Манок на рябчика

© Андреев О., 2019

© ООО «1000 бестселлеров», оригинал-макет, 2020

Манок на рябчика: повесть для кино

Монахов спал почти целый день. И в аэропорту на регистрации, и на посадке в самолет, и в полете, и в такси, и даже в переходе с самолета на такси… Спал…

Проснулся он, войдя в номер отеля, когда услышал нетревожный шепот моря через приоткрытую балконную дверь, такой знакомый, такой давно не слышанный, но приятно щемящий сердечко.

У каждого моря свои звуки, но шумки Черного он узнал бы и будучи слепым. Хоть здесь и не родился, но с двух лет и до восемнадцати каждое лето, все три месяца, а то и более проводил в Крыму, у тетушки, и по праву считал Черное море родным.

Он волнительно шагнул к балкону и остановился: вдруг не то теперь… голос прежний, а картина… всё ведь меняется… А он не хотел, чтоб менялось, стоял и не решался шагнуть дальше, вытирая платком капельки пота со лба.

– Пап… Чего ты тормознул?

Девятнадцатилетняя дочь Аня стояла сзади и ворчала в спину. Он не вслушивался, только слышал слова-звуки и мгновенно отмечал, что именно на эти звуки можно не реагировать.

– Я тебя прошу, – продолжала Аня, – не расслабляйся сейчас, пожалуйста…

– А зачем мы сюда приехали?

– Я имею в виду не в данной точке – возьми три шага вперед или вправо.

Монахов послушно сделал три шага вперед. «Боже ж мой! Неужели! Не меняешься. Ну, здравствуй, родное мое, здравствуй!» Он настежь распахнул балконные двери и глубоко- глубоко, насколько вместили легкие, вдохнул воздух детства и юности. Солнце шло уже к закату, чередуя на поверхности воды теплые розовые и нежно-лимонные мазки. Гурзуф в закатных лучах фосфоресцировал, а Медведь-гора, напротив, выглядела бурой и шерстяной, вполне под стать гигантскому зверюге.

Монахов напивался увиденным молча, положив кисти рук на перила балкона, и трудно было понять: то ли он щурится от еще не скрывшегося солнца, то ли улыбается. Аня тоже подошла к перилам, оперлась на них и долго смотрела вдаль. Дочь здесь была впервые, а отец незаметно скосил глаз, чтобы понять, завораживает ребенка или нет, и, убедившись, что всё-таки завораживает, удовлетворенно обрадовался.

– Это Медведь-гора, да? – Анька указала рукой на Аю-Даг.

– Она самая. Красиво?

– Здорово! Только на медведя не похоже.

– Девочка моя, существует легенда, что медведь вышел к морю, опустил туда голову и окаменел. Вот, смотри – отчетливо вырисовывается его спина и задняя часть…

– Да… Крупненький… А отчего окаменел?

– Хотел выпить море…

– Но мы его одурнули? Да, пап?

На лице девочки сияла вполне откровенная улыбка.

– Как здесь красиво! Значит, здесь водится счастье и можно маяться дурью с утра до вечера? У тебя дурь есть, кстати?

Последнее она спросила заговорщическим шепотом.

– Есть, – прошептал Монахов в ответ, – целых пятьдесят два килограмма.

Вернувшись в номер, Аня осмотрела недолгим критическим взглядом обе комнаты люкса, чмокнула, подняв вверх большой палец, и сразу же быстро и ловко принялась распаковывать вещички и раскладывать их по полочкам шкафа. Монахов же стоял столбом посреди комнаты, будто действительно впал в ступор. Аня между делом, держа в руках какую-то одежду, вызывающе посмотрела отцу в лицо. Предупредив назревший вопрос дочери, он бодренько предложил:

– Пойдем-ка лучше окунемся.

– Нет, пап, сегодня еще пока без меня, – с досадой выдохнула Аня, – Я пойду в душик окунусь. А ты дерзни, дерзни, тебе полезно…

Монахов дерзнул… А что тут, собственно, дерзить – спуститься к морю, пересечь почти пустой пляж босиком по галечке… Ноги в воду, постоять по пояс, напитаться солью, как в детстве говорили… И голос двоюродного братца откуда-то: «Витек! А слабо баттером сотенку, а? Чего ты там мямлишь, давай!»

«Давай, Серёня…» Правильный гибкий бросок вперед, в теплый бархат черноморской воды. Пару метров кайфового скольжения, и сжатые ноги махом дельфиньего хвоста, выталкивают тело наружу. На глубоком вдохе руки, выворачиваясь, выбрасываются вперед; мощный гребок, второй, третий, и слезы счастья растворяются в бесчисленных кубометрах Черного моря. Вот он, полный возврат в юность!

Тетушка в ту дивную пору работала в Никитском саду, там же и жила в уютном служебном домике. Старший родной брат Костик и двоюродный Серега были одногодками и большими затейниками, а его, младшего, всюду за собой таскали. А когда Костя повзрослел и в Крым ездить практически перестал, Серега обзавелся беленькой «копеечкой». Вот на ней-то беспечно исколесили весь полуостров, отметились в самых злачных местечках от Черноморска до порта Крым и от Джанкоя до Севастополя…

После восемнадцатого лета, как раз перед армией, больше недели в году Монахов не отдыхал. Только сейчас ведь дошло: в шипящей морской воде. Отдыхать не было ни времени, ни желания. И в Крым его не приглашали: тетя Сима давно вышла замуж за своего мюнхенского коллегу-ботаника, и Серега уже вполне баварский бюргер. Не отдыхал – значит не уставал. Работенка у тебя, дорогой мой, вполне отдыхучая, экспедиции почти все летом – не каждому так везет…

На курорт бездельничать он сподвигнулся исключительно из-за дочери. Аня честно оттарабанила первый, самый сложный, курс института. Отцу показалось, что даже повзрослела и не по-детски устала. Непременно на курорт, на море: солнечные ванны, купание, здоровое питание, морской воздух! Отец знает, что делает, и лично проконтролирует весь процесс сам, не доверяя никаким родственникам и подругам.

Вот такое непростое решение принял Виктор Станиславович Монахов в отношении своей дочери Анны Викторовны. Дочь не стала противиться, хотя и представить не могла, что будет лежать на пляже каждый день, глазеть на окружающих, регулярно посещать места общественного питания, курортные развлечения и всё такое прочее. И не могла представить только потому, что никогда этого не делала.

Аня Монахова – девочка не усредненная, и по большей части потому, что выросла без мамы и мамы не помнила. Копание в ячейках памяти, кроме необъяснимого притока нежности извне, ничего не проясняло. Мама ей часто снилась, только Аня не знала, взаправдашняя это мама или сказочная. Она не знала о матери ничего, это не обсуждалось в их семье никогда и никем. До пяти лет она еще задавала вопросы бабушке и няне и слышала в ответ: «Так сложились обстоятельства, девочка моя». Маленькая Аня не знала, что такое «обстоятельства», но фразу эту запомнила на всю жизнь. А когда она узнала, что такое «обстоятельства», ничего не изменилось, раз они уж так сложились… И бабушка ушла из ее жизни слишком рано, и в няне она давно не нуждалась. Она безоговорочно доверяла отцу и не задавала вопросов, даже когда мама снилась: обстоятельства есть обстоятельства.

Жизнь без мамы не «утрудняла» ее, как подростка, но действие свое имела. Это не проявлялось в мимике и движениях, но сердце… Все, кто знал Аню хорошо, считали ее вполне «железной» девочкой, но «железных» девочек не бывает: по словам сведущих людей, металлы не увязываются с девичьей природой. Став уже вполне взрослой, она прекрасно понимала, что в жизни может быть всякое, что не одна она такая в мире подлунном и что родителей может не быть вообще, но эти знания были киношные, книжные, какие угодно, но все же абстрактные. Ведь не умерла же мама! Она пыталась даже выяснить через двоюродных братьев (у дяди Кости и Лены напрямую не решалась), но братаны в один голос говорили, что ни дядя, ни тетя ничего не знают, и говорили уверенно. Аня чувствовала, что не врут. Пыталась выяснить и у подруги Лорки, которая была по совместительству дочерью папиного друга и знала, под каким градусом можно об этом у папани выведать, но и Лоркины предки говорили только одно: тайна, покрытая мраком.

«Может, я инкубаторская?» – спрашивала Аня в отчаянии и себя, и братьев: рожают же из пробирки, ведь папа никогда женат не был. «Какая, на хрен, инкубаторская?» – смеялся братец Болек, – ты ж похожа на отца». «Каким местом?» «Не знаю каким, но это совершенно очевидно, что ты дочь своего отца», – отвечал братец Лёлек. Пик выяснений пришелся лет на пятнадцать: чем старше Анька становилась, тем меньше выясняла. А в «дочери своего отца» были и свои плюсы. Папина дочка априори обладала куда большими правами на авантюрность. Здоровенького, спортивного ребенка возить на морские «лечения» необходимостью не было, а двоюродные близнецы, старше ее на пять лет, считали своим долгом, обязанностью, но больше, конечно, удовольствием таскать сестру по всяческим экстримам, таким образом проводя досуг и отдых одновременно. Сестра очень гармонично вписывалась в их компанию, и посему троица эта стала практически неразлучна, как только Ане исполнилось одиннадцать лет, а частенько к ним примыкала и подружка Лорка. Монахов, в пределах разумного, ничего дочери не запрещал и вполне доверял своим племянникам, но в этот раз настоял на своем.

Болек и Лёлек, как называла братьев Аня (на самом деле – Антон и Максим), собрались на рафтинг в какое-то очень модное норвежское место. Намылились, по обыкновению, и Аня с Лорой, но Монахов увидел в дочкиных глазах усталость и настоял на относительном спокойствии, хотя бы на пару недель. Все участники вояжа наперебой доказывали непонятливому отцу, что пассивный отдых гораздо хуже активного, но тот был непреклонен, настаивая на возможности на солнышке греться, а не преодолевать героически пороги какой-то бурной речки с ледяной водой хрен знает на какой посудине. На что экстремалы хором ответили «ну-ну!» и удалились – не без помощи Монахова. «Желаем тебе прэлэстного отдыха!» – получила она незамедлительную смс. На что ответила: «Отольются кошке слезки!» Кого она имела в виду под «кошкой», и сама не определила, но уж никак не отца: хотя бы потому, что «кошка» женского рода. Отца она обожала, если не боготворила. Он был абсолютно всем для нее, и если в кои-то веки он не принимал тему, то Аня перечила отцу только для вида. Если он сказал «нет!», то для нее это означало «нет!». Придется греться. Но из пляжного отдыха решила извлечь прямую выгоду, иначе она не была бы Аней Монаховой. И выгода лежала, можно сказать, на ладони…

Дело в том (так опять же сложилось), что чужие мамы были, словно по наитию, мамами положительными, почти во всех, как ей представлялось, отношениях. Она не завидовала, но было очень приятно находиться в их ауре, иногда поговорить даже об откровенном, и Аня частенько досадовала, что в их доме такой атмосферы не было. Она не могла уяснить себе, как это её любимый папочка, такой красавец, такой атлетически сложенный, умный, обаятельный, знаменитый, наконец, живет без женщины, пусть без мамы, раз уж так сложились обстоятельства, но без жены, без ее ласок, милых капризов – почему? Это просто по-человечески тяжело. Она говорила об этом и с братьями, которые с ней соглашались. Но, например, Макс, говорил, что дядя Витя все свои связи от нее тщательно скрывает, дабы не воздействовать на ее, легко ранимую, психику. «С чего ты взял, что у меня легко ранимая психика?» «Это не я взял, это дядя Витя так считает».

«Это он сам тебе сказал?» «Разумеется, нет, но ты у него одна, Энн. Ты для него всё, понимаешь?» Аня понимала. И много об этом думала. Буквально накануне папиного решения двинуть на море греть кости ее посетила мысль, что она ведь может связать свою судьбу с кем-то, пусть не сегодня – пусть послезавтра, а отец тогда зачахнет и… От последнего ее слегка передернуло: «А вдруг именно тогда он и женится! И всё это будет без меня, я уже буду свою семейку создавать! Нет уж! Пусть я эгоистка, пусть я неблагодарная дочь, но я приложу все усилия, я поставлю вопрос ребром». Она рисовала картинки, как ставит вопрос ребром, как залезает в папину душу и каким будет папино лицо…

Монахов изучал и показывал Ане красочные проспекты всех популярных побережий планеты не один день, получая в ответ вполне вникающий вид. Но на самом деле Аня уже решила, куда ехать и на сколько. Она выбрала южный берег Крыма. Там ей было бы проще, с точки зрения языка и ментальности, осуществить свои тайные мечты. Аня прекрасно знала, что отец Крым любил, проводил там много времени в юности, а она не была ни разу, что там вполне можно убить двух зайцев сразу, а если повезет, так и трёх.

– Пап, – сказала Аня во время очередного просмотра проспектов, – я вот тут шарила в Интернете, и мне приглянулся Крым, в частности вот «Ай-Даниль». Я тебе сейчас покажу…

Аня потянулась за ноутбуком.

– Можешь не показывать, я прекрасно знаю, что такое «Ай-Даниль» … Но Крым… Как-то простенько, Ань? Не находишь? – Не нахожу… А зачем усложнять. Я, между прочим, там не была. К тому же родной язык, напрягаться не надо. Полный пансион опять же. Кухня привычная. Поехали на месяц? – Вот даже как? На месяц? Ну, если ты хочешь, всенепременно…

– Пап, я очень хочу…

Последнее подкупило любящего отца: решение было принято, забронирован люкс с видом на море…

Вернулся Монахов с моря взбодренный, порозовевший, какой-то иной, излучающий вечную молодость. Аня, хотя и валялась на диване с читающим видом, но искоса внимательно оглядела папочку и высмотрела некий восторг во всём его внешнем облике. Значит, не зря она всё это замутила. Она читала вызволенный из самолета журнал, но не очень внимательно. Заметные перемены во внешности отца занимали ее гораздо больше и до того увлекли, заводя мысли далеко вперед, что его образ стал даже мерещиться в журнале. Аня проморгалась и вдруг ясно увидела, что образ не мерещится. Со страницы на нее смотрел папа под заголовком: «Тайны Виктора Монахова».

– Ты же не даешь интервью, пап… – автоматически вырвалось из ее уст.

– Что-что? – Монахов не расслышал. Он сосредоточенно выбирал себе футболку.

– Нет, ничего, – тихо пробурчала Аня, впившись глазами в статейку.

Пока она читала, Монахов надел футболку, уселся в кресло, наполнил стаканчик минералкой и, делая небольшие глотки, внимательно посмотрел на читающего ребенка. Аня опустила журнал, глубоко выдохнула и уставилась на отца.

– Что ты так смотришь?

– Смотрю… Тебя водичка взбодрила, а меня вот журнальчик раскуражил слегка…

– Опять ужасы какие-нибудь?

– Вот, смотри. «Тайны Виктора Монахова». Статейка госпожи Зайцевой.

– А! Это ж надо так назвать… Ну-ну… И какие тайны?

– Да никаких… Я уж думала, что-нибудь интересное, а там – что снимаешь, что собираешься снимать. Скучно… Верен ты себе, пап… А почему, кстати, ты интервью не даешь? Понты?

Монахов, улыбаясь, смотрел в Анькины пытливые глаза и не знал, что ответить. Не давал и не давал, просто так, без причины, не хотел и всё…

Журнал с громким шлепком упал на столик.

– Пусть будут понты. Если тебе так хочется, я не против.

– Нет! Мне хочется, чтоб ты дал! Чего-нибудь такого наврал, как все. Про жену, про детей.

– Про тебя врать не хочу.

– Про жену наври… А чего ты не женишься?

Вот так! Откуда ни возьмись… Без иронии, между делом, почти как «почему ты не купишь новую машину». Она никогда не задавала такого вопроса… Но Аня сверлила глазами отца, перейдя из лежачего положения в сидячее. Они смотрели друг на друга долго, словно играли в переглядки.

– А чего ты не отвечаешь? – Аня сдалась первой.

– А надо отвечать?

– Желательно…

– Тебе, значит, надоело ухаживать за немощным папашей…

– Это не ответ – это вопрос…

– Это предположение…

На самом деле Аня испугалась. Она хотела спросить, давно хотела, но не в такой обстановке и в несколько иной форме, а вот вырвалось, глупо сорвалось с мерзкого языка. Ответа мало-мальски серьезного явно уже не будет, но и испуг показывать ей не хотелось. Проще свести к шутке, розыгрышу, во всяком случае пока.

Монахов отвечать не собирался, он не ждал такого вопроса в лоб, он вообще не хотел такого вопроса. Конечно, очень глубоко в душе можно было предположить, что когда-нибудь подобное прозвучит, но чтобы вот так, чтобы здесь, чтобы сейчас, на голодный желудок, в конце концов… Он поднялся с кресла, подошел к шкафчику с вещами; не контролируя свои действия, начал перебирать футболки.

– Пап, что ты там ищешь?

– Футболку…

– Ты уже в футболке… Папочка, не стоит так волноваться. Я всё знаю… Мне Костя всё рассказал.

А вот это выстрел в спину. Холодный пот резко выступил на челе, рука подленько подалась на левую сторону грудины… – Что… Рассказал…

– Что у тебя есть девушка, Людмила. Ты хочешь связать с ней свою судьбу… Но из-за меня…

– К-какая еще Людмила? Что за бред?

Анька засмеялась.

– А! Испугался! Ну, я пошутила, пап… Ой! А чего ты так прямо за сердце-то? Что тут такого-то? Рыльце в пушку, что ли? – Какое рыльце?! Ты как с отцом разговариваешь?

– Как всегда.

Анька быстренько подсела к отцу, обняла за плечо, на другое склонила буйную голову и миленько промурлыкала что- то. Она обычно так делала, когда чувствовала за собой вину. Не хотела задавать этот чертов вопрос и сымпровизировала о какой-то Людмиле, но вопрос повис в воздухе и будет теперь висеть ружьём на сцене… И, что самое поганое, никогда об этом не думал. Женишься… Почему не?.. Жил, работал, вкалывал без отдыха, и вот здрасьте…

Вместе с тем представилось, и довольно живо, что Аня скоро вырастет, выйдет замуж. Да что там скоро! Это может случиться уже вот! И он останется один… Тьфу-тьфу-тьфу! Пронеси, Господи! Оттяни этот период на подольше…

– Ой, пап! – Анька вскочила с кресла, подошла к шкафчику, пошарила рукой по верхней полочке, потом повернулась с вытянутой рукой. На её ладони лежала небольшая жестяная коробочка из-под леденцов… Монахов в нахлынувшем вдруг приступе негодования громко хотел открыть рот, но, видя перед собой вопрошающие, сияющие неподдельным детским добром Анькины глаза, только выдохнул глубоко. В коробочке лежал его талисман, к которому с некоторых пор не то что никто не прикасался, а он сам брал его в руки только в те минуты, когда было совсем хреново, когда что-то откровенно не клеилось. И талисман спасал. Спасал всегда. Еще теплилась надежда, что Аня нашла только коробочку и не открывала, но слабая надежда, очень слабая.

– Ты где это нашла? Открывала?

– Она из сумки выпала… Открыла, да. А это что за штучка такая? Свистулька, что ли? Она не свистит…

Зачем? Зачем ты взяла это в руки? Это нельзя, понимаешь?! Смысла исторгать из уст весь негативный словесный поток уже не было – только расстроятся оба. Если талисман попадет в чужие руки, пусть даже в руки самого близкого человека, то силу свою потеряет, но, возможно, он даст силу тому, в чьи руки попал. Сказки? Может быть… Но опять же – почему-то здесь и сейчас…

Монахов обреченно улыбнулся.

– Это манок на рябчика…

– Зачем он тебе? Ты же не охотник?

– Талисман.

Он протянул манок Ане.

– Держи… Вот сюда дуй, а эту дырочку закрой большим пальцем.

Анька дунула. Торжественно прозвучал призывный клич рябчика-самца.

– Теперь он твой, Анюта… Только никогда никому его даже не показывай и, уж тем более, в руки не давай.

– Пап, ты прости… Ну я не знала, пап… Я… Я…

– Ладно… Чего теперь…

Анька поцеловала отца в щеку и снова дунула в манок.

– А он прикольный такой… Я на шею повешу, тут и скобка есть…

– Как я не хочу, чтоб ты взрослела… Знаешь, как не хочу!

– Да я и не буду! Если не хочешь, не буду… Кста-а-ати… Давай вставай! Ужин уже начался! Кушать хочется… А то ослабнешь тут с тобой…

Несмотря на мозжечковые расстройства, аппетит у Монахова совсем не испортился, даже стал зверским. Питание – штука деликатная. Когда всё непонятно вокруг, питание должно питать. А хорошая пища расставляет клетки по нужным ячейкам, сглаживая негативные моменты. И сам процесс удивлял. Обычно деликатно – вилка, нож, манипуляции, а сегодня без ножа и жадно. И Аня задорно уминала вторую тарелку со шведского стола…

Монахов дожал вкусный кусок рыбы с овощами, взял в руку стакан морса, запивая, оторвал глаза от тарелки и увидел за Анькиной спиной человека, улыбавшегося лицом старого друга Коли Баранова. Столь густой растительности на лице и крайней степени прокопченности Монахов у друга никогда не наблюдал, но тем не менее это был Коля. Загорелый бородатый Коля.

– Красиво! Я бы даже сказал, удивительно и убедительно!

Баранов, сверкнул недавно обновленными белейшими зубами. Аня вздрогнула от его баса и осторожно обернулась, внимательно разглядывая пробасившего над ухом…

– Ой! Николай Эдуардович… Это вы? Добрый вечер! А борода вам того… идет… Вы тоже здесь отдыхаете?!

В ее голосе звучало неподдельное удивление. Подруга Лорка (дочь Баранова) не говорила, что отец собирается в Крым. Впрочем, Аня и сама от всех свой Крым решила скрыть по непонятной для себя причине – решила и всё: они в Норвегию на пороги, а я вот не уточняю, куда именно. Лорка училась с Анькой в одной школе, правда, годом старше, и это сближало их гораздо теснее, чем отцов – друзей и коллег еще со студенческих времен. Девчонки были очень схожи по фактуре и темпераменту. Но если у Аньки иногда были недлинные приступы лености, например полежать-почитать, то Лорке таковые не были присущи почти никогда – абсолютно неусидчивая приключенческая девочка на шарнирах. Единственной ее слабостью был торт «Птичье молоко»: она могла схряпать два больших торта сразу и совершенно впоследствии не набрать ни грамма веса. Это был единственный способ ее угомонить. Пока она ела торт или была в предвкушении подобного действа, она была безопасна. Всю остальную пищу она ела бесстрастно, кривилась, иногда просто надкусывала и отодвигала. Поэтому Баранов с такой неподдельной теплотой и взирал на задорно жующую Аню.

– Я не отдыхаю, Анечка, я в экспедиции… Уже почти месяц… Можно подумать, твой папа об этом не знал.

– Насколько мне было известно, место вашей экспедиции…

– Да всё правильно, Вить, – Баранов не дал закончить мысль… – Переиграли в последний момент, поменяли на Крым. Мне оно лучше, но сначала было дороже. Потом на уступки пошли. Между прочим, Витюша, я случайно узнал, что ты здесь появился. Подхожу к администраторше по делу, а она мне выдает… Удивился страшно, что ты именно сюда. Но это ж и хорошо… На ловца и зверь бежит.

– Вот так вот, Николай Эдуардович, кому Норвегия, а кому и ловцы со зверями. Что там, Лора, готовится?

Обмакнув в сметану кусочек блинчика, Аня нежно погрузила его в ротовую полость, чмокнув от удовольствия. Баранов, присев на свободный стул и глядя на Аньку, почти прослезился.

– Лора уже готова… Золотая ты всё-таки девочка, Анюта. И кушаешь хорошо, с аппетитом. Это от природы или воспитание такое?

Аня улыбнулась.

– Вы меня спрашиваете? Спросите лучше папу.

– Да что папа, ты бы хоть на Лорку повлияла, что ли. Пристыдила бы: мол, я ем, а ты клюешь.

– Братцы в Норвегии на нее повлияют…

– Ой, не повлияют, Анюточка.

– Повлияют, еще как, она их слушается.

– Она в Норвегию не едет, – страстным шепотом сообщил Баранов.

– В смысле?

Аня чуть не поперхнулась и вся внимание уставилась на Николая.

– Валюшка тут моя оплошала слегка: поддали где-то на работе, она пришла домой и постирала Лоркин загранпаспорт вместе с курткой и телефоном.

Теперь от смеха чуть не подавился Монахов.

– Представляю, что там было! Жива Валька?

– Очень смешно… – фыркнула Аня.

– Даже не представляешь, Витя. Хорошо, меня не было… Валька-то жива, а эта на мать даже смотреть не может, вот сюда прилетела дней десять назад.

– Ну, Николай Эдуардович! Чего вы раньше-то молчали!

– Вот я и говорю… Повлияй… Она там… в бильярд играет.

Коля вяло махнул рукой в направлении бильярдной.

Аня вскочила, не допив чай, и шагнула в направлении его руки.

– Вот оно, дурное влияние… Только, Анюта, не шибко там удивляйся… У нас там ухажер. Одиннадцать лет…

– Что одиннадцать лет? В возрасте разница?

– От роду одиннадцать лет.

– Шутите? Как же он играет в бильярд-то? С приступочки, что ли?

– Вот иди и погляди – с приступочкой или без приступочки…

Аня проворно упорхнула в сторону бильярдной, а Монахов словно прилип к стулу, отяжелев после приема пищи. Он совсем не хотел вставать.

– Вот такая Кострома, брат, – глубокомысленно вздохнул Баранов.

– Никола, только не скажи, что тебя всё это так уж сильно напрягает…

– Не скажу. Съемка удачно идет. От безделья маюсь, Вить, третий день, Ульянцева жду. Но завтра утром прилетает. А послезавтра с утра на Тархан-кут, на недельку примерно… Компанию составите?

– Не, Коль, я пас. Я это всё видел и неоднократно. В моих дебильных планах простой незатейливый отдых. И Анька тоже пусть лежит, пусть жрёт, зад пусть наедает, а то как велосипед.

– Так… Викто́р. Ты на детей давай не греши. Девки у нас удались, слава богу. Давай-ка, братец-кролик, пройдем-ка в местный бар. Очень достойное заведение, на свежем воздухе. Там поговорим, обсудим…

– Начинается!..

– Поверь, Витюша, старшему товарищу: когда это кончится, значит, ты умер.

Баранов говорил вполне убедительно, настроение прекрасное, а когда человек сыт, то и накатить чуточку не помешает. – Ладно, Николенька, пойдем. Пропустим. Посплетничаем.

– В такой замечательный вечер, Витюша, нужно пить именно хороший коньяк. Сейчас ты это прочувствуешь.

Коля держал в ладони пузатый коньячный бокал. Красиво держал, словно ласкал. Его приятный густой бас убеждал даже Монахова, не большого поклонника коньяка.

– Кстати, насчет незатейливого, как ты выразился, отдыха, – наставительно говорил Баранов, – ты когда-нибудь лежал на пляжу две недели кряду? Я сразу отвечу: не лежал. А вот я лежал в позапрошлом году в Испании. Да еще с Валюшкой со своей. Ну, день-два это еще можно вытерпеть. И дело не в Валюшке – она не раздражает. Но присутствует… А будь я на Брянщине иль на Смоленщине… Понимаешь, о чем я говорю? Понимаешь… А я был в Испании, с женой, языковый барьер, и то разбирает, как Савраску. Но там хоть жена под боком. А ты холостой мужик, у себя, можно сказать, на Родине… И неужели ты, Витя, грешным делом не захочешь скоротать вечерок с прекрасной дамой у Черного моря? Захочешь, брат, не возражай. И куда ты денешь свою красавицу дочку? Ну, допустим, ты перевоплотился на две недельки в Железного Феликса. Будешь возить дочь на экскурсии и рассказывать ей вечерами всякие поучительные истории. Учти, у нее кавалер появится уже завтра. Вот она тебя, папашу, возненавидит-то! Чего ты, скажет, козел старый, не женишься! Что ты меня всё время опекаешь!

От этих слов содержимое бокала резко опрокинулось внутрь монаховского организма, он слегка поморщился.

– Сказала уже… Не далее как полтора часа назад.

– Ну вот! – Коля широко развел руками. – Что и требовалось доказать. Понял? И если Анька узнает, а она уже знает, что мы едем в красивое место, где она могла бы побыть в обществе подружки, поплавать с аквалангом, посмотреть подводный мир, под чутким руководством инструкторов и меня, конечно… И на съемках у меня никаких возлияний! Это ты знаешь…

– Ты, конечно, хитер, братишка Думпси, но я уже понял, куда ты клонишь.

– Ты от вопроса-то не уходи, хотя куда ты денешься…

– Денусь, Коля. Анька устала, понимаешь, вот просто по-человечески устала. Тяжелый институт, первый курс…

– Понимаю… Только они уже в бильярдной всё обсудили. Лорка даже своего юного ухажера берет. Одиннадцать лет мальчику, а мама его отпускает.

– При чем тут мальчик, Коля?

– Может, мальчик и ни при чем, но не отпустишь – устанешь сам…

Вот тут Монахов, пожалуй, согласился.

– Так я тебя убедил или нет?

– Вот что мне тебе сказать, Коля… Конечно, не убедил… Но уломал, потому что ты прав, как всегда… А как ты красиво начал… Женщины! Брянщина, Смоленщина… Но только на неделю! Никаких задержек! И чтоб там они не голодали, я тебя очень прошу.

– Задержек не будет – контракт жесткий, а с питанием можешь быть спокоен…

Целебная влага в виде коньяка подействовала на организм вполне благотворно, но по мере проникновения алкоголя в кровь Анькин вопрос о женитьбе снова начинал сверлить мозг. «Неправильно всё это. Неспроста. Что-то здесь не так. А что не так? Всё как раз именно так. Девочка выросла без мамы и ни разу не спрашивала про нее. Может быть, не спрашивала у меня? А Костя, Лена, Настя… У них она могла спрашивать. Но я бы тогда об этом знал. Кто-нибудь обязательно проговорился бы. Нет, пусть поплавает, действительно, с аквалангом… Успокоится…»

– Коля… Скажи мне честно… Как ты думаешь тяжело: девчонке без матери?

Баранов сразу не ответил. Он наполнил опустевший бокальчик товарища, потом сделал какие-то странные движения пальцами левой руки.

– Я не девчонка… И мама у меня есть… И у Лорки есть… Но, думаю, нелегко, конечно…

– Да… А я об этом не думал… И даже появись у меня жена, она бы не стала Ане матерью. Может, я дебил, Коля?

– Вить, ты меня прости, может быть, я крайне неделикатен сейчас, но мы тут вдвоем с тобой, никто не слышит… У нее же есть мама?

– Нет у нее мамы.

– Тогда – дебил… Но ты сам напросился. У нас дети без мамов пока не рождаются. Без папов еще могут, а вот… Ай, ладно, не хочешь – не говори… Но учти: слухами полнится земля, дойдет и до Аньки рано или поздно.

– Какими еще слухами?!

Монахов совсем не предполагал, что о нем ходят какие-то слухи.

– Такими простыми человеческими слухами. Ты же прессу не балуешь личной жизнью.

– А я не хочу никого посвящать в свою личную жизнь.

– У вас это семейное, кстати. Твой покойный батюшка тоже вас всех оберегал, как мог.

– И правильно делал!

– Да я ж не спорю! Вить! Ты еще подумай, что я тебя осуждаю тут!

– Коля, дорогой, вот на тебя я точно не думаю…

– Слава те… Но во Франции-то ты шесть лет работал? Работал. Из Франции приехал с кем? С ребенком. Без жены. Вырастил Аню один. Вот о загадочной её маме-француженке и слухи. Был бы я сейчас трезв, я не стал бы поднимать эту тему, но ты сам первый начал… А поскольку я не совсем трезв, я тебе скажу больше… В начале мая я общался с нашей небезызвестной мадам Ломбер. Приехала с Каннского фестиваля… Изабелла Марковна рассказала мне лично, что, будучи в Каннах, общалась с французами, и зашел разговор о твоей персоне, и некая дама очень подробно расспрашивала о тебе, о тебе лично, с пристрастием. Цитирую Марковну: «Ее глаза выдали мне всё. Я всё прекрасно поняла…»

Во Франции он работал по приглашению компании «Гомон». Впахивал по контракту. Но Монахов именно такой работы для себя и искал, чтобы можно было погрузиться в материал, а кроме этого только есть и спать. Два сложных сценария в соавторстве с Домиником Парийо довольно успешно воплотились на экранах. Пятилетний контракт закончился, но совсем неожиданно предложили написать еще одну работу, уже самостоятельно.

С Домиником Монахов работал не без помощи переводчика, а недавно вдруг осмелел и решил написать сценарий полностью свой и на французском языке, обсудив предварительно заявку с одним из продюсеров. В случае удачи светил неплохой гонорар, но дело было даже не в гонораре – он жаждал работать.