Read the book: «Встречи с ненаглядными»
Имена персонажей изменены. Все персонажи являются вымышленными, и любое совпадение с реально живущими или жившими людьми случайно.
Вепрь
Ну вот. Сегодня пятое августа. Ещё каникулы, но самое главное – я жив!
Да. Я жив.
Но всё могло быть иначе.
Месяц студенческих каникул пролетел незаметно. Ещё быстрее прошло время дома у мамы. Писал этюды, пил вино домашнее «Изабелла». Ходил с мамой в гости к её подруге, очень уж хотелось ей обженить сына. Столько лет, а он холостой. И были свои радужные думы: женится на кубанской дивчине, потом приедет и будут жить здесь у них, у родителей, все вместе.
Так хотели и мыслили все многочисленные родственники с отчимом…
Но судьба-индейка распорядилась по-своему. А всё потому, что он любил путешествовать, и его снова тянуло на Кавказ.
И вот сегодня его опять, как бычка-годовичка, на верёвке повели сватать девушку-красу. Он и не взбрыкивал особенно, потому что сама идея ему нравилась, и тем более процесс знакомства проходил «нечаянно», так, шли мимо, решили зайти.
Те, прошлые походы не дали желаемого результата, несостоявшиеся невесты, ушли в прошлое, и мама решилась на Н.З.
У неё, на самый последний случай, была припасена молодая, красивая, ни разу не бывавшая замужем молодица. А, по чистосердечному признанию моей мамы, была ещё и ласковая. И, последний аргумент, против которого всё ничто: она начальник цеха, где работала мама.
Зашли, как всегда, «нечаянно», поговорили, пошутили. Попили «Изабеллу» – чуть больше трёх литров на трёх. Всё было хорошо. Ушли, обещали ещё приходить. И точка. Сватовство опять пошло не по тому сценарию, не по-маминому.
– Мама, она, конечно, красивая…
– Ну, правильно, сынок.
– Мама, ну посмотри, какая она толстая. Как я поведу её в ЗАГС? Как понесу её на руках? Эти очень красивые сто килограммов живого веса, не считая туфель сорок второго размера на платформе, с железными подковами…
И они тихо-мирно шли домой, рассуждали-говорили о красоте человеческой души.
– Да, мама, хорошее вино «Изабелла» … Конечно, самое лучшее у неё…
– Правильно, сынок, самая лучшая.
– Я не так хотел сказать…
– Самое лучшее у них – это «Изабелла».
Она, понимала, что сыну ещё нужно окончить учёбу, но всё равно, не покидала мысль: женить, женить, женить.
Ещё несколько раз водила, своего переросшего, перезревшего, как ей казалось, сына, но дольше весёлого застолья дело не шло. Он упрямо рвался на Кавказ.
Тогда она пошла ещё в одну атаку: рассказывала, как трудно и опасно было там, на Кавказе, во время войны.
… По приказу Сталина нужно было сохранить племенное поголовье рогатого и безрогого, кормильцев человечества. И вот пошли обозы с колхозниками на Кавказ. Небольшими стадами гнали коров, лошадей, овец. Их хорошо было видно на равнинных полях Кубани. Особенно сверху, с самолётов, которые бороздили над нашими землями, немецкие «рамы». И как только разведка улетала, знали – будут бомбить. Стада и табуны разгоняли на мелкие группы, а люди разбегались кто куда… Рёв раненых животных, взрывы фугасок … Мама нас с братом укрывала верблюжьим одеялом: говорили – пули не пробьют. И сама падала на нас. А если и случится, так всех разом, чтоб сирот не было.
Потом хоронили убитых. От этого места уходили как можно дальше. Боялись бомбёжек. Шли и днём, и ночью по степям, лесами, а потом и по горным ущельям. Были и волки, и шакалы. А ещё страшнее были какие-то горные бандиты с ножами, на верблюдах. Детей воровали. Махали руками, показывали ладоням, по горлу, как будут резать русских.
Ночью выли шакалы. Очень страшно.
Не надо ехать на Кавказ… Сынок.
Сын успокаивал. Это же была война. И, очень давно.
А в прошлом году на этом мотороллере «Вятка» прошёл-проехал всё Дарьяльское ущелье, без всяких ч. п. Чуть не влип с грузинами они, семь человек, гнали свой мотоцикл по ущелью, пили, пели-горланили песни, скрипели-пищали колёса на виражах, но им было весело. Он попросил спеть «Сулико», пел с ними вместе, вторым голосом… Конечно, удивились, что он знает их песню да ещё влился в их трио – у них был бас, первая, вторая партия голоса. Теперь знали, что студент, учится в Москве, спросили «А где это?.. А-а-а, слышали …»
Потом удивились, как на этой на этой штуке можно ездить-передвигаться да ещё по горным серпантинам. Старший посмотрел на меня, обошёл мотороллер, погладил, постучал кулаком по сиденью, обошёл ещё раз вокруг нас обоих от макушки до ботинок, взглянул орлиным взглядом и произнёс:
– Тии, даараагой, или дурак, или герой… хотя я не вижжю нииикакой разницы… межьду этими понятиями…
Открыли тент на коляске, достали сосуд типа квеври или пифоса, налили в большой рог, отделанный серебром с цепочкой вино. Поднесли мне:
– За вас! За нас! За горы! За Кавказ!
Им понравился мой тост.
Каждый сказал тост и осушил такой прекрасный кубок с искромётным напитком. Приглашали в гости. Но мне нужно было добраться до Гуниба.
Они будто испугались, когда я назвал это место, эту древнюю крепость, которая была выше облаков…
Я им рассказал, что Айвазовский добирался целую неделю, но, правда, в телеге, которую тащили быки. А на этом, они ткнули пальцем, на моего «ищяка», как они презрительно-любовно обозвали, конечно, не желая меня обидеть…
– Нээт, даараагой, неет. Там такой ишшяк нет, там ступеньки. Нет дороги. Там бурный река, сеель, тебя унесёт в пропасть. Нет. Нет. Поехали вино пить!!!
… Мама не уговорит, он уже видел себя там. Видел это ущелье, тучи внизу и какие-то каменные шары. Откуда? Что это? Ровные каменные шары разного размера, но ровненькие. Кто их рубил? Природа?
Река пропилила ущелье, нанесла многометровые горы песка, щебня… и как будто насыпала во всё это месиво: шары, шарики, ровнёхонькие? Кто и для чего? Когда?
Мама слушала и понимала, что ей не понять своего сына, если он отказался от козырного туза в игре с мамой. Не отреагировал на баллон вина-20 литров, трёхлетней выдержки, берегла для его же свадьбы. Вот тебе и песня и свадьба-женитьба…
– Сынок, ну побудь хоть неделю дома, ты же знаешь, брат с женой и внуками уехали, отчим тоже где-то уехал к родным, а я одна. Ну, хоть волком вой. Побудь, сынок.
И его где-то уже предательское сомнение чуть не заело: побыть дома, сходить в гости к невестам…
Не послушал. Поехал.
… Утром он ещё был дома. Вот он – Кавказ. Вот она – жизнь дорожная.
Вечер. Темно. Шёл дождь. На дорогах, по которым его носила нелёгкая, прошла-прокатилась сель, а может и лавина: всюду камни, песок, глина и его мотороллер крутило-вертело по всей дороге как ту прекрасную бабулю – ягулю с метлой между ног… Только у неё были и взлёт и посадка. А его мотороллер выписывал восьмёрки по всей ширине бывшего асфальта. Но сейчас…это была встреча с селью преисподней!
И снова виражи-серпантины, покруче крымской старой дороги на Ай-Петри. Уже можно было бы и отбой устроить, да и поесть не мешает, пора бы.
Темно. Свет на мотороллере делал не умница: фара устроена на щитке и работает только тогда, когда едешь прямо. Вот и ехал вслепую, вспоминая безмозглого конструктора, его маму, заодно всех родственников, наделив их хорошими чертовыми рогами: разве может человек, не имея рогов, сотворить такое? Фары светили куда угодно, только не на дорогу.
Видимо, его папа, когда закладывал фундамент своему чаду, перепутал строительный материал, который шёл для муфлонов. Так эти винторогие красавцы приземляются на эти рога да ещё и в пропасть. А преследователи-волки, сидевшие «на хвосте», как плохой автолюбитель, летят в пропасть и, конечно, в последний полёт. А винторогий стоит и хохочет с глупых волков…
… Наконец добрался до поста ГАИ. Место было хорошо освещено, но везде блестела жидкая грязь и камни. Пришлось поставить своё ползающее чудо передвижения около патрульной машины и пешком, прихватив палочку, отправиться на поиски сухого места.
Близкие три дерева не радовали. Палочка разбрызгивала жижу грязи. Сухого места не было… Наконец, могучий грецкий орех, красавец-великан. Густая крона. И вот она, сухая земля-пыль, песок, небольшие ямки с рыхлой землёй.
Пост далеко. Ещё дальше огоньки домов. И,и пожелание мамы: поближе к людям. Где эта близость? Где эти люди?
Мотороллер привалил ближе к стволу, постелил брезент, этюдник под голову, рядом топорик, рубить дрова на костёр. Какой костёр и где дрова? Но вот красота-…нет комаров, совсем нет.
Поужинал тем, что приготовила мама, и, о, Морфей, дай забыться и заснуть…
Но вот это самое. Спи и смотри. Спи и не спи. Дорога, чужой, неведомый край. Справа далеко осталось море, слева-горы, а лес рядом (а там звери). Они бегают, рыщут, и, конечно, с одной единственной мыслишкой: кого бы это сожрать? Можно и этого студента с его мотороллером…
Это не туристическая оживлённая трасса…
Ночь была. Ночи не было. Он во сне крутил руль, ложился на виражи, газ, тормоз… и очутился на сухой пыльной земле. Это не пуховая перина на царской постели мамы: беспокоили мелкие и большие камешки его нежное тело, без ночнушки и белоснежных простыней, высушенных на солнышке…
А ночнушка? Да приснилось, на Байкале было. Их товарищ, тоже студент, притащил ночнушку, ну неженка. Но там были комары, много комаров, очень много, тучи!!! И снова приходилось заползать на своё ложе, где нет пыли и камешков, сухо. Он, кажется, заснул. Но почему глохнет мотор? Высота всего два километра, а он глохнет… Тучи внизу, мотор задыхается. Стою, любуюсь красотами, но обратно нужно вернуться засветло. Ночевать за облаками? Нет. Холодно. Мороз. Мамааа, я хочу домой… Повороты, газ, тормоз…
Снова на камнях. Сполз со своего красивого гнездовья. Отряхнул с ушей пыль. Снова почти в белоснежную постель. Заполз. Укрылся. Заснул.
Первые лучи солнца окрасили скалы с белыми заснеженными вершинами. Настоящий, крепкий утренний сон доконал. Сковал почти могучего, почти Геракла. Одеяло лежало отдельно, в пыли, и видно, что это, конечно, не Геракл, слегка подсушенный, но с женским телом-фигурой его спутать было нельзя… Двуглавые, дельтовидные мышцы не видели даже гантелей, и видно было, как говорят в народе, сухой, но жилистый, что помогло в этот раз избежать такой бесславной мученической кончины… на зубах диких свирепых, голодных зверей…
Ему бы ещё поспать на утренней зорьке перед трудной дорогой, но пробудил его какой-то неясный шум: что-то чмокало, булькало, рычало, захлёбывалось. Видимо, ещё с ним кто-то спит. Ну, вдвоём, так вдвоём, повеселее, можно ещё поспать. Встал, посидел, посмотрел – никого. Он один, вот кто его разбудил, он сам себе мешал, он так храпел.
Но шум всё-таки был. Ну и ладно, какой уж теперь сон.
Сидя, сделал разминку для кистей рук и собрался уже складывать своё лежбище, как услышал шум и тявканье. Шум усиливался, послышались грозные нотки, от которых по спине пробежали противные мурашки.
Нет, это не отдых.
Зря заехал в такое дикое место.
Уже отчётливо слышно тявканье. Это, не собаки. Так тошнотворно тявкают только шакалы, он это помнит, хоть и был ещё маленьким… Помнил ту страшную бомбёжку, хоронили погибших, заваливали ветками. Но шакалы и волки всю ночь рычали, тявкали, выли. А утром жуткая картина: разрыта яма огромная, растерзанные трупы.
Взрослые нас, малышей, не пускали смотреть. Кое-как зарыли, снялись и уходили два дня от этого страшного места.
Говорила мама. Не послушал. Радуйся теперь, «Пржевальский»…
Уже явно слышно: лай, подвывание и хрюканье. Потом визг… Противный, истошный, как тот поросячий, когда в деревне колют-режут кабанов пьяные мужики; попадают в третий раз и то мимо. Такой визг и сейчас… Но в деревне можно удрать домой, в сарай, пусть орёт и бегает по огороду с торчащим в груди тесаком, хоть тоже страшно и жутко, а тут… Бывало так, что с ножом убегал кабан и носился по огороду, чуть не догнал своего мучителя, тот со страху, сумел и успел прыгнуть на крышу сарая-резчик хренов.
А тут, прямо на меня нёсся разъярённый вепрь. Могучий зверь! Клыки-бивни, как у мамонта, винтом, в разные стороны, выше ушей. Увидишь-умрёшь сразу, минуя клиническую смерть. Не успеешь даже увидеть, в одно мгновение, свою прожитую, прекрасную жизнь…
Вот она, оказывается, теория относительности течения времени. Эйнштейна. Но тогда об этом я не думал. Это всплыло потом, вместо клинической смерти. Ой, мама! Неужели это. Смеялись однокурсники. Бывает такое…«медвежья… болезнь».
Вот он! Вепрь-Мамонт, а клыки-бивни пропороли бока земли около моего дерева, почти у моих ног, когда он притормозил, чтобы рвануть клок свежатины с моего бренного тела…
Никогда я ещё не был приманкой-живцом в таком дурацком положении… Хороша приманка…
А за ним, за этим громилой, шёл-летел серебристо-серый матёрый волк. Похоже, вожак стаи. Рядом чуть побольше кавказского волкодава летел второй, видимо, волчица, его мама, мать её!!!
А дальше, уже бежали-торопились обычная стая серых. Завершали всю эту компанию обычные шакалы, поменьше волков, бегут, тявкают… Им тоже перепадёт колятины.
Вот вепрь, по второму кругу ко мне, совсем близко, вот его огромное плоское тело, от самого пятака до хвоста, по позвоночнику щетина. Торчком, как у снегоуборочной машины, стальная проволока, а не щетина… Прутья стальные… Глазища горят, как на горбатом «Запорожце», красным светом, стопы.
Второй приступ медвежьей болезни придал необыкновенную силу скунса- поражение двигательного аппарата у врага-на расстоянии.
Нет, зверюга, будет сегодня, завтрак, но не у тебя. Сделаю я из тебя два вепря. Сделаю!!!
Врежу! Махну всей своей силищей неперекормленного, сухого, но жилистого, ещё моложавого пока студента. Давай! Ну, давай ближе! Мать ттвою!..
Сейчас! Сейчас. Рубану прямо по пятаку! Будет два, две половинки. По одной ноздре в каждой. Разрублю пополам гада летящего! Бешенного!!!
А кавалькада, грозно, неумолимо надвигалась. Новым марш-броском.
Вот они уже близко и мурлычут, как кошка с мышонком, как тигр с красавицей косулей. Нет! Дудки! Не видать вам, зверьё ненасытное, человеченки, даже такой ниже средней упитанности…
Я прижался спиной к спасительному дереву. Может, уйду от удара, как боксёр, а он сдуру в дерево рылом… Зубы или клык обломает, а я на дерево. Нет. Дерево толстое нет ни сучков ни веток. Не залезть… Сильнее прижался, может, не заметят…
Дудки. Прёт прямиком…Стервец!!! Последние мгновения моего бесславного путешествия. Такого бесславного…
– Мама! Моя мама! Она будет плакать и бросит своей рукой землицы: пусть земля будет. И говорила, и просила. Не надо. Не надо, сынок Кавказ этот.
Не послушал. И рыдать будут хором несостоявшиеся жёны… 20 литров вина. Трёхлетней выдержки. Жаль. Не успел. Недолюбил…
Такая ласковая, пышная красавица, и сто килограммов красоты с туфлями 42 размера…
Время остановись. Вернись обратно…
Нострадамус обещал, что человечество научится управлять временем…
– Мишель, помоги. Крутани стрелки часов.
И что только не придёт в голову в последние мгновения жизни. Но оно тянется так долго. Правду говорят приговорённые, что ожидание смерти хуже самой лютой казни.
… Со мной было похожее ожидание. Мне выдрали зуб и я рассмеялся. Врач щёлкнула кнопкой-и кресло стоматологическое легло и я в нём. Суют под нос какую-то вонь.
Вам плохо? Нет, говорю. Мне хорошо. Мне очень хорошо. Она, стоматолог, молодая такая и симпатичная, красивая ещё и молоденькая. Повышенной громкости голосом: санитары, санитары! Вошли гладиаторы. Вон, плохо ему. Тяжёлый. «Поехал». Связать. Я встал с этой раскладушки и говорю: мне хорошо!
Она опять кивает, дескать, давайте, а то буйствовать начнёт, а тут инструменты…
Я же улыбнулся замороженной деревянной щекой и говорю:
– Мне теперь хорошо, неделю дрожал, не шёл к вам, боялся, а тут рразз-и нет.
Ничего нет, ни боли, ни зуба и, по-моему, челюсти тоже. И таким лааасковым взглядом посмотрел на неё, как влюблённый Отелло на свою Дездемону.
Дошло. Заулыбалась. Амбалы ушли безработные. А она, кррассавица её мама,стоит и улыбается. У них тоже иногда юмор сочится сквозь гибкий рукав бормашины, работа у них такая, говорят, пациенты на радостях иногда даже кусаются. Но это было давно.
… А тут, вот они, зверьё кровожадное, стаями носятся, а я один. И чувствую, что ещё живой, а эти садюги, кровопивцы, устроили бег с препятствиями: снова пронеслись мимо меня, сделали ритуальных два круга вокруг меня-жертвы, аппетит нагуливали, стервы злючие, сок желудочный пускали. Зубами щёлкают, рычат, гавкают, воют. Шакалы так выли, что шерсть у самих на загривке дыбом, как и у меня.
Пока я прощался с жизнью и своей несостоявшейся невестой, бдительно целился топориком в главаря-вепря-мамонта, своей мини-гильотиной…
… А они бегали смертоносным смерчем вокруг своего меню…
Топор уже не был таким грозным, руки ослабли, голова кругом пошла от их ритуала. Но момент я всё-таки ловил, надеялся, не промахнусь. Располовиню ему пятак!
И вдруг. И вдруг, такой громкий хлопок, как выстрел!
Спокойно так, уже совершенно спокойно, подумал: сердце не выдержало. Сейчас полечу в Рай. Устал.
Всё-таки погиб геройски, видели Ангелы, защищал свою жизнь. Говорят, кто так уходит, прямиком туда, в Рай…
А они бегут. Заходят на последний круг. Видят, что жертва уже созрела, сил больше нет сопротивляться… и сок пошшёл… у них, желудочный. Слышу, чую, запах, кислятины какой-то.
Услышал выстрел. Ещё один. И, и, вся эта свора, пощёлкивая зубами-клыками-бивнями, воющая и тявкающая… рванула мимо меня… в сторону леса.
Поотооом.
Потоом долго соображал, что их могло напугать, отвести беду. Выстрел или третий приступ медвежьей болезни. Может, он отбил аппетит? Хоть на время. Ушли. Убежали. Улетели. А, может, был среди них скунс?
Ко мне шёл человек. Очень похож на Святителя Николая. Видимо, встречает меня на Том Свете. А может, Ангел-Хранитель. Покажет дорогу в Рай.
Но у Ангелов нет усов, такие пышные и чёрные. В руке у него пистолет, и такой тоненький сине-белый дымок из дула вьётся… Мысль, тттакая, молниеносно: ангельская сила хорошо, а и у Них пистолеты есть для такого лютого зверя-Вепря…
– А он спаситель и защитник мой, улыбается как земной человек и…на родном земном языке, грузинокавказских национальностей спел мне мою любимую «Сулико», но песня с мелодией больше походила на речитатив:
– Читто, даараггой тааваришш? Обрадовался? Напугал? Ннишшегоо, даарагой, это ужее поозади. Паайдём ко мнее, вина налью. Ти вёл себя как настоящий джигит. Мущщина. Мааладец!
Он, работник ГАИ, знал, что я ночевал здесь.
Потом рассказал, как местные собаки приняли в свою стаю волчёнка, которого принесли из леса охотники. Он, выросший здесь в деревне, превратился в мощного, сильного волка. Стал домашним, но оставался грозой для всех. Могучим волкодавом.
Вепрь-мамонт тоже дикая свинья. Маленьким полосатым детёнышем её нашли в лесу много лет тому. Принесли домой. Рос и воспитывался вместе с домашними. Так и остался у нас своим, прирученным. Вырос вепрь в такого огромного зверя. Вывелись уже несколько поколений, смешанных с домашними.
Но собаки так и не приняли его. Гоняют. Иногда нападают на него, но всегда с визгом летят во все стороны, иногда с распоротыми животами. Видел, какие клыки!!!
Они все вместе гуляют, пасутся на травке. Вот здесь, под деревом, их место. В жару они здесь. А ты занял их лёжку. Ручеёк, они там воду пьют. Это их курорт «Пицунда». Это их грязевые ванны.
Но вот беда: туристы часто ночуют, занимают их место. Вечером спокойно. А утром вот такое. Весь в шрамах. Видел? В него стреляли, рубили. Смотри, какая щетина. Стреляли в него и в лоб, бесполезно. А морда, вся в шрамах.
Ты их прости, это их место…
Ничего, мааладой чаалавек, вы не первый занимаете их санаторий. Не серчай.
Вы не первый…Паайдём, отдохнёшь, угощу вином. Хаарошее. Грузинское. Паайдём. Они сейчас вернутся к себе, в свою Пицунду. Они таам принимают грязевые ванны.
Щука, Акула
Сегодня двадцать третье, ой нет двадцать второе. Ужас какой-то, а не день. Прибежала Надя сестра, и говорит. Папа. Д. Гриша, бабушка сказала идти на речку. Там ребят в пещере задавило. А мы антенну ставили для телевизера. Сели н ходу трое, и туда, а таам, народу. Все бегают по берегу, не знают чьих придавило, потом тётя Нюра наша, нашла своего Тольку и отдубасила его на радостях, что он не там, дома и жив, но что бы больше не лазил никуда впредь. Мы с дядей Гришей поплыли на ту сторону. Долго копали руками быстро-быстро, может ещё живы, может ещё успеем. И так куча песка и глины. И погода, когда уже пальцы не могли копать, начали лопатами, каждый удар и страх, что ударишь пацанёнка. Перерыли ещё горы земли потом сотник вызвал пожарных, скорую и сапёров, хотели смыть водой всю эту кучу земли. Потом пришёл пацан, которого привалило, но он остался жив, и указал место, рыли, рыли, правда пещера вот и конец. Грунт крепкий, а там ещё лаз в сторону.
Пришёл дед отец ребят держась за голову обеими руками. Все плачут. А мать уехала на отделение к своему брату хоронить, у неё два сына где- то здесь под нами.
Снова лопаты, лопаты. Потом кто-то закричал, есть один, снова руками, руками. Ах ты господи, парень то большой 15 лет. Лежит лицом вниз. Скорчившись. Вытащили полный рот песка. Говорят, после первого обвала слышали крики из-под земли. Они совсем были близко от поверхности. И кричали, а потом второй обвал доконал. Снова лопаты, руки, вот и второй тоже вниз лицом. Искусственное дыхание, рот в рот. И так руками и ногами. Но, куда там. Прошло четыре часа пока искали и рыли.
Чёрт знает. Что. Вчера похоронили двух сестёр на нашей улице. Такой же возраст. Машина перевернулась, а они были у дороги. А сегодня, вот опять чертовщина. Жалко ребятню. Вот видишь, как.
