Read the book: «Имитатор. Книга шестая. Голос крови»

Font:

* * *

Пролог

Крупный рыжий муравей остановился на границе теплого солнечного пятнышка. Дальше начиналась темнота. Он пошевелил усиками: темнота пахла едой, разведчики не соврали. Он появился на свет совсем недавно, и никогда еще не ходил в темноту.

Сзади, где все было теплое, желтое, зеленое, там осталась большая белая гусеница. Если бы он подбежал пораньше! Но гусеницу уже подхватывали шестеро его братьев. Шестеро. Он лишний. Значит, надо идти туда, в темноту. Или подождать других? Если та еда, что пахнет, большая, ему все равно придется ждать. Для детей, тем более для королевы эта еда не годится, но рабочим и солдатам тоже нужно есть. Надо идти.

Сверху надвинулась большая круглая тень.

– Ненавижу эту пакость! – голос звучал холодно, равнодушно.

Но муравей этого уже не услышал.

– Так и лезут, так и лезут. Щели надо бы законопатить, – продолжал голос.

– Сейчас тепло, – робко возразил другой голос.

– Верно говоришь. А осенью уже и не надо будет. Правда, Манька? – первый голос стал мягким, довольным. – Хорошая, хорошая девочка. Осенью будешь большая, толстая, насолим, накоптим, колбаски набьем. Ешь, умница, нагуливай бока.

Светлый косой прямоугольник протянулся от полуоткрытой двери, едва коснувшись дощатой загородки, за которой что-то ворочалось, хрустело, сопело, чавкало, почти заглушая негромкие деловитые голоса.

– Она его точно съест?

– Чего ж не съесть-то?

– А… кости?

– Да какие там кости, тьфу! Все сгрызет, чего ж не сгрызть. Сомневаешься, что ли?

– Нет, просто… Нехорошо как-то. Похоронить бы надо было… По-христиански.

– Похоронить? Как тебе в голову такое взбрело?! Беспокоишься, сходи в храм, свечку поставь за упокой, и довольно. А то вишь – похоронить! Может, еще и на кладбище?

– Нет, ну… До леса рукой подать…

– Какой там лес, все истоптано. Любую ухоронку рано или поздно найдут. Не грибники, так собачники.

– Если подальше отнести и закопать, кто найдет-то?

– Как ни закапывай, какая-никакая псина непременно учует, разворошит. А нынче экспертизы всякие, того и гляди чего не надо наопределяют. Нет уж, береженого бог бережет. Манька быстро управится. После кормушку вычистишь, со щелоком промоешь – и все. Нам сейчас о другом думать надо.

День первый

06.06. 06:06:06

статус: приватный

защита: max

призрак: найдите ее!

рубль:…

Я не верю ни в какую магию цифр. И в три шестерки, которые трактуются как Число Зверя и чуть ли не предвещают конец света, тоже. Что мне Зверь, когда вся прежняя жизнь рухнула? Когда единственное, что придавало жизни смысл, исчезло. Распалось. Растворилось на атомы. Человек, который отнял у меня этот смысл, человек, разрушивший основу моей жизни – заплатит. Заплатит очень дорого. Мне не жаль на это ни денег, ни времени. Денег у меня довольно, времени тем более.

Но шестерки – шесть часов, шесть минут, шесть секунд – мигающие над панелью ни для кого не доступного чата, завораживают. Ни для кого, кроме меня. Этот… Призрак не в счет. Как и все предыдущие. Они лишь посетители. Бесправные. Робкие. Злоупотребляющие восклицательными знаками – умоляющие.

Почему в секундах по-прежнему мигает шестерка? Разве все эти мысли могли вместиться в секунду? Время… растянулось? Остановилось?

Или… нет никакого времени? Сон.

Ноутбук старый. На левом верхнем углу – заметная царапина. Она кажется такой свежей, словно появилась только что. Вздрогнув, я оглядываюсь. Как будто Рубль сейчас войдет в комнату и мне достанется. Сильно достанется. Мне нельзя брать этот ноутбук! Нельзя… было.

Пусто.

Не войдет.

Немного странно. Сейчас, потеряв все, что было смыслом моей жизни, что было, по сути, всей моей жизнью – я чувствую, что во мне словно появилось что-то новое. То, чего раньше не было. Словно часть утраченного выжила и поселилась в глубинах моего собственного мозга. Этот холод в голове – там, где всегда пылал страстный нетерпеливый огонь. Нетерпеливый? Теперь я – самый терпеливый человек на всей Земле.

Потому что убить можно только один раз.

Даже если кто-то уничтожил то, что было единственной твоей драгоценностью, если разрушил всю твою жизнь – какой смысл убивать разрушителя? Зачем? И не просто незачем, а – нельзя. Это было бы слишком легким исходом.

Надо заставить почувствовать эту боль. Отнять все. Постепенно.

Все ценности. Работа. У меня вот нет работы, которая бы хоть что-то значила. И у тебя не будет. Родители. У меня – никого. И у тебя не будет. Брат. У меня нет брата – и у тебя не будет. Кот – у меня никогда не было ни кошки, ни собаки, ни даже аквариумных рыбок! И самое главное – девчонка, про которую я ничего не знаю, кроме того, что она есть. И ты ее любишь. Дочерью твоей она быть не может, кое-что не связывается. Хотя… не исключено. Главное – ты ее точно любишь. Девчонка будет твоей последней потерей.

После этого и тебя тоже не будет.

Вместо пылающего восторга предвкушения в голове пусто и холодно.

Поздно. Все – слишком поздно.

Или и сейчас не поздно?

Информации, которой напичкан этот серый «сундучок», хватило бы, чтобы заставить серьезно раскошелиться не один десяток человек. Но деньги мне не нужны.

После ника «рубль» пусто. Только мигает курсор. Поддаться искушению – кощунственно. Но курсор мигает, дразнит, заманивает. Как будто он – осколок той жизни, в которой еще был смысл. Самая большая драгоценность, которая только может быть.

Этот… Призрак ведь ничего не знает! Ничегошеньки! Призрак… Тоже мне, шифровка.

Заказ нетипичный, но так даже увлекательнее. Как будто сейчас меня еще что-то может увлечь. Интересно, какой аванс надо назначить?

Вздрагиваю, оглядываюсь – пусто.

Набираю наобум какие-то цифры.

Призрак соглашается сразу. И запрошенный аванс тут же падает на указанный счет. То ли сумма слишком мала, то ли припекло сильно. Аванс меня не интересует. Вот присланные материалы… да.

В комментариях к паспортным и биографическим данным особо отмечено, что они могут быть уже не актуальны. Объект мог сменить имя, документы, место жительства – и наверняка сменил. Мог сменить и внешность, додумываю я. Но – вряд ли.

Кто тебя обидит, три дня не проживет, вспоминаю я шуточку из каких-то давних-предавних времен. Но это не про тебя, Призрак. Ты со всеми своими понтами и крутостью похож на Буратино, у которого Базилио и Алиса выманили денежки. На Буратино, который вдруг понял, что его… обманули! И не так жаль ему денег, как – рухнувшей картины мира. Не знаю, что ты хочешь сделать со своим объектом. И подозреваю, что ты и сам не знаешь. Для начала ты хочешь посмотреть в глаза. Проканючить обиженно: как можно так – со мной?!

Нет, не боится тебя твой объект. Документы, наверное, сменит, а внешность – нет. Еще не хватало – из-за каждого тупого буратины отказываться от собственного лица.

Перелистываю кучу присланных Призраком фотографий. Кажется, он до сих пор недоумевает: как это – его, такого крутого и ушлого, обвели вокруг… вокруг того, чем он думал. И это явно не голова, а то, что полуметром ниже.

Девушка на снимках ни на волос не напоминает глянцевых красоток. Узкое лицо, тонкая шея, мальчишеская фигурка. Неопределенного цвета волосы. Приблизительно светло-русые, но в реальности они могут оказаться и пепельными, и рыжеватыми, фотографии плохо передают цвет волос. Великоватый для этого личика рот, тонкие, не особенно яркие, не по нынешней моде, брови. Глаза… да, глаза, пожалуй, стоят того, чтобы страстно желать в них заглянуть со всей своей вселенской обидой. Светлые, прозрачные, абсолютно бесстыжие.

По спине проходит мягкая лапа. Совершенно ледяная. Я опять вздрагиваю. Но на этот раз не оборачиваюсь. Поднимаю взгляд. Прямо передо мной – узкое высокое зеркало. По обе стороны от него – темные секции шкафа, и кажется, что это – коридор. Иногда удается увидеть в этом коридоре то, что мне хочется. Но сейчас там только мое лицо. Я долго всматриваюсь в зеркальные глубины, время от времени переводя взгляд на монитор стоящего передо мной ноутбука.

Мы похожи. Ау, объект, слышишь? Мы похожи!

Да, Аля – или как там тебя сейчас зовут – мы похожи.

Не так, как бывают похожи близнецы, скорее, как эскизы одного и того же художника. Лица – разные, а стиль – один.

Это… странно. Почти пугающе. Впервые за не помню уж сколько времени ледяная недвижность смерти сменяется искрящимся холодком азарта. Холодеют кончики пальцев, холодеет позвоночник. Озноб. А озноб – это вам не трупное окоченение.

Да, Призрак угадал. Установочные данные, похоже, устарели. Впрочем, интернет помнит все, так что дело может обстоять куда проще: объект, в отличие от большинства наших современников, просто не любит светиться. Несколько результатов сеть мне вываливает, но все не то. Сорокалетняя мать семейства с Кубани, тридцатилетняя продавщица с Дальнего Востока, пятидесятилетняя бьюти-блогерша из Татарстана, пятнадцатилетняя школьница из Канады. Из Канады! С таким именем и фамилией! Но пишет по-русски. Либо из эмигрантской семьи, либо участница какой-нибудь программы обмена. Неинтересно. Это не та, что мне нужна. Равно как и все прочие. Да, имя-фамилию она сменила. Как и ожидалось.

И я начинаю искать лицо. Странно, что старшее поколение, даже те из них, кто в сети чувствует себя вполне уверенно, про поиск по изображению вспоминает в последнюю очередь. Или вовсе никогда.

Ясно, что точно таких же снимков в сети нет. Но снимков Призрак прислал действительно много, есть с чем поэкспериментировать.

Бесконечные страницы уже сливаются в одну – пора закрыть ноутбук и немного поспать. Но прерывать поиск страшно – как оборвать леску, за которую схватилась невидимая в глубине рыбка. Она там есть, я… я чувствую!

Она там есть! В темной комнате вдруг становится светлее.

Начинающая художница и ее выставка на пригородном пляже. Городок маленький, теоретически курортный, а практически – захолустье, почти деревня. Разве что застроена не избами, а двух-, трехэтажными домиками. Некоторые каменные, другие фахверковые. Семейные отельчики лепятся поближе к морю, но отдыхающих отнюдь не толпы, так что дальнюю, каменистую часть городского пляжа отдали в пользование желающим самовыразиться. Творцы, впрочем, тоже не торопятся выстраиваться в очередь, так что упомянутая выставка становится вполне событием, заслужив два с половиной репортажика в местной прессе да три-четыре поста в средней руки блогах – через один из них я на нее и натыкаюсь.

Джейн Доу, значит?

С журналистами она говорит по-английски – ну, Джейн же Доу, как иначе. Интервью любопытное. Художники – вообще художники, рисовальщики, писатели, музыканты – о себе рассказывают с удовольствием. А эта улыбается – я прокручиваю коротенькое видео несколько раз – и отсылает к картинам.

Картины, к слову сказать, мне не очень. Да и можно ли назвать картинами эти наброски?

Но Джейн Доу!

Так в английской практике именуются неизвестные. Джон или Джейн Доу. Чаще всего это неопознанные трупы, но встречаются и живые. Например, подобрали на улице жертву тотальной амнезии, сунули в соответствующее заведение – надо же как-то безымянного пациента называть. Эта, на выставке, очень даже живая. И уж конечно, не пациентка психиатрической клиники. Если, конечно, забыть, что все художники малость не в своем уме.

У этой художницы даже сайтик имеется. Собственных ее изображений там нет, вообще ничего личного, только картинки – такие же эскизы, как в пляжной экспозиции – да фотоальбом, подобранный по непонятному мне принципу: Питер, Австрия, потом вдруг Аргентина, Греция и Балканы. Балканских снимков немало. Но, в общем, ни о чем. Снимки такие же безликие, как ее новое имя. Потому мне сайт и не попался. Поди найди в сетевых просторах Джейн Доу. Машу Иванову – и то легче отыскать, ей-богу.

Если это не она, то я – султан Брунея.

Думаю я недолго. У сайта есть собственная почта. Отлично. Я создаю бланк письма и быстро набираю: «Меня зовут Эдди…»

* * *

– Взгрел? – старший убойный опер Мишкин подмигнул появившейся из начальственного кабинета Арине и, поднявшись, картинно поклонился Еве, угощавшей его чаем. – Гран мерси, труба зовет!

– Ты-то тут откуда? – удивилась Арина. – Дело какое-то?

– Уж будто я не могу просто так зайти, с красивой дамой чаю попить, – он изобразил еще один церемонный поклон, что при его колобковой комплекции выглядело опереточно. Ева прыснула, деликатно, в ладошку, и сторожко оглянулась на пахомовскую дверь: вдруг начальник ка-ак выйдет, да ка-ак спросит, что за неподобающее веселье в приемной.

– Маринке расскажу! – скомкав смешок, пригрозила Арина.

– У нее экза-амены, она меня вы-ыгнала… – жалобно затянул Стас.

– Так уж и выгнала?

– Говорила мне мамуленька: не женись на училках! – продолжал он тем же тоном «я бедная сиротка». – Торчит то в школе, то в районо, то еще не знаю где, а я весь неприкаянный, необласканный. Сироти-инушка! Так и сгинул бы несчастный опер, как француз после пожара Москвы, если бы не Евочка Вацлавна! Приютила, обогрела, обласкала, чаем-кофием напоила. И сижу я это, плюшками балуюсь, а тут, говорят, Вершиной начальство в любви объясняется. Как не подождать ненаглядного следователя?

– Да не так чтобы прямо совсем в любви.

Мишкин сделал вид, что доцеживает последние капли, даже голову запрокинул, вернул чашку на блюдечко, вздохнул глубоко, благостно. Подумав секунду, хапнул с подносика еще одно печенье и забормотал сквозь него:

– Спасибо вам, Ева Вацлавна, за доброту вашу, за ласку и щедрость! Не дали бедному оперу с голоду помереть! Пошли, Вершина, пошепчемся, что ли.

– Вообще-то я уже уходить собралась.

– Ну поехали, подвезу.

К машине они спускались молча. Мишкин поерзал, поудобнее устраиваясь на водительском месте:

– Ты домой?

Арина помотала головой, прикусив губу, чтобы сдержать так и рвущуюся вылезти улыбку. Так вот выпустишь – и в дверь придется боком проходить. Рано радоваться. Или… не рано? Почему надо себя сдерживать, если внутри все так и поет? Может, и не надо, но… страшно. Еще сглазишь. Не то чтобы она верила в сглаз или, как говорила бабушка, в сон, чох и вороний грай, но… опасалась. Обрадуешься и – р-раз! Обманули деточку, не дали конфеточку! И оглушительный издевательский хохот над головой.

– Ясно. Ну поехали, – Стас едва заметно усмехнулся и проскочил перекресток на последней «зеленой» секунде. Тем, кто ехал следом, пришлось остановиться. Ну или сворачивать вправо. К Арининому дому. Прямая дорога вела к больнице.

– Про Дениса что думаешь? – спросил он, не глядя в Аринину сторону.

Арина почувствовала, как губы помимо ее воли – словно их тянет кто-то – расползаются в неудержимой улыбке. И глаза сами собой прищуриваются, и даже почему-то щипать их начинает – как от слишком яркого света.

– Денис нормально. Бегать еще не бегает, но уже ходит.

– Короче, не было бы счастья, да несчастье помогло, – подытожил Стас. – Удивительная штука – инстинкт самосохранения. Лежал себе, понимаешь, овощ овощем, не то что на медперсонал, на тебя не реагировал – мельтешат вокруг какие-то халаты, чего на них реагировать. А когда появился еще один такой же… халат, овощ моментально вскинулся, чтоб жизнь свою защитить. Как он понял, что рядом – угроза? Как отличил? Вот загадка природы. Только ты ж понимаешь, что я про другое. Эсэмэска была?

– Была. Чего спрашиваешь, я ж тебе показывала.

– Показывала… – задумчиво протянул Мишкин. – Сразу не сдохнешь, так?

– Вот она, любуйся! – Арина откопала в телефонной памяти нужное – ох, совсем не нужное, век бы его не видеть! – сообщение.

– А раньше она писала: «тебя просили не лезть куда не просят»… – не спросил, констатировал опер, даже не взглянув в ее сторону.

– Она? – переспросила Арина, до сих пор так и не сумевшая хоть сколько-нибудь доказательно определиться с полом неуловимого преследователя.

Стас пожал плечом – правым, с Арининой стороны:

– Может, и он… Но ты сама смотри, что мы имеем. Сперва следователя Вершину, которая только-только сподобилась заняться наконец личной жизнью, дождавшись, когда ее бойфренд отбудет на слет скалолазов…

– На чемпионат по промальпу, – подсказала она.

– Хрен редьки не слаще. Воспользовавшись моментом, когда бойфренд не может ее проводить, упомянутого следователя в темной подворотне пинают ногами.

– Не в подворотне, а…

– Да знаю я, не придирайся! Пинают, значит, и шипят при этом: «Кто тебя просил лезть, куда не просят», так?

– Так.

– Потом следователю Вершиной не дают насладиться триумфом от поимки виртуозного убийцы, столкнув дорогого ей человека под электричку. И присылают эсэмэску почти с тем же текстом: «тебя предупреждали не лезть куда не просят». От смерти Дениса небеса, спасибо им, уберегли, но черепно-мозговая травма приковывает его к больничной койке. С неясным прогнозом. И когда перспективы из неясных становятся почти оптимистическими, на следователя Вершину нападает опять же некто. И, пытаясь полить упомянутого следователя какой-то мерзкой химией, шипит: «Сразу не сдохнешь!» Наша шустрая Вершина от химии ухитряется увернуться. Но нападавший, ясен пень, скрывается. Тогда некто, тот же или другой, но мне что-то кажется, что тот же, пытается отравить содержимое капельницы Дениса. Ну и эсэмэс тебе – уже прямо традиционно. Сразу не сдохнешь – это, я так понимаю, означает, что помучаешься. Так?

– Все так, но я-то про «она». Почему не «он»?

– Арина свет Марковна! Ты следователь или где? Если все это – не типичное поведение ревнивой бабы, то я – китайская королева.

– В Китае нет королевы. Даже короля нет.

– Вот именно. Чего морщишься?

– Стас, ты все очень красиво скомпоновал, даже по времени события как-то неправдоподобно хорошо между собой бьются. Только две детали смущают.

– Ну?

– Во-первых, мы с тобой на видео из больницы дружно опознали – кого?

– Суперское опознание, ага, – фыркнул Мишкин. – В халате безразмерном, в маске, шапочке и перчатках. Не считая того простого обстоятельства, что ее там быть просто физически не могло.

– Ладно, допустим, это был наш общий глюк, спровоцированный предыдущим делом. Тогда вторая, с моей точки зрения, неувязка. Как в версию ревнивой бабы укладываются нападения на Дениса? Он же, по идее, ее вожделенный… ну не знаю… объект? А она его убить пытается. Не вяжется.

– Очень даже вяжется, – возразил Стас. – Про «не доставайся же ты никому» слышала когда-нибудь? Когда она тебя ногами пинала, ею двигало желание убрать с дороги соперницу. А потом как-то дошло, что Денис ей по-любому не достанется, и объект сменился. Ты, зараза, отняла у нее мечту, значит, тебе надо отомстить. Ну и мечте заодно. Но главное – тебе нагадить. Сразу не сдохнешь, понимаешь?

– Складно излагаешь, – похвалила Арина, пытаясь понять, чем же ее не устраивает эта версия, со всех сторон логичная и непротиворечивая, кроме, разве что, ее собственных ощущений: не там ищем. – Особенно, если бабу заменить на мужика.

– Тоже вариант, – согласился после короткого размышления Мишкин. – И даже, может, более перспективный. Потому что осознание безнадежности мечты в этом случае… гм… более безнадежное. Но виновата, разумеется, ты. Если кто-то облизывался на Дениса издали, вполне мог себе и навыдумывать обнадеживающих признаков. А ты вперлась на территорию, которую этот персонаж считал уже практически своей. И ненависть к тебе тут получается более… основательная, что ли… Ты вот что, – добавил он уже деловитым «оперским» тоном. – Майку бы одну из дому не выпускать.

Совет был более чем здрав, но несколько запоздал.

– Майка в лагере на все лето, разве я тебе не хвасталась? Ну… теоретически на все лето. Федька так гордится, ужас. Там нижний порог десять лет, но Майку взяли. Ибо такого толкового существа свет не видывал.

– Это-то да, мозгов твоей племяшки на десятерых взрослых хватит, – засмеялся Стас. – Но, Арин, она все равно мелкая, а в любой лагерь проникнуть… Не хочу тебя пугать, но не спецназ же их охраняет.

– Я ж говорю – лагерь не простой. К тому же все это на острове где-то в Адриатике. И так запросто туда не попадешь. Надежнее спецназа выходит.

– Ни фига себе! – восхитился Мишкин. – Дорого, небось? Или ей как особо одаренной какие-то квоты или гранты полагаются?

– Да какие квоты, Стас! Все сами. Не дороже денег. Федька не нищий, и отец решительно так сказал, что половина – с него.

– Как он?

– Папа-то? – Арина моментально помрачнела. – Да никак. Когда Дениса… Когда Денис в больнице оказался, мамуля решила, что дочери, мне то есть, нужна моральная поддержка, поэтому новая мамулина жизнь откладывается. Ну или вовсе отменяется, я в ее резоны стараюсь не вникать, мне хватило. В общем, из сияющих объятий новой любви вернулась к семейному очагу.

– Это мы в курсе.

– Вот все так же и тянется. Отец живет в кабинете, она в бывшей спальне. Федька по уши в работе, я, в общем, тоже. Майка… но Майка сейчас далеко. Короче, не дом, а пансионат. К черту, Стас!

– К черту так к черту. Давай к нашим делам, а то приехали уже. Чем тебя так не устраивает версия ревнивой бабы? Или, еще лучше, ревнивого мужика?

– Денис еще тогда, до нападения на него самого, сказал, что с последней своей подругой он расстался месяца за три до знакомства со мной, причем по взаимному согласию. Так что обижаться на него и ревновать вроде некому. Про мужиков я, извини, не спрашивала.

– А если это случайная баба? Три месяца, говоришь? Здоровый молодой парень сам себе режиссер? Не, ну может быть. Или, к примеру, с этой бабой, которая сейчас тебе мстит, у него вовсе ничего не было. С мужиком тем более. Ну типа: «Я любила молча. Только одинокие дети могут затаить в себе страсть…» Чего ты вытаращилась, как будто у меня из ушей брильянты посыпались?

– Мишкин! Ты что, Цвейга читаешь? Да еще и цитируешь!

– А ничего, что у меня жена – учитель литературы? – обиженно буркнул тот. – Да и вообще. Думаешь, Мишкин – тупой валенок? Опер, что с него взять, да?

– Стас, миленький, да я же… Удивилась, да. Ты так убедительно играешь этого самого валенка. Я понимаю, что это профессиональное, но правда, очень убедительно выходит. Ну прости!

– Ладно уж. Так чего я говорил-то? Может, кто-то по Денису со стороны вздыхает? Или вздыхал. Мечтал. А после – бемц.

– Может, – согласилась Арина. – Только как-то очень уж… литературно.

– Точно-точно. Ты ту шумилинскую поклонницу вспомни, которая тебя чуть не убила.

– Ну… такие все ж не на каждом шагу попадаются.

– В жизни, а тем более в нашей с тобой жизни, чего только не бывает.

– И что теперь? Шерстить всех его знакомых?

– У тебя есть другие предложения? Пустить все на самотек? Пока этот псих вправду кого-нибудь не убил.

– Что?! – опешила Арина и поспешила объяснить. – Пахомов сегодня знаешь, что сказал? Кроме осторожнее и так далее. Нет, не просил прекратить частное расследование. Наоборот. Одобряет, хотя и не показывает. Сказал «пока он кого-нибудь в самом деле не убил». По-моему, он все знает. И про нападения, и даже про эсэмэски с угрозами.

– Конечно, знает, – хмыкнул Стас.

– Откуда?

– Без понятия. Это же Пахомов, думаешь, его ППШ только за инициалы прозвали? В общем, как ни крути, Денису надо вдумчиво в собственной памяти покопаться. Все перерыть, и что было, и чего не было. И на платформе мог мельком знакомого увидеть, и вообще пусть всех знакомых вспоминает – взгляды там исподтишка и всякое такое.

* * *

– Если я не замечал, что ж я теперь могу вспомнить? – Денис потянулся, поморщился, потер виски, поднялся – медленно, сосредоточенно, как будто прислушиваясь к чему-то. Еще раз потянулся, подвигал плечами, словно непривычную одежду примерял. И опять опустился в задвинутое между окном и аппаратной тумбой кресло.

Кресел в палатах, даже в индивидуальных боксах, разумеется, не полагалось. Но Илья Зиновьевич был так счастлив, что неведомый злодей не успел причинить никому никакого вреда, наоборот, безнадежный, казалось бы, пациент пошел вдруг на поправку! Да он бы не только кресло, он бы персональное озеро с лебедями в палате обустроил. Впрочем, о поправке говорить было еще очень и очень рано, но – как минимум – пациент пришел в себя. Да еще и не полувменяемым овощем, а вполне разумным человеком. Относительно, конечно, разумным. С учетом его, пациента профессиональной привычке к риску. Увидев, как Денис пытается усесться на подоконнике, врач пришел в ужас:

– Сделал лечебную гимнастику – и лежи отдыхай, восстанавливайся. Ну или хоть сиди.

– Я эту кровать видеть уже не могу! – замотал головой упрямый пациент, едва не вписавшись виском в оконный косяк. – А на стуле неудобно.

– Неудобно! – фыркнул нейрохирург, но кресло откуда-то добыл. Может, даже из собственного кабинета. Возражать никто не пытался. Его хоть и звали за глаза Зямой, но считали примерно за наместника всех богов и трепетали соответственно. Все, включая завотделением. Да что там – даже главврач всея клиники глядел на «наместника» почти заискивающе. Подумаешь – кресло! К тому же вся больничная администрация была изрядно напугана тем злосчастным нападением – попыткой покушения, шутка ли! – и страшно опасалась каких-нибудь последствий. Так что слушались не только Зяму, но и Арину, и подменявших ее оперов. Индивидуальный бокс в самом дальнем углу? Извольте. Камеры лишние над дверью и в иных стратегических точках повесить? Сейчас-сейчас. Тревожную кнопку отладить? Уже готово.

– А это что? – Мишкин с интересом тасовал сложенную на тумбочке пачку исчерканных бумажных листов.

– А! – Денис махнул рукой. – Разрабатываю мелкую моторику. Зяма говорит, очень полезно для восстановления нейронных связей или чего-то в этом роде. В юности-то я недурственно рисовал, после забросил, так что пока не очень выходит.

– Ничего себе не выходит! – присвистнул Стас. – Погоди-погоди, это же…

Арина потянула к себе один из рисунков: в мешанине линий узнавалась больничная палата, утыканная оборудованием – изображенная явно с позиции кого-то, лежащего на кровати, возле которой возвышалась намеченная несколькими штрихами фигура. Слегка размытая, словно она двигалась.

– Вспомнить пытаюсь, – пояснил Денис. – Я ж ее запомнил, а описать не могу.

Арина и Стас взглянули друг на друга синхронно и в унисон же выдохнули:

– Это не она.

– Как – не она? – удивился Денис. – Я, может, и не бог весть какой художник, руки как чужие, да и забыл все, что умел, но, по-моему, сходство передать получилось. Правда, за маской, шапочкой и халатом не много разберешь, но это уж не моя вина. Глаза вроде запомнил.

– Мы не о твоих талантах, Дэн, наоборот! – соскочив с подоконника, Арина размашисто зашагала по палате, словно подстегивая таким образом мысли. – Если ты запомнил и если нарисовал точно…

– Два «если»… – перебил Мишкин.

– Брось, – она досадливо отмахнулась. – То, что мы видели на камерах, и этот рисунок друг другу не противоречат, скорее уж наоборот, гармонично друг друга дополняют. Значит, считаем, что верно.

– Да верно, верно, я ж не спорю, – согласился опер. – И это точно не она, глаза совсем другие. Можешь расслабиться.

– Да что значит – не она? – Денис переводил глаза с Арины на Стаса и наоборот, явно ничего не понимая.

– Понимаешь, – вздохнул Мишкин. – Мы когда записи с больничных камер просматривали, эту… этого… черт, даже не поймешь, мальчик или девочка… Ты, кстати, сам как думаешь?

– Н-не знаю, – с запинкой произнес Денис после паузы. – Думал – девочка, но это скорее домысел: раз медсестра – значит, девочка.

– Печаль, – опер вздохнул еще глубже, даже языком удрученно прищелкнул. – В общем, мы на этих записях одну нашу… знакомую опознали. Нет, ну не то чтоб опознали, но двигается уж больно похоже. И модус операнди опять же типично ее.

– А если по рисунку – это не она? – сообразил Денис.

– Точно. Только тут, понимаешь, фишка какая. Что это не она, мы и так знали.

– Но думали, что есть вероятность ошибки?

– Нет такой вероятности. Померла она, дамочка та.

– И это абсолютно точно, – вставила Арина. – Я ее тело не только видела, но и, гм, пощупала.

Денис поерзал, словно кресло стало вдруг неудобным:

– Погоди, Стас, ты про кого говоришь? Про ту убийцу, которую Арина поймала?

– Положим, мы ее все вместе поймали, – уточнила Арина. – Но – да, именно про эту. Ее в СИЗО по голове приложили, она… неважно, в общем, на днях она наконец покинула этот мир. Я собственноручно ее тело в морге щупала.

– Все равно не понимаю, – Денис нахмурился. – Если вы знали, что она мертвая, значит, здесь не она была, почему сейчас вдруг вас это так… не знаю… обрадовало? напрягло?

– Да покойница эта была очень… ушлая дама, – неохотно пояснил Мишкин. – Сколько раз она глаза людям отводила, и не сосчитать.

– Хочешь сказать, она могла имитировать собственную смерть? – с явным недоверием спросил Денис. – И скрылась? Как в кино?

– Звучит бредово, да, – подхватила Арина. – Но знаешь – с нее бы сталось. Кто-то же на тебя напал? Да еще дважды. И каждый раз мне приходила эсэмэска, гм, не самого дружелюбного содержания. Непонятно, пытаются ли меня таким образом отвлечь от какого-то дела или отомстить за что-то, а способ выбран очень в духе Адрианы. Но по твоему рисунку ясно: не она. Хотя сходство есть. Рост, телосложение… А в записи и вовсе сходства куда больше, чем отличий, все – как привет из прошлого: осанка, манера двигаться, общее впечатление…

– И… бывают же похожие люди. Родственники, в конце концов.

– У нее никого не было… – Арина запнулась, скомканно попрощалась, строго-настрого велев заниматься не только рисунками, а и списком возможных недоброжелателей. Потому что угрожающие эсэмэски присылали Арине, но нападали-то на Дениса! И раз Адриана мертва, значит, мишкинская версия условной «ревнивой бабы» как минимум имеет право на существование.

Про два нападения на себя саму она решила пока не думать, хотя они-то как раз в эту версию ложились практически идеально. Но, выйдя за двери палаты, она остановилась так резко, словно ударилась обо что-то:

– Стас!

– Ты что, привидение увидела?

– Плюшкин сказал, что она рожала! – процедила Арина сквозь зубы, как будто слова были слишком горячим чаем.

– Кто?

– Адриана!

Брови Мишкина вскинулись так резко, будто их кто-то дернул за невидимые ниточки. Потом опустились. Опер покусал костяшки пальцев, помолчал, переваривая информацию, и спросил почти спокойно:

– Откуда он знает?

– Стас, ты что, дите малое? Он ее вскрывал!

– Ладно, ладно, понял. Если Плюшкин сказал, значит, так оно и есть. Ну и что? Был какой-то младенец. Неизвестно, где и когда. Может, кстати, мертвый. И даже если живой, кто и когда слышал, чтоб у Адрианы был ребенок? Никто и никогда. Значит что? Значит, отдала на усыновление. Ну или в роддоме отказную написала, что в лоб, что по лбу. И концов теперь не найдешь.