Read the book: «Золотой конь Митридата»

Font:

Глава 1

Синопа, 111 год до н. э.

Лаодика развалилась на ложе, покрытом белоснежными простынями, и задумчиво глядела в потолок. Черный маленький паучок полз к окну, шевеля крохотными лапками, и она подумала, что ему не спастись. Слуги, тщательно следящие за чистотой, уничтожат его, а этого нельзя делать. Кто-то говорил, что в этом краю нет ядовитых пауков, и лучше их не трогать. Убьешь – плохая примета. Но, как бы то ни было, несчастное членистоногое – пленник в четырех стенах, и ему не выбраться без посторонней помощи. Как и ей. На гладком белоснежном лбу царицы появились морщины, и начальник телохранителей Мнаситей, возлежавший рядом на влажных смятых простынях, озабоченно посмотрел на любовницу, еще минуту назад дарившую ему горячие ласки.

– Что случилось?

Она приподнялась на локте, и Мнаситей залюбовался ее красотой, поистине божественной: прямой нос, округлый лоб, на который крутой волной падали светлые кудри. Большие глаза оттенялись длинными ресницами, сочные чувственные уста цвета густого вина манили припасть к ним, испить сладкую влагу.

– Как ты хороша! – вырвалось у него, и Лаодика недовольно взглянула на любовника.

– Красота не сделала меня счастливой. – Она откинула волосы, водопадом упавшие на плечи. – Я была счастлива только в детстве, со своей семьей. А потом… А потом наступила тьма, из которой мне уже не вырваться.

По его недоуменному взгляду женщина видела, что любовник ее не понимает. Ее никто не понимает, все думают – раз царица, значит, бесится только с жиру. Ну в самом деле, чего ей не хватает? Любящий муж, исполняющий любые желания, красивые дети, роскошь… Им, этим глупым людям, невдомек, что она пленница в роскошном дворце супруга. То ли дело дома, в Селевкии, где она родилась, на берегу полноводной реки Оронты! Свобода, свобода, ничем не стесненная! Перед ее глазами прошли подруги, с которыми она любила играть и танцевать, учителя, обучавшие игре на кифаре и грамоте. Она слыла прилежной ученицей, хотя ее отец, сирийский царь Антиох Эпифан, не слишком принуждал дочь к наукам. Он знал: ее удел – замужество, но не по любви – по любви цари и царевны не женятся, – и потому никогда, как и ее мать, не интересовался, кто пленил взоры царевны. Она вспоминает глаза и улыбку юноши с маленького острова, который пел ей песни о любви и море, но никогда не смел взять ее за руку – ведь она царская дочь! И уж точно не ему стать ее суженым. Впрочем, и Антиох долго размышлял, за кого выдать дочь-красавицу, чтобы укрепить свое царство. Много приходилось ему воевать, со всех сторон наступали враги: из-за Тигра – парфяне, из пустынь – пропахшие зноем, загорелые до черноты арабы. Некогда могучее государство Селевкидов грозило утратить владения в Малой Азии. На кусочек его территории – Келесирию – посматривал Египет, а алчные римляне давно облизывались на всю территорию и делали все, чтобы Селевкидская держава утратила мощь. После долгих раздумий о судьбе страны Антиох решил сблизиться с понтийским царем Митридатом, не раз дававшим римлянам отпор и не признававшим их политику. Как только отец объявил ей об этом, она, рыдая, бросилась к его ногам, крича:

– Отец, вы желаете моей смерти…

Но у царя не дрогнул ни один мускул на морщинистом лице, и Лаодика поняла: как бы он ни любил ее, она всегда была разменной монетой в его политике. И ослушаться его она не имела права: от нее зависела судьба страны, судьба ее народа. Так бедняжка отправилась на побережье Понта Эвксинского и стала понтийской царицей. Она сразу невзлюбила мужа и его подданных, диких – как ей казалось – язычников. Ее не радовало море, даже цветом отличавшееся от того, что омывало побережье ее родной страны, горы и леса вызывали раздражение. Весточки от родных приходили редко, и в них она не чувствовала тепла и тоски по ней. Родители сообщали лишь о войнах и о своем здоровье, наверное, считая, что дочери хорошо. Впрочем, теперь она была бы рада любой весточке, да посылать их уже давно некому. Сначала умерла мать, всегда, как она думала, бывшая не царицей, а служанкой при муже, не имевшей права замолвить словечко даже за детей, потом отец, и на трон взошел ее старший брат Антиох, тоже вскоре почивший. Ушли все, кто ее любил. Правда, остался младший брат Деметрий, в конце концов занявший престол, но он никогда не был близок с сестрой. К тому же скоро прилетела весть о его гибели. Кто царствовал сейчас в ее стране, она не знала. Слишком много царей сменилось за короткое время.

– Я знаю, что тебя тревожит, – сочный грудной голос Мнаситея вторгся в ее мысли. – Ты скорбишь о том, что за многие годы, проведенные здесь, так и не стала настоящей царицей. И я с тобой согласен.

– Что ты имеешь в виду, Мнаситей? – грозно спросила Лаодика, касаясь его тела, сплошь состоявшего из мускулов. – Говори!

– Ты никогда не любила Митридата Эвергета в отличие от знати и народа, – начал он. – Ты никогда не задумывалась, царица, почему его прозвали Эвергетом? Это значит благодетель. Он образован, приносит жертвы богам, играет на нескольких музыкальных инструментах – и все же тебе не мил, потому что не разделяет с тобой власть. Ты мать его детей – и только.

– Откуда ты это знаешь? – спросила она презрительно. – Разве я кому-нибудь жаловалась?

– А мне не нужны твои жалобы, чтобы узреть очевидное. – Он погладил черную бороду. – Ты несчастна, а я хочу всего лишь предложить тебе совет. Избавься от мужа.

Она вздрогнула, гладкий мраморный лоб покрылся потом. Ей показалось, что позолоченный грифон на стене напрягся и ощетинился, услышав такие крамольные речи.

– Ты с ума сошел!

– Нет, я размышляю как никогда здраво, царица, – продолжал Мнаситей. – Покончи с супругом и взойди на трон. Ты достойна этого.

Лаодика закрыла глаза. Длинные ресницы трепетали на мраморных щеках.

– Как это сделать? – прошептали ее сочные губы.

– Сегодня я принесу тебе одно снадобье. – Начальник телохранителей наклонился к самому ее уху. – С завтрашнего дня ты станешь подливать его в еду царю. Он умрет не сразу, сначала заболеет, и на тебя никто не подумает.

Она провела рукой по вспотевшему лицу:

– А если он догадается?

– Никто не догадается, царица, – заверил ее Мнаситей. – Сначала ты покончишь с ним, потом со старшим сыном Митридатом, которого твой супруг уже благословил на трон. Дочерей и твоего второго сына бояться нечего. Ты позаботишься о том, чтобы девочки поскорее вышли замуж и покинули царство, а твой младший очень болезненный, и Аид вскоре заберет его в свое царство без нашей помощи.

– Муж составил завещание. – Лаодика приподняла волосы. – В нем он назначает опекунами сыновей преданных царедворцев. Твоего имени там нет, как и моего…

Мнаситей оскалился, показав белые ровные зубы.

– Завещание можно подделать, – проговорил он и поскреб щетинистую щеку. – Это нетрудно. Ну, решайся.

Она села, белоснежная простыня сползла с тела античной богини. Начальник телохранителей залюбовался ее совершенными формами. Вот это женщина! Только бы она послушала его, только бы избавилась от супруга! Лаодика резко повернулась к нему, и упругая грудь гранатовыми сосками нацелилась ему в лицо.

– Думаешь, я не знаю, что ты тоже заинтересован в его смерти? – ехидно спросила женщина. – Ты и твои друзья давно снюхались с римлянами и мечтаете о времени, когда они поработят и нас.

Мнаситей откинулся на мягкие пуховые подушки.

– Допустим. – В его голосе не слышалось ни капли раскаяния. – Римляне на данный момент самые сильные в мире. Нужно держаться сильных, это известно всем. А твой супруг с полководцем Дорилаком Тактиком собирает новое войско, чтобы, как он говорит, покончить с притязаниями римлян на государство Малой Азии. Поверь, это приведет к тому, что нас действительно поработят. Но если мы встанем на их сторону, то сможем диктовать им свои условия. Ну, соглашайся же, или из царицы превратишься в римскую наложницу.

– Я согласна, – прошептала она. – Я согласна.

– Тогда завтра… – любовник не успел закончить фразу. В дверь покоев тихо постучали. Оба знали, что это опахальщик, преданный царице.

– Приехал ваш супруг, госпожа! – проговорил он.

Мнаситей молниеносно вскочил с ложа:

– Одевайся. Мы не должны вызвать подозрение. В полдень придешь к храму Афины. Я принесу снадобье.

– Да. – Лаодика накинула разбросанные одежды, вывела любовника в коридор и отправилась встречать мужа. Он и сам спешил навстречу, высокий, плечистый, всегда напоминавший ей статую Зевса. Старший сын, двенадцатилетний Митридат, поразительно похожий на отца, шагал рядом, стараясь не отставать. Во дворце ни для кого не было секретом, что Митридат – любимец царя. Отец нанимал ему лучших учителей, обучавших ребенка нескольким языкам, игре на музыкальных инструментах, верховой езде, этикету. Злые языки шептали, что Митридат Эвергет выделяет старшего отпрыска, потому что при его рождении над спальней повисла огромная комета. Получается, уже сызмальства Митридат-младший был отмечен богами, правильнее сказать, самим Зевсом-громовержцем, и кто, как не он, должен занять царский трон.

Отец и сын поздоровались с Лаодикой и направились в трапезную. Рабыни, молодые и не очень, хорошенькие и уродливые, суетились, уставляя едой маленькие столики. Пахло оливками, рыбой, жареной птицей. На апоклинтрах, специальных стульях, сделанных так, чтобы сидящим на них не нужно было двигаться, уже возлежали две Лаодики-младшие, названные по трациции в честь матери и поразительно не похожие друг на друга. Старшая взяла от родителей лучшее и обещала по красоте превзойти мать, а младшая, гадкий утенок, тощая, нескладная, с длинным носом и большим ртом, вызывала вопросительные взгляды и удивление: как такой ребенок мог появиться у красавцев-родителей? Второй Митридат (оба мальчика звались в честь отца), болезненный, измученный, худой, до сих пор живший на женской половине, выглядел бледной копией брата, карандашным наброском старшего, розовощекого, синеглазого, с гибким тренированным телом. Он лишь слабо улыбнулся, поприветствовав отца. Эвергет боялся прикоснуться к нему, поэтому отложил занятия, которым обучали каждого мальчика, особенно знатного происхождения, на неопределенное время. Слабенький, гибкий и тонкий, как былинка ковыля, мальчик не усидел бы в седле, не поднял меч. Память его отказывалась запоминать алфавит, и родители тешили себя надеждой, что у него все еще впереди. Врач, неотлучно находившийся при мальчике, каждый день сообщал о состоянии его здоровья, и порой его сообщения были обнадеживающими.

Для трапезы царской семьи сдвигали три апоклинтра буквой «П», а с четвертой стороны рабы подносили столики с едой, угощенья и вина. Митридат омыл руки в круглой серебряной чаше, подождал, пока красивая рабыня Валерия, иногда делившая с ним ложе, плеснет ему вина, пригубил его, медленно, смакуя вкус, плеснул немного на пол, совершая возлияние богам, и Лаодика почувствовала тошноту. Завтра, завтра ей принесут яд, и она нальет его перед обедом вот в этот самый золотой кубок, доставшийся мужу по наследству от отца. Никто никогда не смел прикасаться к нему, поэтому нечего бояться, что кто-то другой отведает питье вместо него. Лаодика опустила глаза, катая по скатерти оливку черного цвета с уксусным запахом. О боги, пошлите ей силы!

– Ты ничего не ешь, что с тобой? – Митридат Эвергет заботливо посмотрел на жену. – Почему?

Она дернула обнаженным левым плечом с крошечной черной родинкой:

– От запаха жареной рыбы меня тошнит.

Царь улыбнулся, и его мужественное лицо посветлело:

– Возможно, у меня будет наследник?

Лаодика вздрогнула, оливка упала на пол, оставив темный след на белоснежном мраморе.

– Не думаю, – ответила она. – Просто болит голова.

Эвергет вздохнул и обратил взор на детей. Девочки, обе Лаодики, ели изящно, отрывая от куропатки маленькие кусочки и складывая кости на пол. Старший, Митридат, жадно рвал хорошо прожаренное мясо, а младший сидел, погруженный в свои думы, глядя на нетронутую еду. У него никогда не было аппетита, и родители силой заставляли его съесть хотя бы кусочек. Заметив напряженный взгляд отца, он немного пожевал крылышко куропатки и закашлялся. Врач, всегда бывший рядом, во время трапезы скромно сидевший в углу, подбежал к своему подопечному и заставил его принять какой-то порошок. Ребенок покорно выпил, и на его бледном одутловатом лице отразилось страдание.

– Не лучше ли ему лечь в постель? – произнесла царица. Врач, седобородый, плотный, с пронзительными серыми глазами, закивал:

– Да, так будет лучше.

Он помог ребенку встать и повел его в покои. Митридат-младший еле передвигал ноги. Эвергет поморщился, глядя на немощного сына, вспомнив слова повитухи, принимавшей роды у жены:

– Этот долго не протянет. Денька два-три, не больше.

Но мальчик цеплялся за жизнь, состоявшую из простуд, припадков, худенькими прозрачными ручонками, покорно принимал лекарства и вот уже десять лет влачил жалкое существование. Какая противоположность брату! Несмотря на то что в обществе презирали слабых, отец и мать любили его и делали все, чтобы облегчить страдания несчастного. Старший сын проводил брата равнодушным взглядом и посмотрел на сестер. От отца он недавно узнал, что по традиции придется жениться на Лаодике-младшей, уродливом существе с кривыми желтоватыми зубами, и от этой мысли его передергивало. Он уже достиг двенадцатилетнего возраста, и его наставник рассказал мальчику о плотской любви. И этим предстоит заниматься с уродливой сестрой, вдыхать пряный запах ее мышиных волос? Отец, услышав его сетования, посмеялся и сказал, что позже Митридат может взять в жены любую приглянувшуюся девушку. Но это потом. Брака с Лаодикой избежать нельзя. Это традиция, а традиции нужно чтить.

Лаодика заметила пристальный взгляд брата и показала ему язык. Мальчик хотел запустить в нее оливкой, но передумал. Это горю не поможет. Он взял бокал и залпом выпил разбавленное вино. Эвергет уже закончил трапезу и вместе с Лаодикой прошествовал в покои. Митридату не хотелось отдыхать, и он вышел во дворик, побродить по саду, а потом наведаться к любимому коню. Дойдя до скамейки, наполовину скрытой серебристыми ветвями лоха, он присел на нее, спасаясь от полуденного зноя, и с удивлением увидел, как его мать крадучись идет к выходу. Это насторожило мальчика. Почему крадучись? В конце концов мать – царица и должна гордо носить красивую голову. Так, как шла она, ходили только люди, замышлявшие что-то нехорошее, во всяком случае, он так считал. Что же замыслила его мать?

Прячась в тени мандариновых деревьев, он направился за ней. Поднимаясь по дороге, ведущей в гору, Лаодика несколько раз воровато оглянулась, но не заметила сына, идущего за ней по пятам. Дойдя до храма Афины, выделявшегося мраморными колоннами, женщина остановилась. Митридат притаился в зеленом колючем терновнике, не обращая внимания на уколы острых шипов. Пахло сухой травой, тишину нарушали цикады, выводившие древние, как мир, песни. Когда из-за толстого ствола эвкалипта вынырнул Мнаситей, Митридат затаил дыхание. Что здесь делает этот человек? Неужели пришел на свидание к его матери? Он старался не пропустить ни единого слова, но все равно ничего не расслышал. Эти двое шептались, как заговорщики, Мнаситей передал Лаодике какой-то коричневый сосуд, что-то долго объяснял. До Митридата донеслись лишь прощальные слова начальника телохранителей:

– Помни, от этого многое зависит.

Мать сверкнула глазами, согнулась и, не попрощавшись, направилась во дворец, осторожно шагая по протоптанной тропе. Мальчику захотелось догнать ее, схватить за волосы и выведать тайну – он был уверен, что мать что-то скрывает. Однако сделать это Митридат не решился. Тогда ему было невдомек, что такой поступок мог изменить многое. Проводив мать до дворца, мальчик пошел к конюшне, где его уже ожидал наставник. В душе боролись противоречивые чувства: любовь к матери и желание разоблачить ее. Может быть, все рассказать отцу? Но что, если в ее действиях нет ничего преступного? Тогда над ним посмеются, и прежде всего будущая жена. Нет, лучше никому ничего не говорить, во всяком случае, пока. Он последит за матерью, а потом решит, как быть дальше.

Мальчик продолжил путь к конюшне, где его ожидал мужчина с белым шрамом под глазом, выделявшимся на его смуглом лице. Это был храбрый воин и наставник Митридата Тирибаз, обучавший его по поручению отца всему: верховой езде, владению мечом, стрельбе из лука. В отличие от других учителей Тирибаз не разлучался с Митридатом, даже спал с ним в одной комнате. Увидев озабоченное лицо царского сына, Тирибаз участливо заглянул ему в глаза:

– Что случилось?

Мальчику до смерти хотелось поделиться с учителем, но он понимал, что это не только его тайна. Царевич ответил как можно равнодушнее «ничего», и Тирибаз не стал пытать его дальше. Главное, жизни его воспитанника ничто не угрожает. А секреты… что ж, у двенадцатилетнего мальчика они могут быть. Воин похлопал его по плечу и сказал:

– Начнем с верховой езды. Я уже оседлал тебе коня.

Дивноморск, 2017

В ту прохладную влажную июньскую ночь за окном жалобно и назойливо щебетала какая-то птица. Лариса, проснувшись, с тревогой прислушалась к шумам в саду и доме. Она никак не могла привыкнуть, что дачный дом, небольшой, двухэтажный, с красной черепичной крышей и овальными окнами, густо оплетенный диким виноградом, делавшим его похожим на жилище гномов, такой уютный и такой загадочный, постоянно был наполнен звуками. Ей казалось, что в нем всегда присутствовал шум, возможно, рожденный сном или воображением. Но сейчас шум напоминал шелест дерева о дерево, будто кто-то сначала открыл дверцу гардероба, потом выдвинул ящик тумбочки. Не выдержав, женщина испуганно вскочила. Когда на втором этаже пронзительно хлопнула оконная рама, ринулась наверх и, увидев, что все в порядке, тут же успокоила себя:

– Это ветер, это всего лишь ветер. Штормовое предупреждение. Так говорили по телевизору.

Однако от этих слов ей не стало лучше, и, превозмогая страх, она поднялась по скрипучей лестнице на второй этаж и закрыла окно, подумав о том, что никогда не стала бы ночевать одна на даче, если бы ее не просил об этом Стас. Три дня назад, уезжая в командировку, супруг сказал, гладя ее медные волнистые волосы:

– Я понимаю, ты не любишь находиться здесь одна. Но прошу тебя, не уезжай домой, пока меня не будет. Я хочу вернуться сюда. Тебе известно, как я люблю этот дом, с каким удовольствием работаю на свежем воздухе. Все мои лучшие научные работы были написаны здесь… А кроме того, на даче я отдыхаю душой.

И она послушно осталась. Стас обещал вернуться еще вчера, однако не вернулся, не звонил и – самое удивительное – не брал трубку. Смутные подозрения, что он не в командировке, опять закрались в душу. Действительно ли он уехал по делам или в их привычную размеренную жизнь вкралась какая-то женщина? Подозревать мужа в неверности были основания. Иногда – или ей только казалось? Да нет, вряд ли – от него пахло тонкими французскими духами «Клима». Она хорошо знала этот запах – феерию воздушных, сладких и терпких нот – такими душились уверенные в себе, состоявшиеся дамы. Красовская предпочитала «Нино Риччи». «Клима» душилась ее покойная мама, и этот аромат всегда витал в воздухе их старой квартиры. Сейчас эти духи были редкостью, но некоторые интернет-магазины еще предлагали их за баснословную цену. Следовательно, их можно было достать. Следовательно, спутница ее мужа могла ими душиться. Естественно, Лариса спрашивала о запахе, так некстати доносившемся с ворота безупречно чистой рубашки, перебивая мужнин «Кензо», однако Стас только отшучивался: дескать, была конференция, после нее банкет, а потом все, изрядно выпивши, прощались и обнимались. Разумеется, были и женщины. Но ведь в дружеских объятиях нет ничего зазорного, верно? Лариса, слушая мужа, и верила, и не верила. Она страшно боялась, что в один прекрасный день умный и обаятельный, чертовски похожий на Тома Круза Стас ее бросит, найдет помоложе и покрасивее, например, среди своих студенток, и тогда… Тогда лучше умереть, чем жить на свете совсем одной. За десять лет брака они не родили детей, потому что этого не хотел Стас (хотя, наверное, думал), а Лариса боялась даже заикнуться об этом. И тем не менее между ними всегда стоял безмолвный Вопрос о детях, именно Вопрос с большой буквы, стоял как живой человек, иногда напоминая о себе криками племянника, играми соседских детишек и ничего не значащими намеками. Когда-нибудь, но не теперь… А теперь ей уже тридцать восемь. Муж еще мужчина в соку, а она… Бесплодная смоковница, так, кажется, говорил один азербайджанский писатель, имея в виду ей подобных. Пустоцвет – это уже по Толстому.

Безрадостные мысли молнией промелькнули в голове, и женщина, вздохнув, стала спускаться вниз. Одернув шелковую ночную рубашку, она присела на кровать, ища глазами старый круглый будильник, и, не найдя, скользнула под простыню, однако уснуть ей помешал звонок мобильного телефона, так нелогично ворвавшийся в темную тишину.

Лариса вскочила, с испугом протянув руку к коричневой сумочке из крокодиловой кожи, матово поблескивавшей в свете мертвецки бледной луны, – подарку Стаса на тридцатилетие, висевшей на стуле.

– Стас?

– С вами говорит следователь майор Сергей Никитин, – отчеканили в трубке. Голос был бесстрастным, словно у робота. – Вы Лариса Красовская?

Сердце тревожно забилось, словно птица, попавшая в силки:

– Да. А что случилось?

– У меня для вас неприятное известие, – проговорил полицейский. Его голос по-прежнему отдавал металлом и не предвещал ничего хорошего.

Она прерывисто задышала:

– Говорите же…

– Ваш муж, – Никитин сделал паузу, словно набирая воздух в грудь.

– Что, что с ним?

– Его больше нет, – выдохнул он. – Вы должны…

Лариса перебила его, нервно рассмеявшись:

– Нет? Этого не может быть. Он в командировке…

– Выслушайте меня, прошу вас, – почти умоляюще попросил майор. – Ваш муж погиб… Утонул…

Лариса замерла лишь на мгновение, потом расхохоталась. Смех гулко разнесся по комнатам:

– Утонул? Что за чушь? Стас прекрасно плавал. Это какая-то ошибка.

– Он вышел на яхте в бушующее море, – терпеливо объяснил полицейский. – Судно затонуло. Вероятно, ваш муж пытался добраться до берега, но его долго било о прибрежные скалы. Лицо достаточно сильно изуродовано. Вам придется проехать на опознание. Собирайтесь. Через час я за вами заеду. Скажите мне адрес вашей дачи.

Механически называя дом и улицу, Лариса все еще не могла поверить в услышанное. Утонул, выйдя на яхте в шторм? Она потерла влажные виски, вздрогнула, почувствовав пульсацию крови. Этого не может быть, потому что не может быть. В этом женщина была уверена, как в своем имени. Стас не мог выйти на яхте, которую они часто арендовали у одного приятеля, в шторм. Не выходить на яхте в шторм составляло одно из его неписаных правил. Всего их было два. Еще он никогда не садился за руль пьяным и строго-настрого запретил это делать жене, каждый раз напутствуя:

– Не скупись и вызывай такси, если уж попала в такую ситуацию.

В такую ситуацию Лариса ни разу не попадала, потому что практически не пила, разве что глоток кагора по большим праздникам, чаше всего церковным. От шампанского, даже самого дорогого, кружилась голова, тошнило, водка вызывала отвращение. А потом она и вовсе продала свою машину – ненавидела сидеть за рулем. А вот Стас любил пропустить стаканчик-другой красного крымского вина, неважно какого, в зависимости от ситуации, и частенько приезжал домой на такси.

К вопросу о выходе на яхте в шторм он относился не менее серьезно. На Кавказе много хороших дней с тихой и ясной погодой, когда на море если не полный штиль, то хотя бы легкие белые барашки, и на борту даже не чувствуется качка. Зачем же испытывать судьбу, когда можно просто отложить мероприятие? Погода нарушает планы? Значит, черт с ними, с планами, в конце концов жизнь дороже – так считал ее супруг и, несомненно, был прав. Подумав об этом и даже представив себе его суровое волевое лицо и жестикуляцию, Лариса успокоилась. Некто, погибший на яхте, не был ее мужем, просто не мог им быть. Произошла чудовищная ошибка. Стас скоро вернется и все объяснит. И ей нет нужды опознавать тело чужого мужчины. Разложив все по полочкам, во всяком случае, так ей показалось, она села на кровать, обхватив руками гудевшую голову.

* * *

Когда в калитку дачи позвонили, Красовская накинула красный халат, расшитый золотыми драконами, – подарок свекрови на свадьбу – и выскочила в предрассветные сумерки. Возле калитки Лариса увидела высокого симпатичного мужчину с мужественным лицом, широким носом и квадратным подбородком, подстриженного коротко, по-военному. Он сразу, не поздоровавшись, сунул ей под нос удостоверение.

– Я вижу, вы не последовали моему совету и не оделись, – недовольно сказал он. – Почему?

Она откашлялась, чтобы голос звучал как можно увереннее, но он все равно дрогнул, а щека предательски задергалась.

– Я не поеду с вами, потому что у вас в морге лежит не мой муж.

Майор посмотрел на нее. Его стальное лицо вытянулось:

– Почему вы в этом убеждены?

– Потому что Стас никогда не выходил на яхте в шторм, – произнесла Лариса, споткнувшись на слове «выходил». Господи, ну почему она сказала о муже в прошедшем времени? Он жив, это даже не обсуждается. – Не выходит, извините, – поправилась она. – Это одно из его правил. У вас есть правила, которые вы свято чтите?

Офицер усмехнулся, слегка растянув толстые, как гусеницы, губы:

– Уверяю вас, я никогда не приехал бы сюда на ночь глядя, если бы хоть каплю сомневался. Поверьте, у меня имеются веские доказательства, что в морге ваш муж. В его кармане мы обнаружили паспорт и водительское удостоверение. Если это не ваш супруг, как документы попали к нему? У вас есть разумное объяснение?

Лариса сжала кулаки, длинные ногти, как иглы, впились в кожу, и женщина почувствовала боль. Документы Стаса в пиджаке трупа. Бред… Как такое возможно?

– Его паспорт? Но этого не может быть…

Теперь в ее голосе явно слышались неуверенные нотки, и Никитин взял ситуацию в свои руки:

– Не лучше ли проехать со мной? Если по какой-то причине произошла такая чудовищная ошибка, мы принесем извинения.

Она послушно кивнула, поправив светлую прядь волос:

– Да, пожалуй, иначе вы от меня не отстанете. Подождите минутку.

Она не предложила ему подождать в доме – обойдется, взлетела на второй этаж, быстро сняла халат и надела легкое летнее платье, взбив густые, слегка вьющиеся медные волосы, оттенявшие синие огромные глаза. Спустившись, Лариса заметила, что офицер сам пригласил себя в коридор и терпеливо ждал ее у картины какого-то крымского художника, фамилию которого женщина никак не могла запомнить.

– Я готова. – Она гневно сверкнула на него глазами, но полицейский не обратил на это внимания, лишь кивнул:

– Возле калитки стоит моя машина.

Красовская проследовала за ним. У ворот действительно припарковалась кремовая «Вольво», так себе машинка, не первой свежести, с заметными следами коррозии на капоте. Видимо, не так хорошо платят полицейским, как говорят, – отсюда и вековая коррупция в этих органах. Женщина нервно дернула ручку дверцы переднего сиденья, и следователь насмешливо спросил:

– Вы разве не хотите закрыть калитку?

– Стасу не понравится, если тут никого не будет. – Лариса поежилась от внезапно налетевшего с моря ветерка. – Когда он придет, я должна ждать его. А он скоро вернется. Пусть калитка останется открытой, чтобы он знал…

Никитин смотрел на нее явно как на сумасшедшую – расширенными от удивления глазами и с глупой полуулыбкой.

– Давайте сюда ключи, – распорядился он. Лариса послушалась и протянула ему связку. Он безошибочно нашел нужный, несколько секунд поковырялся в замке и вскоре усадил ее на сиденье рядом с водительским. Когда машина сорвалась с места, Сергей заметил:

– Эксперты установили, что мужчина мертв уже более двух суток. Если бы не пустынный дикий пляж, куда прибило его тело, его бы давно обнаружили. Ваш супруг звонил вам в течение двух последних суток?

– Нет, но это ничего не значит, – ответила Лариса, тяжело выдохнув. – Если вы наводили о нем справки, то знаете, что Стас – профессор, доктор исторических наук. Он часто ездит на конференции, которые порой организовываются в горах, где не ловит телефон.

Никитин наклонил голову, внимая каждому слову:

– Значит, он сказал, что едет на конференцию…

– Он сказал, что едет в командировку, – перебила женщина, словно удивляясь его тупости. Впрочем, с внешностью терминатора странно обладать мозгами. – Стас собирался в спешке и не рассказывал никаких подробностей. Кстати, поездки на конференцию он тоже называл командировками.

– Понятно.

– Что вам понятно? – вскипела Красовская. – Судя по всему, вам ничего не понятно. А если бы это было не так, вы бы немедленно отвезли меня назад, на дачу.

– Я уже сказал, у меня факты, – майор вздохнул, – и не моя вина, что в кармане трупа оказались документы вашего мужа. Вы зря кипятитесь, – добавил он уже более миролюбиво, но Лариса не хотела идти на компромисс, надула губы и отвернулась, всматриваясь в предрассветные сумерки и не отвечая на вопросы. В полном молчании они доехали до одноэтажного белого здания, по обеим сторонам которого, как верные стражи, стояли высокие стройные тополя. Майор притормозил у входа, выскочил из машины и, как галантный кавалер, открыл дверцу:

– Мы приехали.

Она помедлила, прежде чем выйти. Почувствовав, что женщина боится, Сергей дружески улыбнулся:

– Если вас поддержит мое присутствие…

Лариса дернула плечом:

– Нет, все нормально. Я поучаствую в опознании, если это необходимо. Ну и для того, чтобы доказать: вы ошибаетесь, майор.

– Дай бог, – философски заметил он, помогая ей выйти. – Смотрите, нас уже ждут.

На пороге стоял плотный круглолицый мужчина в белом халате, морщась от первых, таких неожиданных лучей солнца, заглядывавших ему в глаза.

– Привезли, Сергей Викторович? – поинтересовался он, посмотрев на Ларису. – Нашатырь нужен?

Она покачала головой:

– Нет, – и смело потянула на себя тяжелую дверь. Коридор окутал ее резкими запахами, от которых она чуть не потеряла сознание. Чертов формалин…

– Сюда. – Патологоанатом провел ее в комнату, где на каталке лежало накрытое простыней тело.

– Можно начинать? – поинтересовался он, бросив взгляд на майора. Тот кивнул:

– Да.

– Хорошо. – Врач откинул неестественно-белую простыню, и Лариса, собрав все силы, взглянула на неподвижно лежащего высокого мужчину. Его лицо превратилось в сплошной синяк и вспухло. Глаза, нос, рот, брови – все вздыбилось, напоминая бесформенную заготовку гипсовой маски. Узнать или не узнать Стаса просто не представлялось возможным. Женщина пробежалась глазами по белым, как простыня, рукам и, вскрикнув, упала на холодные плиты пола. Мужчины бросились к ней, приподняли, отнесли в другую комнату и уложили бесчувственное тело на кушетку.