Во-первых, я хочу сразу предупредить: «Соната с речитативом» – первый том двухтомника. История начнется здесь и сейчас, но закончится она далеко не с последней страницей этой книги. Если мне удастся заинтересовать и завлечь читателя, и он продолжит наше совместное путешествие во втором томе, значит, я смогла справиться хотя бы с некоторыми из поставленных передо мной задач.

Во-вторых, я хочу сразу обозначить жанр этой книги – мистическая фантастика. Не научная фантастика и не антиутопия, хотя при чтении читатель скорее всего узнает признаки и того, и другого жанра. Я не удержалась от заигрывания с астрофизикой и космической фантастикой, не имея достаточного опыта ни в первой, ни во второй, поэтому читатель, который будет ждать серьезной научной подоплеки событий, может быть разочарован. Да что там, взыскательный читатель будет разочарован даже тем, как я обошлась с советскими электронно-вычислительными машинами.

Пока вы не отбросили книгу в сторону, позвольте мне объяснить, почему же ее все-таки стоит прочитать.

Это история про людей. Любые совпадения с реальными прототипами случайны, события – вымышлены, мне важно это проговорить, потому что персонажи получились очень уж живыми, и читатель будет волей-неволей искать в этой книге мою собственную семейную историю.

Не ищите. Ее здесь нет, несмотря на то что моего деда действительно звали Бенционом, а мой отец действительно умер в 1983 году, когда мне было чуть больше полугода. Ксеня, с ее характером, семейными тайнами и огромным багажом проблем и задач, просто пришла ко мне – такая как есть – и попросила о ней рассказать. Нам было сложно, но я верю, что мы справились. На страницах моей книги люди знакомятся, ссорятся, мирятся, отчаиваются, влюбляются, совершают глупости, стискивают зубы, берут себя в руки и… снова делают глупости. Но они остаются живыми. А я – как демиург – постаралась дать им толику счастья.

Это книга про город. Я родилась в Ленинграде, но всю сознательную жизнь прожила в Санкт-Петербурге: я впитала его атмосферу, я пишу о том, что знаю наверняка. Если я описываю в книге улицы, дома, фабрики, обсерватории, университетские аудитории, будьте уверены: полотно текста сплетено из живых впечатлений и воспоминаний. Моей героине пришлось нелегко питерской зимой, но, мне кажется, мы с ней обе с честью выдержали испытания темными ночами, сугробами и промокшими сапогами.

Это книга про музыку, о чем можно догадаться хотя бы из названия первого тома. Музыки в книге много, и она тоже настоящая. Мои дети играют на фортепиано, и я постаралась сделать так, чтобы герои могли сыграть для вас некоторые произведения. По моей книге можно составить саундтрек.

Это отчасти производственный роман, потому что героиня учится в медицинском университете. Читателю придется присутствовать на некоторых лекциях и зачетах вместе с первокурсниками-медиками, и, поверьте, я искренне старалась сделать это приключение увлекательным. Действие романа уложится во временной отрезок 2004—2005 гг. – учебный год первокурсницы.

Это книга-фантазия на тему того, как далеко может зайти общество, чтобы… но тсс, зачем мне сейчас раскрывать все карты?

Наконец, это книга про Бога, потому что все, что я пишу – оно так или иначе про Бога, даже если мои собственные персонажи поначалу об этом не догадываются.

Теперь, когда читатель достаточно предупрежден и, смею надеяться, заинтригован, я предлагаю вам отправиться в совместное путешествие по альтернативному Петербургу середины нулевых годов. Не забывайте, что он чересчур альтернативен, чтобы вы могли напугаться всерьез. Но помните, что он абсолютно реален в деталях, поэтому погружение будет полным.

В добрый путь.

Интро

Где-то в нескольких километрах от поселка Ловозеро, Мурманская область, апрель 1983 года

Этого не может быть.

Этого не может быть, просто потому что этого не может быть – в его жизни, в мирном 1983 году. За три дня до свадьбы. Не может быть, чтобы кто-то направлял на него дуло пистолета. Чтобы кто-то угрожал ему смертью.

Что он знает о смерти в свои неполные тридцать?

Андрей поднял голову и посмотрел на небо. Лучше смотреть на небо, чем в черный зрачок пистолета. Небо полыхнуло зеленым. Полярное сияние в апреле? Уникальность станции Ловозеро, некстати вспомнил Андрей, в том, что здесь наблюдения за полярным сиянием ведутся в течение долгого времени. Дольше, чем в других регионах.

Сейчас он стоял на краю обрыва. За четыре месяца ссылки на север он успел неплохо изучить окрестности. Он полюбил это место – лес у заброшенной шахты, дорогу-призрак; когда-то здесь на поверхность поднимали и вывозили по узкоколейке слюду, рельсы давно распилили, шпалы сгнили, теперь это хрупкий и опасный путь: лишний шаг – и провалишься в шурф-отверстие. Для неосторожного туриста прогулка может закончиться трагедией.

Андрей всегда был осторожен. Он любил дорогу-призрак, любил камни, покрытые мхом, скрюченные невысокие березки и сосенки, вцепившиеся корнями в скалы.

Так и он сам сейчас цепляется за жизнь из последних сил. Он стоит на уступе над обрывом, внизу – острые камни. Далеко внизу.

Его заставили прийти сюда среди ночи – и Андрей не строил иллюзий, будто сможет выбраться из этой переделки живым. Двое ждали его на автобусной остановке поселка Ловозеро – последний автобус из Мурманска приходил за полночь, и, когда Андрей беспечно спрыгнул с подножки автобуса, в бок ему уперлось холодное дуло пистолета. То самое дуло, которое сейчас было направлено ему в лоб. Его вели в темноте по тропинкам, петлявшим между скалами и деревьями. Эти двое точно знали, куда идти. Они точно знали, куда он любил приходить. И теперь они здесь. Один – с пистолетом – напротив. И второй – чуть поодаль, с большим походным фонарем. Света фонаря как раз хватает, чтобы освещать маленькую сцену, на которой разыгрывается драма. И финал очевиден.

О чем он думает перед смертью?

А о чем ему думать?

О Лене? О ее маленькой ладони, поглаживающей живот. Пока плоский живот, внутри которого уже зародилась новая жизнь.

Об отце? Он не мог думать об отце: что-то постоянно мешало. Сбивало прицел.

Прицел. Андрей опустил голову и снова посмотрел прямо на ствол, направленный ему в лицо. Слишком близко. Слишком… наверняка.

– Так просто, – сказал человек с пистолетом. – Перестать звонить. Перестать говорить о том снимке, о дискотеке, о Риге – вообще. Для всей команды, для наших сотрудников, даже для вашего отца история очевидна. Вы здесь, потому что вас обвинили в сотрудничестве с агентом западных спецслужб, – губы человека с пистолетом презрительно скривились, – но вместо достаточного наказания вы получили ссылку. Никто не задает вопросов. Никто не удивляется. Мир сейчас так устроен: никто не удивляется решениям тех, кто имеет власть решать. Дальше у них – у нас – власти будет больше, а удивления у стада – у вас – меньше.

Рука с пистолетом описала небольшой круг, будто человек рисовал в воздухе какой-то график.

– Вас никто не собирался устранять. Вас просто нужно было отодвинуть и заставить замолчать. Мы в курсе, что вы здесь… времени даром не теряете. Когда свадьба? – Рука с пистолетом снова замерла, и черное дуло остановилось напротив Андреева лба.

Андрей молчал.

Человек с пистолетом вздохнул.

– Это не первый мой к вам визит. Вы помните предыдущие? Помните? – В голосе появились требовательные нотки. – Скажите же, что вы помните, о чем мы говорили на прошлой неделе. И три недели назад.

Андрей покачал головой.

– Смутно. Я… не уверен. Все как будто немного смазано. Я пытаюсь думать об отце, о работе в «Экране», о том, что мы делали… сделали. Я помню все – но я будто смотрю сквозь мутное стекло. Когда я пытаюсь разглядеть детали, все расплывается, и мне не хочется напрягать память. Но есть одна вещь, которую я помню четко. Та дискотека в Риге. – Андрей с видимым усилием посмотрел прямо. Он пытался разглядеть выражение лица человека с пистолетом, но тот повернул голову так, что лицо оказалось в тени. Второй, тот, что стоял в нескольких метрах от них, – громила с фонарем – за время разговора не пошевелился ни разу, будто вмерз в землю и превратился в фонарный столб.

– Я не сливал данные. Я не выходил на контакт ни с какими агентами. – Губы слушались плохо. – Я не помню нашего разговора – ни неделю назад, ни раньше. Я даже не знаю, о каких сверхсекретных разработках моей команды вообще идет речь. Но в одном я уверен точно: в тот вечер в Риге я был на дискотеке. В газете есть снимок. – Андрей неожиданно широко улыбнулся, как будто упоминание снимка принесло ему видимое облегчение. – Я звонил и снова позвоню отцу. Я буду звонить в прессу. Я… приеду, как только смогу, чтобы снова поговорить с вашими… особистами. – Андрей презрительно поморщился. – Или не с вашими. Я не знаю, кто ваш, кто не ваш, и чья воля направляет вашу руку со стволом, но я думаю, что женщина на допросе мне поверила. Она собиралась съездить в Ригу. Я, черт возьми, не помню, какие там могли быть документы, я не помню, чем мы занимались годами на Кавказе, но я знаю точно, что я не сливал данные. И я могу это доказать.

Человек-фонарь пошевелился впервые за все время разговора. Он переступил с ноги на ногу, и тень на секунду сдвинулась. Андрей увидел лицо собеседника. На нем было жадное любопытство и… жалость?

– Я впервые вижу такое упрямство, – признал человек с пистолетом. – Вы понимаете, что подписали себе смертный приговор? Вместо свадьбы, вместо нормальной жизни и работы… ну, насколько может быть нормальной жизнь в этой дыре.

Андрей стиснул зубы. Что он может сделать? Наклониться вбок и попробовать выбить пистолет из руки противника? Без шансов: громила с фонарем совсем рядом, и он наверняка тоже вооружен. Сделать вид, что он согласен заткнуться, чтобы… чтобы остаться в живых, остаться с Леной, смотреть, как растет ее живот, как рождается на свет новый человек? Но он не замолчит. А если он продолжит искать тех, кто его подставил, – а он продолжит, – то и Лена, и ребенок окажутся в опасности.

Андрей снова взглянул на небо.

Отец тоже считает, что я всех предал, подумал он. Он вспомнил пристальный – горький – взгляд отца. Если бы я мог подать ему знак, если бы я мог рассказать, как все было на самом деле. Но нас разлучили почти сразу, меня отвезли на допрос, ему, видимо, велели заткнуться и не вступать в контакт. А как же… вещи? Андрей нахмурился. Какие вещи? Казалось, его мозг отчаянно пытается мыслить самостоятельно, подсовывает ему какие-то образы. Ищет решения. Отец, я тебя не виню. Но я не делал того, что мне приписывают.

Если бы можно было послать отцу весточку.

Если бы было можно.

Рука с пистолетом замерла. Андрей зажмурился. Сейчас. Раздастся грохот выстрела – или он просто почувствует удар?

Удар он почувствовал, но совсем не тот, что ожидал. Кто-то с силой толкнул его в плечо, Андрей покачнулся, и, пытаясь восстановить равновесие, сделал шаг влево. Этот шаг оказался фатальным: нога соскользнула с каменистого обрыва. Он снова покачнулся – теперь вперед, чтобы устоять на ногах. Пальцы загребали воздух, казалось, еще немного – и он ухватится за какой-нибудь куст, но новый удар, сильнее первого, заставил его тело выгнуться дугой, и Андрей окончательно потерял почву под ногами.

Он полетел – спиной вниз. Небо над ним полыхало зеленым.

Почему-то Андрей вспомнил, как в детстве смотрел репортаж о возвращении Гагарина после знаменитого полета, вспомнил улыбку человека, который побывал в Космосе.

«Гагарин летал – бога не видел», – эту фразу повторяли все кому не лень. Рассказывали, что какие-то бабушки поехали к космонавту после его знаменитого полета – допытываться, как Бог, значит, допустил его… туда. На небеса. Какой – Он.

Гагарин бабушек разочаровал.

Но Андрею в знаменитой улыбке почудилось лукавство.

Он и сейчас думал об этом: думал, пока падал – взлетал, – а над ним полыхало небо.

Андрей не признавался никому, даже себе, в том, что считал Гагарина в сговоре с Богом.

Возможно, все же тот увидел, почувствовал что-то. Не мог не почувствовать.

Совсем скоро и я это узнаю, подумал Андрей. Есть Бог или нет Бога.

Какой Он?

О чем Его просить?

Защити… Лену. И нашу дочь. Почему – дочь? Откуда он знает, что у него будет дочь?

Защити, снова подумал он, отца, Лену, дочь.

Скажи отцу, что я не виноват.

По небу пронеслась падающая звезда – прямо поверх зеленого мазка полярного сияния. Вспышка. Желание. Пусть у отца появится кто-то близкий рядом.

У меня слишком много желаний, успел подумать Андрей. Хватит ли мне звезд?

Я ведь тоже лечу, но не вверх, а вниз, впрочем, когда под ногами нет опоры, можно представить, что я, как Гагарин, совершаю полет в Космос.

Поехали.

Соната с речитативом

Есть одно странное противоречие: в своем отношении к космосу человечество демонстрирует удивительную наивность. На Земле, вступая на новый континент, люди не задумываясь уничтожали существующие там цивилизации при помощи войн или болезней. А обращая свой взгляд к звездам, мы впадаем в сентиментальность и верим, что если там где-то есть разумные существа, то их цивилизации живут, руководствуясь универсальными, благородными, нравственными законами. Мы почему-то полагаем, что ценить и лелеять иные формы жизни – это нечто само собой разумеющееся, часть всеобщего кодекса поведения.

Я полагаю, что следует вести себя противоположным образом. Надо обратить доброжелательность, которую мы выказываем звездам, на собратьев по расе здесь, на Земле, выстраивать доверие и понимание между разными народами и цивилизациями, составляющими человечество. Но в отношении космического пространства за пределами Солнечной системы следует быть постоянно настороже, быть готовыми к тому, что у Иных будут самые злостные намерения. Для такой хрупкой цивилизации, как наша, это наиболее ответственный путь.

Лю Цысинь. Задача трех тел

Глава 1

Адажио

Санкт-Петербург, октябрь 2004 года

Утро не задалось.

Ксеню разбудил Парсек – слишком рано. Кот выгибал спину, утробно жаловался то ли на несварение, то ли на дискомфорт иной природы: как бы то ни было, спать Ксеня дальше не смогла. Она заглянула в пустую коробку и вспомнила, что собиралась купить упаковку прежнего корма: очевидно, «улучшенный» вариант коту не подходит. Взглянула на часы. Шесть тридцать. Круглосуточная ветеринарная аптека на углу, должно быть, открыта, – для категории граждан с привилегиями, но комендантский час… и дед еще спит.

Ксеня протерла глаза и погладила кота:

– Подожди немного, хорошо? Через полчаса я смогу выйти… – Ксеня не договорила. Парсек заскулил по-человечески жалобно, будто умоляя скорее раздобыть еды. Иначе. Случится. Непоправимое. Ксеня – как была, в пижаме – с раздражением накинула кофту с капюшоном, всунула ноги в ботинки, набросила куртку.

– Ладно. Авось за десять минут обернусь.

Она приоткрыла входную дверь. Тихо. Конечно, тихо: кому в голову придет нарушать комендантский час? Камеры в подъезде пока не установили, хотя поговаривали и об этом – в рамках обеспечения полной безопасности населения в условиях межпланетного конфликта, – и Ксеня не знала, как именно ее могут засечь за нарушением режима. И что за этим последует. Штраф?

Ксеня выбежала из дома, быстрым шагом дошла до угла и приоткрыла тяжелую стеклянную дверь аптеки. Дремавший у входа охранник встрепенулся и посмотрел на часы. Лицо его будто примеряло разные выражения: от растерянности до строгой несговорчивости. Ксеня воспользовалась его замешательством:

– На секунду. Я из соседнего дома… там… кот. Ему нужен спецкорм. – Она помахала в воздухе справкой, которую получила пару недель назад на санстанции, когда Парсека ставили на учет. – Энтероколит, – добавила она для убедительности, хотя как такового диагноза ей не озвучивали.

Охранник секунду помедлил и сделал почти незаметный жест рукой: живей, мол.

– Скоро турникеты поставят, без личного пропуска не войдете.

Ксеня благодарно кивнула, подлетела к окошечку кассы и спустя две минуты уже выбегала обратно на улицу, сжимая в запотевшей руке пакет с кормом. Двадцать метров… десять… на улице никого. Хорошо, что камер пока нет. Еще не рассвело, фонари горели тускло, будто нехотя. Ветер гнал по асфальту листья и сухие ветки.

Похоже, собирался дождь.

Ксеня перевела дух. Она поднялась по лестнице, стараясь ступать как можно тише. Зашла в квартиру и сразу встретилась с тяжелым взглядом деда.

Дед стоял в прихожей, уже готовый к утренней пробежке: в синем костюме, с поясным кошельком, он держал почти у самых глаз руку с часами и следил взглядом за стрелкой: дед был педант и комендантский час не нарушал ни на минуту. Ксеня виновато шмыгнула носом и показала деду пакет с кормом. Дед всплеснул руками:

– Ксенечка, как же так! Еще же нет семи…

Парсек подал голос, и Ксеня отмахнулась от деда, на ходу скидывая куртку. Обошлось – и ладно. Сердце колотилось быстрее обычного, прилив адреналина взбодрил ее сильнее утреннего кофе. Сейчас она покормит кота и наконец выдохнет.

Дед вздохнул и перевел взгляд на руку с часами. Семь. Можно бежать. Он проверил шнурки на кроссовках, потуже затянул ремень поясного кошелька и вышел. Ксеня на кухне, выкладывая корм в миску, слышала, как хлопнула входная дверь.

Спустя десять минут она уже сидела в кресле и пила кофе.

Странное чувство накатило на нее в тот момент: как будто время приостановилось и задержало дыхание. Как будто что-то вот-вот случится. Что-то нехорошее.

На кухне потемнело.

По утрам свет умудрялся проникнуть в окно, хотя ему для этого требовалось обойти мыслимые и немыслимые законы физики. Свет падал на круглый деревянный стол, инспектировал потертую поверхность с наброшенной на край вишневой скатертью, выхватывал две кошачьи миски в углу. Свет убеждался в отсутствии на плите пятен кофе и в том, что огромная медная джезва висит на своем месте. Он неодобрительно скользил по закрытой дверце шкафа, где – будто он догадывался – рядом с молотым кофе стояла банка растворимого. Инспекция раковины показывала, что чашки и тарелки вымыты и стоят на своих местах. Тогда свет, успокоенный, ложился на колючие побеги алоэ на подоконнике.

Но в это утро небо за окном хмурилось, света в кухне становилось меньше и меньше.

Ксеня подняла взгляд к циферблату часов, и в этот момент в окно ударили первые капли. Резко, нервно, будто кто-то снаружи бросил в стекло горсть мелких камешков.

Ксеня включила свет, кухня потеплела, пооранжевела, Парсек закончил есть и вскочил к ней на колени, поерзал, устраиваясь поудобнее.

Спустя несколько секунд хлынул дождь.

Небесные шлюзы будто ждали, что кто-то дернет за шнурок, чтобы распахнуть створы. Пространство за окном вмиг превратилось из тускло-серого в сизое, темное, подвижное. Вода хлестала по карнизу снаружи, била в стекло настырными струями.

Ксеня снова взяла в руки кружку. Кофе почти остыл. Она сделала еще глоток, и странная тревога усилилась. Ей показалось, будто Парсек перестал дышать, и она в панике запустила руку в кошачью шерсть сильнее, чем нужно. Кот недовольно дернулся.

Ксеня снова взглянула на часы. Секундная стрелка задвигалась быстрее.

Дед, наверное, вот-вот вернется. Нужно собраться, иначе она опоздает на первую пару. Ксеня вздохнула и мягко, но уверенно сдвинула теплое кошачье тело с коленей.

Струи за окном взяли более плавный ритм, когда Ксеня все же начала собираться.

Теперь дождь не лупил в жестяной карниз, а исполнял какую-то мелодию. Вода текла ровно, в дождевой симфонии угадывалась мрачная торжественность. Этот ливень окончательно смоет октябрьские краски с деревьев. В Питере заканчивалась золотая осень, но сегодня после дождя мир станет серым и голым в преддверии ноября.

Почему дед не возвращается?

Возможно, он решил продолжить пробежку, если все равно вымок насквозь. Дед обычно делал пару кругов по парку, а в хорошие дни мог и пробежаться по набережной до «Авроры» и вернуться по улице Куйбышева.

Пора выходить. Ксеня положила в черную сумку тетради, тяжелый анатомический атлас, пакет с медицинским халатом, сменку и футляр со скальпелями и пинцетами. Она встала перед зеркалом и несколько раз провела расческой по тонким волосам. Собрала волосы в хвост, с раздражением сдернула резинку и помотала головой. Потрогала скулы, как будто могла вылепить себе другое лицо – с менее резкими чертами, не такое бледное и вытянутое. Поправила манжеты белой рубашки, подтянула ремень.

Звонок в дверь разорвал тишину.

Она вздрогнула. Парсек на кухне повозился и замер, и в этот миг Ксене захотелось, чтобы время остановилось окончательно. Почему-то она была уверена, что в дверь звонит не дед.

Позже Ксеня узнает, что деда сбила машина. Белая легковушка. Записи камер с места происшествия покажут, что номера машины были забрызганы грязью, а водитель, судя по траектории движения и силе удара, даже и не думал останавливаться или сворачивать. Машина выскочила из стены дождя и на полной скорости впечаталась в синюю поджарую фигурку. Дед перебегал дорогу от Александровского парка к улице Лизы Чайкиной: как Ксеня и предполагала, мокрый до нитки, он спешил домой. Поток воды с неба прогнал почти всех свидетелей.

Ксеня сделала шаг к двери. И еще один. Звонок повторил требование, но уже мягче, деликатнее, давая обитателем квартиры последние несколько секунд покоя.

О смерти деда в то утро Ксене сообщили не работники милиции или морга.

Необходимые звонки и встречи свершатся позже; формальности будут соблюдены, и Ксенина память постарается вытеснить страшные подробности октябрьских дней: с поездками на такси, разговорами с вежливыми и равнодушными людьми и подписыванием бесконечных бумаг.

Но в восемь часов семнадцать минут обычного октябрьского вторника на Ксенином пороге возник Сашка.

Ксеня осторожно открыла дверь и увидела на лестничной клетке незнакомца.

С его темного плаща текла вода и уже собралась в приличную лужу у ног. Пряди волос прилипли ко лбу. Ксеня привыкла к тому, что из-за высокого роста смотрит на сверстников сверху вниз, но сейчас ей не пришлось опускать взгляд: прямо на нее через стекла круглых очков таращились темные глаза. Обладатель глаз будто злился на нее за то, что она все-таки открыла дверь.

Ксеня растерялась.

Таким она и увидела Сашку впервые: мокрым, встрепанным, нелепым, в очках с запотевшими стеклами. Он переминался с ноги на ногу, слегка припадая вправо: плечо оттягивала сумка. Правой рукой он придерживал лямку сумки, а в другой держал предмет, при взгляде на который Ксеня похолодела.

Дедов поясной кошелек.

Дед выходил на пробежку в неизменном синем костюме и пристегивал на пояс коричневый кошелек, в который клал ключи, документы и еще какие-то мелочи. Кульчицкий Бенцион Владимирович считал, что, выходя из дома, нужно быть готовым ко всему.

Увы, в это утро Ксеня убедилась в его правоте.

Взгляд мокрого паренька скользнул вниз: Парсек потерся о ее ноги. Ксеня наклонилась и взяла кота на руки. Семь килограммов кота придали ей уверенности. Парсек не стал вырываться, приник к Ксене и замер. Ксене стало тепло и жутко.

– Бенцион Владимирович, – начал гость, – он умер. Под машиной. А я Сашка… Александр, – некстати закончил он фразу, и ровно в это мгновение лямка его сумки треснула с жалобным звуком. Будто в замедленной съемке Ксеня следила за тем, как сумка падает, как из нее вываливаются тетради, учебник и почему-то теннисные мячи. Три или четыре ярко-салатовых мяча запрыгали по ступенькам. Последним из сумки выкатился металлический будильник. Жалобно звякнул. Саша охнул и метнул растерянный взгляд сначала на мячи, пара из которых уже пропали из виду, и только потом, наконец, виновато всхлипнул и снова посмотрел на Ксеню.

Она стояла, обнимая рыжего кота так, будто это ее единственная опора. Ее лицо побледнело. Неверный свет лестничной клетки падал таким образом, что Сашке показалось, будто у нее вместо глаз темные провалы.

– Где. – Голос подвел Ксеню, она не смогла задать вопрос. Сглотнула и попробовала снова: – Где он?

Сашка потрогал носком кроссовка будильник.

– Увезли. На скорой. – Он спохватился, сообразив, что дал Ксене ненужную надежду, и помотал головой. Ксеня почувствовала на лице брызги с Сашкиных волос. Грымза отряхивалась так же после купания в озере.

Ксеня зажмурилась. Она ослабила хватку, Парсек спрыгнул на пол, отряхнулся и удалился.

– На скорой – в смысле в морг, – пояснил Сашка. Ксеня сделала шаг назад. Она не отводила взгляда от Сашкиного лица. – В смысле что он точно умер, я видел, я там был. То есть не совсем прямо с ним, но я видел, как врачи … – Сашка не договорил. Он протянул Ксене дедов кошелек. – Когда они уехали, я увидел это. Там была лужа. Никто не заметил. – Ксеня взяла в руки дедов кошелек. Застежка не просто расстегнулась: кусок фастекса, так, кажется, эта штука называется, был выломан. Наверное, он так и остался валяться там, на улице.

Ксеня почувствовала, что пол уходит у нее из-под ног, а звуки становятся ватными, будто она находится в толще воды, а кто-то продолжает бубнить снаружи, на воздухе. Сильная рука подхватила ее под локоть и обняла за талию. Вовремя, потому что ноги подкосились, и еще спустя миг Ксеня рухнула бы на пол. От Сашки пахло чем-то домашним, мучным, вроде блинчиков или оладий. И мокрой шерстью. Ксеня снова вспомнила Грымзу.

Ксеня разозлилась, и злость вернула четкость предметам и звукам.

Она высвободилась из Сашкиных рук, повернулась к нему спиной и пошла по коридору. Куда теперь идти и что делать, она не знала, но почему-то казалось очень важным дойти до кухни. В кухне дедово кресло. Над плитой висит его джезва. Он придет с пробежки и сварит кофе, как делал всегда.

За спиной кто-то кашлянул.

Ксеня обернулась.

Сашка уже поднял с пола сумку и будильник, теперь обе его руки были заняты.

– Я принес кошелек, – он кивнул на поясной кошелек в Ксениных руках, – потому что там паспорт и адрес. Паспорт промок. В общем, я пошел. Простите. Пожалуйста. – Он несмело улыбнулся и поправил мокрую прядь.

Ксеня открыла рот, чтобы попрощаться, и неожиданно спросила:

– Кофе будешь? – Ей снова пришлось опереться рукой о косяк.

Сашка с готовностью закивал:

– Я сварю. – Он наконец затолкал в сумку будильник, присел на корточки, сгреб в охапку тетради с учебником и утрамбовал их вслед за будильником. На лестничную клетку и на ступеньки, по которым упрыгали салатовые мячи, даже не оглянулся. Аккуратно прикрыл за собой входную дверь, повесил на крючок плащ и скинул мокрые кроссовки.

Ксене показалось, что кроссовки, покинув Сашкины ноги, увеличились в объеме и заняли половину прихожей. Как две подводные лодки. Подводные лодки сорок шестого размера.

Почему-то стало спокойнее.

Ксеня сразу забралась в кресло и поджала колени. Она не хотела кофе и уже раскаивалась в том, что пригласила незнакомого парня в квартиру. Но стоило ей представить, как она сейчас стояла бы посреди кухни в одиночестве, переводя взгляд с дедова кошелька на телефон на стене, Ксеня поежилась. Пусть тут будет мокрый незнакомый Сашка, который пахнет собачьей шерстью и блинчиками.

Сашка снял с крючка дедову джезву и остолбенел.

Ксеня слабо улыбнулась. Сашка вертел джезву в руках. Ручку джезвы обвивали две медные змеи, обращенные мордами друг к другу, концы их хвостов вились по бокам.

Дед привез ее из то ли из Турции, то ли из Армении. Ксеня не любила варить кофе в этой джезве: она не могла отделаться от ощущения, что змеи вот-вот оживут.

Сашка стряхнул оцепенение и перевел взгляд на полки над плитой. Быстро сориентировался, нашел банку с кофе, вдохнул запах и прикрыл глаза.

Ишь, ревниво подумала Ксеня, разбирается.

Сашка, судя по всему, действительно разбирался. Кофе он сварил быстро и аккуратно, и коричневая шапка пены поднялась над краем джезвы на какой-то миллиметр, прежде чем он решительно погасил огонь. Он открыл холодильник и по-хозяйски пошарил на полках, доставая молоко. Взял с сушилки две кружки и только потом сообразил перевести взгляд на Ксеню:

– Можно?

Ксеня вяло кивнула. Какая теперь разница. Дед пил кофе только из чашек ЛФЗ¹ с кобальтовой сеткой. Она предпочитала домашнюю кружку, с жирафиком. Кружка была осколком прежней жизни, нехитрым приданым, одной из немногих вещей, что она прихватила, убегая из дома. Кружка стояла на столе, и в ней еще оставался растворимый кофе, наверняка совсем холодный. Кофе, который она сделала, когда еще живой дед собирался на пробежку.

У Ксени затряслись руки.

Как замерзший ручей по весне превращается в водопад, который несется, не разбирая дороги, так от застывшего Ксениного сердца устремился поток, который не оставил ей ни малейшего шанса. Она обхватила колени руками и разрыдалась. Плач сотрясал ее, Ксеня не управляла телом, она могла только держаться за собственные колени в надежде, что не упадет из кресла на пол. Где-то на периферии сознания она отметила, что дождь продолжается.

Она почувствовала запах кофе: Сашкина рука поставила перед ней на стол кружку с жирафиком. От кружки исходил пар, пахло кофе с молоком и чем-то еще, незнакомым. Ксеня втянула в себя воздух. Что он там успел найти на дедовых полках?

Сашка задал вопрос, и Ксене пришлось поднять голову и в упор посмотреть на него, чтобы убедиться в том, что она не ослышалась.

– У вас есть пианино? – повторил Сашка.

Ксеня повернула кружку так, чтобы жирафик таращился не на нее, а в противоположную сторону. Пусть лучше разглядывает незваного гостя. Чем-то они похожи: оба глазастые и нелепые. Ксене показалось, что Сашкины уши топорщатся сильнее, чем в момент знакомства. Как будто уши, как и волосы, распрямлялись после дождя, возвращаясь в нормальное положение.

– Есть рояль, – неожиданно для себя самой ответила Ксеня. – Но я не играю.

Сашка поставил на стол чашку, – Ксеня отметила, что он выбрал ту самую, дедову любимую, с сине-белой сеткой и позолотой, – сцепил длинные пальцы в замок и еле слышно хрустнул суставами. Ксеня всхлипнула еще раз – водопад иссякал – и вытерла щеки тыльной стороной ладони.

Рояль стоял в комнате, в которую дед запрещал входить.

Когда Ксеня услышала про запрет, она сразу вспомнила сказки про Синюю Бороду. По спине побежали мурашки, и впервые с момента бегства из дома она пожалела, что приехала к Кульчицкому. Может, стоило жить в общаге вместе с другими иногородними студентами. Но злость взяла верх, ведь жить у Кульчицкого означало не просто получить кров, а еще и досадить маме.

1. Ломоносовский фарфоровый завод (ЛФЗ – аббревиатура клейма истолковывалась и как Ленинградский фарфоровый завод) – до 2005 года.

12 3 Next

Соната с речитативом

Предисловие. О чем эта книга

Интро

Соната с речитативом

Глава 1

People who read this book also read

Other books by this author