Старательно скрипя пером, я вывела на бумаге следующие строки: «Я, Светлана Кульчицкая, заверяю, что желаю выйти замуж за г-на Поля Дюбуа, с которым я знакома пять недель». Подпись. Я некоторое время созерцала написанное, а затем протянула листок отцу. Это была его идея. Когда я удивила отца своим решением, он сначала переспросил несколько раз, а затем потребовал расписку в том, что действительно таково мое желание.

…Вчера произошли события, стремительно изменившие мою жизнь. Вчера я впервые поцеловала Поля. Нас застал мой отец и потребовал объяснений, а Поль попросил моей руки. Все произошло так быстро! Если бы у меня было время подумать, то я могла бы засомневаться. А так… Во время бурной перепалки, когда размышлять не было времени, я сказала то, что лежало у меня на сердце – правду. И вот теперь я довольна, нет, даже счастлива! Поль просил моей руки у самого пана советника Кульчицкого. Он – сумасшедший, и я его люблю! Я не знаю, что делать со своим счастьем, разве что сидеть с видом кошки, объевшейся сливок, и глупо улыбаться.

Все то время, пока отец беседовал с Полем в своем кабинете, я ждала рядом, в соседней комнате. Когда Поль вышел, то моя улыбка неудержимо расползлась по всему лицу. Он ответил мне такой же, но произнес нечто, чего я совсем не ожидала:

– Лана, прости, я повел себя как последний дурак.

Я изумленно вскинула брови, предлагая ему объясниться.

– Я не хотел тебя оскорбить, – горячо продолжал Поль, – Мне нужно было сначала спросить у тебя, согласна ли ты… – он скомкал слова, – …что я тебе не безразличен? Ты меня любишь? – Поль взглянул на меня умоляюще и тут же опустил голову, – Но все так завертелось… – Он махнул рукой, – Ты сказала, что видишь во мне будущего мужа, и я голову потерял, мне показалось, что сейчас все рухнет, и надо успеть… Ну, вот я и брякнул… А ты сказала, что согласна. Это правда?

– Все правда, – подтвердила я, и довольная улыбка вернулась на мое лицо, – Ты был великолепен! Кавалерийская атака на пана советника! Так и надо завоевывать девушек – совершать ради них подвиги!

– Сам не верю, что это сделал! – воскликнул оживший Поль.

Наши возгласы привлекли внимание моего батюшки, появившегося в дверях кабинета. Под строгим взглядом отца мы чинно пожелали друг другу спокойной ночи и направились по своим комнатам, но отец меня задержал.

– Дочь, ты понимаешь, что все должно быть благопристойно?

– Конечно, батюшка, – я постаралась принять серьезный вид.

– Я пока что не дам ход этому делу. Надеюсь, что ты передумаешь. У тебя есть время до конца сессии Совета.

Семинар, на котором звучит Албания

Каковы бы ни были мои сердечные дела, я продолжала прилежно посещать занятия в Университете.

В среду первой лекцией была «общая история». В зале было прохладно, даже сыровато. Университетские здания – старой постройки. Я до сих пор не задумывалась, сколько лет этим корпусам из серого камня, стрельчатым окнам, длинным коридорам, мраморным лестницам, и строгим аудиториям. Мы, студенты, зябли, нахохлившись за партами амфитеатра. Наш профессор и декан, барон Эккерт взялся рассказывать о том, как создается общественное мнение, и кто его создает, и зачем оно нужно:

– В нашем государстве управление осуществляется Советом, – вещал профессор, – и о решениях Совета мало кто знает. Дела советников – большая политика, в которую никакой так называемый «народ» не вовлечен.

Эккерт, грузный, седой, с благородными залысинами вокруг высокого лба, в парадном камзоле неуловимо военного покроя, неторопливо вышагивал перед студентами. Поскрипывали половицы. Поскрипывали парты. Шуршали тетради, в которых студенты вели записи.

– Смешно даже представить, зачем какой-нибудь кухарке знать об управлении государством, – профессор от диктовки перешел к рассуждениям, – и как она могла бы распорядиться этим знанием. Это совершенно невообразимо! Для кухарок и кухарей, лавочников и простых служащих, которые вдруг умеют читать, есть моды, анекдоты и реклама. Для более солидных людей есть моды светского общества, анекдоты о светском обществе, и опять же реклама. Для дельцов – биржевые новости.

Вы видите, г-да студенты, что общественным мнением у нас заправляет пресса. Опасайтесь недооценить газетчиков, они способны убедить в том, что черное это белое, в том, что мы живем в раю, или в том, что через неделю наступит конец света. Однако, зачем они это делают?

Эккерт вопросительно посмотрел на студентов, выбирая свою жертву:

– Вот Вы ответьте.

Поднялся Михаил Васильев, серьезный неторопливый юноша, отличник и умница:

– Сложно себе представить зачем, если пресса владеет умами лишь читателей, которых не так и много.

– Верно, – одобрил Эккерт, – Грамотных немного. Но они делятся новостями со своими знакомыми.

Васильев никогда не смущался:

– Ну, тогда, конечно, – согласился он, – Пресса направляет настроения в нужную сторону. Предположим, что народ надо убедить, к примеру, купить акции, или сохранять спокойствие, или, наоборот, осудить неправильные увлечения. Таким образом, влияние правительства на умы осуществляется мягко и опосредовано. У нас вообще очень свободное государство – даже лига освобождения ликантропов не под запретом.

При упоминании ликантропов я кинула быстрый взгляд в сектор вольнослушателей, на г-на Катца. Он единственный ликантроп в университете, иностранец, достаточно богат, чтобы платить за обучение, и знатен по меркам своего народа. Мы с Полем нарочно познакомились с Лоуренсом Катцем, как только он появился на лекциях. Привычки у Лоуренса точь в точь как у нашей дворянской молодежи. Он всегда ходит с оружием, и не дурак подраться. Слишком часто попадаются высокомерные зануды, готовые оскорбить ликантропа за его происхождение. А поскольку Катц отменно владеет мечом, то за ним уже тянется жутковатый список из проведенных дуэлей, ни одной из которых он не проиграл, а его противники либо мертвы, либо залечивают раны. Сначала мы познакомились с ним из любопытства, а после уже и подружились. За исключением своего слегка кошачьего облика, Катц оказался отличным парнем. Среди студентов его, разумеется, считают шпионом, – богатый ликантроп-иностранец, кто, если не шпион? – но нашей дружбе это не мешает.

Услышав от Васильева про лигу, г-н Катц прижал уши и раздраженно зашипел. Наших ликантропов он равными себе не считал, а общество, в котором люди защищают права ликантропов полагал придурью. Его взгляды неожиданно забавно совпадали со взглядами убежденных рабовладельцев. Впрочем, упомянутая лига скорее эпатировала публику, чем что-либо делала. Репутация у аболиционистов была самая скандальная.

Тем временем профессор предложил задание:

– Давайте рассмотрим гипотетическую ситуацию – Совет принял решение о войне. Для чего Совету нужно общественное мнение?

– Для поддержки мобилизации! – выкрикнул кто-то.

– Верно, но не только. Разбейтесь на группы по пять человек. Ваша задача – убедить население в необходимости войны, и получить его поддержку. Доводы можно приводить любые. Время пошло.

Мы разбились на группы: первая сложилась из нас с Полем и наших друзей, другую составила компания Гранде, в третью собрались поклонники Яны, еще в одной заправлял Михаил Васильев.

Не знаю, что делали в других группах, а у нас обсуждение шло жарко. Мы быстро перебрасывались репликами:

– Почему мы воюем? – Они плохие! – Почему они плохие? – Они, предположим,… едят детей! Они дикие и нецивилизованные! Они напали первыми! Они захватили наши земли! Не просто земли, а богатые земли… Чем заинтересовать обывателя, думаем! – А если так? Они захватили нашу золотую гору. Если мы ее отвоюем, то раздадим золото всем. – Неплохо. А вот еще – у них злобный диктатор. Мы должны их освободить. Если мы победим, то им станет лучше.

Я начала подводить итоги. Итак, они напали первыми, мы должны защитить родину и вернуть наши сокровища, и принести им свободу. Кто будет выступать?

Катц сразу отказался:

– Мнэ, я, пожалуй, буду неубедителен…

Хитрый котяра то ли ленился произносить длинную речь на человеческом языке, то ли намекал на то, что ликантропов самих считают агрессивными дикарями.

Следом отступил Поль:

– Мне выступать неспортивно, я уже проходил первый курс, – аргументировал он.

Франтишек Грымза, юноша выдающегося роста, и при этом совершенно детской непосредственности, развел руками и покраснел:

– Я, это, говорю плохо…

Это правда, что Франтишек и говорил нескладно, а писал и того хуже. Он приехал поступать в университет из какой-то дальней деревеньки, и до сих пор всему удивлялся. Похоже, что Поль сильно помог ему при сдаче экзаменов, и теперь тянул его по университетским занятиям.

Мне самой хотелось выступить, я была уверена, что способна убедить аудиторию в чем угодно. В конце концов, я дочь советника или кто? Но папенька учил меня: «если кто-то из подчиненных сможет выполнить эту работу не хуже тебя, то пусти его вперед. Командир вступает в бой последним». Я сдержала свое нетерпение, и со вздохом сказала:

– Салман, давай вместе. Ты будешь делать основной доклад, а я на подхвате.

Салман, уже согласившийся, вдруг схватился за голову:

– Постойте, а с кем мы воюем?

– Ну, с врагами, разумеется.

Оживился Поль:

– Нет, слабо звучит. Мы воюем с Албанией!

– А почему с Албанией? – вопросил Салман.

Поль пожал плечами:

– Во-первых, на букву «А», ну и название красивое. Ты что-нибудь знаешь про Албанию?

Салман отрицательно помотал головой.

Наше внимание привлек барон Эккерт, объявивший, что время для подготовки закончилось.

Салман бросился в бой:

– Дорогие сограждане! Суровая необходимость вынуждает нас объявить войну Албании. Ведь что получается? Эти подлые албанцы напали на наши мирные селения и захватили наши земли! Честь и долг призывают нас на защиту нашей родины. Мы должны дать отпор вероломным захватчикам! Мы должны вернуть наши земли, нашу золотую гору, которую они незаконно присвоили. И каждый, кто отправится воевать, получит кусок золота с этой горы! Ведь не можем мы оставить наше богатство в руках агрессивных дикарей. Мы принесем им свободу и цивилизацию! Жизнь албанцев станет лучше, если Албания войдет в состав нашего развитого и справедливого государства!

– Все, – выдохнул Салман, – доклад окончен.

Эккерт зааплодировал, и студенты присоединились.

– Отлично, – похвалил нас декан, – Вашей группе зачет. Хорошая работа. И вот эта, как ее, Албания, – такой уместно правдоподобный штрих на этой картине.

В газетах – Албанская война

На следующий день я чуть не уронила утреннюю газету в чашку с кофе, а чашку себе на платье. С первой страницы крупным шрифтом на меня смотрел заголовок «ВОЙНА С АЛБАНИЕЙ». Что это?! Шутка? Кто-то сдал наше вчерашнее выступление в газету? Но нет. Статья оказалась официальным объявлением о решении Совета. Я недоверчиво прочитала передовицу. Речь шла о пограничных конфликтах, о нападении на какие-то села, и упоминались жертвы. Судя по статье, объявление войны откладывали до осенней сессии, хотя сам конфликт уже вовлек в себя и мирных жителей и военных. «Ну и дела», – недоумевала я по дороге в университет, – «Как же мы вчера это угадали?»

Когда я вошла в аудиторию, то заметила в руках у многих утренние газеты. Студенты перешептывались, периодически повышая голос до восклицаний.

Барон Эккерт зашел к нам с газетой в руках, и вид у него был задумчивый:

– Я бы хотел поинтересоваться у вашей команды, г-н Дюбуа, на каких основаниях вы строили свой вчерашний доклад?

– Да все понятно, – выкрикнул один из студентов, кажется, Игорь, – Светлана Кульчицкая знала об албанской войне от пана советника Кульчицкого!

Я возмущенно вскочила:

– Я не знала! Советники не докладывают домочадцам о делах Совета! И про Албанию придумала не я!

– А кто?

– Я придумал Албанию, – хмуро сказал Поль, – но это ничего не значит. Ни о делах Совета, ни о войне я не знал.

– Мнэ позвольте сказать, – попросил слова Катц, – Я тоже не знал о войне. Но заинтересовавшись решениями сессии, я сегодня утром зашел в Совет и взял бюллетени, сегодняшний и вчерашний. Здесь довольно большой список вопросов, и да, во вчерашнем бюллетене есть вопрос об объявлении войны. Там, правда, не упомянута Албания.

Я в изумлении уставилась на Катца. В моей голове вопросы теснили друг друга: «Так запросто вошел в здание Совета? Ликантроп? Взял бюллетени? И ему позволили?», но главным, конечно же, был вопрос: «А что, так можно было?»

Эккерт одобрительно кивнул тяжелой головой:

– Браво, г-н Катц, у Вас отличная хватка. Похоже, что мы все, и даже я, стали жертвой традиции. Традиционно делами советников не принято интересоваться. А Вы, как человек неискушенный, просто пошли и узнали.

Эккерт махнул рукой:

– Не надо меня поправлять, что Вы не человек. Я и сам это знаю. Однако, Вы получили интересный результат, и Ваш метод надо взять на вооружение. Кто готов завтра повторить подвиг г-на Катца?

Желающих нашлось достаточно, и я не стала претендовать на эту роль. У меня особое положение. Я прикидывала, что именно я смогу разузнать у отца, если подступлю к нему с вопросами. По моему впечатлению, отец последние три дня был озабочен, хмур, и плотно вел переговоры с разными лицами – советниками или приближенными к ним. Что-то его беспокоило, и, прочитав бюллетени, я поняла что. Во вчерашнем бюллетене вопрос о войне стоял после обеденного перерыва, а ранее, на утреннем заседании, стоял вопрос о каперском флоте.

Словосочетание «каперский флот» последние недели стало для меня значимым.

В каперском флоте служит мой старший брат. Несколько лет назад Иосиф поссорился с отцом и был изгнан из дома. Я тяжело переживала разлуку с братом, и, приехав в столицу, искала его, и нашла. Брат все также любил меня, свою младшую сестренку. И когда я испугалась притязаний г-на Лео Оглы, то написала брату письмо, и он со своими друзьями вызвал на дуэль банду Оглы. Самого г-на Лео не оказалось там лишь случайно. В результате дуэли были убиты несколько молодых дворян – наследников знатных фамилий. Брат с друзьями успели скрыться до приезда полиции. Я надеялась, что о них не узнают, тем более, что через неделю они ушли в море. Но вскоре поползли слухи, и, опасаясь за судьбу Иосифа, я призналась во всем батюшке. Отец сильно рассердился, но у меня стало легче на душе. Я надеялась, что пан советник Кульчицкий сможет защитить своего сына и его друзей. Мне же оставалось лишь молиться за них по их морской вере.

Занятия шли своим чередом.

На фиксации г-н Думинг рассказывал нам о методах восстановления сгоревших документов. Это было так сложно, что попахивало мистикой. Я записала процедуру, но не взялась бы ее повторить. Впрочем, преподаватель и сам к концу занятия признался, что восстановить таким образом документ можно лишь при большой удаче.

На литературе милейший Иржи Алексеевич порадовал нас рассказами о знаменитом певце и философе порта Нево – Иосифе Бродском, патриархе малочисленной греческой общины, в чьих стихах упомянуто ритуальное место смерти общинников – Васильевский остров.

В перерывах между лекциями студенты обсуждали албанскую войну. Решением Совета объявлялась мобилизация, и здесь мнения разделились. Большая часть студентов полагала, что война – дело военных, к студентам касательства не имеющее. Но некоторые усматривали в ней шанс. Например, Юрий Родионов сразу сказал, что собирается призваться. Я его понимала. Юрий был безнадежно влюблен в Яночку Понятовскую, и война давала ему шанс заслужить дворянское звание и вернуться офицером, и тогда семья Понятовских, может быть, благосклонно отнесется к его сватовству. Отговаривать его было бесполезно.

Разговор с отцом

Вернувшись домой после занятий, я послала лакея просить у батюшки аудиенции. Отец принял меня в своем кабинете, где витал запах старого дерева, бумаг и легкий аромат табака. Я изложила свои вопросы. Батюшка посмотрел на меня скептически:

– Лезешь в политику, дочь? Я собирался ввести тебя в курс дел позже. Ты, как наследница Дома Кульчицких, займешь место в Совете после меня.

Я промолчала. Наследницей Дома я стала после изгнания моего брата, и это мне до сих пор казалось неверным и неправильным. Возражать отцу я не осмеливалась, но надеялась со временем помирить брата с отцом. Когда я нашла Иосифа, то просила его об этом, но мириться он отказался, и даже не назвал причину ссоры. И отец тоже… Он запретил упоминать имя Иосифа в своем Доме… И мне было мучительно непонятно, почему и тот, и другой не сделали даже попытки к примирению.

Отец сидел за рабочим столом, на котором были аккуратно разложены стопки документов. Рядом, за маленьким столиком, его секретарь Гвадьявата держал наготове перо и бумагу. Когда я вошла, Гвадьявата встал. Отец слушал меня, рассеяно созерцая картины, развешанные на стенах – марину, изображавшую прибрежные таврические воды, и дагерротипию нашего лучшего жеребца.

– Доложи о каперском вопросе, – приказал отец Гадьявате.

Тот начал говорить так гладко, будто читал доклад:

– На сессии был поставлен вопрос об ограничении привилегий каперского флота. До сих пор каперский флот ходил под флагом Пятиградья, а корабли и суда государственного военно-морского флота обязаны были оказывать помощь каперам. Советник Джунгарский, выражая мнение адмиралитета, внес предложение лишить каперов права использовать государственный флаг. Это не только отменяет обязательство поддерживать каперов в стычках, но и дает возможность военному флоту уничтожать каперов. Если бы такое решение было принято, то следующим вероятным шагом стал бы отказ каперам от верфей. До сих пор большие верфи нашего государства в первую очередь обслуживали военный и каперский флот на равных, и за это получали дотацию от Совета.

Я кивнула:

– Да, профессор Эккерт рассказывал, что военный флот появился на сто лет позже каперского, и эти сто лет каперский флот был единственной военно-морской силой нашего государства. Это очень странно, но было так.

Гвадьявата перешел к анализу:

– Старые договоренности теряют силу, и военные полагают каперов не нужными. Те слишком независимы, и зачастую создают больше проблем, чем приносят пользы. Нынешнее предложение было выдвинуто семьями, пострадавшими от дуэли в Пассаже. Я ждал, в какой форме отольются последствия этого конфликта. У верховного адмирала жена из Дома Джунгарских, а Джунгарские, как Вы помните, потеряли в той стычке старшего наследника. Впрочем, военные давно уже оспаривают привилегии каперов. Вопрос об ограничении их прав поднимался на сессиях пять раз за последние девяносто лет.

Я разволновалась, и обратилась к отцу:

– Батюшка, Вы ведь не допустили такого решения? – я запнулась, чтобы не произнести запрещенное – «ради Вашего сына и моего брата».

Отец хмуро на меня посмотрел, а Гвадьявата очень чопорно произнес:

– Пан Севастьян Георгиевич продолжает политику своего отца, который всегда поддерживал каперский флот. Однако, нынешний кризис, спровоцированный дуэлью в Пассаже, оказался очень напряженным. Пан Севастьян не смог бы набрать убедительного большинства голосов, если бы не заключил дополнительные соглашения…

Отец побагровел лицом, и стукнул кулаком по столу:

– Да, мне пришлось пойти на уступки, обменять каперский флот на Албанию! Когда в одном вопросе говоришь «нет», в другом придется говорить «да». Запомни, дочь, такова политика. Мне нет дела до Албании, я о ней ничего не знаю. Если наши вояки хотят побряцать оружием, пусть делают это, не ущемляя моих интересов! Пан Терещенко отдал им какой-то медвежий угол – пусть там развлекаются. Терещенко сказал, что он не в претензии. Зато нам удалось прокатить Оглы и Джунгарских. И не думай, что это далось легко! Ваши выходки, Светлана, дорого обходятся!

Я покраснела. Я уже призналась отцу, что именно мое письмо послужило поводом для дуэли, и теперь мучительно подсчитывала количество неприятностей, которые оно вызвало. Отец заметил мое смущение.

– Вообще-то, тебя следует похвалить, – усмехнулся он, – Поправь меня, если я ошибусь, перечисляя твои действия. Ты приехала в столицу, сочла неприемлемым поведение некоего значительного лица и своими силами нашла на него управу. Неплохо, Светлана Кульчицкая. Однако, – он посерьезнел, – потрудись прежде думать, чем делать, – отец помолчал, затем сменил тон на более мягкий, – Из отступного я тебе перечислю тысяч сто на булавки…

– Отец, это – за войну с Албанией? – рискнула спросить я.

Он ответил на мой вопрос, но уже взялся смотреть какие-то бумаги, и говорил в пространство, как бы сам с собой:

– Мне достался контракт на поставку лошадей в действующую армию, и кое-что сверху. Война – довольно прибыльное мероприятие для поставщиков. Дочь, ты газеты читала? Как пан Бари развернулся, а? Его армия газетчиков по эффективности сравнима с вооруженными силами…

Я рискнула перебить его:

– Батюшка, а все-таки, эта Албания, она существует?

Отец, продолжая читать, проворчал:

– Не знаю, да и какая разница, Албания, не Албания. У военных был план, мы на Совете его утвердили, ну и все, говорить больше не о чем.