Князь медвежий

Изрекает Владимир, призвав к затишию знаком:

«Не время для блажи, о, Светозар златоликий!

Твои бы волненья скормить голодным собакам,

Сковал тебя страх как глупцов аскетичных вериги.»

Создал Светозару тем князь расстройство великое:

«Что ж порочишь меня предо всеми Владимир, о, княже?!

Есть у правды богов проявленье столикое,

Но не зришь ты волокон в этой божественной пряже!

Говоришь, что я страхом объят отчаянным, леденящим,

Но вспомнит пускай хоть кто пребывающий ныне

Когда видел он ужас в мою душу хозяйски входящим,

Не бывала душа моя страху рабыней!

Коли бьем чужаков будь то пеше или же конно,

Коль охотой идем на свирепых тварей из леса,

Если подать берем ту, что наше владенье законно,

Если нужно смирить во корчме подонка-повесу…

Всюду клинок мой готов обнажиться нещадно,

И один на один и в братском смертельном сраженьи!

Никогда б не сказал я про храбрость свою так нарядно,

Коль не слышал бы ложных твоих унижений.

Что ж, стерплю на сей раз… Я молвил правдивое слово.

Ныне слово твое, говори, коль весь мир пред тобою стоит обнажен,

Воротиться ли к дому отряду, лишившись на сей раз улова,

Или словно улов нам идти на раскрытый рожон?!»

Во гневе Владимир, в тиши дружинников круга,

Лишь жестом приказ отдает. Со своей высоты,

Ухмыляясь коварной улыбкою, смотрит на друга

И Велеса кровь окропляет лесные цветы.

V

Взвыл же тогда старый бог, проклиная все племя людское,

В ветвях он метался три дня и две ночи меж ними,

И в Русское море бросал он свой дух и в озе́ро чудское,

Не мог он досады унять под волнами морскими.

«О, род малоумный! Коварный является род изо чрева!

Как крот землеройный губит, что статные всходы!

Но мной речено: не познать ему вечного гнева,

Трижды пока не отринет Веле́са и слово, и жест воеводы.»

И темная ночь воцарилась живот вдыхая в созвездья,

Склоняет главу человек, скакун засыпает летучий,

Снова Веле́с усми́рив жажду возмездья,

В образе рыси ночной крадется коварною тучей.

Бесшумная поступь его, объятых сном крепким, обходит:

«Одно лишь желанье и вечными станут их грёзы,

Не зрят в забытьи как смерть вокруг хороводит,

Одно лишь желанье и радость исчезнет и слёзы!

Но счастие вам, о, подлые, скверные главы!

Издре́вле известно о чести богам вездесущим!

В сей миг бы я плоть умертвил и разрушил суставы,

Но мной речено обещанье пред девой цветущей»

Тогда он взошел недалече от князя на взлобок,

Вой, да, издал, вою тысячей тварей подобный,

Воспрянули в страхе, оружие взяли, бок о бок

Стоят ратоборцы и каждый уж к бою способный.

Узрели зловещую кошку как глаз приучился к потемкам,

И вновь двое витязей спор затевают горячий,

Один – Светозар, глаголет, что истину ёмко,

Да княже Владимир в глаголе, что истину прячет.

Первым же меч обнаживши слово речет Светозар:

«Новый нам знак посылает всеведущий старец, о, братья!

Глаза сии ярки как звезды и шкура – во мраке пожар,

Второй уже раз предлагает нам бог достойное рукопожатье!»

Убоялись дружинники вдруг за свое дерзновенье,

И многие молвили, чтобы к Днепру воротиться,

Но всходы сии лукавое бьет дуновенье,

Князя устами иное совсем говорится:

«О, Светозар, ты мой друг осторожный, заботливый,

Во всем ты увидишь промысел вечных созданий,

Поможет тебе в том и ум, и язык изворотливый,

Так в горе бывало и в гуще веселых собраний.

Согласен с тобой, в каждом слове, мой друже,

Да только учти, что сей знак не от Велеса-бога,

Перун-громовержец нам шлет как храбрейшему мужу

Священную рысь, чтоб веселой была нам дорога!

Не тронем ж ее, обойдем, поклонившись, сторонкой,

Не взять нас тогда ни зверью, ни страшным недугам,

Перуна веленьем да песней веселой и звонкой,

С трофеем скорее вернемся к любимым подругам.»

Так начал отряд огибать свирепую гостью,

Владимир же первый, да ножны пустуют доселе,

Еще раз взревел тогда Велес объятый неистовой злостью,

И прыгнул на князя, чтоб раны оставить на теле.

Но меч наготове в разящей воителя длани,

И замертво падает зверь, рассеченный ударом,

Веселый отряд исчезает в полночном тумане

Земле оставляя питаться кровавым нектаром.

VI

У великой реки под сенью старинного древа,