы до дёсен.

– Николай, – представился ей ответно спутник Марии.

– Пойдём, Коленька, потанцуем! Думаю, твоя дама тоже не останется в одиночестве надолго, – предложила Альбина. – Я сейчас поставлю забойный музон!

Маша присела на только что освободившееся кресло в углу, которое не сразу заметила, откинула с лица выбившуюся светлую прядку волос. И теперь с ужасом наблюдала, как парень, которого она до недавнего времени любила и который, как ей показалось, любил её, лихо отплясывал… с первой попавшейся ему под руку стервой. Будто чья-то невидимая ледяная рука несколько раз сжала её сердце, а затем оно наполнилось едкой и не щадящей злобой.

«Музон», реально, был «забойный». То есть, действительно рассчитанный на полный вынос мозга. Казалось, что-то дьявольское и зловещее вплеталось в эту какофонию звуков и перемалывало кости черепа. А танцующие под него люди казались дрессированными собачками, попавшими под влияние своего невидимого, но властного хозяина, который заставил подчиняться беспрекословно эти безвольные души. Что-то ревело, било, скрежетало и бесилось. И будто большой смерч, образованный этой странной вибрацией, вырвался, наконец, наружу и полностью сокрушал теперь всё и вся, сметая всё светлое вокруг себя на огромном пространстве, разделяя людей и навсегда отбрасывая их друг от друга… И Маша вдруг ощутила, что она и Николай отныне и навсегда разъединены этой мощной, дьявольской силой…

Ей стало страшно. Но главное, что ей было сейчас нужно, стало срочно для неё необходимым – это ветер и свежий воздух. Немедленно, поскорей вырваться отсюда! Иначе её, наверное, прямо здесь и сейчас вывернет наизнанку, вытошнит зелёными соплями… Неужели, это именно так, совсем не эстетично, выходит ушедшая любовь? Тошнотворный клубок, сформировавшись, как показалось, в сердце, застыв болью, стал подниматься вверх, к горлу, и ей стало муторно и противно.

Входная дверь квартиры сейчас, когда Маша снова оказалась в прихожей, была закрыта лишь на цепочку. Сняв её, Маша открыла дверь и вышла на лестничную площадку.

Ледяной злобой саднило сердце. Комок боли, что подступил к самому горлу, казалось, вырывался наружу. Но, вдобавок ко всему, её действительно вырвало, и прямо на лестницу. А потом, она услыхала снизу шаги и голоса… Сюда поднимались люди. Маша посмотрела вниз, вгляделась в лестничные пролёты: там мелькнули фигуры двух плотных мужчин. Ей абсолютно не хотелось сейчас, в таком виде, попадаться кому-либо на глаза. Потому, вместо того, чтобы теперь спускаться, Маша, толком сама не осознавая, зачем, спешно устремилась по лестнице вверх… Будто, от всех убегая.

И уже сверху, она слышала, что незнакомцы звонят именно в ту же самую квартиру. Кроме громкого звонка, ещё их грубые, громкие голоса, со смесью матерных выражений, донеслись до девушки.

Тем временем, она вскоре добежала до самой верхней площадки. Её тупик заканчивался обшарпанной, чуть приоткрытой дверью: она вела то ли на крышу, то ли на чердак. Маша рванула на себя эту дверь со злобным остервенением.

«Вот и всё. Это – конец наших с ним отношений… Но, почему так гадко на душе? Можно подумать, что я разбиваю кому-то сердце, предаю давнего друга. Будто, совершается что-то непоправимое, и мир разбивается на кусочки, а вся моя жизнь – вдребезги… Вот и всё… С этой пустой и полутёмной площадки, где нет квартир, дверь ведёт, скорее всего, на небольшой чердак, а с него – есть выход на крышу… Прыгнуть?», – промелькнула шальная мысль, в миг отчаянья…

За незапертой железной дверью действительно оказался тёмный, захламлённый чердак. Он был огромен, во всю длину и ширину старого, вероятно, доходного дома. Совсем неподалёку от входа, в маленькой постройке, заключённой во внутренности чердака, была лифтёрная. С изображением черепа и красной молнии на двери. Над дверью лифтёрной тускло светила всё же не выбитая и не скрученная лампочка. Мотор внутри пустоты за железными дверями в это время загудел и заскрежетал: наверное, лифт в доме был очень старый, – и Маша вздрогнула от неожиданного громкого звука.

Она прошла дальше, вглубь чердака, присела за старой деревянной балкой или перегородкой на пустой ящик. Выхода на крышу на чердаке не оказалось. А здесь, в глубине, сразу за перегородкой, было темно и пыльно. Но неподалёку от старого ящика, на котором теперь сидела Маша, были разбросаны фанерные коробки и громоздились кучи битой штукатурки, на которые издали падал косой свет от тусклой лампочки, освещая также пустые бутылки, окурки, мятые пачки из-под сигарет, использованные одноразовые шприцы. Судя по этому мусору, здесь, на чердаке, иногда собиралась местная шпана. Но Маше сейчас было всё равно. Она сидела и тихо плакала, сдерживая бурные рыдания, но не сдержав слёзы. Непрошенные, они всё стекали и стекали по лицу потоками, и, отрываясь, падали на куртку.

«Вот так. Всё банально и до одури прозаично. Как там, в поговорке? Все бабы – дуры, мужики – сволочи, и счастье только в труде?»

Незаметно грустные и циничные мысли сменились беспощадными воспоминаниями о тех моментах жизни, в которые она безнадёжно и неумолимо в кого-нибудь влюблялась. Эти воспоминания разных встреч промелькнули в её сознании в считанные минуты, но принесли не облегчение, а затаённую грусть и ещё большую безысходность. Пронеслись мимо, не оставив следа в её жизни, маленькие увлечения, которые увенчались любовью к Николаю. На этом и остановилась теперь память, рисуя картины их первой встречи.

А познакомились они случайно. Маша тогда, как и сейчас, была студенткой биофака. Приехала из провинции, жила в общежитии. А Николай был коренным петербуржцем…

К тому времени, она уже знала, что Питер – город замкнутых одиночеств. И, в то же время, город страстей, чувств и размышлений. А ещё, сплошных и скорбных обсуждений этих страстей, чувств и размышлений, – повсеместно, везде, со всеми: от лучших подруг и друзей до случайных прохожих. Питер предстал Марии именно таким… Городом, переполненным до краёв чувствами, не выраженными внешне эмоциями, подавленными в себе талантами. Городом не свершившихся, но великих надежд.

Об этом плакали и кричали стены, об этом шептались и пели люди. Это чувствовалось везде. Одиночество рыдало в постелях длинными и тихими ночами, в комнатах, напоминающих своею пустотой гробы. Или же, наоборот, ютилось на общих кухнях, под дым сигарет, кофе и пива, под песни под гитару хором, на застольных вечеринках. Там оно, одиночество, тоже присутствовало. Быть может, ещё более ощущаемое вот так: в толпе.