Read the book: «50»

I

 
Случайных встреч не бывает, пойми:
Всё сверено даже во сне.
Добро пожаловать в мой мир,
Простой и холодный как снег.
Не бойся названий: слова – это шум,
Вначале была… ложь.
Вот ветер. В чем разница? Я им дышу,
Тебя – он бросает в дрожь.
Шагни в эту пропасть без ужаса мук:
Сомненья внушенные – вспять!
С рожденья давил твой кураж их каблук,
А я так учился летать.
Вот боль. Не робей: это плата за вход.
Теперь эту дверь не закрыть.
Я в омут бросался – ты ищешь, где брод?
Но так я учился любить.
Теперь каждый шаг босиком по углям —
На мраморе радужный след.
Верь только себе, и не шарь по углам:
Ни «зла», ни «добра» здесь нет.
Здесь есть только ты. Получив, что желал,
Крепись, и о прошлом не плачь.
Тебе теперь путать судьбы кружева:
Ты сам свой судья и палач.
А если не выдержишь, что ж, без обид…
Свет гаснет, и сцена пуста:
Дорогу мне вскоре другой преградит
С вопросом немым на устах.
 

II

 
Рано или поздно? В промежутке всё и происходит.
Причудливый узор мгновений случай соткал.
Пальцем в небо целил и попал точно вроде?
Товарищ, не думай о секундах свысока…
Многие мечтали прокрутить жизнь назад, как плёнку видео.
Отмотать и переписать наново.
А потом, расслабившись, запивать шампанским мидии,
Любуясь заката багровыми ранами.
А я мечтал раздеться перед кинокамерой
И предаться разврату, нежному, как разряд электричества.
И душить затем скользкими от выделений руками
Обласканных и обсосанных без осознанья количества.
Фильм выйдет длинный, растянутый на серии,
Название: «666 мгновений весны».
А я под конец ускачу лихо в прерии,
Оставив Штирлица вспоминать свои сны.
 

III

 
Весна.
Женщин липкие губы.
Пыль на мысках ботинок.
С крыш утекает по трубам
Лёд.
И трещат плотины.
Весна.
И подмышки влажной
Уют высекает искры.
Жизнь кажется слишком важной,
Чтоб бросить всё
И удавиться.
Жизнь кажется яркой как небо,
И стон исторгает глотка:
– О, если бы было бы мне бы…
Слеза
Прозрачна как водка.
Условное наклонение,
Как тёплых колготок вкус.
Блюю на родные ступени я,
И рвота сладка как мусс.
И мозг исступленно просит
Надежды тугую грудь,
Что смерти коса не скосит:
Авось, прорастёт как-нибудь!
Проклюнется, зазеленеет,
Корнем буравя тлен.
И станет гораздо больнее
Оков невидимых плен.
Проступит намного внятней
Детства уродливый шрам,
И будет еще приятней
Головкой водить по губам.
 

IV

 
Сдави в ладонях с силой грушу,
Чтоб брызнул сок в раскрытый рот.
Ты пел о нересте, и вот
Сам Сатана спасает твою душу.
Театр пуст – лишь пыль и темнота.
Пойдем отсюда, ангел обреченный!
Я сам в какой-то степени ученый,
Хоть и учен ударами кнута.
Кусты смородины, ромашки полевые,
Цыганка мёртвая на лавке у ручья…
Возьми её: теперь она ничья.
В тугой груди отверстья пулевые.
За горизонтом плавится песок,
Но мы – в оазисе, сомнамбулам подобны.
Не правда ли, все женщины так сдобны,
Как… булочки? И в этом – счастья сок.
 

V

 
Я хотел бы родиться рыбой:
Холодной, с глазами вытаращенными,
Тереться о склизкие глыбы
В выемках, волнами выточенными.
Горечь воды океанской
Жабрами вяло всасывать,
Под Солнцем у бухты испанской
Каку размеренно сбрасывать,
Молча скользить сквозь бездну,
Прочь от глаза и слова,
Прочь от людских болезней,
Прочь от всего людского.
Я хотел бы родиться рыбой,
Зубастой, с глазами вытаращенными,
И вы никогда не смогли бы
Из тьмы меня этой вытащить.
 

VI

 
Нет, не будет никогда
Так, как хочешь ты.
Кровь из раны как вода,
Влажные бинты.
Будет так, как я решу:
Жребий наш таков.
Свежей кровью распишу
Щёки облаков.
Страсть уйдет. Придет тоска
И разлуки боль.
Строить замки из песка
Любим мы с тобой?
Но крепчает ветра длань,
Выше валы волн:
Нам любви хромую лань
Не втащить в загон!
В небе, Солнцем налитом,
Растворимся мы.
Только память под бинтом
Раной будет ныть.
Только птиц унылый клич
Шершнем у виска.
Мы любили свой кулич,
Замок из песка.
Унесет с собой вода
Палые цветы,
И не будет никогда
Так, как хочешь ты.
 

VII

 
Едва ли мы себе принадлежим,
Когда крадемся в ночь тропою тайной,
Считая шепотом углы и виражи,
Вращаясь, словно лезвия комбайна.
Устремлены к одной лишь цели мы,
Забыв себя и зрения условность,
Мы как мишень в прицеле у Луны:
Торопимся окончить эту повесть.
И в этой странной страстной кутерьме
Вдруг пробудится злой калека-разум,
Чтоб рассказать, что жизнь мила вдвойне,
И успокоить всех овчарок сразу.
Но, угодив в объятья пустоты,
У потных ног надежд, что мы питали,
Перепугавшись залпов холостых,
Умчится прочь по зову гениталий.
Оставив нас с Луной наедине:
Покинутых, больных, нагих и мертвых,
Искать немую истину в вине
И ковырять в промежности отверткой.
И мы послушно встанем вдоль стены:
Биенье сердца как удары плети.
Обмануты, слепы, покорены,
Мы навсегда исчезнем на рассвете.
 

VIII

 
С крыши смотреть на город
В детстве любил я очень.
Я был похож на вора:
Я не любил спать ночью.
Я выходил на охоту,
Бритву сжимая в пальцах.
Может, убил кого-то:
Разве упомнишь… Каяться
Нынче не стану уж, верно:
Всё, что я сделал,
Я сделал.
Может, я жил без веры:
Видно, не в вере дело.
Может, я лишний даже,
Может, мне вниз дорога…
Ладно, время покажет.
Я подожду немного.
 

IX

 
Не смогу рассказать, что увидел.
Запомнилось ощущение омерзения и испуга.
Похожие на гибрид дикобраза с макакой амфибии
Карабкались друг на друга.
Они были вёрткие, они были прыткие, и с навостренными ушками.
Огромные эрегированные члены раскачивались под их брюшками.
– Вот, – подумал я, – безысходность паучьего счастья.
Липкий ком возбужденных мутантов – и я весь в их власти.
Запьёшь тут с горя.
Как бы не так.
Весь день просидишь, мастурбируя, носки любовницы нюхая.
Мрак.
Необъятный, как море.
Затычку вынимаю из уха я,
И слышу: зовут.
Это за мной.
Пришли. И никуда не деться.
И только слёзы густые, как гной,
Текут с овдовевшего сердца.
В детстве мама заставляла есть.
За ложь по хлебалу била.
Вот и вырос я: жесткий как шерсть
На лобке космонавта-дебила.
Холод и грязь в его ракете.
Давно умолкла рация.
Что ж, плевать на затруднения эти:
Всё равно, продолжу развлекаться я.
Среди звёзд.
Одинокий, как самоубийцы выстрел.
Голый, как надгробный камень.
Но станет в ракете тепло и чисто,
Когда я расправлюсь с вами.