Read the book: «Судьбы людские. А что скажут люди?»

Font:

ISBN 978-5-0060-6354-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава первая

1

– А-а-а-а, л-ю-л-и-и, л-ю-л-и-и, а-а-а, лю-ли, – целый час Гапка качает подвешенную к потолку люльку и поет одну и ту же песню своему племяннику Родьке, которому чуть больше четырех месяцев от роду. Родька начал плакать вскоре, как ушла его мать, младшая сестра Гапки. Она набросила на плечи большой цветастый платок, обула блестящие боты и такой красавицей направилась в магазин, который находился на самом бойком месте Макаров, возле конторы колхоза и сельского клуба. Гапке уже не впервой было оставаться с Родькой, она с радостью пеленала маленького, и лицо ее сияло счастьем и радостью в такие минуты. А вот справиться с ним, когда он плакал, не могла. Получилось так, что она не знала колыбельных, которые обычно поют грудным детям, да и что сделать, чтобы его успокоить, тоже не знала. Вот младшая сестра Даша, та быстро успокаивала сына: начнет напевать песенку, накормит его грудью, тот сразу и заснет. Молока у Даши много! В кого она только такая удалась, часто спрашивала себя Гапка. Мать их была небольшого роста, как и старшая дочь, но слыла красавицей, как младшая.

А Гапке не повезло, никакой тебе красоты, ни привлекательности, никому за свои молодые годы она даже не приглянулась. Несмотря на свой рост и худобу была она тягучая и сильная, еще в школу не ходила, а уже делала по дому все работы. Она и печь протопит, и по хозяйству управится. «Какая же у тебя до работы хваткая дочка!» – говорили люди, встретив Маланью. Даша была другой: веселая, жизнерадостная, с маленства у нее проглядывалась притягательная женская красота. Она не знала грубой работы, кроме как полы вымыть в субботу, да с постиранным бельем возиться. Все это она делала аккуратно. «Вот и сейчас нарядилась и побежала, голову задрав, невесть куда», – начинала клеймить Гапка сестру.

А Родька плакал все сильнее и сильнее. Гапка брала его из люльки на руки, он утихал на минуту, а потом принимался плакать еще сильнее. «Голодный, вот и ревет, а чем его накормишь, что ему дашь? Маленький ведь совсем. Вот была бы она такая, как Фрося, что на ферме работает, у той груди большие, и молоко, наверное, там всегда есть. А что у меня, их почти и не видно!» – сокрушается Гапка. Соску Родька не брал, чмокнет один раз и выплюнет, да громче ревет. Гапка уже отчаялась, но вот в сенях послышались шаги, и в комнату быстро вошла Даша. Она сразу запричитала, залюлюкала и стала раздеваться, чтобы кормить сына. Родька мигом успокоился, схватил грудь и засопел. Гапка скосила глаза, ей хотелось посмотреть, как маленький сосет грудь, но почему-то застеснялась и заулыбалась.

Гапка за работой и делами по хозяйству, помогая матери с телятами на ферме, втянулась в повседневную круговерть еще до школы. А когда пошла в школу, часто пропускала занятия, да и скучно ей было там. Но самым трудным, более тяжелым, чем любая работа по дому и на ферме, оказались насмешки и слова, которые ее поначалу доводили до слез, а потом вгоняли в печаль. «Да к ней и подойти-то жутковато, не то что дотронутся до нее… И совсем она не девка, у нее же все не так устроено» – такие насмешки она не раз слышала от одноклассниц и от парней, кто постарше. А за что над ней насмешничают, она так и не могла понять. А еще придумали дать ей такое имя: Гапка-Тяпка. Дразнят на улице, учителя в школе называют более вежливо Глашей, а так только и слышно – Гапка. Мама как-то рассказывала, что назвали ее в честь ее бабушки, матери отца Агафьи. Но разве выговоришь такое имя? Кто телятницу в деревне Агафьей называть будет? Так и бабушку многие называли Гапкой, вот и внучка Гапка.

Бывало, сразу после занятий в школе она первой бежала домой, шла почти всегда одна, а когда зимой начиналась пурга или метель, Гапка прокладывала дорогу по снегу, и за ней стайкой пристраивались те, кто ее обзывал и недолюбливал. Летней порой, когда стояла жара, вода к вечеру в речке, что протекала по низине между кустов, прогревалась, и дети бежали искупаться. Речке была не широкая, но быстрая и извилистая, она делала крутые завороты, где намывался песок, и там можно было купаться. Получалось, девичья компания собиралась на одном завороте, а хлопячья – на другом. Гапка редко, но тоже бежала к речке окунуться в теплой воде.

Уже повзрослев, стала спрашивать себя, чем она отличается от своих сверстниц. Она, бывало, пряталась за кустами, подсматривая, как раздеваются ее обидчицы, и ничего такого, чего бы не было у нее, заметить не могла. У некоторых разве груди уже были побольше, а так, ей казалось, все одинаково. Вот только нос был длинноватым, да большие уши, торчащие из-под волос, сжатые губы… Неизвестно, что заставляло издеваться над ней ее обидчиков. С помощью учителей, понуканий матери ей все же удалось закончить семь классов, дальше надо было ехать за добрый десяток километров учиться в средней школе в Новодугино. Только каждый день туда не наездишься, а зимой уж точно придется искать там жилье. Да и зачем ей была та учеба? Так и стала она вместе с матерью доглядывать телят на колхозной ферме, а работа эта (ох!) нелегкая.

Мать была крепкой и веселой женщиной, это и спасало ее от усталости и уныний. Она рано овдовела, только родилась Даша, как умер муж от открывшихся ран, полученных на фронте. Вот и стала ее старшая дочь во всем матери помощницей, вначале за маленькой сестрой смотрела, нянькой была, потом втянулась в хозяйскую работу.

Общалась Гапка больше со взрослыми женщинами, мужчин сторонилась, даже боялась их после случае с придурковатым Гринькой. Вечером, когда заканчивали раскладывать корма телятам, Гринька схватил ее сзади, бросил на сено и хотел подол сарафана поднять. Гапка так закричала, что слышно было не только в телятнике, а далеко за фермой. Потом вскочила, ударила Гриньку по скуле и бежать. После того случая и появилась у нее боязнь мужчин, да и мужчины стали обходить ее стороной. Гринька долго еще выслушивал разные насмешки над своей такой неудачной выходкой, особенно старался Васька белолобый, первый бабник в округе. Его громовой голос: «Что ты, Гринька, хотел бабского найти в этом плоском чудо-юде? Лучше бы у бабки Аксаны подол поднял, там краса чудова!» – далеко разносился от молочного пункта и прерывался раскатами смеха собравшихся вокруг Васьки работников.

Услышав такие слова, Гапка, придя домой, долго рыдала, уткнув лицо в старую фуфайку, что лежала на печи. За работой по хозяйству и уходом за телятами и проскочила ее молодость, а сестра Даша расцвела, отбоя не было от парней. Не раз Гапка слышала, как женатые мужики с затаенной завистью говорили, что Даша, мол, не девка, а кровь с молоком. И тогда Гапка непонятно от чего краснела, а перед ее взором всплывала одна картина. В колхозе построили баню. Давно уже пора было построить, а то помыться толком негде. Многие в Макарах задавались вопросом, почему бани колхозной нет, не каждый же может баню себе построить. И вот, наконец, строительство завершилось. Баню топить определили Ничипоря, человека одинокого и угрюмого. Было объявлено, что банным днем будет пятница, вначале моются мужчины, а затем женщины. Несколько дней обсуждалась эта новость, и вызвала она немало споров и суждений. Опять же Фрося и Катя были здесь главными зачинщицами:

– Это же почему женщины должны мыться во вторую очередь? Завсегда нас объедками кормят, разве найдешь хотя бы одного мужчину у нас в колхозе, кто бы коров доил или телят досматривал? Подумаешь, на тракторе они работают! Так Паша Ангелина многих мужиков за пояс заткнула бы, да тракторов-то нет.

Мужчины защищались яро и даже грубовато, что еще больше злило женщин. Были среди женщин и такие, что становились на сторону мужчин, среди них оказалась и Маланья:

– Вы что, белены объелись? А кто нас защищать будет, кто такую войну вынес? Нет, мужчина – он заглавный!

– Ах, какая сердобольная нашлась, паразиты они, на нас всю домашнюю работу взвалили. Детей расти, еду вари, стирай, убирай за ними, а они себе сядут да покуривают, – кричала на нее Фрося.

– Ох, Фрося, не жила ты, Фрося, без мужа. А кто тебе сено косит? Да дров на зиму вон сколько заготовить нужно! Ты же этого не делаешь, а привязала к себе своего Никифора, как теля на веревке, он же у тебя подкаблучник, вот ты и кричишь, – не сдавалась Маланья.

От ее слов восстановилась зловещая тишина.

– Ой, что сейчас будет, – нарушил чей-то голос тишину. И действительно, завизжала Фрося, что та пожарная сирена, когда пожарники ее проверяли. Было такое многоголосье, среди него самым ласковым было слово «гулящая». Досталось там всем, только как бы не кричала она, а победа осталась за Маланьей.

Там присутствовала и Гапка, она была готова встать на защиту матери, но все обошлось без рукоприкладства. Гапке было жаль несчастного Никифора, что жена бьет его каблуком. «Я бы так не делала», – утешала она себя.

В первый банный день собрала Фрося всех доярок и телятниц и сказала: «Как только закончим дойку, сразу идем в баню и выгоним мужиков. Хватит им париться, да на голых их посмотрим, что они стоят!». Раздался веселый смех. В баню собралась и Маланья, посмотрев на Гапку, что та нехотя собирается, произнесла: «Раз все собрались идти, так и мы пойдем, нельзя отрываться от гурта, все вместе работаем!». Гапка думала о другом: а вдруг там действительно будут раздетые мужчины, как сказала Фрося, это же стыд и срам будет. Нет, она раздеваться там не будет, пока не останутся одни женщины. Да и женщин она стеснялась: вдруг у нее что не так.

Уже наступили сумерки, когда женщины подошли к бане, Фрося смело открыла двери и вошла в предбанник, за ней последовало несколько женщин, Маланья и Гапка. В предбанник дохнуло теплом, стоял пар, сквозь который виднелись голые тела.

– Так, все выметайтесь отсюда, наша очередь мыться! Мы с работы и сейчас будем раздеваться.

В этот момент открылась дверь моечной, и из нее вышли два мужика. Увидев женщин, они стали прикрывать тазиками свои срамные места.

– Дайте же одеться, – закричал один из них. В нем Гапка узнала Ивана-тракториста и отступила назад, намереваясь выскользнуть из предбанника. Но ее сзади подпирали другие женщины, и она остановилась в растерянности, рассматривая голые мужские ноги.

Сразу все заговорили, загалдели, подкалывая друг друга, послышался смех, мужчины сгрудились в одном углу и поспешно стали одеваться. Ближе к выходу женщины расставляли на лавке тазики и принесенные вещи. Гапка забилась в самый угол, прячась за спины женщин, которые стали раздеваться. Из моечной выбегали мужчины и, встреченные веселыми женскими возгласами, уже не закрывались тазиками, а скорее бежали за одеждой, Гапка вся сжималась, глаза закрывались, и она почему-то краснела. В моечной она ощущала на себе оценивающие взгляды, стеснялась всех, от чего хотелось быстрее закончить мыться и убежать. Выходя, она услышала, как одна из женщин говорила матери:

– Что же она у тебя, Маланья, такая худая, ну прямо, как штакетина из забора Ничипора! Ты подкармливай ее, а то ни один мужик на нее не посмотрит. Ты вон какая вся ладная, все в тебе есть, аж завидно.

Вспыхнула Гапка, как паром ее обдало, и выскочила в предбанник с мыслью, что никогда больше не пойдет в эту баню.

На завтра, когда на ферме появился парторг колхоза, женщины напали на него с новой силой, требуя справедливости. Они рассказывали, что и воды горячей уже было мало, и пар не тот, когда они пришли. Одним словом, досталось с самого утра парторгу. Пришлось правлению колхоза объявлять два банных дня, один для женщин, другой для мужчин.

В зиму случилось так, что заболела Адарка, которая за отелившимися телятами ухаживала. Упросил тогда заведующий фермой, уже в годах мужчина, Гапку перейти на самостоятельную работу – досматривать маленьких телят. Они же как малые дети, сами пить молоко не могут. Поставит Гапка ведерко с молоком, держит руками, только отвернется, а он как даст по нему, и разлилось молоко. Не раз появлялись слезы у нее на глазах, а один раз опустила она руку в молоко, а телочка возьми и схвати палец ртом и давай сосать его, а заодно и молоко пить. Так и пошло у Гапки дело. Необъяснимое чувство испытывала Гапка от такого кормления маленьких телят, а еще возникало в животе приятное волнение, которого она почему-то стыдилась. Только она входила в теплый сарай, как телята начинали быстро вскакивать и озорничать. Когда раздавался голос Гапки, они ненадолго успокаивались, – до кормления молоком или приготовленным пойлом. Тогда Гапка готова была летать по сараю, она начинала напевать песенку без слов, в такие минуты ее переполняло чувство радости, что она такая уже взрослая и умеет справляться с важной и нужной работой. Телята быстро подрастали, их переводили в другой сарай, а с приходом весны и тепла маленьких телят появлялось все меньше, и Гапка снова помогала матери.

Как перестала она ходить в школу, ей предложил заведующий фермой перейти на постоянную самостоятельную работу. Они вдвоем с матерью стали доглядывать большое стадо взрослых телят. С тех пор началась ее однообразная, порой изнуряющая трудовая деятельность. Гапке нравилась работать на ферме, здесь ее не оскорбляли, а часто ставили в пример другим работникам фермы.

Она быстро стала взрослой, только получилось так, что ее сверстницы уже стали выходить замуж, у некоторых родились дети, а на нее не обращал внимания ни один парень в деревне. Правда, она иногда ходила на танцы и научилась танцевать модные в то время барыню, польку, – танцы веселые и быстрые. Редко ходила в кино. Мать, бывало, с грустью скажет:

– Останешься, ты, моя дочка, в девках.

Это и было той печалью Гапки, что камнем ложилась в ее сердце.

Перед самым жнивом на ферме у сооруженного в виде площадки загона на грузовую машину заводили корову. Вокруг собрались телятницы и доярки, которые с любопытством наблюдали за работой шофера Ваньки Прохоренко и Анисима, заведующего фермой. Тут же шло обсуждение в общем-то обычного дела, вот только Фрося донимала Анисима вопросами, зачем такую справную и молодую корову везти на мясокомбинат. Корова упиралась и никак не хотела ступать по настилу. Анисим и Ванька, разгоряченные упрямством коровы, крыли ее непотребными словами, но дело не двигалось. Последний возглас Фроси прямо взбесил Анисима, и он с коровы переключился на Фросю:

– Ты бы у этой дуры рыжей спросила, почему ей никакой бык не подходит. Что не делали, а ни одного теленка не произвела, пустая, как какая баба порченая, ну чтоб тебя! – снова выругался Анисим, и корова сделала несколько шагов.

Вокруг засмеялись, только Фрося снова подлила огонь в разговор:

– Может, Анисим, это у тебя бык никчемный?

Снова грянул смех, а Анисим так дернул за вожжи, что корова быстро сделала шага три, и Анисим упал. Ванька кинулся к Анисиму, корова сама зашла в кузов, Ванька оставил Анисима и мигом ее привязал к борту. Смеялись все.

– Вот пусть едет эта яловка на мясо, не может телят да молоко давать, пусть мясо дает, – вставил свое суждение Ванька.

– С этой коровы, что с бабы бездетной, один пустоцвет, одна тоска, – продолжил мысль Ваньки мудрый Анисим.

И пошли разговоры на эту тему. Адарка, которая славилась в деревне выращиванием клубники, тоже поведала, что она у себя на грядках выкопала половину кустов клубники с пустоцветом, зиму укрывала, а один пустоцвет. Другая доярка жаловалась, что прошлым летом половина плетей огурцов были с пустоцветом, только землю занимают. Стояла среди женщин и Гапка, она сразу не понимала, зачем увозят забивать такую корову, а услышав про пустоцвет, вздрогнула от мысли: неужели и я буду пустоцветом?

А Даша только окончила школу, как за ней стал ухаживать возвратившийся со срочной военной службы Сашка из Ковалей, сын бригадира. Мать часто донимала младшую дочь наставлениями, обзывая ее гуленой, и заканчивала свою речь словами, что в голове у нее одни хлопцы. И со слезами добавляла:

– Помянешь меня, замуж высочишь, а профессии у тебя никакой. И за что мне такое наказание?

От Даши слова матери отлетали, как с гуся вода, девушка оставалась беззаботной и жизнерадостной. Неожиданно для всех Даша подала документы в училище, что находилось в соседнем районном центре, и уехала учиться на швею. А следующим летом, проводя дома каникулы, проснувшись субботним утром, заявила матери, что она выходит замуж и к ним скоро придут сваты.

– Какие сваты, ты что такое удумала? Ты же еще учебу не закончила, – всплеснув руками, заговорила Маланья, и у нее на глаза навернулись слезы, то ли от радости, что ее младшая дочь выходит замуж, то ли от бессилия, что не смогла дать дочери возможность побыть еще молодой.

– А что ты, мамка, хочешь, чтобы я с тобой всю жизнь просидела в девках в этой хате? Хватит тебе Гапки, – рассерженно отвечала дочь, опустив глаза.

Увидев эти опущенные глаза, Маланья почувствовала, что отговаривать дочь перенести сватовство, по-видимому, уже поздно и свадьбу придется справлять.

В деревне считалось, раз работает человек на ферме, то достаток у него в доме есть и копейка лишняя имеется. Так и про Маланью говорили, что на ферме она уже давно вместе со старшей дочкой телят доглядывают, так что свадьба должна быть по всем правилам. Слова Даши, что придут к ним сваты, привели мать в замешательство. Она понимала, как ей будет тяжело вынести одной такие расходы, чтобы потом не было по деревне обсуждений и разговоров, что свадьба получилась не такой, как у людей. Хотя, с другой стороны, как не старайся, а все равно судачить будут, всем не угодишь. С таким настроением приняла Маланья весть дочери и постепенно успокоилась.

Сваты пришли через неделю после того, как Даша объявила матери, что выходит замуж. Вначале были приветствия, разговоры о молодом и молодой складывались как-то недружелюбно, но потом все развеселились, появились слезы радости у родителей жениха и невесты, а счастливей всех была Даша. Договорились, что свадьба будет, как завершат жниво, после Спаса. Молодые, веселые и беззаботные, ушли на улицу, а родители стали уточнять, сколько собрать гостей и где столы накрывать.

Радовалась тому событию и Гапка. Вскоре поздно в ночи Гапка проснулась от холода, к ней под одеяло залезла Даша и легла рядом, обхватила Гапку руками и прижалась к ней. Чуть засмеявшись, она зашептала на ухо:

– У меня, Гапочка, будет ребеночек, только ты никому, никому не говори. Тебе я сказала первой.

Через минуту-другую она уже спала крепким сном. Гапка лежала, не шевелясь и не дыша, боясь разбудить сестру. Получалось так просто: будет ребеночек! Вот она старше, а ребеночка у нее нет, и, может, никогда не будет. Долго не могла заснуть Гапка в ту ночь от дум и рассуждений о своей доле. Почему же она такой несчастной уродилась, что ни один парень, да что там парень, даже женатые мужики не смотрят на нее? Вот уйду в лес, где лесник живет, заблужусь там, а он меня найдет и приведет в свою хату. Хата лесника находилась в километрах трех от Макаров на самом краю соснового бора, за которым начинались полесские болота. Жил лесник один. Была у него жена-красавица, глазами поведет, улыбнется, тогда взора от нее не оторвать. Дивились люди, где же нашел себе такую красавицу лесник, и как она согласилась ехать к нему жить в такую глушь. Только не разговаривала она с местными. Придет в магазин, долго что-то выбирает и накупит невесть чего, а по сторонам не взглянет и слова не скажет. Невзлюбили ее за это женщины в деревне, и пошли о ней разговоры разные, что гулящей она была, а взял ее лесник в жены и привез на перевоспитание сюда. Фрося, та под большой тайной говорила, что колдунья она, может корову заколдовать, и та молока и грамма не даст или горьким, как полынь, оно будет. Поэтому даже коров мимо усадьбы лесника стали прогонять реже и с большой опаской. Потом пошли разговоры, что она может любого мужика приворожить, и начнет он гулять да к другим женщинам ходить. Вот это обстоятельство больше всего встревожило женскую половину окрест лежащих деревень, а некоторые мужья начали в оправдание своих сомнительных поступков приводить примеры такого воздействия на них жены лесника.

Приписывалось чарам лесничихи и отсутствие у них детей. Где бы ни появилась эта женщина, ее сопровождала зловещая тень разговоров, наветов, выдумок и домыслов. Кто-то слышал, как кричала на лесника жена, что не может она жить в этих лесах, где ночью волки воют да везде вороны каркают. А одним осенним днем ушла она из хаты и пропала. Потом просочились кое-какие подробности, мол, увел ее от лесника один начальник из лесничества. Случай этот сразу оброс сказочно жуткими легендами, а лесник стал еще более угрюмым и тихим. С тех пор жил он один с матерью, и когда в окрестной деревне какая девушка засиживалась в девках, говорили, тебе осталось только за лесника замуж идти, да и то может тебя в жены не взять.

Пугались женщины тех мест и человека того с виду угрюмого. Боялась лесника и Гапка, но в такую минуту своего отчаяния согласна была с ним жить и родить хлопчика. Пусть потом меня осуждают бабы в деревне, говорят самые разные слова, а у меня будет ребеночек. Чем они лучше меня, спят со своими мужиками, и у меня свой будет – не важно, что страшный и в лесу живет. Но тут вспоминалась мать, двор, ферма и приходил страх леса, тех мест. Гапка от этого даже перекрестилась, что делала крайне редко. И тут пришло к ней еще одно крамольное и стыдное желание: а если заманить к себе чужого мужа, ведь женатые мужики к другим бабам бегают и не боятся людской молвы? От этой мысли ей стало жарко, тело покрылось потом. А что же на это скажут о ней люди, как в глаза она им смотреть будет? В голове возникали один страшнее другого вопросы, Гапка закрыла лицо руками и заплакала. Сквозь слезы задавала сама себе один и тот же вопрос: разве я виновата, что такой родилась? Слезы успокоили ее, а в памяти возникло воспоминание одного дня, когда она еще ходила в школу.

Накануне весенних каникул Гапка, возвратившись из школы, подвозила корма на ферму. После оттепели и таяния снега вдруг ударил мороз, и дорога превратилась в лед. Уже в конце дня полозья саней застряли на проталине, и как не понукала она коня, сдвинуть сани не удавалось. Пришлось сбросить сено с саней и перетаскивать его на вилах до сарая. Тогда Гапка вспотела и сняла телогрейку, а когда раскладывала отруби телятам, продрогла. Вечером у нее был озноб, болели плечи и руки, она сразу после ужина забралась на печь и, согревшись, там заснула. Утром, проснувшись, твердо решила в школу не идти, болело и ломало все тело, видно, вчерашняя работа была для нее непосильной и она за ночь не отдохнула. Вставать не хотелось, и Гапка снова заснула, что бывало с ней крайне редко. Она слышала, как звала ее мать, как уходила в школу Даша, что-то ей говорила, но глаза не открывались, и она снова прогрузилась в сон. Проснулась Гапка от крика, что доносился со двора. Она узнала голос матери, и был еще другой женский незнакомый голос. Этот женский голос перешел на визг, и можно было разобрать только несколько слов:

– Проходимка, гулящая ты, ты семью разбиваешь!

Дальше что-то кричала мать, потом послышались глухие удары и визгливый голос удалился, стало тихо. Встревоженная Гапка слезла с печи и подошла к окну, мать стояла у забора и размахивала коромыслом, на котором разносили еду телятам. С соседнего двора доносился визгливый женский голос жены Архипа, крестного отца Даши. Гапка поняла, что мать так защищалась от тех обидных и несправедливых слов соседки, она тоже с негодованием подумала об этой сварливой женщине. В теле чувствовалась слабость, и Гапка вернулась на печь. Ей почему-то захотелось громко засмеяться, но появился стыд, стыд за себя, за мать и обида и жалость на свою нескладную жизнь, на свое одиночество. Опять послышались шаги во дворе и скрип входной двери. Гапка притихла, но сразу поняла, что пришла из школы Даша. Раскрасневшаяся и веселая, она бросила свою сумку на канапу и, увидев на печи Гапку, смеясь, быстро заговорила, перескакивая с одного на другое:

– А ты все дрыхнешь, ты что, заболела? А что у нас на обед? Я сегодня этому Федьке под глаз кулаком стукнула, что бы руки не распускал, совсем сморчок, а меня щипнуть вздумал, вот и получил. Вот с вашего класса Юрка, тот так на меня посматривает, что аж жарко становится, а этот сморчок куда лезет, вот и получил. А уроки надоели, быстрее бы уже каникулы!

Гапка слушала сестру и думала, рассказать про мать Даше или нет.

– Ты можешь ответить, мамка приходила? Ожидать ее или самим обедать? – сердясь, спросила Даша.

– Приходила, – Гапка помолчала и добавила, что во двор приходила жена Архипа, и они здесь ругались, она мамку обзывала разными словами, так мамка погнала ее коромыслом. Даша выпрямилась, подняла голову и, улыбаясь, неожиданно спросила:

– Что, ругались из-за Архипа?

От такого вопроса Гапка даже растерялась. И уже с любопытством спросила:

– А при чем здесь Архип?

Даша махнула рукой и выдала Гапке такое, что та села на край черена печи, свесив ноги.

– Какая же ты, Гапка, балда, спишь на печи, как куль соломенный, и ничего не знаешь. Он на нашу мамку очень заглядывается, а что, эта его Нюрка, она же, как доска тонкая, и у нее ничего бабского нет, а мамка наша красивая, вот он ходит за ней. Да на мамку председатель заглядывается, мамка говорит, он трусливый, а Архип мамке нравится, – завершила свой монолог Даша.

Гапка молчала, не зная, что сказать и что думать.

– А ты откуда это все знаешь? – наконец решилась она спросить.

– Так люди же говорят, да я один раз слышала их разговор, – не задумываясь, сообщила Даша и стала искать, что бы поесть.

– Так ты подслушиваешь и тебе не стыдно? – с жаром заговорила Гапка, но ее прервала сестра:

– Мне мамку жалко, она же одна, а такая красивая, пусть лучше она с этим Архипом встречается, чем придет какой-нибудь чужак и будет здесь жить и тыкать тебе и мне, а еще возьмет и нас выгонит. Ты что, этого хочешь?

Эти слова Гапку привели в полное замешательство и недоумение. Она, потупив глаза, как-то обмякла, ей захотелось снова лечь, в голове путались бессвязные мысли. Архип, председатель, чужак, мамка, мамка красивая и как Даша так может так говорить о матери? Тогда Гапка твердо решила, что не позволит ни одному парню и тем более мужчине к себе прикоснуться и ее не будут обзывать такими стыдными словами, как мамку.

2

Замелькали дни, Маланье казалось, вот только был понедельник, а уже суббота. Разных дел не убавлялось, а только прибавлялось: надо бежать на ферму, дома хозяйство и огород, еду сварить и снова на ферму, а тут эта свадьба еще! Как бы и небольшая ложилась на нее нагрузка: приедут невесту выкупать, заберут и увезут расписываться, а потом к сватам, где будут накрываться столы и свадьба будет. Только на деле получалось все сложнее и труднее: двор убрать надо, в доме тоже убрать, красоту навести вокруг, платье и нарядную одежду невесте надо, да и самой приодеться не мешает. А еще Даша придумала девичник устроить, вина купить особого требует. Люди зайдут, зайдут обязательно, на стол поставить надо и выпить, и закусить, а абы чего не поставишь, сразу по селу разговор пойдет, все обсудят люди. А тут еще жена Архипа зверем смотреть стала, видно, стала догадываться о наших встречах с ним. Вчера прошипела, что если заманивать буду его, косм на голове не оставит…

А Архип на свадьбе за отца будет. И тут Маланья вспомнила, что нужны будут рушники, чтобы через плечо перевязать для отметки сватов и крестного. И сколько еще всплывет таких неожиданностей, а помощи ожидать не от кого. Одна Гапка старается. Вспомнив Гапку, Маланья, уставшая и обессилевшая, присела под грушей на скамейке, которую смастерил еще муж, и тихо заплакала. Тяжко бабе без мужа, как же хочется притулить голову к плечу и почувствовать защиту да ласку. Маланья закрыла лицо руками и начала всхлипывать и про себя причитать. Ну пусть бы Архип взял и сказал: «Давай поженимся…» От неожиданности она вскрикнула, перестала плакать и стала себя корить. Мол, вот чего задумала, семью разбить хочешь, посмешище на всю округу устроить хочешь, дочек своих опозорить! А другой голос шептал: «А чем я хуже других?» Третий голос спрашивал: «А Гапка, дочь твоя, как же?» У Маланьи снова потекли слезы жалости к старшей дочери. Душевное успокоение к Маланье пришло, когда солнце уже скрылось за лесом. Вспомнила о свате. Хорошим человеком оказался сват, так спокойно все рассудил и помогает во всем, пусть бы и сын его таким был, хорошим мужем для Даши.

Чем ближе подходил день свадьбы, тем больше появлялось разных советов. Кого бы Маланья ни встретила, каждый давал совет. Больше всего донимали работницы на ферме: что надеть да куда положить, когда молодых провожать со двора будут, да как ступать, куда становиться, а куда не становиться ни в коем случае, как каравай делить, как держать его правильно?

Часто советы противоречили друг другу, тогда вокруг Маланьи начиналась ругань и крик, где понять уже было ничего нельзя. Каждый хотел перетянуть Маланью на свою сторону, доказать свою правоту, тогда появлялся заведующий фермы и успокаивал разбушевавшихся окриком, а то и матом крыл. Маланья после таких разговоров оставалась растерянной и грустной, а заведующий говорил меньше слушать этих балаболок, а делать, как получается. И будет правильно. Встретила Маланья, как-то возвращаясь с работы, Веру Павловну, жену председателя колхоза Ефима Ивановича. Работала та в сельском клубе библиотекарем, была женщиной почитаемой и уважаемой не только в Макарах, а и во всех окрест лежащих деревнях. К словам Веры Павловны прислушивались, а кто мог сказать ей поперек слово, так это Фрося. Фросины слова можно было слышать во всех концах улиц Макаров, а слова жены председателя передавались неслышно, но шума делали много. Маланья в первый момент стушевалась и даже покраснела, а Вера Павловна, неожиданно взяв ее под руку, заговорила своим несколько грубоватым голосом:

– Здравствуй, Маланья, слышала, что ты свою младшую дочь замуж отдаешь. Поздравляю тебя с таким событием.

И они, как подруги, увлеченные разговором, пошли по улице в сторону дома.

– Ой, Вера Павловна, вот заявила «выхожу замуж» и все. Они молодые, сейчас никого не спрашивают, может, был бы отец жив, так побаивались бы его, а так, что я ей сделаю?

– Пусть выходит, меньше тебе забот будет, а там дети пойдут, заботы появятся, мысли разные да танцы из головы и вылетят.