Read the book: «Алексей Толстой в «хождениях по мукам» четырех супружеств», page 2
Возможно, конечно, Алексей Николаевич несколько сгущал краски в пользу советского времени. Писал-то он в 1942–1943 годах, а потому и делал такие замечания, что до появления ссыльных было совсем плохо. Но он хотел показать на контрасте, почему его мать совершила тот поступок, который совершила.
А вот как рассказал о появлении разрушителя семьи, к которому, кстати, относился с большим уважением:
«Когда там появился мелкопоместный помещик – Алексей Аполлонович Бостром, молодой красавец, либерал, читатель книг, человек с “запросами”, перед моей матерью встал вопрос жизни и смерти: разлагаться в свинском болоте или уйти к высокой, духовной и чистой жизни. И она ушла к новому мужу, к новой жизни – в Николаевск. Там моей мамой были написаны две повести “Захолустье”».
Но что же произошло? Как, почему ушла Александра Леонтьевна от мужа? Что заставило бросить малых деток? Мужу она признавалась, что не в состоянии забыть Бострома: «Вырвать его невозможно, заглушить его – так же, как невозможно вырезать из живого человека сердце».
Граф Николай Толстой снова стал шелковым. Как он уговаривал не уходить! Он обещал полностью перемениться, оставить кутежи, быть рядом с ней. Она верила и не верила. У нее уже пропали чувства к нему, но ведь дети… Как быть с детьми? Нет, не ради графа решила она остаться, решила остаться ради детей. Но как же быть с чувствами?
Она спокойно, но очень твердо заявила графу, что останется, но с одним условием. Близких отношений между ними более не будет.
Граф с радостью согласился. Он пообещал, что все будет так, как она хочет.
А Бостром ждал и разными окольными путями слал ей весточки, торопил с решением. Она мучилась, переживала и в конце концов 3 февраля 1882 года отправила ему письмо, в котором сквозило отчаяние:
«Жизнь непрерывно ставит неразрешимые вопросы. Бедные дети! Опять разрывать их на части. Опять выбор между тобой и ими… Алеша, я теряюсь. Что делать, что делать… Я была убеждена, что не буду женой своего мужа, а при таком положении, какое ему дело до моих отношений, до моей совести. Я страшно ошиблась… Ясно я вижу намерения мужа – опять овладеть мной, опять сделать меня вполне своей женой. Я жалка и ничтожна, добей меня, Алеша. Когда он приехал и после ненавистных ласк я надела на себя его подарок и смотрела на свое оскверненное тело и не имела сил ни заплакать, ни засмеяться над собой, как ты думаешь, что происходило в моей душе. Какая горечь и унижение; я чувствовала себя женщиной, не смеющей отказать в ласках и благоволении. Я считала себя опозоренной, недостойной твоей любви, Алеша, в эту минуту, приди ты, я не коснулась бы твоей руки.
Жалкая презренная раба! Алеша, если эта раба не вынесет позора… если она уйдет к тому, с кем она чувствует себя не рабой, а свободным человеком, если она для этого забудет долг и детей, неужели в нее кинут камнем? Кинут, знаю я это, знаю.
Что может хорошего сделать для детей мать-раба, униженная и придавленная?»
Бостром пришел в ужас, но ответил, что будет ждать столько, сколько потребуется, потому что любит. К тому же уверен в лживости обещаний графа – такой человек уже не переделается.
Острый вопрос. Сразу и не решишь, кто и насколько прав, кто и насколько виноват в такой ситуации. С одной стороны, можно осудить графа за насилие. Но, простите, насилие в отношении кого? Посторонней женщины на улице? А тут? Тут законная жена. Даже православная церковь, которая обычно призывает к воздержанию, и то дает трактовку, в значительной мере оправдывающую поведение графа Николая Толстого.
Читаем Библию…
Супружество Бог установил по двум причинам: для рождения детей (Быт. 1, 28); во избежание блуда, каждый имей свою жену и каждая имей своего мужа (1 Кор. 7, 39).
А что это значит? И на этот вопрос дан четкий ответ: «Жена не властна над своим телом, но муж; равно и муж не властен над своим телом, но жена» (1 Кор. 7, 4). И детей рождать столько, сколько Бог благословит, потому что не сказано «будьте похотливы», а «плодитесь и размножайтесь» (Быт. 1, 28).
Порой смешно слушать, как воинствующе фригидные женщины издеваются над своими мужьями со своими «нехотеньями», притрагиваться не велят к себе, но с благоговением идут в церковь и ставят там свечки по разным поводам, а на вышеупомянутые положения Библии плюют, заявляя, что «это чушь собачья». Цинизм тут зашкаливает…
А что же получилось в данном случае? Граф Николай Толстой коснулся того, над чем он властен, и благодаря этому прикосновению – а грубому или не грубому, поди разбери, ведь обвинения-то из уст блудницы, – так вот, благодаря этому «прикосновению» исполнена была заповедь «плодитесь и размножайтесь», и родился человек, обогативший русскую художественную литературу многими замечательными произведениями, подлинными шедеврами мирового значения. Даже если бы он создал только роман «Хождение по мукам» и рассказ «Русский характер», то прикосновению его отца к тому, над чем он Божьим Промыслом властен, и то оправданно.
А случилось все 3 апреля 1882 года. Граф заявил, что не может так жить. Что он любит…
Между прочим, и тут мы можем сослаться на Закон Божий…
Там сказано, в какие дни церковь просит своих чад воздерживаться – «в канун воскресных и праздничных дней, среды и пятницы, во время постов, Святок и Светлой седмицы».
И тут ведь требования не столь жестки…
«Но из двух зол выбирают меньшее: если кто из супругов не может воздержаться все эти дни, для того, чтобы не случилось греха прелюбодеяния, другая сторона должна уступить, молясь о более немощном супруге, да укрепить его Господь. Плох тот воин, который раненого друга бросает на погибель врагам. Кто не хочет исполнять супружеские обязанности, того Бог призывает хранить девство или вдовство».
А в данном случае Александра Леонтьевна не ради девства и вдовства противилась близости с законным мужем, которому клятву в верности давала перед Богом, а ради любовника.
Граф же взял то, над чем был властен по Божьему закону.
А уже 20 апреля Александра Леонтьевна поняла, что та ночь не прошла бесследно. Она тут же написала Бострому:
«Первое и главное, что я почти уверена, что беременна от него. Какое-то дикое отчаяние, ропот на кого-то овладел мной, когда я в этом убедилась. Во мне первую минуту явилось желание убить себя… Желать так страстно ребенка от тебя и получить ребенка от человека, которого я ненавижу … Но грозный вопрос о том, как быть, не теряет своей силы. Понимаешь, что теперь все от тебя зависит. Скажешь ты, что не будешь любить его ребенка, что этот ребенок не будет нашим ребенком, что мы не позабудем, что не мы его сделали (все от тебя зависит, я буду чувствовать, как ты: полюбишь ты этого ребенка, и я его полюблю, не будешь ты его любить, и я не буду, пойми, что материнский инстинкт слабее моей к тебе любви), и я должна буду остаться, может быть, даже несколько более, чем на год, как знать».
Вот так – не примет любовник то чадо, которое родится, так и она не примет. Словом, проявилось воспитание на вольнодумных книгах либерального толка, разрушающих все основы и устои во многом еще в ту пору патриархальной России.
Будущему писателю повезло. Бостром обещал принять его, а иначе бы предположить трудно, что бы с ним сделали. Любовник ответил:
«Сердце сжимается, холодеет кровь в жилах, я люблю тебя, безумно люблю, как никто никогда не может тебя любить! Ты все для меня: жизнь, помысел, религия… Люблю безумно, люблю всеми силами изболевшегося, исстрадавшегося сердца. Прошу у тебя, с верою в тебя, прошу милосердия и полного прощения; прошу дозволить служить тебе, любить тебя, стремиться к твоему благополучию и спокойствию. Саша, милая, тронься воплем тебе одной навеки принадлежащего сердца! Прости меня, возвысь меня, допусти до себя».
Он обещал, что будет любить ребенка, как родного сына.
И Александра Леонтьевна ушла. То, что она, по словам Толстого, ушла «на тяжелую жизнь», ушла от богатого к бедному, говорит о ее чувствах к возлюбленному. Причем ушла она в положении, ожидая ребенка от нелюбимого мужа. Но как оценить то, что она оставила у того самого нелюбимого мужа трех малолетних детей?
Как это выглядело с моральной стороны? Как бы она ни продвигала новые идеи, почерпнутые у революционеров, она не могла полностью отбросить мнение общества. Алексей Толстой особо отметил сложность положения, в котором она оказалась, прямо написав, что «уход от мужа был преступлением, падением, она из порядочной женщины становилась в глазах общества – женщиной неприличного поведения».
Общество, которое охарактеризовал писатель далеко не лучшим образом, не позволяло кому-то совершать поступки, на которые, наверное, само было вполне готово. Так в свое время осуждали и даже пытались травить Федора Ивановича Тютчева за его любовь к Денисьевой и за фактически жизнь на две семьи. И в то же время это общество закрывало глаза на тайные романы, даже и многочисленные. То есть, пока не попался, неподсуден, а уж коли попался, то держись.
Осуждали уход от мужа все, «включая ее отца Леонтия Борисовича Тургенева и мать Екатерину Александровну».
Но с уходом от мужа драмы не закончились.
Мольбы графа Николая Толстого о возвращении постепенно стали переходить в угрозы. Видя корень зла в любовнике, он пообещал убить его, а такие обещания быстро разлетаются по свету, даже если брошены сгоряча и не имеют под собой действительного желания.
Угрозы не подействовали, и граф снова сменил тактику. Он написал письмо, в котором каялся, просил простить его и вернуться.
Ответ был жестким.
Эта сцена изображена Александрой Леонтьевной в романе «Неугомонное сердце», и в конце концов уже трудно различить, где жизненная реальность, а где художественный вымысел. Когда романист описывает особенно острые моменты, памятные моменты, он всегда старается сохранить как можно более правды, если эта правда дорога ему или, по крайней мере, очень памятна.
Писатель, литературовед, автор ряда исторических биографий Юрий Михайлович Оклянский в книге «Оставшиеся в тени» пишет:
«“Неугомонное сердце”, “нравственно-бытовой роман в двух частях, сочинение графини A. Л. Толстой”, появившийся в книжных лавках Петербурга в начале 1882 года, снова возвращает нас ко времени, когда Александра Леонтьевна, сломленная первой неудачной попыткой отстоять любовь, в отчаянии старалась примирить непримиримое. Усложненная интрига романа, помимо художественной, выполняет еще и другую функцию: она маскирует второй, личный “адрес” произведения. Не меньше, чем к читателю, роман обращен автором к самой себе. Это не столько стремление с новых духовных высот осмыслить в художественных образах пережитое, как обычно бывает в автобиографических произведениях, сколько попытка на ходу вглядеться в “зеркало”, разобраться в личных страданиях и мытарствах, исход которых самой еще далеко не ясен. В романе одновременно и формулируются убеждения, которые сама Александра Леонтьевна вскоре противопоставит суждениям о себе фарисейской официальной морали. И, вызванная тогдашним душевным кризисом, еще в большей степени звучит в нем идея примирения, следования абстрактному нравственному долгу. Этим и объясняется та готовность, с какой граф Николай Александрович поспешил издать этот написанный в несколько месяцев огромный, в пятьсот страниц печатного текста, роман. Эпиграфом к “Неугомонному сердцу” были поставлены строки Некрасова: “Ключи от счастья женского, от нашей вольной волюшки, заброшены, потеряны у Бога самого”. И роман, стало быть, претендовал на ответ, в чем же состоит счастье честной, мыслящей женщины из так называемого образованного общества, которое в данном случае почти отождествлялось с обществом дворянским.
Вера Михайловна Медведовская испытала разные дороги к женскому счастью. Полюбив Исленева, разделяя его общественные убеждения, героиня должна сделать выбор. Но Вера не хочет счастья, основанного на страданиях других. Она не может оставить князя, к которому не испытывает ничего, кроме жалости. Долг велит ей быть с князем, для которого после случившегося с ним паралича “исчез смысл всей его жизни – возможность наслаждаться”, и он сделался “ни для чего не годной тряпкой”. А любить она продолжает Исленева, надеясь, что “сердце угомонится же когда-нибудь, заснет для личного счастья”».
В реальности все еще более жестко. Александра Леонтьевна написала Николаю Александровичу суровое письмо:
«Целую зиму боролась я, стараясь сжиться вдали от любимого человека с семьей, с вами. Это оказалось выше моих сил. Если бы я нашла какую-нибудь возможность создать себе жизнь отдельно от него, я бы уцепилась за эту возможность. Но ее не было. Все умерло для меня в семье, в целом мире, дети умерли для меня. Я не стыжусь говорить это, потому что это правда, которая, однако, многим может показаться чудовищной… Я ушла второй раз из семьи, чтобы никогда, никогда в нее больше не возвращаться… Я на все готова и ничего не боюсь. Даже вашей пули в его сердце я не боюсь. Я много, много думала об этой пуле и успокоилась лишь тогда, когда сознала в себе решимость покончить с собой в ту минуту, когда увижу его мертвое лицо. На это я способна. Жизнь вместе и смерть вместе. Что бы то ни было, но вместе. Гонения, бедность, людская клевета, презрение, все, все только вместе. Вы видите, что я ничего, ничего не боюсь, потому что я не боюсь самого страшного – смерти…»
Но граф Николай Толстой не сдавался. Он придумывал новые и новые способы вернуть жену. Не получилось лаской, пробовал шантажом с помощью детей. Обычно в подобных случаях матери запрещают видеться с ними, но тут не было заметно желания Александры Леонтьевны видеть деток. И граф придумал иной способ. Он отправил детей к бабушке и дедушке – родителям беглянки.
Но это нанесло удар не только по детям, но и по отцу и матери Александры Леонтьевны. Ее отец, помещик Тургенев, впоследствии с горечью вспоминал о том, как реагировала восьмилетняя дочка Лили:
«Лили окончательно сразила бабушку и уложила ее в постель таким вопросом: “Бабушка, скажи, не мучай меня, где мама? Верно, она умерла, что о ней никто ничего не говорит”».
Мать писала дочери суровые письма, стыдила ее, убеждала, что надо вернуться к мужу. Все тщетно. В ответ Александра Леонтьевна писала:
«Вы будете бранить и проклинать меня, опять умоляю вас не проклинать меня перед детьми. Это говорю не ради меня, а ради них. Для них это будет вред непоправимый. Скажите, что я уехала куда-нибудь, а потом со временем, что я умерла. Действительно, я умерла для них…»
Выражение «не ради меня, а ради них» весьма отдает цинизмом. Правда, она попыталась пояснить свой поступок, написав графу:
«Детей я Вам оставила потому, что я слишком бедна, чтоб их воспитывать, а Вы богаты».
Дети не помогли вернуть жену, и тогда граф обещал убить Бострома. Когда и это оказалось безрезультатным, заявил, что покончит с собой, и даже составил завещание:
«Во имя Отца и Сына и Святого Духа, Аминь. Пишу я эту мою последнюю волю в твердом уме и памяти. В смерти моей не виню никого, прощаю врагам моим, всем сделавшим мне то зло, которое довело меня до смерти. Имение мое, все движимое и недвижимое, родовое и благоприобретенное, завещаю пожизненно жене моей, графине А. Л. Толстой, с тем, однако, условием, чтобы она не выходила замуж за человека, который убил ее мужа, покрыл позором всю семью, отнял у детей мать, надругался над ней и лишил ее всего, чего только может лишиться женщина. Зовут этого человека А. А. Бостром. Детям своим завещаю всегда чтить, любить, покоить свою мать, помнить, что я любил ее выше всего на свете, боготворил ее, до святости любил ее. Я много виноват перед ней, я виноват один во всех несчастьях нашей семьи. Прошу детей, всей жизнью своей, любовью и попечением, загладить, если возможно, вины их отца перед Матерью.
Жену мою умоляю исполнить мою последнюю просьбу, разорвать всякие отношения с Бостромом, вернуться к детям и, если Богу угодно будет послать ей честного и порядочного человека, то благословляю ее брак с ним. Прошу жену простить меня, от всей души простить мои грехи перед ней, клянусь, что все дурное, что я делал, – я делал неумышленно; вина моя в том, что я не умел отличать добра от зла. Поздно пришло полное раскаяние… Прощайте, милая Саша, милые дети, вспоминайте когда-нибудь отца и мужа, который много любил и умер от этой любви…»
Получилась вот этакая театрализованная попытка разжалобить беглянку. Сводить счеты с жизнь он не только не собирался, но уже продумал и дальнейшие действия. Объявил, что его жена, графиня Александра Леонтьевна Толстая, страдает душевной болезнью, вследствие чего, не ведая, что творит, бросила мужа и троих малолетних детей и убежала к любовнику.
Он просил власти изловить ее и вернуть в дом к детям, которые тоскуют по ней.
17 июня 1882 года уездный исправник докладывал по инстанции:
«Конфиденциально. Его превосходительству господину Начальнику Самарской губернии.
Рапорт.
Во время отсутствия моего по делам службы из г. Николаевска получен был помощником моим от Предводителя Дворянства г. Акимова пакет № 52 с вложением письма на мое имя, в котором излагалось следующее: “Дворянин, отставной Штаб-Ротмистр граф Толстой заявил, что жена его, беременная и душевнобольная, Александра Леонтьевна графиня Толстая увезена из Самары в Николаевск насильственным образом и содержится под замком у Председателя Уездной земской Управы Бострома, который всех посланных от графа Толстого встречает с револьвером в руках и таким образом лишает возможности взять графиню обратно и доставить ей медицинскую помощь как душевнобольной, и что необходимо принять законные меры к охранению ее, и надобности, чтобы она никуда не скрылась из Николаевска…”
Помощник мой, желая убедиться в справедливости сделанного заявления, на другой же день (7 июня) отправился в квартиру г. Бострома, где никаких признаков, сохраняющих графиню, он не видел, хотя входная дверь квартиры, по заведенному порядку в Николаевске, была изнутри заперта на крючок, отомкнутый лично Бостромом, без револьвера в руках. Просидевши у него более часу – помощник мой ничего особенного не заметил, что бы указывало на стеснение свободы графини, которая сидела в соседней комнате. Принимать какие-либо меры и воспрепятствовать ее выезду из Николаевска он считал неудобным и неуместным…
Вид г. Николаевск (Самарская губерния)
Со своей стороны, я должен заявить, что в последних числах мая месяца (28 или 29-го) я лично был у г. Бострома и беседовал с гр. Толстой несколько часов сряду… Я застал графиню в зале читающей газеты в совершенно спокойном состоянии… Все время графиня была в хорошем расположении духа; сказать что-либо о причиняемых ей стеснении и душевной ее болезни – я положительно считаю себя не вправе, по убеждению моему, никаких данных к тому не имеется».
Снова ничего не вышло. Но главное событие было еще впереди, событие, которое уже могло завершиться судом и каторгой.
Покушение на убийство или случайный выстрел?
20 августа 1882 года граф Николай Толстой отправился в деловую поездку в Петербург. Сел в Самаре в вагон первого класса, разложил газеты, журналы на столике, рассчитывая полистать дорогой.
Вскоре где-то впереди состава запыхтел паровоз, дал свисток, и легкий толчок возвестил о том, что состав тронулся.
Проплыли здание вокзала и привокзальные постройки. Поезд еще не успел вырваться из городских окраин, когда в дверь осторожно постучали.
– Да, да, войдите, – громко сказал граф, полагая, что это проводник с предложением чая и прочих дорожных услуг.
Вошел слуга графа Сухоруков.
– Слушаю, что у тебя? – спросил граф.
Слуга был в замешательстве, не знал, с чего начать… Наконец все же решился:
– Ваше сияство, ваше сияство… Там, в вагоне второго класса, жена ваша едет, графиня Александра Леонтьевна…
– Что? Графиня едет…
– Да не одна, не одна, она с этим… – он попытался подобрать слово и решил все-таки назвать фамилию, – с этим Бостромом.
– Вагон?
Слуга назвал, и граф подскочил с места, положил в карман фрака пистолет и поспешил в указанный вагон.
Гнев, возмущение… Он чувствовал, что выглядит посмешищем, что всем пассажирам уже известно то, о чем рассказал слуга. В одном с ним поезде едет его жена, графиня, которая ждет от него ребенка, но едет не с ним, а с любовником, к которому сбежала в таком положении.
А в поезде-то, в поезде почитай одни жители Самары. И многие ведь хорошо знают графа, прославившегося и кутежами, и семейными неурядицами.
Он рванул дверь купе и на мгновение замер на пороге. Александра Леонтьевна сидела у окна, ни о чем не подозревая.
Граф сел рядом и поначалу довольно спокойно и сдержанно попросил жену:
– Прошу вас перейти в мое купе. В поезде многие знают и меня, и вас. Не позорьтесь и не компрометируйте меня, да и себя тоже. Завтра же по всей Самаре начнутся пересуды.
– Оставьте меня в покое, мне безразлично, что говорят обо мне, – единственно, что успела ответить Александра Леонтьевна, потому что в следующую минуту в купе вошел Бостром.
Что произошло далее, известно из материалов следствия. Граф Николай Толстой рассказал следователю:
«Заметив по глазам жены, что в вагон вошел Бостром, я встал и круто повернулся к нему, чтобы выгнать его и сказать, что это уже верх наглости с его стороны: входить, когда я тут, но Бостром с криком: “Выбросим его в окно” бросился на меня…
Защищаясь, я дал Бострому две пощечины и вынул из кармана револьвер, который всегда носил с собою, с целью напугать Бострома, заставить его уйти, а никак не стрелять в него, не убить его, так как если бы я хотел убить Бострома, то, конечно, имел полную возможность выбрать для этого и время, и место, более удобные. Как и отчего произошел выстрел, я не помню, а равно и кто выстрелил из револьвера – я ли нечаянно, или Бостром; но последний еще в начале борьбы, когда он начал отнимать у меня револьвер, всячески старался направить дуло револьвера мне в грудь… Придя затем в себя, я заметил, что у меня контужена рука и прострелено верхнее платье…»
Пуля же ранила Бострома, и началось судебное дело о покушении на убийство.
Граф Николай Александрович Толстой оказался на суде в нелегком положении. Нужно учесть время, в которое происходили события. Бостром заявил, что граф во время конфликта упирал за свою знатность, на свой титул. Он, в данном случае, кривя душой, говорил:
«Графский титул Толстого дал ему полную возможность издеваться над ними в поезде. И железнодорожные служащие, и жандармы вместо ареста помогали графу проделывать всевозможные вещи с потерпевшим и графиней. Так, он несколько раз врывался к нам в купе и дерзко требовал, чтобы графиня оставила Бострома и уехала с ним; в последний раз его сопровождал даже начальник станции. Такое беспомощное положение вынудило свидетеля дать телеграмму прокурору о заарестовывании графа, так как другого средства избавиться от преследования графа не было».
Говорили даже, будто граф прицелился в Бострома, но Александра Леонтьевна закрыла любовника собой, несмотря на то, что была в положении.
А ведь, по сути, свидетелями-то были только сами участники конфликта, причем двое из них – Бостром и Александра Леонтьевна – обвиняли, а граф Николай Толстой защищался. И суду было сложно сыграть на его стороне в силу уже названных выше обстоятельств. Российскую империю сотрясали предреволюционные вихри.
Были попытки примирить Александру Леонтьевну с мужем. Посылали к ней даже протоиерея самарского прихода. Но ничто не подействовало, хотя священник пытался уповать на брошенных детей и на того ребенка от мужа, которого она носила во чреве.
Александра Леонтьевна пошла на ложь. Она заявила, что отец будущего ребенка вовсе не граф Николай Александрович Толстой, а Бостром. Нравы пали настолько низко, что она заявила о том священнослужителю едва ли не с гордостью.
А спустя несколько дней после той беседы в метрической книге Предтеченской церкви города Николаевска появилась запись:
«1882 года Декабря 29 дня рожден. Генваря 12 дня 1883 года крещен Алексей; родители его: Гвардии поручик, граф Николай Александров Толстой и законная его жена Александра Леонтьевна, оба православные».
Эта запись опровергает досужие домыслы о том, что писатель Алексей Николаевич Толстой вовсе не граф и титулом этим владел незаконно.
Впрочем, всегда довольно злопыхателей, пытающихся бросить тень на великих людей России.
Будущий писатель еще лежал в колыбельке, когда состоялся суд над его отцом.
Графа Николая Александровича Толстого оправдали, ведь каждому было ясно, что очень сложно выдержать то, что выдержал он после открытого ухода жены, после пересудов и сплетен, после насмешек самарского общества.
Восстановить отношения с женой было уже невозможно, и Самарская епархия приняла это к сведению при решении вопроса о расторжении брака и развенчании супругов. Причем в постановлении от 19 сентября 1883 года было прямо указано, кто повинен в разводе, который свершился «за нарушением святости брака прелюбодеянием со стороны Александры Леонтьевой». В частности, в документе говорилось:
«1. Брак поручика Николая Александровича Толстого с девицею Александрой Леонтьевной, дочерью действительного статского советника Леонтия Тургенева, совершенный 5 октября 1873 года, расторгнуть, дозволив ему, графу Николаю Александровичу Толстому, вступить, если пожелает, в новое (второе) законное супружество с беспрепятственным к тому лицом.
2. Александру Леонтьевну, графиню Толстую, урожденную Тургеневу, на основании 256 статьи Устава Духовной Консистории, оставить во всегдашнем безбрачии».
Как видим, церковь приняла сторону графа, дозволив ему вновь жениться, а вот Александре Леонтьевне выйти замуж за Бострома по тогдашним законам было уже невозможно. Оставалось сожительствовать с любовником, каким бы он ни был – хорошим ли, плохим ли, – но только сожительствовать.
В семейных разладах, разводах более всего страдают дети. К моменту развода у Толстых было пять детей.
Старшей, Елизавете, шел десятый год. Эта она умоляла бабушку рассказать правду о матери. Заметим, что замуж выходила дважды. В 1894 году у нее вышел роман «Лида». После революции эмигрировала в Белград.
Вторая дочь, Прасковья, развод родителей встретила семилетней. Прожила недолго.
Брат Александр в 1916 году был назначен губернатором Вильно. Стал участником Белого движения, в 1919 году он – офицер для поручений разведывательного отдела штаба главнокомандующего Вооруженными силами Юга России, получил серьезное ранение, лечился в Таганроге, где заразился тифом и умер в августе 1919 года.
Брат Мстислав (1880–1949) после окончания агрономического отделения Рижского политехнического института служил по специальности, затем был избран предводителем дворянства Бугурусланского и Самарского уездов, служил почетным мировым судьей, членом многих попечительских советов благотворительных обществ и учреждений Самары, после чего стал санкт-петербургским вице-губернатором. В годы революции оказался в эмиграции и в конце жизни владел «куриной фирмой под Парижем».
Дети не простили мать, бросившую их. К примеру, Мстислав, зная, что она умирает, и находясь по делам в больнице, в которой она лежала, на просьбу прийти к ней проститься отказался сделать это. Ни разу не видели мать и не интересовались ее жизнью и другие дети.
Остался с Александрой Леонтьевной один Алексей. На учебу его отдали под фамилией Бостром, а о настоящем отце долгое время старались вообще не упоминать.
Словом, как уже говорилось, любовные и семейные драмы будущего писателя начались еще до его рождения, сыграли свою роль в становлении и сопровождали затем всю его неспокойную жизнь.
Несчастливо сложилась жизнь графа Николая Александровича. Горничная его второй жены, Веры Львовны, Татьяна Степановна Калашникова впоследствии вспоминала:
«Граф не был жестоким. Никогда никого в доме не обижал… После ухода жены Николай Александрович продал 1000 десятин земли, не стал жить в том доме, где жил с ней, потому что все напоминало ее… Выстроил новый дом, развел сад. Всю жизнь он любил Александру Леонтьевну, а Веру Львовну только уважал… Она была очень строгих правил. Он мог приехать из гостей выпивши, но обычно разувался и в носках потихоньку проходил в свою комнату. Граф ее уважал как приемную мать своих детей, они ее звали “мамой”… Сыновей она держала строго».
Когда граф Николай Александрович Толстой женился на Вере Львовне, она уже была вдовой. Ее муж умер от туберкулеза. Но встречаться они стали раньше. То есть фактически были любовниками. Встречались тайно, но, как известно, тайное всегда становится явным, тем более быстро раскрываются тайны любовных отношений, поскольку к раскрытию их прилагают все силы многочисленные «народные мстители».
Калашникова далее рассказала:
«Однажды муж Веры Львовны Городецкий, узнав, что его жена Вера Львовна находится в одной из гостиниц в Симбирске вместе с графом, вызвал Николая Александровича на лестничную площадку. Граф стоял спиной к лестнице. Городецкий его внезапно толкнул. Николай Александрович пролетел два лестничных пролета, отшиб себе печень. Почти каждый год ездил лечиться за границу. И в конце концов все-таки умер от рака печени».
Вот такая драматическая родословная была у будущего писателя.
