Однокласснику

© Олег Скрынник, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

То, чего ты, может быть, не помнишь обо мне
(вместо введения)

Первое стихотворение (вернее, песню) я сочинил, когда мне было 6 лет. В ней говорилось о погибшем корабле, команда которого была спасена невесть откуда взявшейся шлюпкой, но в самый момент спасения случилось вот что:

 
Но тут упал седой капитан.
Сказал на прощанье друзьям…
 

Что именно сказал капитан, мне не известно до сих пор, поэтому данными словами песня и заканчивается. Все, кому я её пел, находили это довольно забавным и вместо ожидаемого мною восхищения мужеством моряков и скорби по седому капитану разражались дурацким смехом. С годами, однако, этот смех перестал казаться обидным. На каком-то этапе то, что творения мои смех вызывают, стало даже нравиться самому. Ещё через некоторое время понравилось находить смешное и в произведениях других авторов.

Примерно в 8 лет от роду во мне откуда-то появилась и начала стремительно прогрессировать склонность к критиканству и обличительству. Началось с того, что где-то на свалке нашёл я целую пачку глянцевых бланков «Комсомольского прожектора» и рьяно принялся использовать их по назначению (имеется в виду: рисовать, писать и развешивать на стены). Первый опыт разящей сатиры выглядел так. Во весь лист мною изображён был стиляга в ботинках на толстой подошве, в длиннющем галстуке и брюках-дудочках. Под ним красовалась подпись собственного сочинения:

 
Такие люди есть ещё у нас,
Которые воруют, пьют не в меру.
На улице встречаются не раз
В 20 веке нашей эры.
 

«Прожектор» я тайно вывесил на дверь нашего подъезда и исподтишка торжествовал, видя, как взрослые ухохатываются над моим творчеством. Тогда я ни на секунду не сомневался, что так на них действуют мои недюжинные способности. И только по прошествии многих лет начинаю думать, что, возможно, причина их веселья заключалась в чём-то другом…

В 12 лет я впервые пострадал за литературную – вернее сказать, за окололитературную деятельность.

А получилось так.

В последний день перед весенними каникулами кто-то из одноклассников написал на доске стишки – надо сказать, общеизвестные и ничего такого особенного в себе не содержащие. Возможно, и ты их помнишь.

 
Последний день, учиться лень.
Мы просим вас, учителей,
Не мучить маленьких детей.
 

Ниже было добавлено робким ломающимся почерком:

 
У них животики болят,
Они учиться не хотят.
 

Вошедшая после звонка учительница, в знак особой любви за глаза называемая самым сладким для ребёнка именем «соска», поставила морально ущербный 5-й «б» перед строгой необходимостью выдать злодея. Возникла неловкая пауза. Кто молчал из скромности, кто из популярного тогда ложного чувства товарищества, а кто – как ваш покорный слуга – ещё и по незнанию.

Когда стоять за толерантность уже стало невмоготу, из задних рядов, смущаясь, пробрался невысокий ученик по фамилии, которую я не буду называть, хотя и хорошо помню.

– А-а, так это ты-ы!

Её очки засверкали таким праведным гневом, что парень, растеряв остатки мужества, тихо пролепетал:

– Я только «живо-отики»…

– Что-о?! – воскликнула Соска, лишая чистосердечника всякой надежды на причитающееся ему по закону снисхождение. – Значит, это ты написал…

– Живо-отики, – еле слышно прошептал мальчик.

– Животики болят. И-и?!…

– И мы учиться не хотим! – сама закончила она, сообразив, что он вряд ли уже произнесёт когда-нибудь – добровольно или под пыткой – эту жуткую фразу.

Признание несчастного облегчения не принесло. Скорее наоборот. Все продолжали стоять – мы у своих парт, малолетний вандал – у осквернённой им доски. Остро пахло осознанием того, что вместо отдельно взятого негодяя тут орудует целая банда.

Если кто и выигрывал от создавшейся ситуации, так это те, кто не выучил урок, поскольку с каждой минутой вероятность того, что их сегодня спросят, снижалась, неуклонно приближаясь к нулю. Да разве ещё сама училка – подозреваю, что по той же причине.

Вот тогда-то, пресытившись затянувшейся паузой и не в силах более лицезреть своего товарища, несправедливо несущего на себе непосильный груз ответственности, я и заявил:

– Это я.

Казните!

Читатели книги «Любить пересмешника!» могут справедливо указать на то, что там я утверждаю, будто в самом деле написал на доске те крамольные строки. Что ж, приходится признаться, что там я ввёл вас в заблуждение. Простите, братцы! Очень уж велик был соблазн примазаться к славному племени диссидентов. Это ведь так сладко – особенно тогда, когда тебе за это уже ничто не угрожает. Кроме славы и почёта, разумеется. Обалденно сладко! Спросите у кое-кого из моих старших и, как их ещё называют, – маститых коллег. Они подтвердят. А уж им-то, которые лично всё это проделывали, в данном вопросе можно полностью доверять.

В моём случае всё произошло так, как должно бы происходить в этом мире всегда. Нашёлся человек, который… Не то, чтобы уличил меня в искажении фактов, но чётко дал понять, что хорошо помнит всё это дело. И во избежание публичного разоблачения я поспешаю тут со своим признанием. Неважно, что упомянутая выше книга давно стала библиографической редкостью. Ведь она до сих пор ещё может попасть кому-нибудь в руки и стать свидетельством моего неблаговидного поступка. А поступок этот вовсе не так безобиден, как может показаться. Он в немалой степени способствовал тому, что мы до сих пор не знаем имени настоящего героя.

Но теперь с этим наконец покончено. Где ты, мой скромный друг? Отзовись. Запоздалые награды истосковались по тебе.

Что же касается человека, побудившего меня сделать это признание… Я рад, что не ошибся, посвятив ему когда-то стихотворение, которое можно найти в полном издании данной книги.

Дорогой мой одноклассник. Разумеется, после всего ты можешь встать в позу и напомнить мне «Единожды солгав…» Прошу тебя: не спеши. Ручаюсь, что дальше всё происходило именно так, как я рассказывал всегда. Точь-в-точь.

За это дело мне поставили 4 по поведению. Надо сказать, что в те времена это было – без преувеличения! – значительно серьёзнее, чем двойки по всем остальным предметам, вместе взятым. Чтобы новому поколению было легче это представить, добавлю, что с тройкой по поведению отчисляли из школы, а двойку не ставили вообще никому. Очевидно, считалось, что эту отметку ставит уже прокурор.

Самым обидным было то, что упомянутая Соска была учительницей… по литературе. И по русскому языку. Ведь злополучная надпись – уж поверьте мне на слово! – совсем не содержала грамматических ошибок. Уж кому, как не ей, следовало бы оценить это по достоинству!

Но… Как бы там ни было, а тогдашняя обида вылилась в то, что за время каникул я переработал известную басню И. А. Крылова. Она заканчивалась – у меня – словами:

 
А вы, друзья, как ни садитесь,
В учителя всё не годитесь.
 

В первый же день последней четверти учебного года я в туалете прочёл это одноклассникам со всем артистизмом, на который только был способен, и закончил декламацию такими выражениями, которые сейчас изложить на бумаге вряд ли рискнул бы.

Следующим уроком было рисование. Учитель Алексей Петрович, человек глубоко интеллигентный, начал его с фразы, которая во многом определила всё моё дальнейшее отношение к себе и к окружающей жизни. По обыкновению, немного картавя, он сказал:

– Скрынник у нас – мастер художественного слова.

И вот это неоценимое высказывание настоящего педагога я в меру сил стараюсь оправдывать по сей день.

От двух до шести с половиной

Эта глава почти целиком – за исключением одного пункта – построена на высказываниях моей старшей дочери Ларисы. Но я помещаю её в начале книги, предполагая тем самым, что и я мог в своё время изрекать что-либо подобное. Просто оно осталось незафиксированным и потому безвозвратно утеряно для истории. Если хочешь, то можешь рассматривать главу как напоминание о том, какими умными мы были – или могли быть – в тот благословенный период нашей жизни, который обозначен в названии, пока родная школа ещё не взялась за нас как следует.

Надевают наволочку на подушку.

Мама, зачем ты подушку одеваешь?

Отец разбудил утром дочь-дошкольницу и командует:

– Значит, так. Быстро зубы чистить, умываться и завтракать.

А она ему в ответ:

– Нет уж, папочка, выбирай: умываться, чистить зубы или завтракать.

Сейчас я приду к бабушке и буду там стряпаться.

Как это ты будешь стряпать?

С тряпками играть.

Несёт в руках куклу-негритёнка.

Это мой нетигрёнок.

Ну, что ты, дочка, разве «нетигрёнок»?

А что, тигрёнок, что ли?

Смотри внимательно картинку и запоминай: это лесоруб, это геолог, а это машинист. Запомнила?

Да! Это мясоруб, это ганиколог, а это машажист.

Дочь, не приставай, пожалуйста: у меня так кружится голова.

Отошла, посмотрела.

И ничего не кружится!

Слепила из пластилина зелёный гриб.

А почему он зелёный?

Ну, весна же пришла!

Мать приходит с дежурства.

А кто у нас вчера был?

Никого (лукавит).

А дядя Володя и тётя Люба?

А что, они следы, что ли, оставили?

Взрослая женщина:

Детей приносят аисты.

А меня дед из рода-дома принёс. Что, он аист, что ли?

Нас в садике учат ведению хозяйства. И уже в группе поставили два тазика со стерильными досками.

Не подходи к шприцу, он стерильный.

Значит, его стирать можно?

Заправь брюки в сапоги.

Нет, я хочу нараспашку.

Новый Год. Были в гостях. Услышала, что неподалёку, в ДК, – ведомственная ёлка. Засобиралась.

Куда ты собираешься? Там ведь надо стихи рассказывать, а ты ничего не знаешь.

Я знаю!

Ну, прочти.

Читает:

Дело было в январе,

Стояла ёлка на горе…

А дальше?

А дальше подарок дадут.

Просит деда:

Дед, дай Бармалею семь рублей, чтобы он ушёл!

В деревне:

Мне радуются солнышко, цветы, всякая травка. Одна крапива мне не радуется.

Съешь, дочь, эту большую клубнику. Она полезная.

Значит, в рот полезет?

– Задверьте эту дверь, а то холодно!

Гоняет голубей, греющихся на крышке люка теплотрассы.

– Не гоняй голубей: им тоже холодно.

Пускай в тёплые края улетают!

Мы сегодня ели пудинг с буквой «А».

Очень не любит носить в волосах бант. После похода в цирк (с бантом!), едва выйдя за порог, срывает его с головы со словами:

Цирк кончился!

В деревне. К заболевшей корове приехала женщина-ветеринар.

Мама, это коровий доктор, да?

Да.

А почему же она не корова?

Увидела разгружающийся самосвал.

Ой, у машины грузов отвалился!

Мама, кончай худеть! Ешь побольше хлеба – родишь мне братика.

Мама, ты куда идёшь?

На работу.

Как на работу? Ведь ты же на диете сидишь!

Гуляет с отцом и младшей сестрой. Отец:

Осторожнее, а то заберу у тебя сестрёнку и уйду.

Да, а чем ты её будешь без мамы кормить?

А я пойду к тёте Кате, у неё грудной сынишка, – вот она её и накормит.

Да-а! А у неё мальчишечье молоко!

В коридоре поликлиники обращается к женщине:

Тётя, ты что такая грустная, заразилась, что ли?

Смотрит в окно, наблюдает проходящую по двору свадебную процессию, заворачивающую за угол дома. Кричит:

Ну, что свадьба уходит? Я её ещё не довидела!

Увидела метлу, прислонённую к стене дома.

Здесь Баба-Яга живёт?

Обиделась, ушла. Через некоторое время возвращается в комнату.

Я пришла на вас не смотреть.

В гостях, в деревне.

Если будешь плохо себя вести, отошлём тебя домой.

А я в почтенный ящик не влезу!

Бабуля, ты разделишь нам корову?

Да как же я её разделю?

А так: которая голова – это вам, а которая с титями – нам.

На улице во время прогулки.

Зачем ты взяла на руки чужую кошку?

Это не чужая, это моя знакомая кошка. У меня ещё одна знакомая кошка есть.

Ложится спать с куклой-обезьяной.

Мама, укрой нас.

Кого это «вас»?

Со мной тут ещё один человек, только он пока ещё обезьяна.

Мама, можно, я в магазине буду себе брать сдачу?

А зачем она тебе?

Я хочу на сдачу братика или сестрёнку купить.

Кого тебе нужно: Машеньку или Дашеньку?

Машеньку, Дашеньку и Наташеньку.

Да что ты с ними будешь делать?

Хоровод водить.

Я рисую мир
(стихи для детей)

Семья

 
Мама, папа, Маринка и я —
Называется это семья.
 
 
Если в школу Маринка уйдёт,
То мгновенно семья пропадёт.
То же самое будет же – ах, ты! —
Когда папа уедет на вахту.
И совсем будет плохо с семьёй,
Если мама уйдёт в офис свой.
Лишь останусь в детсадике я.
Ну, какая же это семья!
 
 
Так зачем надо всем уходить?
Говорят: «Чтоб семью сохранить».
 

Портрет

 
Рисую по памяти мамин портрет
На фоне цветов, что видны из окошка.
Глаза нарисую крупнее немножко,
А в руки пристрою огромный букет.
И, чтобы не слушать соседок вопросы,
Верну ей красивые девичьи косы.
 
 
Но мама, придя, в мой портрет заглянула
И как-то, не радостно вовсе, вздохнула.
Сказала, присев, отдыхая от дел:
– Ты новую маму себе захотел?
 
 
Да вовсе не надо мне маму другую!
Но я же художник.
Хочу – и рисую.
 

Домой

 
Зимою, летом, осенью, весной —
Всегда мы видим за своим окном:
Проносится по трассе скоростной
Автоколонна с надписью «Газпром».
 
 
Мы все, прильнувши к окнам, в этот час,
Носы расплющив, смотрим вниз и ждём,
Когда затормозит напротив нас
Один автобус с надписью «Газпром».
 
 
Когда внутри него зажжётся свет,
И из дверей повалят, наконец,
Родители Валерок, Танек, Свет…
И вместе с ними выйдет наш отец.
 
 
Мы выбегаем к вешалке встречать.
Нам наплевать, что спущены чулки.
И, чтоб удобней было доставать,
Влезаем на его мы сапоги.
 
 
А утром снова мы с сестрой проспим
Его сверхранний, затемно, подъём…
 
 
И вдруг заметим вечером одним,
Что уж свободно с пола достаём.
 

Река Урал. Весна

 
В гости к нам пришёл Урал.
На крыльце водица!
Он на льдине к нам пригнал
Зайца и лисицу.
 
 
Папа в руки взял багор.
– Во, беда какая!
Оттащу их на бугор
К дедушке Мазаю.
 
 
По двору нельзя ходить
При такой погодке!
Я Трезора покормить
Отправляюсь в лодке.
 
 
И, чтоб ей уж не идти,
Помогаю маме:
Заплываю по пути
В стайку¹ за дровами.
 
 
В гости к нам Урал пришёл.
Все на лодках сёла.
До чего же хорошо!
И не надо в школу.
 
 
Утром встали.
– Где Урал?
А Урал уже удрал.
 

Я рисую

 
Заглянул сначала папа.
– Ты зачем рисуешь шляпу?
 
 
А сосед, по кличке Сэм:
– Да не шляпа это, шлем!
 
 
Подошёл Пал Палыч строгий.
– Для чего же шлему ноги?
 
 
Постояли, погадали —
На работу убежали.
Не узнал никто, что это…
Это —
Жёлтая планета,
А на ней – ну, прямо ж вот —
Наша «шляпа» – звездолёт,
И из окон смотрим: я,
Кошка, робот и друзья.
 
 
Не могу никак понять:
Ну, чего тут объяснять!
 

Радуга

 
В небе радуга сияла.
Красотою удивляла,
Перекинувшись мостом
Над рекою и плотом.
 
 
Быстро кисточки хватаю.
В банку воду наливаю.
Краски кисточкой смочила.
Карандашик подточила
И взяла на всякий случай
В доме ластик самый лучший.
Наконец, раскрыв тетрадь,
Принимаюсь рисовать.
 
 
Но пока всё расставлялось,
Половина оторвалась,
И из чудного моста
Получилось полхвоста.
 

Цирк приехал

 
Среди музыки и смеха —
Разноцветные шары.
Цирк приехал!
Цирк приехал!
 
 
Бродят стайки детворы.
Рядом клоуны с носами,
Униформа в брюках-клёш…
Дальше уж не знаем сами —
Кто там, что там —
Не поймёшь.
Лают пухлые собачки,
Хрипло хрюкает свинья.
– Кто приехал там на тачке?
– Да быть может, что и я!
 
 
Вдруг огромный рёв раздался,
А за рёвом – сам Кинг Конг…
 
 
Но никто не испугался:
Он всем нам давно знаком.
 

Снеговик

 
Лепили мы снеговика
В саду в конце недели.
Глаза – два чёрных уголька.
На лоб ведро надели.
 
 
На лапу трость, морковку-нос
Из сумки кто-то вынул.
А я же, чтоб он не замёрз,
Ему свой шарф накинул.
 
 
Под вечер стало холодать.
Домой все убегают.
– Ты отдал шарф? – сказала мать. —
Да он же в нём растает!
 
 
«Ведь правда! Как же я забыл!» —
Бегом я возвратился.
Но снеговик стоял как был.
А шарфик испарился.
 

Белые барашки

 
Белые барашки по небу бегут.
Белые барашки по горам идут.
 
 
Горные вершины смотрят далеко.
Горные тропинки очень высоко.
 
 
Как ты различаешь, дорогой чабан,
Где баран небесный, где земной баран?
 

Кот рыжий

 
Ужасно хитрый рыжий кот
К нам приходил на Новый год.
Бывало, с праздником поздравит —
И лапы к молоку направит.
Чтоб избежать какого горя,
Его кормили в коридоре.
 
 
И больше хитрый этот кот
Не ходит к нам.
Он тут живёт.
 

Пряха

 
Под берёзой белой
Тянет нитку пряха.
Солнышко глядится
В зеркало-окно.
Начинают песню
Девушка и птаха.
Тихо подпевает
Им веретено.
 
 
Кончит песню пряха —
Будет мне рубаха.