– Ты утомился всего лишь, – говорю я, глядя на друга. Говорю нам обоим. – Давай так. Передохнем маленько, а ты расскажешь мне, как будешь лечить. Поэтапно. Зачем иглы, и вот эти штуки тоже зачем, подробно, хорошо? Тогда мне станет проще, если буду знать, меня отпустит. А там, глядишь, и сам себя в руки возьмешь.
Пашка кивает.
– Да, надо было сразу так. Спасибо, – он пытается улыбнуться. – Итак, в зубе есть система корневых каналов…
Он рассказывает, как всё устроено, и что ждет меня в следующие пару часов. Мне правда легче. Голос Пашки звучит уверенней.
Когда всё заканчивается, мы идем ужинать в забегаловку через дорогу. Теперь я могу нормально жевать. Какая недооцененная способность, оказывается! Паша ковыряется ломтиком жареной картошки в соусе. Я жду, пока он закончит с едой, но его бургер остывает нетронутым.
– Пашка… Сказать хотел.
Мне это нужно. Сформулировать, высказать и услышать себя со стороны. В кабинете стоматолога это помогло.
Я начинаю со случая в аптеке, и Паша хихикает на моменте с женщиной и ее табачно-барбарисовым запахом. Говорю, как разозлился от разговора с начальницей. О том, как пьянел бармен с каждым выпитым мной бокалом пива, и как умирал от похмелья сосед, не взявший капли в рот. О женщине в поезде.
– Я словно переполненный бак с отходами. Дырявый бак, – подвожу я итог. – И то, что просачивается наружу, заражает всё вокруг.
– Сколько ты пил обезболивающих? Может, что-то еще? – спрашивает Паша серьезно.
– Только то, что ты сам советовал. Я уже думал о глюках… до сих пор думаю.
Мы молча глотнули сладкой газировки. Дрянь липкая.
– С тобой некомфортно, – признался Паша смущенно. – Я сразу почувствовал, как тебя встретил. Помнишь, в детстве? Если один из нас смеялся, второму тоже было весело. Если кому-то из нас было больно, другой плакал. Мама говорила, что у нас одно настроение на двоих, если сейчас так же… Серег, если мне так хреново, что же творится с тобой?
***
– Я не знаю, что сказать, – пожимаю плечами на могиле отца.
– Знаешь, – говорит Пашка уверенно. – Тебя не было на похоронах, ты должен знать.
Мы стоим в тени старого клена и смотрим на надгробие. Обычный камень с табличкой, только имя и годы жизни, даже фотографии нет. В нескольких метрах от нас проходит целая процессия, человек двадцать, все в костюмах, большинство надели солнцезащитные очки. В центре важно вышагивает толстяк, пуговицу пиджака на его животе может застегнуть только чудо. Дорожная пыль оседает на начищенных туфлях. Толстяк постоянно вытирает платком вспотевшее лицо, пьет воду из пластиковой бутылки.
– Хоронят кого-то важного? – киваю я.
– Не, это ж банкир тот… как его? Фамилию забыл, – говорит Пашка. – Меценат знаменитый. У него несколько крупных благотворительных фондов, а в новостях писали, что он собрался это кладбище то ли облагородить, то ли реконструировать. Большинство старых могил в плачевном состоянии.
– Угу. – Я теряю интерес к банкиру.
Пашка зевает. На его бледном лице темнеют круги недосыпа.
– Я всю ночь интернет шерстил, – говорит он. – Поднимал книги по психологии и биохимии. Пытался отыскать что-то похожее, хоть какой-то прецедент.
– Ничего?
– Ничего.
– Но ты мне поверил.
– Профессиональный интерес, – Пашка слабо улыбается. – Я же медик, как-никак.
– Прости, пап, – говорю я резко, словно вырываю седой волос, толкаю дверь с привязанным к ручке молочным зубом. – Ты не знал такого слова, правда? Ни разу я не слышал, чтобы ты извинился хоть перед кем-нибудь. А я извиняюсь. Прости.
Пашка молча ковыряет землю носком кроссовка.
– Мы ведь стоили друг друга, да? Нас формирует окружение, особенно наши близкие. И я повлиял на тебя не меньше, чем ты на меня. Ты ни разу не интересовался, что у меня внутри. Так же, как я не интересовался, с какими демонами борешься ты. Что чувствуешь после ухода мамы. Я закрылся. Даже когда я стал старше, взрослее, ума мне не прибавилось. На каждый твой мудацкий поступок я делал шаг назад. И никогда навстречу. Никогда. Но я-то успел тебя простить. Кто теперь простит меня?
– Серег, ты извини, конечно, – тихо говорит Паша. – Но сейчас ты неправ. Уже поздно накручивать…
– После очередной ссоры я добавил его в черный список, – перебиваю. – Телефон лишь беззвучно присылал уведомления о звонках. Когда я проснулся в тот день, увидел тридцать уведомлений. В то утро… когда ему стало плохо, когда он умирал, он звонил мне. Не знаю, может, хотел проклясть напоследок. Извиниться. Попрощаться. Мне уже не узнать. Тридцать звонков за полчаса, Паша! Тридцать! Он звонил мне каждую минуту, а я дрых в свой выходной, и телефон лежал рядом, на полу у кровати, и если бы я проснулся и хоть на секунду глянул на экран, то, может, и увидел бы эти сраные тридцать пропущенных раньше…
Я запинаюсь, пытаюсь откашляться. В носу жжет, будто набрал воды. Перед глазами влажная муть.
– Серег, ты извини, – тихий голос Паши. – Мне позвонить надо, сейчас. Прости, Серег!
Я вытираю глаза тыльной стороной ладони, но становится только хуже, их щипет от смеси пота и слез. Процессия банкира куда-то исчезла. Тень клёна не спасает от жары. Из-за дерева долетает тихий голос Пашки.
– Привет! Мамочка, это я…
Я касаюсь надгробия отца.
***
– Что делать будешь? Ну, со всем этим.
Мы сидим у Пашки на балконе, таращимся на закат, он отражается в окнах многоэтажек, поджигает их оранжевым пламенем. Паша пьет пиво, я пью сок. Курим.
– А что тут можно сделать? – пожимаю плечами. – Валить мне надо. Подальше от городов, в глушь. Хозяйство заведу, рассказы буду писать или статьи в областную газету. Поработаю по специальности, так сказать, хех.
Он фыркает.
– А что? – спрашиваю серьезно. – Ты себя видел? Я тут меньше суток, а на тебе лица нет. Если я выпью и пройдусь вдоль дороги, сколько водителей успеет опьянеть и натворить бед?
– Не пей.
– Стоит мне разозлиться, и случайный прохожий зарежет товарища, – перед глазами стоит алая кровь между пальцами менеджера. Алая помада Маши на побелевшем лице.– А если меня депресняк накроет, все соседи выйдут в окно? Ну нафиг. Я даже не знаю, как это работает и на каком расстоянии. Со всеми по-разному. Зубы болели у стольких в нашем районе, что поликлиника не справлялась.
– Лечить надо. И не только зубы, не способность твою, а башку.
– Чувство вины так захлестнуло моего психолога, что тот впервые за карьеру отказался от пациента.
– Вот с этого стоит и начать. С вины.
Я качаю головой.
– Нет. Нужно принять, что некоторые вещи останутся с тобой навсегда. Забыть – значит обесценить. Да и не выйдет ничего.
Я вижу огонек в Пашиных глазах, он хочет спорить. Но вместо этого спрашивает:
– С Леной тоже всё?
– Так будет лучше. Ей в первую очередь.
Я не говорю другу, что она звонила мне утром, что, наконец, решилась сознаться. Лена неделями варилась в моем чувстве вины, оно попало к ней в вены, вытеснило все остальные чувства. Но вине нужна почва. Тот поцелуй на корпоративе не повис бы якорем на шее моей жены, не будь у него продолжения.
– Джедай учится контролировать силу… – Пашка неуклюже шутит и делает глоток из бутылки.
– Как?
– О сублимации слышал? Меньше бухать и жалеть себя, больше спорта, медитация, духовные практики, гармония, вот это всё. Что-то должно сработать. Но глушь не вариант, ты там сам себе все мозги вскипятишь.
За обсуждением мы перемещаемся на кухню. Пашка доверяет мне жарить мясо, пока сам сидит в телефоне.
– Я могу паре ребят с универа написать, которые могут шарить.
Я отказываюсь, становиться предметом изучения не хочется.
– Смотри, смотри! – Пашка вскакивает со стула, тычет мне телефоном в нос. – Видос уже во всех новостях, узнаёшь?
На экране толстяк в расстегнутой на груди рубашке. Золотая цепь на красной мокрой шее, дряблые щеки, пухлые пальцы комкают носовой платок. Банкир с кладбища. И подпись под видео: “Я вор”.
Не глядя в камеру, толстяк рассказывает о том, как организовывал благотворительные фонды. Как отмывал через них деньги и помогал отмывать товарищам. Об офшорных счетах и элитной недвижимости за границей, записанной на подставных лиц. Он тяжело дышит, а его платок промок насквозь. Он трясется всё сильнее и извиняется через слово.
– Это его так от тебя накрыло, – шепчет Пашка. – Ты достал из подонка совесть!
Я возвращаюсь к мясу, пока не сгорело. Мне показалось, или в голосе друга восхищение?
– В политику тебе надо, Серег!
– Очень смешно.
– А я серьёзно. Статейки, говоришь, хочешь писать? Есть вариант.
***
Остаться наедине с собой сложнее, чем кажется. Отключить все гаджеты, отложить книгу, молчать и слушать тишину с закрытыми глазами. Уже через пять минут мозг пытается растормошить тело, ему нужно движение, контакт, информация. Через десять минут он закидывает ворохом мыслей, но каждая из них упругая, как резиновый мячик, отскакивает, только коснись. Через пятнадцать невыносимо хочется встать и пройтись, хотя бы два-три метра по комнате. Через полчаса каждый вздох, каждое движение диафрагмы как событие. Через час остаешься наедине с пустотой. Если, конечно, дотерпел.
После года тренировок, конечно, проще – хватает и нескольких минут. И не обязательно покупать коврик для йоги и принимать сложные позы, можно сидеть на веранде летнего кафе, опустив веки и отгородившись от шума улицы.
Вдох. Выдох.
– Сергей?
Я открываю глаза, когда напротив садится помощник депутата, чья фамилия сейчас у всех на слуху, а уже к вечеру не будет стоить ничего.
– Покажите удостоверение, – кивает мужчина. Едва за тридцать, строгий приталенный костюм на стройном теле, длинная шея и пальцы, аккуратная рыжая бородка.
Я протягиваю корочку журналиста. Пашка действительно помог, у его матери оказались весьма тесные связи в крупнейшем интернет-издании страны.
Взгляд напротив цепкий, хищный, и я вспоминаю бывшую начальницу.
– Я пришел сюда только потому, что бред в вашем письме тянет на уголовно наказуемую клевету, – цедит рыжебородый. На секунду кажется, что воздух над его плечами дрожит, как над раскаленным асфальтом. – И если думаете, что сможете меня шантажировать…
– Но вы пришли.
– У вас ничего нет, – скалится помощник.
Он слишком много говорит. И о том, как затаскает по судам “наглого журналюгу”, и о том, как в моей “шарашкиной” конторе будут приносить официальные извинения. Его слова волнуют меня не больше, чем чашка с остатками зеленого чая на столе. Меня очень давно не трогают слова. Единственное, в чем он прав – на него действительно ничего нет. Кроме слухов, разумеется.
Вдох. Выдох. Спокойствие.
Лицо моего собеседника разглаживается, затихает буря в глазах.
– У вас минута, – говорит он уже мягче.
– Я часто думал о смерти отца, когда он был еще жив. Думал, почувствую облегчение. Но когда это случилось… Некоторые вещи невозможно себе простить, остается жить с этой виной, прятать под покрывало или повесить на стену, на всеобщее обозрение, легче не станет. Если единственный, кто может избавить тебя, уже мертв.
Мужчина молчит. Он ждет, что я скажу что-то еще, щурится, пытаясь прочесть мой взгляд.
– Что это? Зачем мне это знать?
– Это откровенность. Открытость. У нас ведь такой разговор?
– Я заберу? – Официантка наклоняется за моей чашкой. Уходя, бросает через плечо: – Я сплю с начальником, но не хочу, чтобы он ушел из семьи ради меня.
До нее дойдет позже. Очередь моего собеседника.
– А мы выводим деньги через левые тендеры. Если всё сделать правильно, липовая контора может увести миллионы с сайта госзакупок…
Рыжебородый рассказывает легко и буднично, как о скидках в торговом центре. Не слишком подробно, но основная схема понятна, пара нужных фамилий тоже мелькает. Когда он замолкает, я беру телефон со стола и выключаю диктофон. Для прокурорской проверки достаточно. Для статьи даже больше, чем надо.
– Спасибо. – Я встаю.
Мужчина меняется в лице, прижимает ладонь ко рту, глаза его округляются. Дошло.
– К-как? Это гипноз какой-то… Ты кто?
Банкир, записавший видео о своих махинациях, с возрастом размяк, у него были дети, которым он читал сказки на ночь и объяснял, что такое хорошо, а что такое плохо. Чувство вины засело в нем так глубоко, что он рыдал даже на суде.
Но сегодняшний помощник депутата из другой породы, “непуганый”: таким не страшны укоры совести, им сладко спится по ночам, и они никогда ни за что не извиняются. С ними сложнее, это я понял на выходе из кафе, когда меня подхватила под руки парочка в штатском и повела к машине.
– Прокатимся, – говорит один.
– Телефончик-то давай, – говорит второй.
Рыжебородый засранец решил поиграть в девяностые, прихватил своих псов и спустил в нужный момент. Оба здоровые, каждый почти на голову выше меня и вдвое шире. Перед глазами мелькают картины, где меня отвозят в лес и долго бьют ногами, не разбирая. А потом дают лопату и заставляют копать в лучах заходящего солнца…
Во рту пересохло, по спине пробежал холодок.
Вряд ли так и будет, телефон заберут, в остальном отделаюсь угрозами и парой тычков по ребрам на первый раз. Но мне нужно преувеличить, чтобы был эффект.
Страх.
Один из здоровяков открывает заднюю дверь неприметной старенькой “бэхи”, но второй не спешит меня заталкивать. Его хватка слабеет. Мужики озираются, будто попав в окружение. Я отчетливо слышу стук зубов ближайшего бугая.
Пячусь помаленьку.
Ручные псы срываются с места, даже не закрыв машину, один из них едва не сбивает вышедшего из кафе помощника депутата.
Я перехожу улицу и ныряю в подворотню, подальше от разбегающихся людей. Достаю телефон. Смотрю на номер главреда и понимаю, что не хочу слушать очередные дифирамбы моим методам. В глаза бросается пропущенный от Лены. Я тыкаю в зеленую трубку. Гудки прерываются молчанием.
– Зачем ты звонила?
Мне отвечает тишина.
– Лена?
– Сережа, я хочу встретиться.
Я затыкаю пальцем второе ухо, чтобы расслышать тихий голос. Словно на другом конце трубке не человек, а лишь его слабая тень.
– Зачем?
– Поговорить.
– Просто поговорить?
– Нет. – Снова тишина. – Мне плохо, Сереж. Я думала, станет легче… когда всё тебе расскажу. Но легче не становится. Я возвращаюсь к этому снова и снова, это терзает меня по ночам… Как по замкнутому кругу, понимаешь? Я виновата перед тобой.
Перед глазами проносятся лица политиков, бизнесменов, барыг и продажных ментов, лицо педофила, которого чуть не отмазал адвокат, если бы не мое вмешательство. Похоть девочки аптекаря, ярость начальницы, раскаяние банкира. Я могу достать из них все эти чувства, вытряхнуть как пыльный мешок, оголить провода нервных окончаний.
Вытащить что-то из себя оказалось сложнее, здесь не помогли медитация и месяцы тренировок. Я мучил Лену больше года, сначала неосознанно, но после всей правды о том случае на корпоративе, даже не знаю.
Я переехал в Минск, но и за триста километров наша связь не разорвалась, превратилась в удавку из колючей проволоки на горле бывшей жены. Пытался я оправдать себя тем, что изменщица заслужила бесконечные терзания чувством вины, или намеренно делал вид, что не при чем и она сама себя изводит?
Уже неважно.
– Сереж, ты меня слышишь?
Вдох-выдох. Перед закрытыми глазами лицо Лены и счастливая улыбка в кольце моих рук. Лицо отца, когда он обнимал маму.
Сказать то, что должен был сказать уже давно. Слова, которые качнут часу весов: во что превратила меня способность? В правосудие? Или палача?
– Я прощаю тебя, Лена. Правда, – выдыхаю и чувствую, как распрямляются плечи, а воздух становится слаще. Пускай и не сразу, но все мы заслуживаем право двигаться дальше. – И отпускаю. Хочу, чтобы у тебя всё было хорошо. Ты мне веришь?
Я слышу, как Лена плачет. Знаю, она верит. Не может иначе, ведь я – верю.
– Спасибо, – говорит она спустя несколько секунд. Улыбка добавляет оттенок в ее голос. – Спасибо, Сергей. Ты даже не представляешь… Не представляешь, как мне это было нужно. Так мы можем встретиться?
– Да, только у меня будет условие. – Я поднимаю лицо к небу.
– Конечно, всё что угодно!
– Больше ни слова о чувстве вины.
2020
Инверсия
Я смотрю на самого себя, стоящего напротив. Тот же удобный домашний халат, накинутый на голое тело. Та же кружка с веселеньким узором, дышащая паром ароматного напитка. То же лицо. Хотя нет, различие есть. Это всё ещё мой нос, лоб, глаза и губы с подбородком, моя внешность в целом… Но тут что-то такое, что не сразу бросается в глаза. Неуловимая, рознящая нас деталь режет взор.
Его (мой?) рот расплывается в широкой улыбке, и земля уходит из-под ног.
***
Говорят, у йогов есть такая практика: сосредоточить сознание в каждой точке своего тела. Пальцы, плечи, уши и тому подобное. Всё, до чего можешь дотянуться. Якобы это поможет “почувствовать себя”, собрать и обдумать собственный образ.
Никогда не являлся поклонником индийской культуры, да и времени нет взрослому работящему мужику, с семьёй под боком и ипотекой на шее, такой ерундой заниматься. По крайней мере, пока не стукнет тридцать, а мысль о том, что жизнь продолжается по чистой инерции, намертво не засядет в голове.
– Попробуй, глядишь, и поможет чем. – Славка вновь приложился к стеклянному горлышку, сделав большой глоток пива.
Мой друг – один из тех вечных мечтателей, кто постоянно ищет себя, да никак не может найти.
– Очередное увлечение? Думал, ты сейчас фигурки из мыла вырезаешь. – Я поставил пустую бутылку к остальным и тяжело вздохнул. Нужно было брать больше.
– Я тебе так скажу: психологические упражнения лишними не бывают. Они позволяют заглянуть туда. – Славка приложил палец к голове. – Понять, кто ты есть.
– Ну и как, понял?
Тот лишь неопределенно пожал плечами.
Дружище, в этом весь ты. Неопределённость. С юных лет и до первых седин ты продолжаешь грезить о чём-то… Кстати, о чём? Что пытаешься разглядеть между строк рутины, называемой жизнью?
Вряд ли ты знаешь ответ. Точнее, уверен, что знаешь, но у тебя он каждый раз новый. Именно поэтому в глазах остальных, даже перевалив за возраст Христа, остаешься юным раздолбаем. Пустозвоном, не знающим, чего он хочет от жизни.
Я никогда не скажу об этом прямо, Славка. Ты мой друг, и я уважаю твой путь – без семьи и цели, без гроша в кармане и с ветром в голове.
А ещё потому, что мне больше не с кем вот так просто, ослабив удавку корпоративного галстука, посидеть на лавочке и попить пива. Некому рассказать о том давящем чувстве, с которым встречаю каждое утро вот уже несколько недель к ряду. Что-то со мной не так.
Славка, расценив мое молчание как приступ немого скептицизма, осушил свою бутылку и продолжил:
– Да ты послушай, тема интересная. – Глаза его горели тем же огнем, как и всегда, если речь заходила о новом увлечении. Будь то этнические духовые инструменты скандинавии или рисование песком на лампе. Или сотня других, которые он еще не успел перебрать. – Собери свой образ так, как я тебе рассказал, почувствуй его. А затем… искази! Замени свои черты на прямо противоположные, отзеркаль каждую из граней характера. И посмотри, что получится.
Я достал пачку сигарет, и Славка, жестом изображая затяжку, попросил себе одну. Мы закурили.
– Это называется инверсия. Тот, второй, противоположный ты… Задумайся, как бы он прожил твою жизнь. Хотя бы один день. Что бы поменял, как поступил. Подумай, что тебе в нём нравится, а что отталкивает. Тогда станет проще понять, чего самому не хватает. Но для этого нужно увидеть картину целиком, обе части пазла.
Действительно, чего мне не хватает? Этот вопрос сегодня я задал другу первым делом.
– Тебя же, – ответил тот просто, не удивляясь вопросу. – Тебя же и не хватает. Просто ты этого раньше не замечал, а теперь прозрел.
А затем начал загонять мне эту муть про Йогу и духовные практики. Лучше бы предупредил, что четырёх бутылок светлого на двоих явно маловато для такого разговора.
Впрочем, в магазин мы ещё успевали.
***
– Ужинать будешь? – эти слова встретили меня на самом пороге. – Если да, то подогрей сам. Или закажи себе что-нибудь. Как хочешь.
Она стояла перед зеркалом в прихожей, готовая к выходу.
– Отвезла сегодня детей к маме. Пусть до конца каникул побудут с бабушкой. Я иду гулять.
Помада нарочито медленно скользила по её губам. Аккуратное движение влево. Вправо. Ещё одно. Последний штрих. Быстрый взгляд через отражение проверил мою реакцию.
– Хорошо, – я коротко кивнул.
Она прошла мимо, едва задев меня подолом длинного пальто. Эта женщина могла сделать так, что даже прикосновение мягкой ткани кольнет укором больнее ножа. Дверной замок щелкнул, оставив наедине с ароматом ее духов.
Теперь при расставании она не целовала меня, как раньше. А я больше не спрашивал, как у нее дела.
Признаться, от ее ухода мне полегчало. Каждый раз, возвращаясь домой, я подолгу стоял перед домом, в одночасье ставшим мне чужим, и мечтал, чтобы свет в окне моей квартиры не горел.
Свет в комнате включать не хотелось. Пробравшись на ощупь, запустил ноутбук. С фотографии заглавной страницы текстового файла на меня смотрело мое же лицо. Все говорили, что это очень удачный кадр. Мне же он всегда казался каким-то несуразным, неестественным что ли.
Человек обычно ассоциирует свою внешность с той, что видит в зеркале. Но тут и кроется обман, ведь лица не идеально симметричны, а зеркальная гладь путает право и лево. И только по фото можно понять, как видят нас другие. Поэтому порой кажется, что даже на безупречных селфи мы выглядим чуточку иначе. Не теми, кем привыкли себя знать.
Мужчина на фото – реальный я. Но в моей голове это лишь зеркальный образ, отражение собственной души. Каждый вечер, возвращаясь домой, я пишу для него историю той жизни, которая могла бы быть у меня. Пишу, как прошёл бы день, проживи его этот двойник.
Славкина методика оказалась на удивление рабочей. Пусть и не в том направлении, как ожидалось. Разобраться со своими проблемами всё так же не выходило, зато появилась отдушина в конце дня. И пальцы, слегка подрагивая от нахлынувшего напряжения, коснулись шершавых кнопок.
Итак, начинать надо было с самого утра. Конечно же, в отличие от меня, у двойника всё нормально с памятью и самоорганизацией. Он бы не забыл отвезти кофеварку в сервисный центр. Эта проклятая машинка третий день служит поводом для раздоров с женой. Она ненавидит заваривать кофе в кружке, а время готовить его в турке перед работой находится не всегда. Сервис находится как раз напротив моего офиса, заскочить – делов-то. Но постоянно забываю в утренней суматохе.
И каждый раз вижу её взгляд, будто я обижаю её этим нарочно. Будто терзать её отсутствием кофе по утрам моя главная задача. Я, может, вообще никогда не любил кофе!
Фух… Дело, конечно же, не в кофеварке. Дело в том, что мог бы. Но не сделал.
Надо будет купить ей эту навороченную кофемашину, о которой она так давно мечтала. Ту, что варит с десяток кофейных напитков нажатием всего одной кнопки, не хуже матерых бариста. Может, добрый жест и горячий капучино смогут хотя бы частично растопить лёд, что появился между нами.
Откуда он взялся? Я не знаю. Говорят, кризис в отношениях после первых семи лет вместе неизбежен. Мне же кажется, что с самого начала я делал что-то не так.
Он, то есть я, то есть двойник… буду называть его так, а то окончательно запутаюсь. Так вот, он бы точно знал, чего хочет от этих отношений. Не тормозил бы тогда, не решаясь сделать предложение больше пяти лет, и не молчал бы сейчас, видя, как теряет свою женщину.
Пальцы резво носились по клавиатуре, укладывая на экран ровные ряды слов, оставшихся не произнесенными. Странно, но пытаясь со всем этим разобраться, я так и не смог связать ни одного предложения у себя в голове. Но, действуя от чужого имени, это вдруг оказалось так просто. Сесть и всё обсудить. Сказать нужное.
Кстати, о нужном. Решительность, отсутствие страха высказаться, умение найти подходящие аргументы в споре, а не додумывать их спустя восемь часов, лежа в кровати, – вот основные черты, которых мне не хватало по жизни. И которые, отразившись, стали сильной стороной моего двойника.
Поэтому, когда сегодня босс в очередной раз накормил меня завтраком по вопросу повышения, моя инверсия нашла, что сказать. Вот уже полгода совет директоров делал из меня дурачка. Сулил значительное повышение, но “чуть погодя”, не стесняясь при этом накидывать сверх моего функционала ещё и обязанностей с будущего поста. Режим “пашем больше, получаем меньше” выдавливал все соки. А просто наплевать на всё и уйти красиво с такого насиженного, пусть и каторжного места, привычка никак не позволяет. Мне, но не моему близнецу.
Обматерить всех и послать к чертям? Слишком просто.
В этой жизни я всегда старался поступать честно, избегая сделок с совестью. “Не я” спокойно поступил бы наоборот. Скажем, открыл доступ к крупному проекту компании нашим главным конкурентам. Слил бы всю корпоративную инфу. Это бы проучило ублюдков.
Последний абзац дописать не получается, экран гаснет, погружая меня в непроглядную тьму. Свет из коридора тоже не горит. Чудом не покалечив мизинцы о мебель, мне удалось добраться до окна и отодвинуть плотную ткань занавесок. Ни на улице, ни в черных силуэтах домов не было видно даже проблеска. Похоже, электричество вырубили по всему району.
Лечь на кровать решил не раздеваясь. Писать о себе в третьем лице оказалось неплохой разрядкой, усталость брала своё, и сон не заставил себя долго ждать.
***
Утро началось с соблазнительных ароматов, доносящихся из кухни. Ничто не растворяет остатки сна так, как предвкушение хорошего завтрака. Особенно, если и не помнишь, когда в последний раз жена готовила для вас завтрак.
Телефон ответил на мое прикосновение холодной пустотой темного экрана. Время узнать не удалось. Поставив устройство на зарядку, я поплелся на запах. Из ванной доносился шум воды.
На плите обнаружилась сковородка с аппетитной, еще пышущей жаром глазуньей. Яйца, бекон, помидоры и зелень: все, как мне нравится. И порция явно на двоих.
Со стола манили мягкие, намазанные маслом булочки. Рядом стояла недопитая кружка кофе. Я решил дождаться ее из ванной. Почему-то перспектива позавтракать вместе, как в старые добрые времена, без спешки и суеты, вызвала неясное волнение. Будто перед первым свиданием. В голове мелькали обрывки фраз, написанные мной вчера, но ни разу не озвученные.
Сейчас самое время всё исправить. Тем более что первый шаг навстречу уже сделан.
Заваривая себе чай и попутно собираясь с мыслями, я ещё раз зацепил взглядом кружку с кофе. Ассоциация повлекла за собой, заставив посмотреть на кофеварку, которую обещал отвезти в ремонт. Зеленый индикатор услужливо сообщал, что аппарат готов поделиться теплом крепкого напитка.
Пока стоял вот так и тупо пялился на вдруг заработавшую машинку, не заметил, как она вышла из ванной. Подошла бесшумно, ступая босыми ногами по плитке. Обхватила руками сзади, потянулась на цыпочках, легонько коснулась губами затылка. От ее прикосновения мурашки рассыпались по спине и шее.
– Спасибо, – прошептала она.
– За что? – Я повернулся.
– За всё. За то, что не дал вчера уйти. Я ждала, что ты меня остановишь. Этот разговор нужен был нам обоим. Теперь всё стало легче. Правда. И ещё за кофеварку, – она хихикнула.
Мне так хотелось понять, о чём она говорит! Помню только, как отключили свет, как лёг спать. Я собирался купить ей новую кофемашину сегодня, извиниться, что не отвез в ремонт поломанную. Или отвез? А потом, вечером, не дал своей женщине уйти? В моей голове две версии вчерашнего дня никак не совпадали, и на алкоголь это не свалить – я был абсолютно трезв.
Она всегда принимала не просто горячий душ, а буквально варилась в кипятке. От её раскрасневшихся плеч всё ещё поднимался пар. Близость женского тела, прикрытого лишь коротким полотенцем, едва способным скрыть бедра, манила, не давая сосредоточиться. От этого мысли ещё больше путались в голове.
Я и забыл, как она может смотреть. Будто выжигая во мне вопрос: “Дети у бабушки, а ты действительно хочешь сейчас допить свой чай?”
К чёрту всё, додумывать можно и после. Завтраку суждено было остыть.
***
На телефоне оказалось девятнадцать пропущенных. Десять из офиса, еще девять с незнакомого номера. Решил, что узнаю всё по приезде на работу. Нещадно опаздывая из-за утреннего примирения с женой и километровой пробки (спасибо, Москва-матушка), начал проверять почту, пока стоял в оцепеневшем потоке машин.
В первом же письме вежливым, но, по-деловому холодным языком сообщалось, что мой проект показался интересным и что меня с нетерпением ждут для обсуждения возможности сотрудничества. А внизу стояла подпись руководителя и контактные данные компании.
Фирмы-конкурента.
Руки вспотели настолько, что сенсорный экран отказывался реагировать с первого раза на нервные тычки. В папке “исходящие” за вчерашний день числилось еще одно письмо. Я перечитывал его раз за разом, не веря в то, что мог это написать. Наработки по крупнейшему проекту моего работодателя, базы данных, статистика, маркетинговые исследования… Там было всё.
Звук клаксона прорвался в моё помутневшее сознание слишком неожиданно, телефон выскользнул из мокрой ладони куда-то под водительское сидение. Оказывается, я не заметил, как машины впереди тронулись.
В ногах раздался звонок.
Что происходит-то, а?
Всю дорогу до офиса я проехал под мелодию Чайковского, стоявшую на звонке. Никак не решался достать телефон. Ещё две сигареты перед входом в здание. Больше оттягивать нельзя.
По выражению лиц сотрудников было ясно, что все наслышаны о вчерашнем шоу. Меня провожали взглядами, как приговорённого к казни, который успел плюнуть в лицо своему палачу.
– Ну вчера выдал, дядя! – Это Илюша, младший сотрудник.
Илюша постоянно озирался, будто в страхе, что нас может увидеть вместе кто-то из руководства.
– Довели, понимаю. Но ты молодец, мало кто так сможет. – Он неуверенно хлопнул меня по плечу. То ли в знак уважения, то ли пытаясь приободрить.
– Я был пьян? – Сухость в горле отняла способность складывать длинные предложения. Хотелось прокашляться.
– А ты не помнишь, что ли? Всем показалось, что абсолютно трезв. По крайней мере, пока не ушёл. – Парень подмигнул. – Выдал ты, конечно…
– Дай угадаю. “Мудозвоны”, “сучьи мрази”. И много чего ещё, – припомнились мне обрывки фраз, написанных для моего двойника.
– Во-во. Смачно ты их приложил, по делу. Красава! – И, будто испугавшись своих слов, отступил на шаг. – Ну ты это… удачи там.
Удача бы не помешала в кабинете начальства. Буквально с порога мне в лицо прилетела кипа страниц. Должно быть, моё личное дело.
Босс орал до хрипоты, не стесняясь в выражениях. Спрашивал, кем я себя возомнил, как посмел вообще сюда заявиться, грозил судом за слив корпоративной информации.