Read the book: «Дом, где весело и страшно»

ПОСЛЕДНЯЯ ГЛАВА

Всё началось в начале, а закончилось…

Ничего не закончилось.

Начну с предыстории. Это будет не самый интересный отрывок моего рассказа, но зато так я смогу дать хоть какое-то понятие о себе.

Говорят: «Каждый уважающий себя мужчина должен отслужить в армии». Так говорят, но у каждого в жизни своё испытание. На мою долю выпало не самая плохая, но и не самая скучная из всего гигантского разнообразия проверка на прочность духа. Итак, это был студёный февраль 2010-го. Мне тогда было шестнадцать лет, когда я отправился на флюорографию, чтобы снимок передать потом в военкомат вместе с остальными документами. Ближе к восемнадцати я собирался копить на военный билет. В смысле – купить его…

Ты, наверно, уже мало следишь за тем, как у нас всё устроено, сидишь тут и жрёшь своё пиво, пребывая в беспробудном пьянстве. Так слушай!

Я тогда уже учился в Электростали в колледже… Ну, это такое место где людей учат на какую-нибудь специальность… У меня была – государственное и муниципальное управление. Если честно, то «колледж» – это сильно сказано: по-русски – технарь, а ещё более по-русски – шарага. До этого я учился в Москве на ту же специальность полгода, потом перевёлся. Ну, там, конечно, сразу было ясно – Москва! Центр! Курилка, два корпуса, столовая, как у людей. Контингент – тоже Москва: модники, пидоры всякие, фифочки… ну ты понял. Ушёл я от туда по одной причине: запивал, бывало, а в утренней электричке после тяжёлого вечера стоять уж совсем невмочь. Да и учиться там было сложновато… мне-то, дураку. Вот и решил: «Москва для москвичей», а там посмотрим…

После девятого класса я поступал в два заведения сразу. Поступил и туда и сюда, но выбрал Москву, а Сталь оставил как запасной вариант – как-то там всё слишком просто, да и дерьмецом попахивало. Только представь: захожу в технарь, чтоб документы подать, а там по всему этажу такая вонь! Чистейший сероводород! Не учебное заведение, а колодец! Отдал документы и тут, как на зло, приспичило мне «до ветру»! Рукавом чёрной рубашки, прикрывая дыхательные пути, я с опаской захожу в эпицентр шторма, готовясь увидеть аборигена, испражняющегося прямо на кафель посреди уборной. (Мало ли, что можно увидеть в провинциальных туалетах) К счастью, всё было не так… Но и ничуть не лучше: тогда там, вроде, две кабинки было с унитазами. Захожу в первую: стоит забитый говном толчок, и эта картина наводит на дедуктивный вывод, что перед тем, как встать на ободок ногами, местные обитатели плотно утаптывают дерьмо специальным говонотоптателем, чтобы их кал не попёр за край. Во второй кабинке – унитаз лежит на полу, вырванный из пола. Я подумал, что кто-то нечаянно опрокинул туда драгоценный грамм какого-нибудь гашиша и уже, было, отчаялся, но, собравшись с силами и мёртво взявшись руками за самое подножье этой когда-то белоснежной скульптуры, он поверил в себя и пошёл к заветной цели! И вышел победителем…

Прости мое воображение – оно иногда разыгрывается. Короче, не знаю, как там всё было, но, если честно, то всё об этом только и говорило.

Дальше, где сейчас стоят писсуары, тогда был полностью разбит кафель, и с края этого обрыва я мог видеть красные трубы, прогнившие со всех сторон. Они были красные, как будто с них стянули всю одежду в метро в час пик. Красные, но не от ржавчины – от стыда.

В общем, проучившись полгода в Москве, я понял, что это не для меня, и решил перевестись поближе – в Сталь. Только, чтоб туда попасть, я должен был закрыть зимнюю сессию без пересдач, что, по правде говоря, было крайне сложно. Но существует один волшебный ритуал, с помощью которого студент выигрывает даже в самой безвыходной ситуации. Слушай, тебе это, наверное, уже вряд ли пригодится, но… Перед экзаменом, дома, открываешь форточку или окно и орёшь во всю глотку: «Халява, приди!» Всё – полдела сделано… только надо обязательно поверить в то, что Халява придёт.

Стою в колледже в костюме-тройке с зачёткой и коробкой конфет в левой руке, с конспектом – в правой, и жду своей очереди. Экзамен по обществознанию – последнее, что мне нужно сдать, чтоб избавиться от этой похмельной толкотни в утренних электричках. Не вру, настроение, как перед казнью, народ вращает головами, разминая шеи. Это не потому что они не успели сделать зарядку, просто они думали, что за дверью стоит плаха и ненасытный палач с гигантским топором, испачканным кровью предыдущих жертв. Тем более что так оно и было… в переносном смысле, конечно.

Нас всех вызывали партиями по шесть человек, кажется, и, когда дело дошло до меня, я почувствовал всю серьёзность момента! Испытывать менее тяжёлые переезды, но получать образование в коллекторе, или учиться, как человек, но умереть от похмелья в переполненной электричке: выбор не велик, и всё-таки, я уже тогда принял решение. Момент истины: захожу в аудиторию, дрожащей рукой кладу на стол зачётную книжку, другой дрожащей рукой кладу коробку конфет к свалке остальных упаковок с трюфелями, грильяжем, шоколадными конфетами и, глядя на эти трюфеля и грильяж, поняв, что я – не единственный умник в аудитории, беру билет и направляюсь к столу. Там, за столом, я читаю вопрос в билете раз за разом, и снова и снова недовольно говорю себе под нос: «Да откуда я знаю?!» Я не помню, что там был за вопрос… что-то неведомое. Я узнал, что это существует, только когда пришёл на экзамен… Не помню! Но по сложности этот вопрос можно было сравнить с тем, «каков коэффициент рождаемости коров на Индостане за 1923 год?» Короче, я не знал, как ответить и тут же подумал: «Халява не пришла… Иисус меня не любит.»

Как только в моей голове пронеслась эта мысль, заведующая отделением (и в то же время преподаватель) сказала: «А ты чего пришёл? Зачёт автоматом получаешь!»

И на какую-то секунду я подумал: «И всё-таки Иисус отличный парень!» Теперь я больше не буду стоять по сорок минут в давке, еле сдерживая рвоту! Теперь я буду спать на заднем сидении автобуса «Мерседес» с тяжелейших отходняков и всё, что было прежде, вспоминать как ночной кошмар!

1

Прошёл Новый Год, и все выходные пронеслись галопом, надвигался второй семестр. Я начал собирать документы для военкомата: флюорография была важным пунктом в перечне бумаг, которые я должен был привезти комиссарам. Если честно, то она стала и одним из важнейших событий в моей жизни!

Я тогда лишь третий день учился на новом месте, когда мне позвонила мама и сказала, что надо ехать делать рентген. Я спросил: «Что-то нашли на снимке?», но она не дала точного ответа. Тогда уже было всё понятно, но верилось с трудом. Неужели, то чего я боялся всю жизнь, настигло меня вот в такое время: молодость, самый расцвет!

Такого страха на тот отрезок жизни мне ещё не приходилось испытывать ни разу. Едешь и думаешь: «Вот и всё… нагулялся, наквасился, накурился! Вот если сейчас рентген подтвердит мои опасения – курению нет! Алкоголизму – нет! Только бы в больницу не положили…»

К тому времени в больнице я лежал только раз, и то – три дня. Тогда учился в шестом классе и однажды на свою голову решил откосить от занятий. Пропустим лишнее и перейдём к приёмному покою… Так я оказался в приёмном покое…

Хирург медленно щупал мой живот и всё спрашивал: где болит. А я наугад отвечал: «Вот тут… нет, выше! А теперь левее». Диагноз – подозрение на аппендицит… в больницу! Меня на скорой повезли в нашу ЦРБ, где меня уже ждала палочка, которой ковыряются в заднице, куча других анализов и палата вечно весёлых мужичков, готовящихся к операциям. То есть, были те, кто пока ещё ждал своего часа, а были и те, кто уже отходил от наркоза, весь порезанный-зашитый и перемазанный зелёнкой. А приехал я туда без вещей: ни вилки, ни ложки – только чашку мне потом подвезли. А про остальное я как-то не додумался сказать, тем более – такой шок: в двенадцать лет, под Новый Год, да ещё и операция на здоровый аппендикс…

Да, ещё там мужика с операции привезли, его другие спрашивают: ну чо? А он им – ничо. Говорит: «Я просыпаюсь, операция ещё идёт. Они мне, типа, «всё, заканчиваем». А я, по ходу, всё ещё под наркозом, боли ещё не чувствую. Ну, я им и говорю: «Дайте я вены сам себе попробую перевязать». Они дали – я попробовал». А мужики ему: ну и чо? «Да ничо, думаешь удобно одной рукой вены вязать?!» Я слушал и думал – жуть.

Но ни шагу назад! Да, в принципе, даже поесть мне не особо удавалось из-за своей мягкотелости и не очень-то бурному стремлению к выживанию. Ну, и, конечно, главная причина, так это то, что в палате, например, пятнадцать человек… открывается дверь, закатывается тележка с едой… а тарелок-то на ней всего восемь! И все – порезанные и перемазанные зелёнкой и те, кто ждёт своей участи – бросаются на борьбу за свои драгоценные макароны по-флотски, сшибая всё, что оказывается на их пути! Я обычно принимал роль голодного наблюдателя и успокаивался тем, что «пусть поедят, всё равно им недолго осталось. Я-то здесь не задержусь». В итоге, голодал я около трёх суток, потом палата заметно опустела, и я всё же урвал себе тарелку с рисом. Только во всей этой суете, я забыл одно – вилки у меня нет, ложки тоже, даже чайной. А ещё я был очень скромным парнем, поэтому спросить приборы в больнице побоялся. В конечном счёте – ел руками! И этот рис – холодный, пресный, слипшийся – он был таким вкусным и таким солёным, что я готов был съесть килограмм этого дерьма… но была всего лишь одна тарелка. Близился Новый Год… люди ждали операций. Я же позвонил домой и сказал: «У меня больше ничего не болит»

Да, так косили от школы в моё время!

2

Итак, где это я застрял? А! Ну вот… Я приезжаю на рентген в Военно-Морской Госпиталь… делаем снимок – ждём ответа. И долго ждать не пришлось: сказали «Инфильтративный туберкулёз верхушки левого лёгкого»… обидно. Правда, в этот момент я мало что чувствовал – наверное, шок. Просто надо же было как-то отреагировать на то, что всё, о чём мечталось, и всё, чего просто хотелось, может не сбыться… и я сказал: «Обидно». Без эмоций, без паники. Родня кричала: «Вы нас убили!», когда узнала, что за дело со мной вышло, а я полностью ушёл в себя.

Меня направили в районный тубдиспансер, а от туда – в Московский. Главное, везде говорили, что это сейчас не смертельно, тем более на такой стадии, как у меня… это лечится. Это немного успокаивало. Тем временем я уже около месяца замечал кровяные прожилки в своей мокроте. И было немного страшно. Каждый раз, в каждом диспансере я видел плакат с улыбающейся врачихой-блондинкой на фоне, где было написано жирным шрифтом «ТУБЕРКУЛЁЗ ИЗЛЕЧИМ!», но это не внушало доверия. Там, на плакате, были расписаны симптомы туберкулёза: кашель в течение трёх недель; температура 37-37,5; боли в груди; потливость по ночам; кровохарканье и прочее. Ни одного симптома, кроме прожилков крови в мокроте у меня не наблюдалось. Если бы не та флюорография, где б я сейчас был?

Но вот, что мне всегда нравилось в таких диспансерах: обращались, как с умирающими, хотя при этом говорили, что наш недуг лечится – парадокс. Итак, в Московском диспансере мне сказали: «В стационар, юноша… в стационар!», что означало – в больницу. Спросили:

– Куришь?

Ответил:

– Нет.

А тем временем, пока очередь медленно входила и выходила из кабинета, я потягивал синий «Бонд» на крыльце диспансера.

– А долго мне придётся в больнице лежать?

– Около месяца.

Я подумал: «Месяц не видеть дома, друзей, забыть про всё это! Ужас!» Для меня, с моим трёхдневным опытом в районной больнице – это было серьёзное испытание.

После этого мне предложили на выбор две больницы: на Яузе и на Новослободской. Две таблетки Морфеуса… обе – Матрица. Впоследствии мне предлагали гораздо больше двух таблеток, изменяющих реальность. Приём лекарств был обязателен, но об этом – чуть позже. Я делаю выбор (барабанная дробь):

НИИ и Кафедра Фтизиопульмонологии имени Сеченова на Новослободской! Прекрасное место: практически за забором Театр Российской Армии, дом Достоевского прямо на территории больницы! Кроме того, бывший Институт Благородных Девиц, учреждённый Достоевским – великим деятелем и писателем!

Да, но всё это я заметил, конечно же, не сразу. В глаза бросались жёлтые стены с белой каёмкой, которыми были украшены почти все здания на территории института. Там, кстати, ещё и студенты учились. Но мне там придётся лежать, как мне сказали, месяц. Это было 25 февраля, и я не помню солнечный или пасмурный день стоял тогда над Москвой; мне было всё равно. Я только помню, как, зайдя на первый этаж, я ужаснулся грандиозности гигантского коридора. Он казался очень ровным и конкретным, этот коридор, и видно было, откуда он начинается и где его конец, но на самом деле всё было гораздо сложнее. В двух концах этого коридора были двери, которые вели в бесконечные лабиринты этой громады. Возле входа стояло большое старинное зеркало, которое, видимо, никто не менял уже лет, эдак, двести. При том, что здание 1805-го года постройки. Это я про терапевтический корпус, в котором я лежал. С фронта – по обе стороны от парадной двери располагались арки, создающие собой веранду. Арки держали гигантский балкон, на котором могло бы свободно уместиться человек 20, если не больше… даже если бы все были толстые. От балкона наверх тянулись круглые белые колонны. Грандиозное строение! Дверь на балкон находилась в физкультурном зале, где обычно проходили занятия по дыхательной физкультуре, на которой никто не появлялся. На всей территории росли деревья: дубы и клёны или… не знаю, не ботаник. На деревянные входные двери строго смотрел памятник Семёну Михайловичу Швайцару – это врач, один из основателей тубдиспансеров в России. Асфальтовые дорожки, много территории для зелёных насаждений… Благодать! только тогда мне это было всё равно… я кашлял, и бывало даже немного с кровью.

Я подумал: тут водятся призраки. Хотя был и не очень суеверным. Просто было бы круто снять там кино о призраках, но как я потом узнал, наш адрес, Достоевского 4, знают многие режиссёры. Тут, говорят, и какой-то из Дозоров снимали и комедию Ёлки… да что там Ёлки! При мне Маргошу делали!

Если рассказывать о корпусах, упорядочивая их от Театра Российской Армии, то первым будет хирургический. Здешние обитатели его называли просто – ХЕР. Эта глыба ошеломляла ещё больше, чем наша Терапия. А уж в коммуникации коридоров тут вообще было не разобраться. И если у нас только на втором этаже в ТДПО (Туберкулёзного Детского и Подросткового Отделения) был евроремонт, то здесь о нём даже не слыхали. Бледно-жёлтый оттенок стен отдавал Большой Историей. Никакого линолеума в палатах – только деревянные скрипучие полы и старая коричневая плитка в коридоре. Никаких признаков нашего «пластикового века». Полагаю, последний раз ХЕР ремонтировали в годах 30-х, так что окна тоже были старые и местами гнилые. Однако всё это мне нравилось гораздо больше, чем скучный угнетающий цвет евроремонта в ТДПО. Только широкий подоконник радовал меня своим уютом… он был и правда уютный – большой и широкий. Я, порой, взгромождался на него и смотрел на проходящие за забором трамваи. Первое время часто, а потом – всё реже.

Почти пристроенный к Хирургии, стоял самый зловещий корпус на территории – Корпус для больных СПИДом и туберкулёзом одновременно. «Оставь надежду, всяк сюда входящий» – так нужно было написать на двери Корпуса. Внутри я сам не был, но рассказывали, что тех, кто там лежит никуда не выпускают… только на крыльцо покурить. Я, честно говоря, ни разу не видел, чтоб оттуда кто-то выходил. Оттуда уезжали… вперёд ногами… прямиком в Морг на тележках для трупов.

Дальше – возле Безнадёжного Корпуса располагался гараж, где мужики весь день делали «незнамо, что» и ругались матом.

Потом – наша Терапия, о которой ты побольше узнаешь в ходе истории.

Ну, и, наконец, Морг. Иногда складывалось такое ощущение, что там никто не работает, и трупы не привозят, но это ощущение – иллюзия. Тела привозили регулярно, но чтобы больные не волновались, мимо Терапии тележки катили около пяти часов утра. Да – Морг работал. А прямо за забором останавливались трамваи. Так символично: «Следующая остановка – Морг».

3

Когда я приехал, в отделении был тихий час. Специально для меня открыли палату 204 б – большую и пустую. Последний посетитель там был около полугода назад.

Три палаты в ТДПО были мужские, три – женские. На А и Б делились только 203-я и 204-я. Кроме них в отделении были ещё 201-я – мужская; и 202 – женская. За поворотом – столовая, за следующим – отделение для самых маленьких, дальше – школа для туберкулёзников.

Прощаясь с домом, я взял с собой книгу Эрих Мария Ремарк «Время жить и время умирать». Если б ты знал, как я ненавидел читать! Но я подумал, что теперь всё пойдёт не так: я заживу тихо и спокойно в уголке с жёлтыми обоями в своей личной палате и уйду от мирской суеты в философию жизни. Я прилёг на койку и в палату вошли Спартак и Младший – два брата из соседней палаты 204 А: один фанат Спартака, другой – его младший брат. Они говорят:

– Ты откуда?

– Из Купавны.

– Какой диагноз?

– Туберкулёз… Это же туберкулёзник.

– А поточнее?

– Инфильтративный левого лёгкого. А у вас что?

– Не знаем. Нас пока что обследуют.

Я ещё подумал: «Заебись! Людей привозят в рассадник инфекции, чтоб подтвердить диагноз. Эх, Россия-мать!»

– Вы сами-то откуда?

– Нара… Наро-Фоминск.

– И сколько вы тут уже?

– Я семь дней, Младший – одиннадцать.

И тут в палату вошёл он: Серёга Карташов – низкий ростом, худощавый, коротко стриженый блондин семнадцати лет. Он учился в медицинском колледже, пока не слёг с температурой под сорок и не выкашлял гигантский ком кровавого желе, что говорило о его не лучшем состоянии здоровья. Врачи брали иглы и делали ему плевральную пункцию, что сочетало в себе диагностику и, от части, лечение данного недуга. Серый потом рассказывал: «Они с первого раза не попали! Они несколько раз прокалывали мне грудную стенку и плевру полой иглой. У меня Плеврит».

Он задаёт те же самые вопросы.

Я спрашиваю:

– А ты тут уже сколько?

Он отвечает:

– С октября. У меня плеврит. Я из Наро-Фоминского района, город Селятино.

Я думаю: вот сильный человек!! Почти полгода здесь. Но у меня-то туберкулёз, меня такая участь не настигнет:

– У меня тубик, мне сказали лежать месяц.

Серёга в ответ:

– Да-да… мне тоже сказали. Сначала месяц, потом два, потом – полгода. Это врачи – их так психологи учили.

Ясно! Стало быть, «врач» от слова «врать».

Я всё равно надеялся, что месяц пройдёт, и поеду домой.

Уже на следующий день я принимал лекарства и ходил в процедурный кабинет, где мне делали уколы Амикацина в ягодицу. А потом ещё Изониазид – в вену. Иногда иголка попадалась тупая и не могла проткнуть жилу, тогда медсестра надавливала на шприц, и тупой конец с хрустом проламывал сосуд. Изониазид в таблетках принимали все, чей организм его мог принять. Эти «барбитураты» производят уже лет 20 и за это время появились гораздо более действенные препараты, которые имеют менее обширный список побочных действий. Препараты, которых у нас, на территории России, нет и, наверно, не будет никогда.

Кроме этого я принимал Пиразинамид (по три таблетки после обеда) и кое-какие витамины для смягчения побочных действий.

Возвращаясь в палату, я читал. Иногда от книжки меня отрывали те, кем я жил до больницы – друзья. Было ощущение, что я их не видел уже полжизни, хотя прошло три дня… потом неделя. Так тянулось время. И не было ощущения, что всё осталось в прошлом, а всё, что есть сейчас – начинает меняться. Я держался за них, искал в них связь с внешним миром. Но когда лечащий врач сказала, что придётся лежать два месяца – я продолжал искать. И с ними было хорошо… быть не забытым. Как будто живым и полноценным. Но за неделю трудно кого-либо забыть. Друзья ехали домой, а я продолжал читать. Но однообразие наскучивает, и я привёз гитару.

И вот, на девятый день 04. 03. 2010 года ровно в 12:00 в палату вошёл он – Серёга Карташов из 201-й. Он удивился:

– Ты чего? Спишь уже?

– Да… вообще-то уже отбой. Медсестра зашла и погасила свет.

– Забей! Она уже спит. Пошли к нам!

Я надел мешковатые штаны и белую футболку, и мы двинулись. В 201-й тогда ещё были Малой и Пионер. Мы с Серёгой пришли, и он начал рассказывать, что у них здесь происходит: «Один раз мы с Модником остались на выходных вдвоём в палате. Оба не спали… в кладовке горел свет. Около двух часов ночи. Открывается дверь и в палату входит тощий длинный силуэт. Он был не просто длинный – ростом под потолок – метра три! Мы в ступоре. Тень тихонько подошла, наклонилась над Модным и стала смотреть ему в глаза… а потом ушла».

Мне это напомнило пионерский лагерь с традиционными историями про чёрную-чёрную комнату… или о чём там рассказывают. Но всё-таки история пробирала.

Серёга говорил дальше: « Ещё, я помню, мы скатали шарик из фольги и швыряли его по палате, а потом он исчез. Через какое-то время каждую ночь мы просыпались, оттого что у нас над ушами что-то шелестит… как будто фольгой».

Стало совсем тревожно. Малой просит Серого заткнуть хлебальник, ибо слышал эти истории несколько раз и всегда после них не может спокойно спать. А Серёга говорит:

«А ещё у нас три дня подряд бились зеркала».

Малой засёк странное движение между кроватями и кричит: «Ну что, бля, допиздился?! Под вашей кроватью что-то пробежало! Я сейчас обоссусь!»

Я всё ещё думал, что это развод, но на всякий случай поставил ноги на койку. Серёга забился в угол. А когда он оклемался, он сел, ровно выпрямив спину, и зловеще произнёс: «Если ты здесь, сделай так, чтобы Пионер проснулся». В этот момент за окном должна была ударить молния. Пионер спал пьяным сном на животе, положа руку на телефон, который в своё время лежал на тумбочке. К телефону был приделан брелок-пружинка. И что происходит?!

Через 20 секунд после слов Серого эта пружинка поднимается, и телефон начинает шевелиться, медленно подбираясь к краю тумбочки. Рука Пионера – на телефоне. Звуков – нет… даже лампочки в коридоре не гудят. Тишина звенит в ушах, и слышен только звук удара об пол рухнувшего с тумбочки телефона. Рука Пионера тоже теряет опору и падает вслед за мобильником… и наш герой просыпается! Причём, он не просто просыпается, а резко подскакивает, упираясь руками в койку и смотрит на нас… и глаза… белки в глазах у него – алые! Он смотрит безразличным гипнотизирующим взглядом, и нам страшно. Мы думаем: «Сейчас бросится. Вот сейчас».

Но ничего такого не произошло. Пионер просто уснул.

Немного отойдя от шока, Серёга положил телефон обратно на тумбочку, опять зловеще сел на койку и сказал: «Если ты здесь, пошевели пружину». И пружина начала раскачиваться, как маятник.

Малой кричит: «Серий! Сцука! Я типерь всю оставщуюся жизнь спать не смогу!» Малому тринадцать лет тогда было. Это был на вид чистейший южанин, проживший всю жизнь в Москве – Чёрный Русский, если можно так сказать. С сильно выраженным южным акцентом он объяснял: «Я раньще быль белий, потом однажьды загорель, и загарр с тех порр не смываетца».

Серый говорит: « Если ты здесь есть, пусть Малой обосрётся»

В свою защиту Малой возмущённо закричал: «Нет! Пидр! Сделяй так, щтобы он сам обосралься! Я и так уже в щтаны навалиль!»

И понеслась душа в дурдом! Моё представление о реальности начало рассыпаться.

Наутро заведующая отделением мне сказала, что придётся потусоваться здесь где-то полгода.

Будет весело и страшно!

4

ЗАВТРАК

Медсестра взяла мокроту на анализ. Это было непросто, но разодрав всё горло, мне всё же удалось выхаркать комок с кровью. С помощью этого анализа врачи определяют заразная или нет у тебя форма болезни. Мне как всегда не повезло – у меня БК+. Это значит, что я опасен для людей, и пока моя палочка Коха способна заразить окружающих, мне придётся пожить здесь. Потом смогу уезжать домой на выходные.

А тем временем за забором больницы летел четвертый день марта. В столовой за завтраком мы с Серёгой рассказывали туберкулёзникам о том, что произошло этой ночью. Слушатели в ответ только крутили пальцем у виска, мол, таблеток обожрались, вот вам и мерещится. Да, они не верили, но на заметку взяли. Сам Пионер не очень удивился нашему рассказу. Лагерный человек… что с него взять? Пионер – сирота, от детского дома он почти каждое лето ездил в пионерлагеря. « Ты знаешь, что байки про пиковую даму – это отнюдь не байки?» У него на телефоне было только одно видео об этом, и меня оно вполне убедило. «У нас в одном лагере была такая история, – говорил Пионер, – Один парень захотел убедиться, что всей этой нечисти нет и предложил вызвать Пиковую Даму. Мы ему: «Неа! Мы молодые, пожить хотим!» А он: «Вы ебанутые? Если бы она убивала, об этом бы уже писали СМИ, это показывали бы по новостям, и вызывать её было бы запрещено законом!» Ну, короче, пошёл он один… дурак. Я на следующее утро просыпаюсь – менты по комнате ходят. Я почти сразу смекнул, в чём дело, взял телефон и пошёл в соседнюю комнату. А там лежит этот парень в одном углу, а голова его – в другом!»

Пионер снял на камеру. Самая страшная смерть – смерть перед камерой. Страшная и унизительная. С появлением этой функции на портативных устройствах людское безразличие выросло в разы. Люди уже не помогают друг другу, они снимают смерть друг друга на видео, а потом смотрят и говорят: «Охренеть! И ему никто не помог!» Они снимают драки, чтоб потом, как настоящие критики, давать рецензии: «Тут нужно было увернуться! А тут поставить блок!» Люди смотрят в глазок камеры и подсознательно думают, что это очередное кино, что всё это находится не здесь – на расстоянии вытянутой руки, не сейчас – в момент, когда ты рядом.

Пионер не волновался, когда увидел оторванную голову в соседней палате. Тому парню было уже не помочь, и Пионер просто отстранился. Начал смотреть через камеру.

Здесь люди начинают черстветь. Когда я только поступил в больницу, соседи рассказывали, что пару недель назад медсестра попросила сходить их в Морг. И они пошли, думая о каких-нибудь документах, которые им передадут. Но им дали не документы, а лёгкие. Два лёгких в целлофановых пакетах – дырявые органы бывших больных и ныне покойных. Все мы больны тем же туберкулёзом, кто-то в большей, а кто-то в меньшей степени. И когда-то кто-то, может быть, понесёт и наши лёгкие так же из Морга в Терапию.

Так… Морг работает.

Они сдали органы на пост и после перекура – стали меняться внутри.

Некоторые не выдерживают и падают с окон. Так было во взрослом отделении. Молодой человек лет двадцати, пролежав около девяти месяцев, сбросился со второго этажа вниз головой. Если ещё учитывать особенности архитектуры, то второй этаж Терапии – это третий этаж простого панельного дома. Привыкшая, видимо, к таким событиям уборщица, не спеша, набивала совок рваными кусочками мозга, а потом пошла на обед.

У нас, неподалёку от больницы была психушка или психдиспансер. Теперь я хотя бы понимал, что всё это неслучайно.

Итак, следующей ночью мы снова решили погрузиться в мир суеверий и расспросили Пионера, эксперта по делам потусторонних явлений, как вызвать Матного Гномика. Я знаю, это звучит очень по-детски, но если существуют Домовые (если это был Домовой), то не исключено, что есть что-то ещё. На вопрос, как вызвать Гнома Пионер сначала ответил: «03», но через какое-то время он всё-таки раскололся.

Рисуешь красной помадой на стекле стул с едой, ставишь посреди комнаты стул и кладёшь на него что-нибудь съедобное (лучше конфеты), говорят, Гном любит сладкое. Протягиваешь нитку на подходах к центру комнаты, выключаешь свет и открываешь форточку или окно. Потом говоришь: «Матный Гномик, приди!» Сколько раз эту фразу повторить, не оглашается. Говорят, когда Гномик зайдёт в открытое окно и пойдёт к еде, он споткнётся об нитку и будет поливать обидчиков концентрированным отборным матом. Если засмеёшься – ты труп.

Да уж, затея для тех, кто был лишен детства.

«Вызов», конечно же, решили проводить в 201 палате. Поставили стул и, как полагается, положили на него конфеты. Вокруг разлили воду, чтобы были видны следы ног потусторонней твари; конфеты накрыли прозрачным целлофаном, чтобы слышать шорох; вместо нитки примотали шнурок между кроватями. И для убедительности, вместо помады, на окне Серый рисовал стул собственной кровью. Мы произнесли заветное выражение «Матный Гномик, приди» тринадцать раз и в конце добавили «Аминь». Нас восемь человек на одной койке, чтобы было не так страшно, окно открыто, и холодный мартовский воздух пробирает до костей. С этого момента начался полнейший хаос и сумбур:

Я, например, видел маленькую тень, которая сначала пробежала по стулу с конфетами, спустилась по целлофану, как по канату, вниз, а потом исчезла на подходах к окну. Ведьме сначала зажгло ухо, а потом она стала пристально смотреть на меня. Я говорю: «Чего?» Она отвечает: «Он у тебя на плече!» Когда я передёрнулся и стал сбивать с плеча абстрактную угрозу, её взгляд перекинулся с меня на окно. Потом Ведьма рассказывала, что это была тень, как будто подсвеченная изнутри свечкой. Младшего таращило больше всех: в его видении проблемы – в палату заходит священник и начинает кропить стены святой водой, и уходит.

Нет… Это было не по-настоящему… наверно. Каждый видел что-то своё. Всё объясняется таблетками, которые мы здесь пьём. Психотропные антибиотики, вызывающие галлюцинации, эйфорию, онемение конечностей, потерю равновесия и многое другое. Чтобы центральная нервная система не так сильно страдала мы пьём В6, но это не помогает… как видишь. Нам дают Карсил, чтобы не угробить печень, но она всё равно аномально растёт. А по утрам нам приносят Рифампицин – красные капсулы, и ближе к обеду ты ссышь алой струёй. Мы здесь все потихоньку сходим с ума, а в психушке, что неподалёку, для нас уже готовят койки.

И что ты думаешь? Думаешь это всё? У нас в 203-й палате лежит правоверная мусульманка, что из глубин дагестанских сёл приехала. Когда она узнала, что не все люди в Мире верят в Аллаха, Гюльчатай подохуела. После этого случая она называла всех неверными, говорила, что в нас вселился Шайтан, и клялась убить любого, кто осмелится притронуться к ней хоть пальцем. Но никто трогать её и не хотел. Помню, я сказал Гюльчатай, что Аллаха нет, на что она ответила: «Я так хочу посмотреть на тебя в гробу!»

– А ваша религия позволяет убивать?

– Нет. Она позволяет нам нападать на Шайтанов, пока они не напали на нас.

Итак, мы сидим в 203-й палате. Гюльчатай говорит, что обладает даром «облегчать людям жизнь» – заставлять не думать о проблемах, снимать головную боль. Все хотели спать, и головы у всех были тяжёлые – самое время для проверки способностей. Гюльчатай вдумчиво водила руками над нашими головами, стряхивая как бы накопленную грязь. Никто ничего не понимал, но всем становилось легче… всем, кроме меня. Ведьма сказала, что у неё тоже имеется такая способность и тут-то я подумал: «Я что, блять, в Хогвартс попал?!» На самом деле Ведьма – это модная девочка из Бутова, которая не выдавалась красотой лица, в то же время думала, что она – Мэрилин Монро, и отличалась катастрофической любовью врать. Итак, она тоже поводила руками у меня над головой и сказала: «У тебя сильное энергетическое поле… не могу пробить! Ты родился в год Петуха (огненный знак), по зодиаку ты Лев (тоже огонь)» Звучит, как бред! Мистификация! Ведьма сказала, что во мне тоже есть такие способности. Она подержала свою ладонь над моей и показала обе руки: одна из её ладоней была молодая и гладкая, а вторая – старая и сморщенная. Честно говоря, впечатляет. Браво!