Read the book: «В городе Е»

ПРЕДИСЛОВИЕ

Только на первый взгляд кажется, что Екатеринбург – просто город-миллионник, административный, экономический и культурный центр и прочее, прочее, что можно узнать из официальных источников. Если немного отойти от стандартного определения, и замедлиться, проходя по городским улицам, прислушаться к гомону, прищуриться и, меняя угол зрения и мысли, присмотреться, можно узнать другое. Можно услышать, как город говорит с нами, размышляет о происходящем, предается воспоминаниям и мечтам, вдохновению и унынию, проживает вместе с нами смену времен года и смену исторических эпох, подпевает нам, подмигивает и подает тайные знаки.

Эта книга – попытка подслушать Екатеринбург через те образы и идеи, которые он подбрасывает горожанам в ходе беседы. Город бросает свою реплику событием, местом, персонажем, новостью, которые, угодив прямо в нашу жизнь, требуют ответа.

Прислушайтесь хорошенько, город и вам что-то говорит.

ХРАНИТЕЛИ ДУХА ГОРОДА

ХРАНИТЕЛИ ДУХА ГОРОДА

В городах это происходит не сразу. Сначала город выращивает здания, ширится, захватывает новые земли, покрывает их дорогами, перебрасывает мосты через реки, словом, занимает то пространство на Земле и карте, которое и будут называть городом. А позже появляется самое важное – дух города, а вместе с ним – и хранители духа. В каждом городе хранители свои: отдельные здания со своей историей и тайной, памятники, которые врезаются в память, парки с загадочными тропинками, и даже люди. Не то чтобы они специально взяли на себя эту функцию, так случилось. Порой они и сами не догадываются, что давно перестали быть просто объектами и горожанами, а стали носителями и проводниками городского духа, и их простое ежедневье непостижимым и магическим образом влияет на город и его жителей.

Плотинка – это сердце Екатеринбурга. Возведенная в петровские времена, она оседлала реку Исеть и дала жизнь заводу, вокруг которого и вырос город. А теперь Плотинка стала любимым местом горожан. Здесь можно ощутить само течение жизни: отсюда проистекает история города, здесь течет река, окаймленная нарядными набережными, и сюда стекаются люди в поисках встреч, знакомств, развлечений, приключений, а может быть, они просто бегут на зов того самого духа.

Леонид Михайлович вот уже тридцать лет приходил на Плотинку играть в шахматы. Менялись сезоны, годы, изменились даже названия города и страны, а шахматисты на Плотинке все играли. Раньше Леонид приходил с доской под мышкой, чтоб разложить ее на мраморе подземного перехода. Теперь же заядлых шахматистов уважили собственными столами, на поверхности которых красовались аккуратные шахматные доски – места сражения фигур и интеллектов. За годы игры те, кто прежде иногда захаживали играть только по выходным, превратились в завсегдатаев, выйдя на пенсию. Появлялись новые лица, которые со временем становились хорошо знакомыми. Иногда приходили весьма молодые и даже юные игроки, вырвавшиеся из виртуального, богатого, но неживого пространства, чтобы ощутить товарищеское похлопывание по плечу: мысленное, словесное, шутливо-подбадривающее, да и просто физическое.

В этот сентябрьский полдень Леонид Михайлович впервые надел свою старую серую шапку в цветных геометрических узорах – наследие туристической молодости, чем открыл осенний сезон. Теперь у шахматных столов будут вертеться шапки, кепки с опущенными ушами, и шляпа Германа Вильевича, который не упускал возможности выгулять свою коллекцию шляп на Плотинке. Сегодня этот старый франт и стал партнером по игре Леонида Михайловича. После традиционного рукопожатия Герман поинтересовался:

– Ну, друг дней моих суровых, что ход грядущий нам готовит?

– Сейчас посмо-о-отрим, – растянул Леонид Михайлович, – кто мы, откуда и куда пойдем?

И он двинул белую пешку.

***

Новое белое пальто рисковало потерять свою первозданную чистоту, когда Елена, позабыв о необходимости беречь его, прислонилась к металлической ограде на набережной Исети и ошарашенно в десятый раз читала фразу «КТО МЫ, ОТКУДА, КУДА ИДЕМ?». Этот арт-объект уже несколько лет возвышался над зеленой крышей дома, фасад которого выходил к реке, но сегодня Елена как будто увидела фразу впервые. Так оно и было, ведь иногда смотреть еще не значит видеть.

Жизнь Елены в последние годы напоминала дурную ситуацию в настольной игре «Эрудит»: были все нужные буквы, но слово «счастье» с максимальным количеством очков никак не складывалось. У Елены было всё, что обязана иметь современная женщина в ее возрасте, и при этом остро чувствовалась нехватка чего-то… неопределенного. И эта нехватка заставляла ее исследовать блоги небожителей социальных сетей, изучать ассортимент городских и виртуальных магазинов, выискивать интересные туристические места для отдыха. А когда всё это не помогало, она начинала подозревать мужа в невнимательности, детей – в бестолковости, родителей – в детских травмах, друзей – в эгоизме, коллег – в непрофессионализме… Список обвинений и обвиняемых был длинным, а мир – пропорционально безрадостным. А в последнее время врагом стало и зеркало. Оно показывало морщины, намекая на то, что жизнь переваливает за середину.

Но в этот ясный полдень Елене удалось развеяться. Ни одной тоске не выдержать такого ослепительного сентябрьского солнца. Погода была чудесной, небо заходилось ярко-голубым цветом, трава все еще бравировала зеленым, а листва деревьев уже подчинилась осени и примеряла роскошный желтый. Набережная благоухала сладким ароматом алиссумов, густо усеявших местные клумбы. И в тот момент, когда Елена совершенно забылась, город вдруг спросил ее: «КТО МЫ, ОТКУДА, КУДА ИДЕМ?».

– Правда, заставляет задуматься? – прозвучал красивый глубокий женский голос.

Елена обернулась. Невысокая, совершенно очаровательная пожилая женщина в черной шляпке фасона начала двадцатого века всматривалась в ту же фразу.

– Гоген задал нам загадку, которую можно разгадывать всю жизнь, – неторопливо произнесла внезапная собеседница.

Обведя взглядом округлую площадку, подавшуюся к реке, Елена удостоверилась, что рядом больше никого нет, и слова адресованы именно ей.

– Гоген? – переспросила Елена, переходя от растерянности к недоумению.

– Да. Думаю, эта фраза, – кивнула незнакомка в сторону противоположного берега, – пришла к нам с картины Поля Гогена. На этом полотне он попытался охватить всю человеческую жизнь от рождения и до смерти.

Елена впервые за несколько лет разговаривала с незнакомым человеком на тему, отвлеченную от житейской необходимости. Ее воображение попыталось проследовать за словами «жизнь от рождения и до смерти», но признав свое бессилие визуализировать что-либо, уступило место любознательности и Елена спросила:

– Охватил?

– Трудно сказать. Охватить все, наверное, невозможно. Но вопросы поставил качественно: «Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идём?». Может быть, это и есть задача художников: бросать в нас вопросы и смотреть, что из этого получится. Ответить на вопросы Гогена – значит установить точку отсчета в своей жизни, начать игру. На это не каждый способен.

Елена невольно любовалась своей собеседницей. Возраст нисколько не лишал даму миловидности, и даже придавал шарм, а ее манера так просто говорить о сложных и не касающихся повседневности вещах приводила Елену в восторг. Определение «дама» как нельзя лучше подходило этой пожилой особе. Еще больший восторг вызывало течение разговора: начавшись у городского арт-объекта и картины Гогена беседа вдруг свернула к жизни личной.

– Вы ответили на эти вопросы? – искренний интерес и предчувствие какого-то открытия, окончательно изгнали первоначальное стеснение Елены, и ее лицо оживила мимика.

– Продолжаю отвечать. Для меня самым важным стал вопрос «Кто я?». И на него я отвечаю каждый день, вставая с кровати, одеваясь, чтоб выйти на улицу, встречаясь с людьми, заботясь о близких. Кто я? Игрок или игрушка, творец или нытик, любящая или выпрашивающая любовь, дающая или ждущая?

Предчувствие не обмануло Елену, вот оно открытие: жить значит отвечать на вопрос «Кто я?». До сих пор ее больше интересовали вопросы «Почему все так?» и «Кто виноват?».

Женщины помолчали. Теперь Елена была уверена, что только стоит на пороге чего-то нового. Она не хотела прощаться.

– Вы не спешите? Знаете, я хотела бы… – начала Елена и запнувшись о неспособность определить чего же именно она хотела бы, предложила, – пойдемте со мной в кофейню?

Дама согласилась. Елена взяла спутницу под руку, и женщины отправились вдоль набережной по направлению к Плотинке.

***

– Проморгал, – довольно улыбаясь забрал с доски коня Леонид Михайлович.

– Ах ты ж… кони мои, кони – рассторился Герман Вильевич. – Ничего, и без коней доберемся, на троллейбусе.

И он пошел черным слоном.

***

Когда Димин класс зашел в троллейбус, там стало тесно. Дима не любил толпу, троллейбусы и экскурсии класса в выходные дни. Ну куда бы еще ни шло на природу съездить, шашлыки пожарить, но в музей… Испорченный день. Ну посмотрел он эти картины и скульптуры в «Эрмитаж-Урал», и что? Мог бы и дома в Интернете посмотреть. Им в школе лишь бы работу провести для галочки.

Кондуктором в троллейбусе была уже пожилая, но бойкая женщина. Обладая весьма крупной фигурой, она каким-то чудом передвигалась по узкому проходу, оставшемуся между пассажирами, выдавала талоны и не умолкала:

– Передаем за проезд! Девочки и мальчики, готовьте ваши карточки! Ой, как вас много! Давай, моя радость. Куда ездили? В музей? Ой, как я музеи люблю! Пожалуйста, деточка. Красиво в музее? Возьми, мой хороший.

Ребята стали рассказывать о картинах. «Эрмитаж-Урал» появился благодаря остаткам коллекции «Эрмитажа», которую эвакуировали на Урал во время Великой Отечественной. Здесь было много настоящей старинной живописи. Кто-то запомнил сюжетные картины из жизни Христа и греческих богов, кому-то понравился пейзаж, кому-то – портрет. Алина хвалила статую стесняющейся девушки, и уверяла, что скульптор точно с нее лепил стеснение. Завязался разговор. Все пассажиры поглядывали на эпицентр беседы и вспоминали свое детство, свои музеи, свои художественные открытия.

– Ну всё, ребята, – заявила кондуктор, – после смены иду в «Эрмитаж-Урал». Что у вас, девочки-красавицы? – обратилась она к двум старушкам на сидении. Все засмеялись.

– Дима, тебе не кажется, что наш кондуктор ужасно похожа на героиню картины из «Эрмитажа»? – спросила классрук Ольга Николаевна.

– На какую? – испугался Дима внезапного обращения к себе.

– «Прачка». Помнишь? Та большая картина на отдельном стенде. На ней женщина стирает в тазу белье.

Дима помнил, но сходства не находил.

– Там молодая женщина была.

– Да, визуально они не похожи. Но это настроение… Блеск в глазах… Меня сегодня поразила эта картина. Столько жизни в ее героине! И такой контраст между облупившейся штукатуркой, распухшими красными натруженными руками прачки и ее сияющим лицом.

Дима удивлялся тому, как точно Ольга Николаевна уловила суть картины. Он тоже смотрел на прачку, но она ему ничего такого не рассказала.

– Да уж, контраст, – подтвердил Дима. – Радоваться особо нечему, когда у женщины нет «стиралки».

Ольга Николаевна от души рассмеялась.

– Дим, мне кажется, это особый талант человека: в любых трудных условиях продолжать жить с открытым сердцем, дарить улыбку, любить жизнь… даже когда у тебя нет «стиралки». Вот как наша кондуктор. Посмотри! В ее возрасте, наверное, не так уж легко делать эту работу. Но когда она проходит по салону, как будто солнечный зайчик пробежался – все улыбаться начинают. Какое счастье, что есть такие люди!

Дима посмотрел на кондуктора. Ольга Николаевна говорила правду, это ее ласковое обращение к пассажирам с шутками-прибаутками, эта улыбка, не сходящая с лица… Да, теперь и он видел явное сходство прачки и кондуктора, и не мог не согласиться, что такой кондуктор – это счастье. Такой человек – это счастье.

– Ольга Николаевна, а как думаете, быть таким человеком – это генетическая данность, или это приобретенное? – сказал Дима и порадовался тому, как красиво он выразился, иногда с ним это случалось.

– Я думаю, что человек – существо развивающееся, и способен работать над собой, в том числе и над состоянием духа.

Они замолчали и продолжили свой путь погруженные в мысли и в виды города за окном троллейбуса.

***

– Что-то мне всё это не нравится, – задумчиво произнес Леонид Михайлович.

– А что ж тут может нравиться? Ферзь-то твой в капкане, – потирал руки Герман Вильевич. – Сидит за решеткой в темнице сырой…

***

Андрей не любил магазины, но любил свою жену Аню, поэтому хотя бы раз в месяц ему приходилось выдерживать пытку шопингом. На этот раз пытка затянулась, потому что местом шопинга был избран самый огромный торгово-развлекательный центр города «Гринвич». Здание «Гринвича» разрасталось постепенно, над землей оно отращивало галерею за галереей, под землю запускало рукава, пока не заняло целый квартал и не вросло прямо в метро.

Аня надевала платья, кофточки, юбочки, брючки и кружилась, кружилась перед мужем, в одном магазине, втором, третьем… Андрей сбился со счета. От улыбки у него уже устали мышцы лица, и все комментарии стали сводиться к «Угу» и «Хорошо», а ведь он здесь был именно для того, чтобы выразительно восхищаться, ну и таскать пакеты. Окружающий шум и искусственный свет действовали на Андрея отупляюще. Он устал, как устают от тяжелого физического труда во вредных условиях, и удивлялся выносливости жены. Наконец, когда силы почти покинули Андрея, счастливая Аня скомандовала: «Все, пойдем домой». Это была лучшая фраза, которую Андрей слышал сегодня.

И они пошли. Они спустились на первый этаж и, разговаривая, наверное, пропустили выход на улицу. Остановились, нашли информационную стойку, убедились, что идут в правильном направлении, и отправились вперед, периодически поглядывая на указатели, которые свисали с потолка. Но через какое-то время они обнаружили, что уже проходили мимо этих магазинов. Решили идти в противоположную сторону, и снова никакого выхода. Снова поднялись на второй этаж, спустились со второго этажа, снова прошли в направлении, ясно указанном на всех информационных стойках и указателях. Утомленные, они начали препираться, каждый вел по очереди, но ни один из них не смог довести дело до конца. Выхода не было.

Увидев уже знакомые скамейки, Андрей повалился на них вместе с пакетами. Аня присела рядом. Они молчали, бессмысленно упершись взглядом в пол. Просидев какое-то время без движения, супруги стали оживать. Аня привинулась к мужу и положила голову ему на плечо. Андрей обнял ее и тихо заговорил:

– Аня, знаешь зачем “Гринвич» такой огромный?

Аня помотала головой.

– Чтобы мы его возненавидели, чтоб мы объелись всеми этими магазинами, шмотками до дурноты, и чтобы нам захотелось свежего воздуха и синего неба.

Аня молчала. Ей было что возразить, но она не хотела возражать. Ей тоже сейчас безумно хотелось свежего воздуха.

– Я утомила тебя, да?

– Нет, не ты, «Гринвич» утомил, – вздохнул Андрей.

– Я что-то увлеклась этими покупками. Они съели весь наш день.

Аня уткнулась лбом в щеку мужа, и вдруг вспомнила, как они, кажется, прошлой осенью вот так же сидели в дендропарке напротив этого торгового монстра. Только тогда перед глазами было вдоволь синего неба, а под ногами – желтая листва. Воспоминание было теплым, оно вызвало улыбку и прогнало подступившее было уныние. Следом в памяти всплыла целая вереница событий того счастливого дня и желание прожить их снова.

– Знаешь, чего я сейчас хочу? – прошептала Аня.

– Ммм?

– Я хочу кормить уточек.

– Хм.

– Помнишь то место у реки в дендропарке, где висит табличка “Туточки”? Пойдем туда?

– Угу.

– Я хочу смотреть, как эти неуклюжики важно топают среди суетливых голубей.

Аня подняла голову, вытянула губы, надула щеки и подвигала плечами, изображая важных уточек. Андрей улыбнулся. Аня, окончательно избавилась от хандры, и теперь ей не терпелось передать свое оживление мужу. Она хитро прищурилась и изменив тон, сказала:

– А потом Вы, Андрей, как настоящий рыцарь, рискнете ради своей дамы чистотой своего пальто, – Аня провела рукой по воротнику мужниного пальто.

– Так-так, – Андрей посмотрел на приглаженный воротник и сложил руки на груди, – моя дама задумала что-то нечистое?

– Ну тебе придется внезапно согнать голубей, и есть риск, что они отомстят тебе, грязно отомстят.

– А зачем мне придется их сгонять? – поинтересовался Андрей.

– Я хочу посмотреть, как они все разом взлетают в небо. Это очень красиво, – мечтательно проговорила Аня куда-то наверх. – Знаешь, когда стая поднимается в небо, мне кажется, будто и я немного приподнимаюсь…

Анины глаза залились каким-то особым светом. Андрей любил этот свет, эти глаза и эту женщину.

– Но сначала нам надо… – начал, не торопясь, Андрей и вдруг почти выкрикнул, – Анюта, смотри! Это же выход!

Они сидели напротив галереи, которая вела к выходу. Андрей быстро встал, сгреб все пакеты в одну руку, Аню – в другую, и они пошли, вернее, побежали на волю и вырвались прямо в звон колоколов Большого Златоуста.

***

– Ну что ж, Герман, ты достойно сражался, но моя взяла, – ликовал Леонид Михайлович, протягивая руку над доской.

– Ничего, мы еще отыграемся, – жал протянутую руку Герман Вильевич. – Завтра обещают отличную погоду для моего коронного мата.

И они уступили место другим игрокам, которые только что были их болельщиками.

А город продолжал вдыхать человеческий гомон, сводить человеческие пути, сплетать человеческие судьбы руками своих хранителей.

РОДИМЫЕ ПЯТНА ГОРОДА

Тело Екатеринбурга покрыто родинками, родимыми пятнами и тату – многочисленными стрит-артами. Одни можно найти прямо на лицах зданий, обращенных к улицам, другие внезапно вспыхивают, стоит завернуть за угол, третьи надежно спрятаны и встречаются только тем, кто должен их увидеть. Но увидеть картины уличного искусства – это только полдела, их следует разгадать. И не стоит следует искать подсказки у других посетителей этой всегородской экспозици – единой разгадки не существует. У каждого свой разговор с городом, и никто не знает, что скажет город именно тебе.

Игорь, заведя свою пробежку дальше обычного, наткнулся на странное граффити на стене. Оно изображало барельеф, как будто выступающий на поверхности бежевого забора, на котором человек, неестественно изогнувшись дугой, стремился нырнуть вниз, в волны, но не мог, руки его безвольно повисли. Он врос в странное костлявое чудовище с черепом древней рыбы. Они делили на двоих плавник и греческий хитон, покрывающий тело человека складками, а тело чудовища оперением, расходящимся от скелета твари в разные стороны. А может быть они делили и хребет?

Надпись в правом нижнем углу мурала гласила «Тропа героя». «Хм, странная у героя тропа, вросла в него чудовищем и не отпускает», – подумал Игорь, и развернувшись, занес уж было ногу продолжить бег. Но вдруг остановился. Фраза «тропа не отпускает» как будто взорвала внутреннюю плотину, мысль на минуту остановилась, пораженная внезапной свободой, и хлынула с бешенной скоростью, заставляя сердце стучать уже не от бега – он смог выразить то, что мучило его уже несколько лет.

«Тропа не отпускает героя. Эта бестия вросла в меня и окостенела, и не дает мне плыть. Не дает плыть.» – Игорь присел на траву.

Сентябрь перевалил за середину, но все еще радовал теплым солнцем. Пустынная в выходное утро улица предоставила Игорю возможность уединения и полного погружения в волны своих мыслей. Теперь он смотрел не на фальшивый барельеф, он смотрел на экране памяти кино о своей жизни, и видел, как тропа постепенно врастала в него, вдавалась всё глубже, лишая других траекторий, которых было тысячи еще лет двадцать, да даже десять лет назад. Его мир сузился до одной беговой дорожки, на которой он и закончит свой забег. Нет, это не худшая дорожка, он не жаловался и мог при необходимости доказать даже самому себе, что является достойным человеком, превосходно реализовавшимся в разных плоскостях жизни. Но его мучило что-то несбывшееся, навсегда оставленное у развилки, и сознание того, что с выбранной тропы уже не свернуть до самого финального свистка.

Холод осенней земли дал о себе знать. «Вставай, герой, застудишь геморрой», – едко усмехнулся Игорь и, завернув за угол, медленно тяжело двинулся вдоль забора, глядя себе под ноги. Сделав несколько шагов, он уловил боковым зрением изображение на стене. Оказалось, что барельеф продолжался и на этой поверхности. Здесь тропа героя тянулась лентой через несколько образов. Ближе к углу были руки с раковиной, в которой лежала жемчужина.

«Жемчужина. Жемчужина – плод долгого пребывания на тропе. Мастерство, нельзя приобрести, прыгая с одной тропы на другую. Видимо мастерство – это и есть плата за прощание с другими возможностями.»

Дальше была изображена раковина, закрученная спиралью, слева в нее ныряли дельфины и безобразная рыба с человеческой рукой, а справа стоял классический Геракл, могучий, широкоплечий, его монументальность подчеркивала колонна, на которую он опирался.

«Да-да, прыгнув личинкой человека в круговерть жизни выходишь мужиком, колонной, на которую всё опирается. Все опираются, семья, общество. Лишился возможности прыгать, чтоб стать столпом»

Последним следовало изображения мужского и женского лица. Умиротворенные, они воплощали покой и единение. Женское лицо походило на лицо жены Игоря. Греческие мотивы мурала напомнили ему, как в юности они с Иринкой, еще будучи на этапе свиданий, забрели в музей. Там он обнаружил сходство подруги со статуей греческой богини, и потом долго в шутку звал ее своей богиней. Она улыбалась, смущенно отводя глаза, и это было умилительно.

Игорь стал думать о том, что за каждой тропой закреплены не только события и достижения, но и люди. И выйдя на другую тропу, возможно, никогда не встретить тех, кто сегодня делает его жизнь. Готов ли он попрощаться с ними, ради манящей неизвестности?

Звякнул телефон. Будильник оповещал, что пробежка завершена. Пора возвращаться домой. Его богиня, наверное, уже заждалась.

Иринка пришла к театру драмы гораздо раньше начала спектакля. Подруга писала ей, что вот-вот будет. На ее языке это означало, что на самом деле до встречи еще минут двадцать, не меньше. Иринка улыбнулась, никакой досады на подругу она не испытывала. Когда любишь человека, его недостатки начинаешь считать особенностями, а раздражение умудряешься предотвратить небольшими хитростями, например, назначая время встречи на час раньше необходимого. Иринка считала, что для сохранения гармонии сложность жизни следует уравновешивать легкостью собственного восприятия. Может быть поэтому к сорока годам она так и не стала Ириной Николаевной.

Двадцать минут – это целая прогулка в компании солнечного сентябрьского предвечерья, а если повезет, то и интересное происшествие. Обогнув театр Иринка увидела на стене изображение барельефа. Ее порадовало то, как гармонично граффити было вписано в этот кусочек города: не нарушая целостности этого места, оно одновременно отсылало куда-то к Древней Греции, к ее узорам и мифам.

Начинался барельеф изображением двух лиц мужского и женского. Это не была сцена поцелуя или объятий, но несомненно речь шла о любви, быть может о самом кристаллизованном ее проявлении, оторванном от необходимости телесного и словесного подтверждения.

Иринка попыталась определить, была ли увиденная картина и о ней тоже, о ее отношении к мужу. Что остается от любви, если попытаться ухватить ее за саму сердцевину минуя проявления в материальном мире? Пожалуй, радостное единение, вера в любимого человека, ясное понимание его красоты, желание быть рядом ровно настолько, чтобы быть спутником, а не возницей или грузом. Да, это о ее любви.

Первое изображение перетекало во второе, где человек, но с головой рыбы в сопровождении двух дельфинов нырял в закручивающуюся спираль раковины, и в конце этой спирали выходил дюжим Гераклом.

«Боже, как это хорошо изобразил художник, – восхитилась Иринка, – когда только ныряешь в отношения, ты еще недочеловек. В раскручивающейся спирали совместной жизни ты, совершив свои надцать подвигов сражаясь с собственными чудовищами и очищая авгиевы конюшни, только научаешься по-человечески любить.»

Следующее изображение продолжало ход ее мыслей. В конце пути рождалась жемчужина. Она являлась из открытой раковины, как сама богиня любви Афродита.

Иринка остановилась у конца стены, чтобы еще раз полюбоваться всем муралом, и завернула за угол. Тут ее ждал сюрприз – последний фрагмент изображенной истории. Здесь человек отделялся от хребта рыбы, который видимо еще сохранился в нем, несмотря на то, что путник окончательно обрел человеческие черты. Неожиданный финал заставил Иринку остановиться, чтобы прояснить свои мысли. Она поняла , что художник пошел дальше, за рамки любви двоих. Это история об изменении человека не только в супружеской жизни, но о его преображении в целом. И как и в отношениях с любимым вопрос «Ты меня любишь?», требующий бесконечного подтверждения, постепенно заменяется утверждением «Люблю тебя», не требующем ничего, так это должно произойти в отношениях с миром.

Телефон подал признаки жизни. Подруга уточняла, что будет уже сейчас через пятнадцать минут. Иринка улыбнулась. Она еще не знала, что подарит ей спектакль, но благодаря подруге, одну жемчужину она уже положила сегодня в шкатулку откровений.

Лучший разговор с городом – это разговор наедине. Не упускайте возможности поговорить с ним по душам, и он поведает что-то ценное.

***

Начало декабря было теплым и переминалось с ленивого снегопада в слегка минусовую температуру на мягкую морось под немного выше нуля. Время не для прогулок, мягко говоря, но это не остановило Марину. Она давно хотела рассмотреть ближе стрит-арты, расположившиеся на боках, плечах и ладонях города. Они только дразнили Марину в окно автобуса, то тут, то там выглядывая из-за угла яркими вспышками и, обозначив свое существование, но не дав рассмотреть себя, оставляли легкую оскомину недосказанности, которая медленно унималась, но вновь возвращалась в следующую поездку по городу.

Но когда Марина отважилась на изучение этих самых картин, ее ждало разочарование. Экскурсовод, обутый не по погоде в кеды, повел свою немногочисленные группу не к ярким муралам, которые влекли Марину, а по подворотням, заверив, что именно там обитает настоящее уличное искусство. Они двигались, останавливаясь у стен гаражей, голубятен, заброшек и площадок для мусорных контейнеров. Марина шла в гости к городу с ожиданием вдохновенной беседы о красоте и дыхании жизни, а дверь ей открыл не джентльмен в галстуке, а малоприятный тип в несвежей футболке с застарелыми пятнами, в выцветших спортивках с вытянутыми коленками и, ничуть не смущаясь своего вида, улыбался, выставляя напоказ свои немногочисленные гнилые зубы.

Марина становилась мрачнее, глядя на стены и ограды красивых, но неухоженных зданий, на разноцветные заплатки краски на их поверхности, которыми коммунальщики не успевали замазывать стихийные граффити. Группа останавливалась среди всего этого, чтобы посмотреть на изображенных уродцев, на густую вязь странных письмён, как будто претендующих на какой-то смысл, но лишенных его ввиду невозможности их прочесть. В увиденном Марина не находила ничего, кроме нарочитого желания подчеркнуть всё то неприглядное, что добрые люди прячут, когда встречают гостей. «Любят ли эти художники город? Любят ли людей, которым шлют свое послание?» – думала Марина глубже зарывая в шарф зябнущее лицо.

Проходя мимо мурала, изображающего подводный мир и его обитателей на стене детского дома творчества, экскурсовод презрительно хмыкнул:

А вот это официальный фестиваль стрит-арта. Разве это искусство?

Но разве это не здорово, что дети завернув за угол, вдруг найдут кусочек волшебного подводного мира, а не блеклую глухую стену? – не поняла Марина.

Им это не надо, они все равно обпишут, – поддержал экскурсовода его товарищ, затесавшийся в группу, указав на пошлые надписи поверх рисунка.

Они двинулись дальше, Марина молчала, но внутри ее бурлило возражение, которое спустя квартал она выразила так: «Раз мы думаем, что дети все равно все испортят, следует ли оставить им тусклую стену с облупившейся штукатуркой, размалеванную неопознаваемой инописью и унылыми пугалами? А что они в свою очередь оставят своим детям?». Но вслух высказывать это было уже поздно, и Марина молча проглотила свое возмущение.

На проспекте Ленина красивые дома эпохи конструктивизма выставляли щеки округлых выступов и прямые профили углов. Местами эти здания были приведены в порядок, другая часть только ждала своей очереди, печально зияя оголенными кирпичами. Группа Марины подошла к ограде, где в прямые черные линии прутьев были впаяны чужеродные желтые кольца, кричащие: «А мы не такие! Мы другие». Выглядела эта композиция, как стайка вызывающе орущих подростков, осмелевших от того, что сбились в кучку. Экскурсовод весело рассказал историю о том, как пенсионер, живущий в доме напротив, возмущался и писал письма в администрацию с просьбой убрать цветное непотребство.

Марина живо представила, как старый могучий Свердловск, оставшийся без зубьев своих ровных оград, выломанных 90-ми, терпеливо ждал, когда окрепнет поколение, которое поможет ему с починкой. И вот когда казалось, что пришла помощь, он обнаружил, что над ним посмеялись. Нет, ему не помогли восстановить поредевшие ряды его черных оград, вторивших своим цветом художественному чугунному литью, не вернули по праву принадлежащую ему первозданную строгость линий. Они влепили туда цветастых фигурок, проистекающих, между прочим, из того же самого авангарда, что и конструктивизм, но это не помогало им прижиться. И дед мог только бессильно браниться на молодчиков, которые гогоча объявили ему, что так нынче модно. Может ли быть в этом искусство? Отгрызть то, что было создано прошлым, и заполнить его своим: «А мы другие»? Можно ли позволить молодому стрит-артеру мазнуть баллончиком на полотне классика? Марину не смешила эта история.

В конце экскурсии они подошли к стене, где была изображена арфистка в средневековом наряде. Особенность этого арта была в том, что арфистка появилась как дополнение к пятну краски, которая, струйками стекая по стене, натянула струны «арфы». Это изображение не радовало красками или высокохудожественным исполнением, но что-то заставило Марину сделать фото, наверное то же, что не дало коммунальщикам закрасить его, обновляя фасад здания – арфистка и ее арфа остались нетронутыми.