Глава 21
Когда он ушёл, Маша не придумала ничего лучше, чем заплакать, уткнувшись лицом в подушку. Ощущение чего-то непоправимого поселилось у неё в груди и не хотело уходить. Она не хотела, чтобы было так. Она думала, что они смогут всё уладить. Он оступился с этой запиской, она оступилась с Даниилом – карты биты, ничья. Что же пошло не так, куда её занесло?
На самом деле она знала. Тяжелее всего оказалось узнать саму себя. Она была недовольна – постоянно, это раздражение жило в её плечах, ныло и болело. Оно не выходило наружу, только копилось, мучило, давило на неё. Ей хотелось, чтобы они снова жили, как раньше – в её воспоминаниях, но что-то подсказывало ей, что не выйдет.
«А теперь, вместо того, чтобы продолжить разговор, он поехал к матери», – обиженно подумала она и тотчас одёрнула себя – у Катерины что-то случилось, он был ей нужен.
Маша поднялась с кровати, чувствуя, что слёзы, наконец, иссякли, оставляя внутри не спокойствие, а пустоту. Она медленно побрела в гостиную.
Маша подумала, что Катерина, наверное, хорошая мать, раз сын её так любит. Хотя, если разобраться, может и не существует хороших матерей. Может быть, вообще никак не стоит оценивать степень удачливости женщины на этом поприще – просто принимать как данность её материнство. Мать как мать. Справляется, как может. «Моя вот не справилась. И отец не справился. А быть может, не Катерина такая хорошая мать, а Василий идеальный сын. Как он тогда сказал? «Она мне мать, а не жена». Она ему давно ничего не должна…».
Маша застыла, осознав одну простую вещь. Она ведь никогда не шла навстречу отцу. Они отдалились, но она не приезжала в гости – ждала приглашения. Они оба были вечно заняты, и она прикрывалась этим много лет. А потом они разругались – он сказал ей какую-то чепуху, она обиделась… И больше не отвечала на его звонки.
Сердце рухнуло куда-то вниз. Она во всём была виновата сама. Знала, что отец иногда пишет Василию, но никогда не интересовалась содержанием их переписки. Обижаться было куда приятнее. Жалеть себя у неё получалось лучше всего.
В кресле запищал её телефон. Она взяла его в руки и коснулась экрана. Сообщение. «Вернусь поздно, у мамы проблемы. Будь осторожна, я на связи».
Маша перевела взгляд в окно. Начался дождь. Сердце защемило.
***
Ей было очень тревожно, и, чтобы себя чем-то занять, она решила разобрать шкаф с одеждой. Как это обычно и бывает – как только она выгрузила все свои вещи на кровать, запал прошёл, поэтому она кое-как сложила их обратно и решила сделать перерыв. Налив себе обычного невкусного кофе, Маша встала перед шкафом, задумчиво разглядывая полки с вещами Василия и размышляя, стоит ли ей приводить их в порядок.
Дождь никак не кончался. «По крайней мере, я могу поправить вот эту раздражающую кофту», – она поставила чашку на прикроватную тумбочку и потянула за рукав, свисающий с его полки. Вместе с кофтой с полки вылетел прозрачный конверт, внутри которого лежала небольшая бумажка. Маша наклонилась, чтобы поднять его, да так и замерла, стоя на коленях. Почерком, удивительно похожим на её, на бумаге было выведено: «Василий, не нужно меня больше искать, я ушла от тебя. Вещи и документы заберу позже. Не смогла сказать тебе это в лицо, потому что это было непростое решение. Я делаю это, чтобы спасти саму себя. Я опустошена, раздавлена нашими неудачами. К сожалению, я не могу продолжать это путь дальше с тобой, это слишком тяжело. Прости меня за это. Я хочу, чтобы ты знал, что я нашла человека, который поддерживал меня в самые тёмные времена и дальше мы пойдём с ним рука об руку. Извини. Маша».
Маша тупо смотрела на листок. Листок слегка потряхивало. Мысль, которую она старательно отгоняла, проявлялась, формируя свои чудовищные очертания. И она, как завороженная, не могла отвести от неё глаз, не могла спрятаться и скрыться. Только прикрыть веки и ждать, когда её снесёт неотвратимой лавиной.
***
Их разбудил телефонный звонок. Васю срочно вызывали на работу. Пока он, плечом держа телефон, задавал какие-то вопросы и пытался на ходу одеваться, Маша усиленно делала вид, что спала. Она избегала разговоров с ним со вчерашнего утра, благо его бешеный график делал эту задачу несложной. Если он увидит, что она не спит, то может задать вопрос, ответ на который мигом подкосит его. Не сейчас, когда он торопится к какому-то больному ребёнку. Она расскажет ему вечером.
Но как же ей хотелось с ним поделиться! Она слушала, как он мечется по квартире, ищет ключи от машины, документы. Дверь в спальню тихо открылась, и Маша старательно притворилась спящей.
– Я вижу, как дрожат твои ресницы, хитрая Мышь, – внезапно выдохнул он ей в ухо и она, вздрогнув, открыла глаза, – я убегаю, закроешься изнутри?
Пришлось вылезать из-под тёплого одеяла и идти закрывать дверь. Маша смотрела в окно, как он садится в машину, заводит двигатель, как загораются фары (было тёмное мартовское утро, время только приближалось к шести), и не знала, как ему сказать.
Отрицательный. Очередная неудача, проигрыш. Василий очень тяжело переживал такие новости – тяжелее, чем она. Он мечтал о детях и был бы прекрасным отцом. Маше иногда казалось, что она уже, за годы неудач, заматерела, перестала придавать этому такое значение. Ну, отрицательный и отрицательный, лишь бы не выкидыш. Опять.
Они проходили через это трижды. Больнее всего было в первый раз, потому что тогда они даже толком не старались, только задумались о ребёнке – и сразу получилось. Василий был на седьмом небе, смешным голосом разговаривал с плоским ещё животом, придумывал нелепые имена, чтобы отвлекать Машу, страдающую от токсикоза. Казалось, всё так гладко, легко, как и всё в их отношениях – всё, как надо. Когда она потеряла ребёнка, они были оба раздавлены. В больнице она не проронила ни слезинки, Василий – ни слова, а позже, в темноте спальни, они оплакали несбывшееся в объятьях друг друга. Второй раз они были готовы к такому исходу. Так бывает. Ничего не поделаешь. Но третий, случившийся прошлой осенью… Это была самая долгая её беременность, и она плакала от волнения каждый день, не в силах радоваться, даже не надеясь на хороший исход.
Такие события выбрасывают тебя за грань, на дно, в ту темноту, где ты чувствуешь себя маленьким и беспомощным. Иногда Маша замечала Василия в грустно-задумчивом состоянии и знала, что он до сих пор, в душé, оплакивает их неродившихся детей, вспоминает о них каждый раз, когда не получается.
Вася давно уехал на работу, а она всё смотрела ему вслед и не находила подходящих слов. Возможно, им стоило просто прекратить пытаться.
***
Казалось, ей не было так плохо никогда в жизни. Вся боль, которую память заботливо скрывала от неё, вернулась в полном объёме. Маша обрушилась на кровать, обвалилась, распласталась, захлёбываясь слезами, царапая собственные плечи, не сдерживая громких всхлипов.
Она разглядывает в детском магазине распашонки, счастливо улыбаясь. Они с Васей шутливо спорят, где поставить кроватку, ищут на снимке УЗИ очертания ребёнка. Больничная палата, она смотрит в его ошарашенное, обескровленное лицо, цепляется за руку. Череда неудач, хоровод отрицательных тестов. Снова робкая надежда и снова крах. Опустошение.
«Я опустошена, раздавлена нашими неудачами» – это было правдой, но она знала, что он – единственный, кто мог поддержать её в «самые тёмные времена», и он знал, что только она спасёт его от отчаяния. Каждый раз они выкарабкивались из этой ямы, держась друг за друга, опираясь, залечивая раны. «Я не могу продолжать этот путь дальше с тобой» – какими жестокими были эти слова! Она же видела, что он сомневается, стоит ли ещё пробовать. Он не хотел, чтобы она снова через это проходила. Он боялся, что она больше не выдержит. Маша закрыла лицо руками и застонала. Она не могла себе представить, что же он чувствовал, когда читал эту записку. Она могла понять, почему он поверил. Это было выше его. Это было слишком.
Она никогда ничего не решала: позволяла Василию искать врачей, записывать их на бесконечные обследования, но сама не пошевелила и пальцем. Он же врач – ему удобнее договариваться с коллегами! Почему она никогда не задумывалась о том, сколько раз ему приходилось объяснять эту историю посторонним людям, в то время как она…
А ведь она тоже рассказала эту историю постороннему. Даниил втёрся к ней в доверие, поймал её тогда, когда она только-только вышла на работу с больничного – замкнутая, на грани слёз, переживающая очередную гормональную бурю в сбитом с толку организме. И она не выдержала – рассказала ему, что они опять потеряли ребёнка. Он проявил сочувствие, нашёл какие-то слова. Маша чувствовала себя предательницей.
Нужно было срочно позвонить Василию. На ощупь – глаза застилала плена слёз – она дотянулась до телефона и набрала его номер. Длинные гудки, ужасно медленные и ужасно раздражающие. «Ну же, возьми трубку!»
Нет ответа.
Почему так всегда? Сейчас он ей просто необходим, но она не может с ним связаться. Маша лихорадочно набрала номер.
Опять гудки.
Снова набрала. Нет ответа.
Она не могла себе объяснить, зачем совершает эти действия, она впала в какую-то истерику.
Нужно было взять себя в руки. Маша сделала быстрый вдох и медленно выдохнула. Она сейчас упокоится и приведёт себя в порядок. И когда он вернётся, она обхватит его руками и ногами и никогда, ни на секунду больше не отпустит. Она вымолит прощение за все свои несправедливые слова, за все дни, что мучила его неопределённостью. И он простит её в тот же миг, потому что вот такой он был человек. Всегда и всем шёл навстречу. Её Вася.
Глава 22
Вода из крана капала, отсчитывая тягучие секунды. Кап. Кап.
Раковина в палате – это даже неплохо. Иногда бывало и так, что раковина была только в туалете, одном на пол-этажа. Кап. Кап.
Хотя это, наверное, была не палата – какие в приёмном палаты? Смотровая? Она понятия не имела. Кап. Кап.
Если так подумать, то в ремонте нуждалось не только её отделение – стены тут были весьма пошарпанными. Трещинки расходились по ним паутинкой, заплетаясь в незатейливые узоры, на которые она заворожённо смотрела. Кап. Кап.
Плитка тоже была позорная, местами расколотая, а середине помещения был почему-то квадрат совсем другого цвета. Он маячил как щербинка во рту, как коронка из дешёвого материала, и смотреть на него было неприятно. Кап. Кап.
– Екатерина Игоревна, дайте вашу руку, измерим давление, – голос медсестры был напевный, как если бы она общалась с тяжелобольным человеком. Катерина уставилась на её лицо, пытаясь вспомнить, знакомы ли они лично. Медсестра была полная, пожилая, её неухоженные брови были сосредоточенно нахмурены, пока она прислушивалась к ударам её сердца в стетоскопе. Тук. Первый удар. Систолическое. Тук. Последний удар. Диастолическое.
– Намного лучше, – похвалила её медсестра, озвучив показания. Манжета с треском разорвалась, освободив её руку, – вам давали что-то седативное?
– Давали, – сказала Катерина, – что-то седативное давали.
Не нужно было им этого позволять. Она должна была отказаться. Она много чего сегодня должна была сделать иначе.
Медсестра вышла из смотровой, и Катерине снова стал слышен звук капающей воды из сломанного крана. Капли как будто бы разбивались о фаянс быстрее. Кап. Кап. Кап.
Она должна была сесть за руль сама. Она должна была взять себя в трясущиеся, слабые руки и сесть за чёртов руль. Толку всю жизнь строить из себя сильную и смелую, если в единственный момент, когда это было нужно, она сместила роли, расслабилась, позволила ребёнку заботиться о себе?
Им вообще не нужно было ехать на её машине, но она настояла – не ехать же ей утром от гостиницы на такси!
Нельзя, чтобы дети решали твои проблемы. Она ведь так и не рассказала ему, кого подозревает в «пранке». Он бы тогда узнал ту старую, постыдную историю. Он бы тогда перестал её уважать, возможно, обиделся бы, уехал.
Нужно было ему сказать. Нужно было его уберечь.
Разве не это главная задача в жизни? Беречь детей от беды. Беречь детей от себя.
Если бы только она не звонила ему сегодня – в панике, в истерике. Если бы она только не боялась оставаться в своей квартире – глупая, безвольная дура! Испугалась нелепой куклы, устроила спектакль – и поплатилась.
Говорят, что водитель инстинктивно подставляет под удар пассажира, а не себя. Она всегда знала, что нельзя верить тому, что говорят.
Нельзя было принимать то седативное – она должна была чувствовать эту боль и отчаяние каждой клеточкой своего тела. За все грехи рано или поздно приходит расплата.
***
Маша появилась в больнице буквально через двадцать минут после её звонка. «Летела она, что ли?», – устало подумала Катерина, – «может быть, у них и могло все быть хорошо». Она содрогнулась, осознав, что именно сейчас и именно из-за неё будущее казалось шатким, как никогда.
Невестка влетела к ней в смотровую, расхристанная, растрёпанная, длинные волосы разметались по плечам. Они ведь были чертовски красивой парой – оба светловолосые, светлоглазые. Идеально друг другу подходящие. Маша присела рядом с ней на кушетку.
– Он начал понижать передачи, представляешь? – будничным тоном сообщила ей Катерина, – Когда отказали чёртовы тормоза…
– Где он?
– Это называется торможение двигателем, – продолжила она свой ликбез.
– Где он, Катерина?
– В такой ситуации надо ведь сообразить, – она гордо заглянула в лицо невестки, мол, вот какого умного парня вырастила.
– Он сильно пострадал, да? – губы Маши побелели.
– Если бы я была за рулём, я бы не сообразила, – задумчиво добавила Катерина.
– Просто скажите мне! – она почти кричала, – Что с Васей?
– Тогда бы я была в реанимации, а не он.
Катерина отстраненно заметила, что её слова возымели эффект. Как в замедленном кино она наблюдала, как невестка от неё отшатывается, её рот искажается в ужасе, неверии. Счастливая, она сразу заплакала – красиво, почти кинематографично. Катерина плакать красиво не умела, поэтому давно перестала этим заниматься.
– Ну, что ты… – она неуклюже похлопала Машу по плечу, – Всё будет хорошо.
Маша посмотрела на неё странным взглядом и, сделав глубокий вдох, постаралась взять себя в руки.
– Что с ним, вы можете мне сказать? – прошептала она.
Катерина поморщилась.
Они едут по пустой дороге вдоль аллеи недалеко от её дома, и в машине стоит напряжённое молчание. Прямо перед перекрёстком на дорогу выскакивает собака. «Сорвалась-таки его овчарка», – безучастно подумала тогда Катерина, будто наблюдая за ситуацией со стороны. Он резко давит на педаль, но тормоза не срабатывают.
– Мы вылетели на перекрёсток, а там эта машина… Он вывернул руль в последний момент, это смягчило удар. Но, всё равно… – она прикрыла глаза, – Три ребра сломаны, сильные ушибы… Дальше я не могу… Я не могу узнать, представляешь? – удивляясь сама себе, сказала она и быстро продолжила, – Просто не могу. Его увозили в реанимобиле, а на мне – ни царапины!
Катерина развела руками в стороны, криво, страшно улыбаясь.
– Ты можешь себе такое представить? А я – целёхонька! Можно сказать – ангел-хранитель постарался, только вот, – она схватила Машу за руку и судорожно сжала, – мой-то ангел должен знать, что это никакое не благословение! На кой чёрт мне это нужно – сидеть тут, беседовать, когда это я, это я должна быть на его месте, – её голос сипло сорвался. Она замолчала, несколько мгновений продолжая смотреть Маше в глаза, искать там отвращение, презрение – о, она хотела их там найти! Хотела, чтобы невестка накричала на неё, подтвердила её вину, вызвала в ней какие-то эмоции кроме этой боли, которая поселилась на месте сердца, выжгла там дыру, в которую задувал холодный ветер. Катерина даже опустила голову, как на плахе, подтверждая свою готовность понести заслуженное наказание.
Но ничего этого не последовало. Маша рвано выдохнула и сделала невиданную вещь – обняла её.
– Вы не виноваты, – Катерина хотела помотать головой, но Маша неожиданно твёрдо прижала её к своему плечу, – вы этого не хотели.
– Это моя кара, – простонала Катерина, – наказание за грехи.
«Шлюхи горят в аду», – огненной вывеской высветилось в голове, и Катерина невольно сомкнула объятья в ответ.
– Нет никакой кары, – Маша начала ласково поглаживать её по волосам, – иначе все давно бы получили по заслугам.
Катерина прерывисто выдохнула, чувствуя, что глаза предательски щиплет. Её телефон зазвонил. Это был далеко не первый звонок за последнее время, но она их упорно игнорировала.
– Возьмёте трубку? – спросила Маша отстраняясь.
– Нет, – Катерина прикрыла глаза ладонью, – с ним я сейчас разговаривать не буду.
Она знала, что не сможет ему сказать ничего, кроме несправедливых обвинений. Если бы он не уехал так надолго, если бы он был здесь…
– Вы давно вместе? – спросила Маша, видимо, желая её отвлечь. Туман, давящий на сознание Катерины, стал постепенно отступать, и она видела теперь, что Маше совсем не хочется с ней возиться. Ей, наверное, хочется лечь где-нибудь под дверьми реанимации, распластаться, молиться. Но невестка сидела, держала её за руку. Катерина чувствовала, что какие-то тектонические плиты внутри неё дрожат и смещаются.
– Мы вместе столько лет, что страшно называть эту цифру, – она подняла уголки губ, – а вообще, я же тебе рассказывала нашу историю.
– Так это он? Я думала, вы расстались после той ситуации. Ну, когда все узнали, – в глазах Маши даже появился интерес, и Катерина в порыве то ли благодарности, то ли глупости, решила рассказать ей чуть больше.
– После того случая мы стали встречаться тайно. Это… неплохо. В этом есть своя романтика. Мы не хотели, чтобы знала его семья. Но, видимо, они как-то узнали… – последнюю фразу она пробормотала себе под нос.
– Он в итоге ушёл от жены? – невестка доверчиво смотрела на неё своими светлыми глазами.
– Те отношения закончились, – уклончиво ответила Катерина. Всё-таки в такие подробности она никого не хотела посвящать. Она посмотрела на Машу и слабо улыбнулась.
– Спасибо, – вырвалось у неё совершенно искренне.
– С ним же всё будет хорошо, правда? – вопрос невестки прозвучал наивно, по-детски, но Катерину это больше не раздражало. Она знала, что всё это оболочка, защитная реакция, так же как у неё – шипы и колючки.
– Всё будет хорошо, – пообещала она. Они будут держаться вместе, и тогда, возможно, всё и правда будет хорошо.
Глава 23
Маша неплохо держалась. Она с удовольствием схватилась за возможность помочь свекрови, и ей казалось, что она сама наполняется силой, отдавая её другим. Сидя около отделения интенсивной терапии и молясь всем богам, которых знала, она забыла лишь об одном – узнать подробности аварии.
Логические цепочки, как и всегда, не желали складываться в её голове, поэтому, услышав, что машину Катерины вынесло на красный свет, она не задумалась, что же произошло дальше – она и слушала-то вполуха, чуть живая от волнения.
Когда ей сообщили, что водитель машины, с которой они столкнулись, тоже находится в реанимации, и его состояние описывают как крайне тяжёлое, она почувствовала себя ужасно – всегда страшно, когда рядом с тобой происходит что-то подобное. Она не сразу поняла, чем это грозит её собственному мужу, не сразу поняла, почему взявшая себя в руки Катерина советует звонить «вашему другу, этому адвокату».
Она не поверила объяснению Саши, сбросила вызов, раздражённо кинула телефон на лавку рядом. Так не бывает в реальности. Такие вещи всегда случаются с кем-то другим. Василий и так пострадал, как он мог быть виноват в аварии?
Саша приехал в больницу – присоединился к её бдению в коридоре.
– Я кое-что узнал, – сказал он, склоняясь к ней, – второй водитель сильно превысил скорость.
– И что это значит? – спросила Маша, которая всё ещё иррационально сердилась на него.
– Это смягчающее обстоятельство, – обтекаемо сказал Саша, – впрочем, сейчас главное, чтобы все остались здоровы.
Маша в итоге привалилась головой к его плечу и смогла задремать. Она чувствовала себя догорающей свечой – она оплывала, стекала вниз, теряла свою форму. Ждать было невозможно. Но если бы нужно было ждать миллион лет, лишь бы знать, что с ним всё будет хорошо, она была готова.
Спустя целую вечность, которая длилась меньше трёх часов, Катерина принесла им хорошие новости.
– Видела сейчас его врача. До утра будут наблюдать здесь – такие травмы могут быть очень коварными, а утром, если всё будет хорошо, переведут в отделение.
Маша заплакала – от облегчения и от того, что на этом его испытания не заканчивались.
– К нему можно?
– Давай отложим все визиты до завтра. Езжай домой, – она коснулась её плеча, – пускай Саша тебя отвезёт. Прими душ, поешь, поспи, а утром вернёшься с новыми силами.
– А вы?
– Я тоже сейчас поеду, – пообещала Катерина. Маша ей не поверила.
– Пойдём, Маша, – Саша потянул её за локоть, – тебе всё равно нужно будет привезти ему документы и какие-то вещи.
– Точно… – пробормотала Маша, чувствуя, что вместе с облегчением на неё навалилась усталость, – Вы мне, пожалуйста, напишите, если что-то станет известно.
– Конечно, – кивнула Катерина, – я на связи.
***
Дома было тихо. Квартира казалась какой-то чужой и пустой в темноте. Было ощущение, что всё вокруг изменилось. Опять.
Вся её жизнь этой весной ломалась, лопалась, как ледяной покров на реке, с треском и шумом разбиваясь на куски, которые несло течением и ветром в разные стороны до тех пор, пока они не таяли, не оставляя от прежнего уклада ничего. Она так отчаянно хотела вернуть всё на свои места, вернуться назад, что не видела ничего, кроме этой цели, не заметила, что место, куда она хотела вернуться, было уже совсем другим. Лёд растаял, растворился в шумном потоке воды, в которую, как известно, нельзя войти дважды.
Маша сделала всё, как сказала свекровь – приняла душ, смыв с себя запах больницы, съела бутерброд, абсолютно безвкусный, написала Алёне – она звонила ей ранее вечером, когда мчалась на такси в больницу. Было около трёх – самое глухое и тёмное время ночи.
Спать не хотелось, но Маша всё равно пошла в спальню – болела спина от часов, проведённых на лавке в коридоре. На кровати лежал её телефон – она кинула его сюда, когда пришла домой. Катерина написала ей сообщение – три слова: «Второй водитель умер».
Маша неплохо держалась, но больше не могла. Она смотрела на экран и буквально слышала, как что-то в ней надламывалось – был бы кто-то рядом, он бы наверняка услышал этот хруст. Второй водитель умер. Саша объяснял ей, что это значило бы для Василия.
Она медленно стекла на пол, чувствуя, что больше ничто не могло удержать её в вертикальном положении. Из этого переплёта им не выбраться. Их размелет этими жерновами, сотрёт в порошок.
Она распласталась, раскинула руки в стороны, будто это уже произошло, будто от неё ничего не осталось – только пыль, не способная больше переживать.
Лёжа на спине, она видела кусочек окна. Дождь закончился ещё до полуночи, но небо не было ясным. Луна и звёзды скрылись, трусливо спрятались, не зная, как ей помочь. К кому бежать, если обычно все её проблемы решались одним простым способом – на коленях у мужа, в его объятьях. Он укрывал её от суровой действительности, отгораживал, позволял быть его застенчивой Мышкой со слабыми ручками. Она знала, что он может решить всё – её личный волшебник.
Глядя на бесконечное, безнадежное небо, Маша поняла, что он мог бы просто рассказать ей, что было в той записке, напомнить о неродившихся детях, объяснить, что записка попала точно в цель, в его самое уязвимое место. Но он не стал этого делать, потому что жалел её. Решил, что раз она этого не вспомнила – значит, так будет лучше. Он был готов взять этот груз на себя – не рассчитывая на её поддержку, понимание – и нести его столько, сколько потребуется, без упрёка, без намёка.
Он всегда стоял за её спиной. Но кто же стоял за ним, где он брал сил, из какого неиссякаемого источника? И будет ли там ещё хоть капля, чтобы противостоять его собственной беде, которая, возможно, означала крах карьеры, доброго имени и бесконечную вину, длиною в жизнь?
Небо было тёмным, но не неподвижным. Оно двигалось, дышало, словно что-то рвалось наружу, стремясь разбить пышную массу туч. В груди у Маши тоже было тесно – её распирало до треска рёбер. Она позволила этому чувству вылиться наружу, вытечь слезами, вырваться стонами. Оно окутало, заполнило её.
Небо не даст ей ответ, не поможет, никто не наколдует спасительное избавление в этот ведьмин час. Ей не к кому больше бежать. Никто ей не поможет, кроме неё самой.
Маша приподнялась на локтях, впервые в жизни чувствуя, что не может отмахнуться от этой мысли. Ранее она её только пугала, но сейчас разгорелась внутри слабой надеждой, превращаясь, наконец, в простые слова:
«Я способна ради него на всё».
Сердце, словно очнувшись, зашлось быстрым, ровным ритмом. Словно все системы в её организме перезагрузились, лампочки загорелись, заставляя подниматься. Заставляя умыться и увидеть в зеркале не отчаяние и беспомощность, а нечто новое.
Что будет при самом плохом исходе, что она может сделать? Она не сможет оградить его от несчастий, но она любит, и это – не просто чувство. Это – сила. Она будет с ним, она будет за ним – если нужно, она будет перед ним, закрывая и защищая.
Она способна ради него на всё, и она сделает ради него всё.