Read the book: «Закон подлецов», page 11
Глава восемнадцатая
Умер Брежнев. Подкузьмил генсек ментам – скончался в их профессиональный праздник. Так что 10 ноября ни концерта не было, ни пьянок традиционных. Бухали, конечно, за закрытыми дверями, да перешептывались, кто же теперь встанет у руля. Два дня спустя пили уже в открытую, что ж теперь, если генеральным секретарем партии и фактическим хозяином страны стал бывший председатель КГБ Андропов. О непрекращающейся вражде Андропова с министром МВД Щелоковым известно было всем, так что, думали менты уныло, ничего хорошего милиционерам теперь от новой власти ждать не приходилось.
Но на поверку все оказалось не так уж и страшно. Жесткой рукой прошелся Андропов по верхушке милицейской структуры. Зятя Брежнева – милицейского генерала Чурбанова – отправил на зону, министр Щелоков сам застрелился; ну еще с нескольких генералов погоны слетели.
Когда партия, читай Андропов, провозгласила лозунг «Рабочее время – работе!», для милицейской «пехоты» начались развеселые деньки. Они вламывались в кинотеатры, магазины, устраивали уличные рейды. Проверяли документы, выясняя, почему тот или иной гражданин не на работе, по какому такому праву в кино сидит, или в магазине очередь за сосисками выстаивает. Под завесой закона творилось массовое беззаконие, охватившее всю страну. У кого при себе были деньги, откупались. Милиционеры не брезговали ничем – пятерки, трешки, даже рублики, только давай.
Но были и те, кто решал свои проблемы не на улице. Старший лейтенант, участковый Гнилов, хоть и не великого ума человек, но и он сумел понять, что настала его пора. Деньги потекли к нему рекой. Но только денег было ему уже мало. Он жаждал власти. И мщения. Все чаще и чаще извлекал «болотная гниль» из планшета заветный блокнотик, куда методично заносил своих обидчиков. Фамилия Михеева в этом блокноте была подчеркнута красным карандашом.
***
…Часов в восемь вечера в дверь квартиры пенсионеров Зориных кто-то позвонил. Супруги переглянулись – никого они в этот час не ждали, да и вообще гостей у них почти не бывало – взрослые дети давно уже разлетелись, живут своими семьями, родственников почти не осталось, разве что кто из соседей заглянет. Юрий Борисович отворил дверь. На пороге стоял высокий крепкий мужчина в добротном костюме.
– Юрий Борисович Зорин, я не ошибаюсь?
– Не ошибаетесь. Чем могу?
– А вы меня не узнаете? Посмотрите внимательнее, Юрий Борисович. Лет, конечно, прошло немало. Я – Михеев, Сергей Анатольевич Михеев, когда-то, в начале восьмидесятых, у вас на комбинате работал, в Бежевске.
– О! Вспомнили. Сколько воды с тех пор утекло. Да за всю мою директорскую жизнь десятки тысяч людей со мной работали, разве всех упомнишь, вы уж не обессудьте. А впрочем, что же мы стоим на пороге, проходите. Вы же, наверное, по делу пришли.
В маленькой двухкомнатной квартирке все сияло чистотой. Увидев гостя, седая, как лунь, но очень подвижная хозяйка засуетилась, стала доставать чашки, поставила на стол сахарницу, вазочку с медом.
– Юрий Борисович, а что же вы меня с вашей хозяйкой не познакомите? – и сам представился: – Меня зовут Сергей.
– А это моя половинка, даже больше, чем половинка – Клавдия Степановна, – спохватился Зорин.
Удивительно теплая атмосфера царила в этом дружелюбном доме, это чувствовалось сразу. Сергей присел на диван, обратился к хозяйке:
– Я, Клавдия Степановна, с дороги. Вы гляжу, на чай накрываете, а я, честно говоря, проголодался и поужинал бы с удовольствием.
Радушным хозяевам и в голову не пришла мысль упрекнуть незваного гостя за такую бесцеремонную выходку. Юрий Борисович покраснел аж до корней волос, а Клавдия Степановна сконфуженно взмахнула руками, огорчилась не на шутку: «Как же я сама-то не догадалась», – и бросилась к маленькому холодильнику, где, как успел заместить метким взглядом Сергей, из продуктов снег преобладал.
Михеев между тем достал из кармана мобильный телефон, произнес несколько слов и поспешил к хозяйке. Взяв ее за руку, усадил на диван рядом с собой и, улыбаясь от души, пояснил, обращаясь к обоим гостеприимным хозяевам:
– Юрий Борисович, Клавдия Степановна, вы что же, думаете – вот, мол, явился, на ночь глядя, непрошенный гость, да еще нахально требует угощения. Ужин ему, видите ли, подавай. Нет, мои дорогие, все предусмотрено. В это момент в дверь снова позвонили. На пороге стоял крепкий коренастый парень. Он внес в квартиру огромную, наполненную продуктами корзину, осторожно поставил на стол пакеты, в которых что-то недвусмысленно позвякивало.
Давненько пенсионеры Зорины не сиживали за таким изобильным столом, а кое-какие из заморских яств вообще видели впервые.
За ужином, да после пары стопок хорошей водочки, как водится, разговорились. Собственно, о себе, как считал Зорин, рассказывать ему было особо нечего. Как закончил политехнический институт, так и кочевал по всему Союзу – со стройки на стройку, с одного цементно-бетонного комбината на другой. Инженер он был толковый, организатор умелый, вот так и стал, на долгие десятилетия, директором крупных предприятий.
– А под Питером как оказались? – поинтересовался Сергей.
– Перед самым выходом на пенсию вызвали меня в министерство. Вот, говорят, Зорин, решили мы тебя проводить с почетом и отблагодарить, как положено. Есть в Пушкине квартира, с городским руководством договоренность достигнута, так что езжай, оформляй ордер и живи. Заслужил. Своего жилья у нас не было, привыкли жить в служебных квартирах. Денег, чтобы дом, скажем, или дачку купить, не скопили. Мы же, с комсомольской своей юности, вкалывали под лозунгом: «Стране – все, себе – ничего!» Вот ни с чем и остались. Ты, Сережа, когда про ужин сказал, хозяйка моя, я-то видел, чуть не расплакалась – пенсию только через пару дней дадут, поэтому у нас в холодильнике кусок колбасы, что кошка есть отказалась, и сыра засохшего чуток, вот и все угощение.
Михеев смотрел на этих таких замечательных, полунищих людей, которые ему, незнакомому по сути человеку, готовы были отдать последний, в полном смысле слова, кусок, и поражался. В те годы, когда он познакомился с Юрием Борисовичем, Зорин командовал крупнейшим в стране комбинатом, где работали несколько тысяч человек. Комбинат был из тех градообразующих предприятий, благодаря которым эти города и существовали. От Зорина зависело в этом городе практически все, в том числе и судьбы людские. Уж он-то, Сергей, на себе это испытал.
Вспомнилось, как парень один из их барака все ходил с потрепанной книжкой Юрия Германа, которую зачитал до дыр. В этой книжке про какого-то моряка было написано: «Первый после Бога». Вот и Зорин на комбинате и в городе был первый после Бога. И все, чем отблагодарила его страна – вот эта халупа, нищенская пенсия и пустой холодильник. Сергей наполнил рюмки, чокнулся с хозяевами. Ему хотелось бы сказать им так много, но сказал коротко: «За настоящих людей, за вас». И в эти слова вложил все чувства, эмоции, которые его сейчас обуревали.
– Ну, а вы, Сережа, может, все же напомните, в какие годы вы на комбинате работали, и вообще, хоть что-то о себе расскажите, а то мы вас по- стариковски совсем заболтали.
Не очень-то любил Сергей вспоминать эту совсем невеселую страницу своей жизни, но именно сейчас, славным этим людям, захотелось открыть душу.
***
Та самая фамилия, что подчеркнута была красным карандашом, действовала на Гнилова, как красная тряпка на быка. Не признаваясь самому себе, участковый Михеева третировал потому, что безотчетно ему завидовал. Глупо завидовал его молодости, росту, стати, что в любой компании всегда верховодил; даже тому завидовал, что в жены Михей выбрал себе самую симпатичную девчонку поселка. И когда Михеев любовно намывал только что приобретенную «Яву», Гнилов, проходя мимо, сварливо заявил: – Гляди, Михеев, будешь по ночам на своем драндулете грохотать, оформлю административное нарушение.
– Какой же это драндулет? – возмутился Сергей. – Вы гляньте, новенький же мотоцикл, только что из магазина, в масле еще.
Ему и впрямь обидно стало: давно мечтал о мотоцикле, деньги с трудом собирал, даже немного у родителей пришлось призанять. Вера Георгиевна и Анатолий Павлович, конечно, возмутились: не хватало еще, чтобы родной сын у родителей деньги одалживал, но Сергей твердо стоял на своем. Он теперь человек самостоятельный, сам зарабатывает, деньги отцу с матерью вернет.
Вот тогда-то, когда увидел Гнилов новенькую «Яву», и созрел в его голове коварный план. Обдумав все, он решил, что одному ему задуманное не потянуть. И позвал «на кружку пива» дружка своего – Никодима Укорова, опера из районной уголовки. В общем-то, не дружками они были, а так, знакомыми, но друг другу симпатизировали явно.
Черноусый Рустик, как звали мангальщика все местные, с поклоном принес блюдо дымящейся баранины и, пятясь спиной, удалился из собственного кабинета, как он пышно именовал закуток в шашлычной, где за фанерной перегородкой, отгороженные от общего зала, стояли хлипкий столик да пару колченогих стульев. Гнилов достал из портфеля бутылку «Посольской», пару чешского пива.
– Ого! – восхитился Укоров. – Царское угощение».
– Обижаешь, Васильич, – просиял участковый. – Для дорого друга, как говорится…
Водка с пивом, жаркий июньский день и дымный, пропитанный жиром воздух весьма эффективно способствовали дружеской атмосфере. Через час они уже клялись в вечной дружбе и заверяли во взаимном уважении, изливая друг другу ментовскую душу.
– Понимаешь, Глебыч, с надрывом признавался Укоров. – Вызывает меня майор и говорит: «Тебе, говорит, не западло у проституток деньги брать?» А у самого рожа сытая, часы японские на лапе, и дачу, я точно знаю, строит. Ну я ему и говорю: «Западло, когда такую зарплату платят и жить не на что». А, ну как я его?
– Во! – поднял Гнилов большой палец. – Правильно, Васильич. Все жируют, а нам – шиш. Мы что, не люди? Не даете – сами возьмем.
В шашлычной, где народу было полно, Гнилов, хотя и захмелел изрядно, не стал говорить о деле. Заговорил, когда присели перекурить в скверике на скамеечке. Укоров внимательно выслушал, план участкового забраковал полностью, сказал, что все нужно делать иначе, и заявил внушительно:
– Мы с тобой чуток выпили, Федя. А дела надо решать на трезвую голову. Тем более тут есть над чем подумать. Завтра я все обмозгую, и вечерком мы с тобой встретимся.
…Пропажу Сергей обнаружил утром. Вышел, чтобы ехать на работу, и увидел, что мотоцикла возле подъезда нет. Сначала попытался утешить себя мыслью, что кто-то из дружков решил подшутить, но через два дня, когда пропажа так и не обнаружилась, понял – угнали.
Ему посоветовали написать заявление в милицию об угоне. Написал. Дежурный в отделении спросил: «Транспортное средство застраховано?» Сергей призадумался: вроде в магазине, когда все бумаги на «Яву» оформляли, девушка-продавец что-то о страховке говорила.
– Надо бумаги дома посмотреть, – ответил он дежурному. – Вроде в магазине оформляли.
– Погляди, погляди, в магазине точно должны были застраховать, – внушительно посоветовал дежурный.
Страховой полис и впрямь лежал среди других документов на «Яву».
– Ну, вот, Серега, а ты печалился, – узнав о страховке, – обрадовался за близкого друга неразлучный Витек Аверьянов. – Надо теперь в страховую идти и получить деньги.
– Точно, – подтвердил Витькин младший брат-погодок Саня. – Так что снова будет у тебя «Ява», только новая.
Деньги Михеев получил, но новый мотоцикл купить не успел. Его арестовали, обвинили, что он угнал собственный мотоцикл с целью продажи и получения страховой суммы. Вещдок в деле фигурировал один, и потому он же и – главный: фотография с изображением мотоциклетного мотора. На фотографии явно поверх изображения обычной ручкой был нацарапан номер его пропавшей «Явы», переписанный из технического паспорта, изъятого дома во время обыска. «Липа» была настолько грубой и очевидной, что фотографию следователь обвиняемому показывал издалека и в руки не дал. А к моменту суда единственное «вещественное доказательство» и вовсе исчезло. Судью это обстоятельство никоим образом не смутило, и андроповский кнут стеганул по парню со всей своей силой. Приговор вынеси сколь нелепый, столь же и безжалостный – три года с конфискацией имущества. Адвокату было безумно жаль своего молодого подзащитного, но максимум, чего он смог после целого ряда обжалований добиться – это изменения отбывания в колонии на поселение с обязательным привлечением к труду. Конфискацию имущества не отменили. Людмиле с двумя маленькими дочурками оставили по сути голые стены, не погнушались даже холодильник забрать.
***
Жизнь города Бежевска, что в трехстах километрах от Москвы, целиком и полностью зависела от бетонного комбината. Комбинат строил школы, детские садики и дворец культуры, комбинат финансировал бюджетников и снабжал продуктами и одеждой-обувью местные магазины. И хотя городом, как и всей страной, управлял партиец, в данном случае первый секретарь горкома, его слово было все же вторым. Любое же решение, связанное с жизнедеятельностью Бежевска, целиком и полностью зависело от директора комбината Юрия Борисовича Зорина.
Оформившись в спецотделе комбината, осужденный Михеев получил место в общежитии, так назывался барак, где жили осужденные поселенцы. Их «зона» не так чтобы уж строго, но все же охранялась вохровцами. Был здесь и свой оперативник – по-здешнему «кум», – который пытался завербовать каждого вновь прибывшего. Не избежал этой участи и Сергей. Измученный всем, что на него обрушилось за последнее время, Михеев не проявил к увещеваниям «кума» никакого понимания, был непочтителен и, с точки зрения капитана, даже груб. Понимал ли Сергей, что таким поведением лишь осложняет себе жизнь, что можно быть и повнимательнее, и посговорчивее, да и спасибо-пожалуйста вовремя ввернуть? Конечно, понимал. Но не мог, не то, что не хотел, а именно не мог он идти наперекор собственной натуре, естеству своему.
После работы в общаге играли в карты, пили до потери пульса; утром, едва волоча ноги, снова отправлялись в цеха. От выполнения нормы здесь зависело все – передачи с воли, свидания с родными, даже досрочное освобождение. Поэтому вкалывать приходилось, не щадя себя.
***
Каких только людей, попавших под пресс андроповских репрессий, здесь не было. По соседству с Сергеем койку занял сорокалетний гигант: рост под два метра, в плечах косая сажень, русые волнистые волосы и небесной синевы глаза – словно сошедший с картинки русский богатырь. И имя у него было почти что былинное – Никита. В общаге прозвали его Добрыня Никитич.
Добрыня Никитич был лучшим экскаваторщиком СССР. И не просто лучшим, а самым лучшим, причем официально признанным. Тогда модно было проводить всевозможные конкурсы и смотры по специальностям. Выясняли, кто лучшая медсестра, лучшая стряпуха, лучший учитель. Вот на таком профессиональном конкурсе Добрыня Никитич и накидал ковшом своего экскаватором столько грунта, что признали его лучшим в профессии. И в подтверждение выдали на главной выставке страны – ВДНХ – медаль с соответствующим изображением и надписью, диплом и в придачу пухлый конверт с немалой по тем временам премией. Премию Добрыня Никитич, как положено, маленько спрыснул, запивая водочкой ароматный плов в павильоне «Узбекская ССР». После чего отправился на улицу Беговую, в комиссионку, где, как подсказали добрые люди, можно было купить самое диковинное из современных чудес – видеомагнитофон.
«Видешник» он купил знатный, японский «Панасоник». Да к тому же какой-то юркий юнец продал ему из-под полы с пяток кассет – три мультика, американский боевик «Командо» с Арнольдом Шварценеггером в главной роли и еще какую-то кассету без обложки и без названия, которую, ухмыляясь и заверяя «не пожалеешь», посоветовал держать отдельно и смотреть без детей.
Нет, не пожалел, а проклял все на свете Никита, вспоминая, как покупал ту чертову кассету. На ней оказался запрещенный тогда в СССР к показу эротический фильм «Эммануэль». Сегодня эту пуританскую историю и дети смотреть не станут, тогда три года тюрьмы, да еще и с конфискацией (?!) давали. По простоте душевной Никита в дом пускал многочисленных, желающих посмотреть видеофильмы соседей. Только предупредил, чтобы со своими стульями приходили, на всех не хватало. После «сеанса» жена Никиты, выметая шелуху от семечек – а что, в кино, как в кино, как же без семечек? – проклинала проклятый видик. В конце концов ей ежедневное мытье полов и вечно толпящиеся в доме соседи надоели, и она объявила: баста, кина не будет. А тут к Никите сосед обратился, он своему начальнику пообещал «эту самую порнуху» показать, и даже на дюжину пива по такому поводу раскошелился. Никита отказал. Вышла ссора. Крику было много, до рук, правда, не дошло – связываться с Никитой охоты ни у кого не было, одной рукой запросто зашибить мог. А спустя пару недель, в выходной, хмельной Никита сам решил «Эммануэлью» перед заглянувшим в гости родственником похвастать.
Может, сосед увидел через окно их одноэтажного барака, да со зла стуканул, а может, судьба так сложилась – кто ведает? Однако нагрянули в квартиру к Никите пару мильтонов и человек пять дружинников с красными повязками. Перед тем как в квартиру вломиться, на электрощитке пробки выкрутили. Электричество отключили, и кассета с запрещенным фильмом в видешнике застряла. Показательный процесс над Никитой устроили прямо в клубе стройуправления, где трудился лучший экскаваторщик Советского Союза. Никто и доброго слова о нем не сказал, так три года, на полную, значит, катушку, и намотали.
Горькая выпала судьба богатырю. На комбинате опрокинулся на него ковш, полный цемента, живого места не осталось – мешок с поломанными костями привезли «на больничку». Через полгода сактированный по состоянию здоровья инвалид вернулся в родной город, где квартира его давно уже занята была другими людьми, а жена, забрав детей, уехала в неизвестном направлении…
За просмотр какой-то ничтожной кассеты так исковеркали жизнь хорошему, бесхитростному человеку. Жестокий век, жестокий сердца. Не нами сказано, но нам, однако, разгребать.
***
Через три месяца Сергею разрешили свидание с женой. Рано утром, Михееву по такому поводу выписали увольнительную в город, и уже через час он встречал Люсю на бежевском вокзале. Весь день они бродили по городу, наговориться не могли. Люся рассказывала о проказах девчонок, о том, как живут-поживают родители, их общие знакомые, друзья. Собираясь зайти в кафе пообедать, Людмила чуть задержалась на пороге и, приподнявшись на цыпочки, прошептала на ухо мужу:
– Сереж, ты только сразу не оглядывайся, там какой-то человек странный, почему-то в женских белых сапогах. Мне кажется, он за нами следит.
– Ничего тебе не кажется, он действительно следит. Это «кум» наш.
– Как «кум»? –не поняла Людмила, наивно полагавшая, что кумовья – это для них с Сергеем крестные их дочерей.
Сергей от души рассмеялся, поняв недоумение жены, и пояснил ей, кого заключенные называют «кумом».
– А зачем он женские сапоги напялил? – спросила она мужа.
– А зачем он работу ищейки себе выбрал? – вопросом на вопрос ответил Сергей.
Проводив семичасовым поездом жену (не позже 20:00 нужно отметиться на КПП), он возвращался в опостылевшую общагу. На душе было тоскливо. Одна лишь мысль владела им: как выбраться отсюда, из этого ада?
И решил добиться этого во что бы то ни стало. Каждый свой шаг продумал. И твердо устремился к намеченной цели. Вкалывал, вот где природная силушка пригодилась, так, что его показатели на комбинате были лучшими. Одну из зарплат – 130 рублей, по тем временам деньги немалые, – перевел в Фонд мира. Об этом написала заводская многотиражка. С газетой, прикупив в местном магазинчике одеколон «Наташа» и плитку шоколада «Красный Октябрь», Сергей отправился в приемную директора. Не привыкшая к подаркам секретарша Наташа, тронутая таким вниманием, записала его на прием через два дня. «Юрий Борисович в отъезде, будет послезавтра, ты, как работу закончишь, приходи, я тебя сразу после вечернего селектора запущу», – пообещала она.
Зорин, хоть и устал за день, выслушал работягу внимательно. И заметку в газете прочитал. Повидав на своем веку людей разных и всяких, Юрий Борисович понимал, что попал парень в переплет. К тому времени сатрап-Андропов уже «уступил» свой пост очередному недолговечному генсеку, многие «перегибы», особо не афишируя, все же исправляли. Зорин для себя твердо решил помочь парню – чем-то он вызвал его доверие и сочувствие. Может быть, своей откровенностью, а скорее тем, что директор понимал, насколько жестоко и несправедливо обошлись с этим Михеевым. На очередном заседании комиссии по условно-досрочному освобождению, где его слово было решительным, Зорин, зачитывая членам комиссии список на УДО, назвал и фамилию Михеева, добавив, что соответствующие бумаги прилагаются. Что-то пытался вякать «кум», но Юрий Борисович его и слушать не стал, отмахнулся, как от назойливой мухи.
Оформив необходимые бумаги, Сергей помчался на вокзал. Дорога до дому казалось ему вечностью.
***
Зорина Сергей вспоминал часто. С годами он все яснее, отчетливее понимал, что, не попадись на его жизненном пути такой человек, все могло сложиться совсем иначе. «Надо бы найти его, поблагодарить», – всякий раз, вспоминая бывшего своего директора, думал он, и даже разузнал, где теперь живет ушедший на пенсию Юрий Борисович. Но все как-то было недосуг. А тут, оказавшись по делам в Питере, твердо решил навестить Зорина. Вот так он и оказался в его доме.
Когда уже стали прощаться, Юрий Борисович спохватился:
– Что ж я, старый, разнюнился и даже не спросил тебя: ты же, наверное, по делу ко мне приехал. Может, помочь чем надо? Говори, не стесняйся, чем смогу, помогу.
– Да нет у меня, Юрий Борисович, никаких к вам дел. Увидеть захотел, простое человеческое «спасибо» сказать.
А Клавдия Степановна забеспокоились: «Куда же ты, Сережа, среди ночи-то, может, у нас заночуешь?» И у него, человека далеко не сентиментального, от этой неподдельной заботы так тепло на душе стало.
– Я же на машине, к тому же с водителем, – успокоил он стариков.
– На машине, да с водителем – это да, это хорошо, – вздохнул Юрий Борисович. – Я ни о чем из прошлой жизни так не скучаю, как о «Волге» своей, так ее любил, что сам частенько за руль садился, а водитель на моем месте ехал.
– Ну вот и купите себе «Волгу», – вполне серьезным тоном предложил Сергей. Еще когда они сидели за столом, он под благовидным предлогом отлучился и в кухонный шкафчик, где стояла чайная посуда, положил внушительную сумму денег.
– Да на какие барыши? – развел руками Зорин.
– Золотая рыбка принесет, – засмеялся Сергей.
