Read the book: «Рыжий ангел»

Какая это роскошь, в любой момент иметь

возможность обнять любимого человека.

С. Ахерн

Глава 1

Дом был большой. Комнаты светлые, большие и он ходил по этим пустым комнатам, а их становилось больше и больше. Он искал выход, а находил всё новые и новые комнаты. И уже сил не было от этой пугающей пустоты, от этого множества. И вдруг мамин голос:

– Сыночек, спасибо, мой хороший, всё нормально! На балконе, отдыхаю, вид прекрасный. Всё как ты говорил, мебель прекрасная, очень удобная. Я на балконе, здесь уютно, ноги уже почти не болят.

И он бежал искать маму, на балкон, но всё время попадал в пустые комнаты и ему уже хотелось кричать. Мама была очень красивой и смешливой, мама смеялась совсем рядом, и он проснулся.

Через несколько секунд непонимания кто он, где он, одним мгновением вспомнил, что отдыхает в хорошем пятизвездочном отеле, в Испании. На балконе уснул и не заметил, что уже вовсю жарит солнце, нехорошо это, не обгорел ли? Ощупал лицо, нет ли неприятных ощущений. Неприятных ощущений не было, ожога не было, разве что разогретая кожа. Шезлонги, действительно в этом отеле очень удобные, их можно подстроить под тело, под уставшие ноги. Хотя он уже давно не помнил, как ноги устают. И никуда бежать не надо, не надо искать маму. Мама далеко. И он очень давно не звонил ей, наверное, уже неделю, и она не звонила. Не беспокоит, он просил её не беспокоиться и не беспокоить. Дурак. Высылал ей деньги, нет, не высылал, деньги автоматически маме перечислял банк на её карточку. Он так любил, чтобы всё было удобно. Это тоже было удобно!

А кто смеялся? Он же слышал, что кто-то смеялся и этот смех его разбудил. Осторожно встал, заглянул на соседний балкон и увидел ноги. Ноги были длинные, но полноватые, почти без признаков загара, ноги были слегка отекшими, и он вспомнил разговор, почти не болят. Он ещё раз захотел услышать мамин смех. Позвонил маме и услышал её тихий и почти бесцветный голос:

– Сынок, Сашенька, что случилось? У тебя всё в порядке?

Он долго разговаривал с мамой, рассказывал что-то смешное, пока не услышал её смех, смех был совсем непохожим на смех из его детства или из его сна.

– Что случилось, почему звонишь? Нет Сашенька к тебе не хочу, я роскоши боюсь.

Мама боится роскоши, а могла бы жить красиво, она сама говорила, жить надо красиво. Специально возила подростком в Москву и Ленинград, по музеям, картинным галереям, театрам.

И совсем робкое:

‒ Может соберешься, приедешь? А Таня приезжает, ты помнишь Таню. С соседней улицы. Она такая шикарная стала, богатая. Всем богатая, и телом, и косой, и ростом, всем! Вы вроде даже дружили.

У Александра заныло сердце, он не хотел вспоминать Таню, а Надю вспомнил с гневной тоской. Надя была бедной, и телом, и косой, и росточком, совсем бедненькой, но его так умиляли её костлявые коленки. А Надя их прятала и долго ругалась с редакторами глянцевых журналов, если в журналах появлялись снимки с её неотфотошопленными ногами. Надя была красавица, с интеллектуальным узким лицом и глубоким сильным голосом. Известная певица. А ещё у Нади был вздорный характер, на который Александр не обращал внимания, но тонкие костлявые ноги с узкой щиколоткой и острыми коленками, приводили его в умилительный восторг. Вчера Надя его бросила. Он об этом забыл и вот только сейчас вспомнил. А ещё вспомнил, что он её для этого и привез сюда, в Барселону.

Отчего он её вспомнил? Ах да, он вспомнил что когда-то любил. Таню любил, так нежно, так яростно, так сильно, что мутнело в голове, таяло сердце, и ему ничего не было нужно, только чтобы она была рядом и тогда, рядом с ней, мир становился невыносимо прекрасным, вечным, мощным и понятным.

Вот почему он вспомнил Надю. Вспомнил про любовь и поэтому вспомнил Надю. Считалось, что он любит Надю. По-своему, но любит. А почему по-своему? Ах да! Это же Надя так говорила, ты меня любишь по-своему.

То, что он любил Таню он забыл. Постарался забыть и забыл. Он даже не помнит её лицо. Помнил только её фигуру, тонкую, высокую, с копной смоляных кудрей, а лицо забыл. Хотел забыть и забыл. И боль забыл. Так крепко забыл, что не вспоминал двадцать лет, или сколько там прошло? Девятнадцать лет, семь месяцев и двадцать дней, вот сколько прошло. Ничего не помнил, ни Таню, ни её лицо, только взгляд. Как же причудлива человеческая память, взгляд он помнит, а глаза не помнит. Ничего не помнит. Только боль.

Почему они расстались? Он начал вспоминать. Она что-то ему сказала, он что-то ответил, а она встала, долго и пристально на него смотрела и сказала, он хорошо запомнил, что она ему сказала:

– Не приближайся ко мне. Никогда.

Он помнил эти её слова. Всю жизнь помнил. И её взгляд, наполненный болью и презрением. Это только сейчас он понял этот взгляд, вот сейчас, секунду назад, а тогда совсем не понимал, а почему она сказала такое, и почему смотрела с болью и презрением не понимал. И сейчас не понимает.

Да он, собственно, и не вспоминал никогда, о чем они разговаривали. Он только помнил захлестывающее до краев горе, боль непреходящую. Он помнил, как она уходила, как споткнулась и чуть не упала. И ещё он помнил стон, дикий стон, как протяжный вой волчицы через несколько секунд после того, как скрылась за поворотом её стройная, высокая фигура. А он не мог за ней побежать, не мог посмотреть кому так больно, кто так стонет, что там, за поворотом случилось и жива ли Таня. Совсем не мог, у него отнялись ноги от горя и обиды. Он только звал её. Пока совсем не охрип. Так и нашла его мама, бессильно сидящим на лавочке.

Его увезли лечиться в Москву. Опять в Москву, как в детстве, в клинику неврологических заболеваний. Или как она там называлась? Он пошел через неделю и даже успел поступить в институт, в модный тогда ВУЗ под названием Высшая экономическая школа. Его ждала красивая жизнь. Так говорила мама.

Он опять вышел на балкон и опять решил заглянуть на больные красивые ноги соседки.

– Вы с ума сошли? Напугали.

– Каким образом?

– Ваша тень совершенно неожиданно появилась на моем туловище.

– Надеюсь она к вам не приставала?

– Кто?

– Моя тень.

– Ха – ха – ха! Очень смешно.

– Ну, простите, я не хотел вас пугать.

– Ну, прощаю.

– Вы только приехали?

– Мы второй день.

– Вы не одна?

– Мы одна.

– Вы забавная!

– Я еще и танец могу вам станцевать. Индийский. Хотите? Это ещё забавнее.

– Вы правда забавная. И не пафосная.

– Ну, это как настроение ляжет.

– Это самоирония?

– Это самоиндукция.

– Что?

– Проехали.

– Нет, вы правда интересно ведете диалог.

– А вы пафосный?

– С чего вы взяли?

– Речь у вас такая.

– Наговариваете. Я прост, как табурет.

– У вас четыре ноги? – удивилась собеседница.

– Две. А вы не могли бы мне показаться?

– Кем?

– Что кем?

– Кем я вам должна показаться? Если что я ленивая, двигаться не люблю. Не хочу повышать энтропию вселенной. Я могу только собой.

– Где-то я такое слышал уже. Собой и покажитесь.

– Вы не слышали, читали. Кто-то из фантастов написал об ученом, который был ленив и всем видам развлечений предпочитал горизонтальное положение лежа. Фамилию забыла.

– Чью?

– Да всех, и ученого и писателя фантаста.

– Глеб Горбовский. Стругацкие. Полдень!

Две ноги красиво метнулись и наконец перед Александром явилось лицо хозяйки длинных ног.

– Ух ты! Точно. Стругацкие. Удивили.

Это была женщина лет тридцати, с очень красивой, пока белой, сливочной кожей. Красивое, породистое лицо и странно простодушный взгляд. На голове женщины красовалось нечто, похожее на тюрбан. Она смотрела на него как-то странно. Удивленно и испугано.

– Вы даже забыли о своей лени.

– Да прямо захотелось увидеть человека с такой прекрасной памятью. ‒ Рассеянно как-то сказала.

Сосед исчез.

Через несколько секунд появился и протянул ей книгу Стругацких.

– Взял почитать с собой. Утопии захотелось.

– А могли бы и не разоблачаться.

– Саша, – представился знаменитый ловелас, миллионер и самый выгодный холостяк страны, – Да вот что-то не захотелось гоголем перед вами ходить.

Посмотрела на него насмешливо и тоже представилась:

– Тата. Это не имя. Это кличка. Могли бы для интереса и гоголем.

– Для чьего интереса.

– Вопрос ребром. Заинтересованных не нашлось!

– Я пытался зацепить ваше самолюбие.

– Получили бы удовольствие?

– Надеялся.

– Я просто ловко увернулась.

– Вы собираетесь на обед?

– Разве уже пора? – Заглянула в свой телефон.

– Надо же. Время летит. Скоро Новый год.

– Сейчас апрель.

– Вот именно. Уже апрель и время обеда.

– Все-таки вы забавная.

– Вы тоже забавный, вроде как.

– Хороший повод сходить вместе пообедать.

– Пожалуй. Я буду готова минут через десять.

Глава 2

Она вышла из своего номера ровно через десять минут. Длинная белая туника до середины икр, летящая, с красиво отделанным воротом из разноцветных камней, с узором по подолу. Светлые босоножки, пышные темные локоны по плечи. Соседка была невероятно хороша собой. У неё была красивая походка. Прямая спина и шаг балерины. Похвалил за пунктуальность.

– Мне не хотелось вас огорчать перед обедом. А то несварение и прочие беды, зачем это нам, – ухмыльнулась.

Та ещё штучка, ведь теперь, наверное, будет неделю мстить за его попытку зацепить самолюбие.

– Тата, ты очень красивая.

– Спасибо, мы уже на ты?

– Возражаете?

– Нет.

Она улыбнулась ему простодушной улыбкой, но такой нежной, что у него внезапно заколотилось сердце.

– Так дело не пойдет.

Вот черт, зачем он сказал это вслух.

– Еще как пойдет, Саша? – она опять ухмыльнулась.

В ней была сексуальность, не нарочитая, природная и вряд ли она её осознавала.

– Что случилось?

Она была чем-то встревожена.

– Тебе плохо?

– Мне хорошо.

– А почему за сердце держишься?

Он не заметил, как положил себе на грудь руку, чтобы унять сердцебиение.

– Все в порядке, возможно это привычка.

– Возможно, ты мне врешь, глядя в глаза.

– Возможно.

Он не любил врать. И не любил, когда его ловили на лжи.

– Остановись. Дай руку. Правую.

Она нажала ногтем какую-то точку на мизинце, его пронзила острая боль, едва не вскрикнул, но сердцебиение прекратилось.

– Лучше?

– Да. Ты врач?

– Нет. Я начитанная.

Он смотрел ей в глаза и вдруг вспомнил, что он ловелас, мачо и мастер кружить девкам голову. Конечно, она не юная дева, но она так сильно ему нравилась. Захотелось подчинить её себе. Сделать своей женщиной.

– Пойдем.

Зацепил тем самым мизинцем её мизинец и держась за руки они направились к лифтам. Руку отнимать не стала. В лифте было прилично народу. Ему показалось мало её одного пальца, всей ладонью провел по запястью и переплел свои пальцы с её.

Он ждал что она освободится, боялся этого и незаметно для себя сжимал её руку крепче и крепче.

– Всё хорошо. Я с тобой. – Сказала почти насмешливо. Почти. И почти испугано.

Или он сейчас получит по морде или обнимет и прижмет её к себе. Обнял и прижал. Лифт приехал, пора выходить. Пальцы не разжимал. Не хотел.

– Саша, ты что это за эксперименты затеял? Нервы мои испытываешь?

– Не твои, а свои. Мне надо так.

– Хорошо, надо так надо. А я такие же права имею.

– Нет, если собралась со мной сражаться.

– А если не сражаться?

– А если не сражаться, то такие же.

– Саш, сколько времени надо быть знакомыми, чтобы иметь право выносить мозг.