Сумеречный Фронтир

Пролог

Ему вспомнилась ветхая землянка, в которой ютилась его небольшая семья. Отец и мать были беженцами из Гренуа, но сам он родился уже вполне законным гражданином Ахариамского королевства. Вспомнил, как отец, вкалывая с утра до ночи круглый год почти без продыха, скопил приличное состояние и превратил землянку в уютный загородный домик с собственным, хоть и небольшим, земельным участком. Мама засадила всю землю фисташковыми деревьями, и ухаживала за ними, как за родным сыном, а, временами, даже ещё пристальнее. Вспомнил, как рос, помогая родителям в их делах, как учился в храмовой школе, как после этого по собственному желанию отправился служить в армию. Вспомнил свой первый бой, который провёл, спрятавшись в грязном овраге, обмочив от страха штаны. Вспомнил и второй бой, в котором с огромным трудом впервые отнял человеческую жизнь. Вспомнил, как в третьем бою зарубил в порыве исступления двенадцать противников и был за это представлен к награде. Вспомнил, как спустя три года вернулся домой ветераном войны, и уже не в звании рядового, а с сержантскими погонами на плечах парадного мундира. Вспомнил, как не мог найти себе места в мирной жизни и как чуть ли не со слезами на глазах умолял командование снова отправить его на фронт. Вспомнил и проклял себя за это уже в который раз за сегодняшний день.

Где-то неподалёку завыл волк, вероятно, уже почувствовавший запах крови, и предвкушающий скорый падальный пир. Вой этот отрезвил и отогнал воспоминания, обратив мысленный взор на мир материальный.

Из-за отсутствия левого глаза пехотинцу приходилось то и дело крутить головой, чтобы не пропустить внезапную атаку и успеть вовремя поднять щит. Ему оставалось лишь надеяться на то, что окружавшие его со всех сторон противники не заметили этого физического изъяна, который скрывался за тонкой прорезью для глаз покрытого вмятинами и глубокими рваными бороздами шлема. Стоило отвлечься лишь на миг, потерять бдительность, опустить взор или чуть ослабить хватку посиневшей от лютого мороза руки, всё ещё крепко сдерживающей рукоять трофейного палаша – и о благоприятном для пехотинца исходе боя можно было забыть. К слову, о победе он даже не мечтал. Трясущиеся то ли от холода, то ли от страха поджилки как будто подначивали его бежать. Бежать без оглядки, невзирая на тупую боль, что пульсировала в правой лодыжке, в которую угодила стрела одного из северян. Железная пластина, слой толстой кожи и меховая внутренняя обивка высокой обуви несколько смягчили удар, но острие наконечника всё-таки вспороло мышцу и, вероятно, вену, потому что в сапоге теперь неприятно хлюпало что-то вязкое и тёплое.

Мало того, что смотреть приходилось лишь одним глазом, который ему выбили в предыдущем бою несколько дней назад, к тому же через тонкую прорезь шлема, так ещё и сама природа оказалась с противниками заодно. Перед самым началом боя не на шутку разыгралась снежная буря, к которой северяне были привычны, и обзор стал практически минимальным: если вытянуть руку вперёд, то кончик лезвия меча уже терялся в непроглядной белой пурге. Ориентироваться приходилось в основном на хруст снега под ногами противников и интуицию, которая до этого момента пехотинца подводила крайне редко.

Откуда-то справа послышался странный шум. Пехотинец не стал размышлять о том, было ли это похоже на завывание ветра или на звуки приближающегося северянина, и просто повернулся всем корпусом, поднимая каплевидный щит так, чтобы верхнее его ребро находилось вровень с носом, но не закрывало обзор единственному уцелевшему глазу. Несколько мучительных мгновений ничего не происходило, но затем из плотной белой стены бури вдруг прилетело нечто, с глухим хлопком врезавшись в щит. Затем ещё один странный снаряд угодил ему в левое бедро, но боли от удара не оказалось. Третий попал в короткий алый гребешок на шлеме, так же не нанеся ни малейшего урона.

Пехотинец зарычал от злости, когда догадался, что происходит. Северяне знали его позицию и просто насмехались над ним, забрасывая снежками. Понимая то, что тот никуда не убежит, они бесстрашно окружали раненого воина, затевая страшную, смертельно опасную для королевского гвардейца игру.

Пурга слегка ослабла, зона видимости расширилась на метр или полтора. Где-то за белой пеленой появились смутные силуэты, снующие туда-сюда со скоростью лани, словно их движения нисколько не сковывались сугробами по щиколотку и шкваловым ледяным ветром. Вдобавок, северяне смеялись, и каждый раз, когда очередной снежок попадал в цель, раздавался особенно неприятный, низкий, почти утробный хохот. Хохот победителя.

– Побливе подойдите, пфы бефеные, – тихо процедил пехотинец, и отметил, что с пятью выбитыми зубами разговаривать чрезвычайно неудобно.

Какая-то неведомая сила заставила его снова вскинуть щит и упасть на одно колено. Как раз вовремя: в тот же миг в обитое сталью дерево угодил не снежок, а самая настоящая стрела. Пехотинец выглянул из-за щита, чтобы понять, откуда произошёл выстрел, и тотчас обречённо вздохнул, поняв, что установить дислокацию противника всё ещё не представляется возможным из-за ужасных погодных условий. Если бы не изорванный алый плащ и такого же цвета накидка поверх лат, на которой золотой нитью был вышит герб Ахариамского королевства в виде восседающего на троне льва, его тоже было бы обнаружить крайне проблематично. Но вся эта геральдика сейчас служила скорее мишенью, нежели предметом гордости. Недаром северяне носили лишь светлые и сливающиеся со снегом одежды, а лица мазали белой глиной или голубиным помётом. Заметить такого бойца в сугробе было совершенно невозможно, пока тот не нападёт первым.

Вторая стрела снова попала в щит, но на сей раз не под прямым углом, а, скорее, по касательной, с силой развернув пехотинца в сторону. Как раз туда, где уже стоял неведомо откуда появившийся северянин с грозной шипастой палицей наготове. Удар его ноги пришёлся в подбородок, и пехотинец, вскрикнув от боли, рухнул на спину, почти полностью погрузившись в сугроб. Противник подошёл ближе и навис прямо над ним, недобро ухмыляясь и скалясь чёрными-пречёрными резцами.

Пехотинец, переборов себя, закрылся щитом как раз в тот момент, когда палица опускалась ему на голову. Удар колоссальной силы расколол щит надвое, и рука пехотинца, обмякши, упала. Предплечье было вывернуто под неестественным углом и жутко болело. Перелом был налицо.

Северянин это заметил и снова громогласно рассмеялся. Кинув на свою жертву злорадный взгляд, наступил на переломанную руку подошвой ботинка. Пехотинцу потребовалось космическое количество мужества и силы воли, чтобы не взреветь от агонии, а лишь сжать оставшиеся ещё во рту зубы так, что за ушами затрещало.

Противник повернулся в сторону и что-то крикнул ожидающим вдалеке товарищам на незнакомом языке. Вероятно, возвещал о том, что королевский гвардеец более не представляет опасности и лежит на снегу, не способный продолжать бой. Но пехотинец был способен. Ясно понимая, что выйти живым из этой передряги у него уже не получится, он твёрдо решил забрать с собой перед гибелью столько врагов, сколько сможет, чтобы в загробном царстве сам Лоррей – бог войны и покровитель всех мужчин – одобрительно похлопал его по спине, приглашая присоединиться к бесконечному пиру в своих чертогах. Где уже, несомненно, его ждут те друзья, что пали от рук северян до него.

Пехотинец, воспользовавшись тем, что противник отвлёкся, поднял правую руку, всё ещё сжимающую рукоять палаша, и с силой вогнал своё оружие в северянина вертикально вверх, метя в область паха. И лезвие без особых проблем вошло в тело по самую рукоять, рассекая большую часть внутренних органов, начиная с мочевого пузыря и кишечника, а заканчивая лёгкими и сердцем. Северянин не издал ни звука, лишь на раскрывшихся от боли и удивления губах застыл немой крик удивления. Он начал падать прямо на свою недавнюю жертву, и пехотинец одной волею богов сумел вовремя перекатиться в сторону, успев заодно вытащить из тела врага свой меч.

Будто по заказу вдруг снова поднялась пурга, причём ещё сильнее, чем прежде. Королевский гвардеец собрал в кулак остатки воли и принял вертикально положение, помогая себе подняться палашом, словно костылём. Левая рука не реагировала на мысленные команды и висела мёртвым грузом. Благо, что болеть перестала, и пехотинец ума не мог приложить, по прихоти какой небесной силы пропала вся боль.

Вьюга завывала так сильно, что теперь не слышался даже хруст снега под ногами. И было неизвестно, откуда произойдёт очередная атака. Теперь оставалось надеяться только на удачу.

Пехотинец, вонзив палаш в сугроб, освободившейся рукой сорвал с себя накидку и плащ. Было тяжело, голова ходила кругом, но он справился и устоял на ногах. Избавившись от ярких элементов одежды, снова опустился на одно колено, стянул с поверженного северянина белую волчью шкуру и накинул её себе на плечи, плотно затянув все шнурки и тесёмки. Возможно, думал пехотинец, такая маскировка могла помочь ему выиграть лишние несколько секунд, когда ему придётся неожиданно столкнуться с очередным противником.

Заунывный шум пурги не смог заглушить волчий вой, который на этот раз слышался куда отчётливее, чем раньше. Завывания хищника бодрили и даже несколько воодушевляли.

Снова вооружился мечом и, не раздумывая, отправился вперёд, выбрав случайное направление. Думать над этим явно было бессмысленно: враги могли таиться где угодно. Пехотинец отметил, что находится будто бы в белоснежном коконе, который двигался вместе с ним туда же, куда идёт он сам.

И удача вдруг повернулась к нему лицом. Прямо перед ним оказалась спина одного из северян, который сидел на корточках, держа в руках лук с вложенной в него стрелой и слегка натянутой тетивой. Противник не услышал приближающегося к нему королевского гвардейца. Не заметил нависшей над ним тени от клинка. Не успел выкрикнуть ни слова, когда лезвие вонзилось ему в шею и буквально утонуло в ней, опустившись до самого желудка.

С трудом заковылял дальше, снова выбрав случайное направление. Дважды столкнулся с обледеневшими кустарниками и низкими молодыми елями, которые сперва принимал за очередных врагов. Блуждал ещё пару минут, пока не столкнулся со следующим северянином практически лоб ко лбу. Противник был готов к этой встрече: сразу же рубанул от плеча, но промахнулся: пехотинец чудом успел пригнуться и ушёл вбок поразительно грамотным вольтом. Поразительным, потому что он сам от себя не ожидал провернуть такой манёвр, находясь в предсмертном состоянии и изнывая от боли в раненой ноге. Уйдя в сторону, сразу же резанул врага по бедру, в очередной раз мысленно усмехнувшись над тем, как северяне пренебрегают тяжёлой защитой вроде стальных набедренников и ограничиваются в большинстве своём клёпаными доспехами из вываренной кожи. Раненый с рёвом ударил туда, где только что был пехотинец, но снова промахнулся – тот уже был за спиной северянина и наносил очередной удар, на этот раз колющий. Лезвие без особых проблем вошло в тело чуть пониже лопаток, перебив позвоночник и оборвав ещё одну жизнь.

Через несколько десятков шагов произошла встреча сразу с двумя противниками. Те, завидев пехотинца, сразу же стали его окружать, каждый отвлекая внимание на себя. А пехотинец, который по задумке его соперников должен был пятиться и отступать, вместо этого ринулся вперёд на одного из северян, но в самый последний момент пробитая стрелой нога отказала двигаться и подвела своего носителя. Королевский гвардеец рухнул в снег лицом, успев, однако, во время падения как следует рубануть палашом одному из противников по животу. Как оказалось – очень даже успешно, потому что тот, крича от боли, свалился рядом, и сжался в позе эмбриона, испытывая невероятные мучения и стремительно истекая кровью.

Второй северянин ударом сапога выбил меч из рук пехотинца и перевернул его лицом вверх. Неприятно улыбнулся, хищно облизал синюшные то ли холода, то ли от боевого окраса губы, и откинул свою булаву в сторону. Затем присел рядом с выбившимся из сил пехотинцем, стянул с него шлем, достал из-за голенища сапога длинный кинжал и слегка надавил лезвием на горло гвардейца.

– Вот твои смерт и приходить, – на ломаном Ахариамском произнёс северянин, а затем перешёл на свой родной язык. – Ноу мунто дейа Вейхум, дритсекка.

У пехотинца не осталось ни капли сил чтобы сопротивляться. В его голове снова пронеслись картинки из прошлого. Дом, семья, фисташковые деревья в саду. Не осталось сил даже для сожалений или раскаяний. В голове крутилось лишь желание поскорее покончить со всем этим.

И вдруг произошло нечто, что произойти никак не могло. Раздался приглушённый оклик. Северянин, не убирая кинжал от горла пехотинца, повернулся на звук и в тот же миг получил по челюсти мощнейший удар чем-то похожим на тяжёлый боевой молот. Послышался звук ломающихся костей, который звучал для лежащего на снегу и уже готового к смерти пехотинца как райская музыка.

Рядом стоял очень крупный и явно матёрый воин. Укрытый латами молотобоец протянул раненому пехотинцу руку. Помог подняться, удержал того на ногах и произнёс что-то, что утонуло в шуме пурги. Затем повысил голос, стараясь перекричать непогоду:

– Ты как, боец, живой? Из Ковенбургской гвардии?

Тот не смог ответить. Лишь коротко кивнул, стараясь удержать себя в сознании.

– Где остальные? – вновь крикнул молотобоец. – Мы прямиком из Лувенора, ударный отряд сержанта Кроули. Прибыли вам на помощь по приказу его величества.

Пехотинец расплылся в улыбке. Наконец-то пришла помощь. Через мгновение улыбка стёрлась с его губ, расплывшись в гримасе боли. По щекам потекли слёзы. Помощь пришла, но слишком поздно.

– Офтальные, – сквозь выбитые зубы прошипел он. – Погибли. Вфе погибли. Я – пофледний.

– Сочувствую, братец. Так, ты тут умирать-то не вздумай. Всё закончилось. Сейчас отведём тебя к нашему доктору – он тебя вмиг подлатает.

Пехотинец шмыгнул носом и, подняв голову, осмотрелся. Только сейчас он увидел, что за спиной спасшего его молотобойца стоят ещё четверо воинов в точно такой же форме. Один из них подошёл ближе и протянул раненому короткое метательное копьё, сказав:

– Держи, будет тебе вместо костыля. Доберёмся до Ковенбурга – придумаем что-нибудь получше.

Вьюга постепенно утихала. Совсем скоро уже можно было увидеть поле боя, усеянное припорошенными снегом трупами. А неподалёку на тракте стояла по меркам местных военных подразделений целая армия – на беглый взгляд около полусотни пеших человек и несколько гружёных телег, запряжённых парой десятков лошадей.

Тот, что передал пехотинцу копьё, заметил направление его взгляда и пояснил:

– Всё хорошо. Это наши. Мы поможем удержать Ковенбург.

– Ковенбувг, – усмехнулся раненый, после чего раскашлялся, согнувшись в три погибели. На снег упали алые кровавые брызги. – Клянуф богами, вы прифли слифком повдно. Мы все обвефены.

– Обве-что? – переспросил один из прибывших на помощь бойцов.

– Обвефены. Обве…

– Он хочет сказать, что мы все обречены, – хмуро заметил молотобоец. – Я верно понял?

Пехотинец кивнул.

Где-то уже совсем недалеко завыл всё ещё терпеливо дожидающийся трапезы волк.

Акт I

Глава 1

Никогда не забуду то гнетущее утро. Святая Орфина, мать всей природы, словно вторила мрачным мыслям каждого жителя столицы нашего королевства, затягивая небеса тяжёлыми свинцовыми тучами и насылая на Лувенор свои горестные слёзы в виде нескончаемого проливного дождя. А к полудню и того хуже: вместо воды из облаков на нас обрушился настоящий шквал из крупных снежных хлопьев. И это в середине месяца Посадок, аккурат к окончанию весны! Никто не сомневался, что сами боги взбудоражились пронёсшейся по государству волной новостей с севера.

Случилось то, чего все ожидали уже последние два десятка лет. Время мирного договора, заключённого между Ахариамским королевством и северными княжествами Вейхума, уже давно подошло к концу. Обе стороны наращивали военную мощь, готовясь к вероломству противника, но пока никто так и не делал первый шаг. До этой самой недели. Северяне атаковали наш фронтир, сходу забрали несколько пограничных крепостей, заручившись поддержкой дикарей кафу, и теперь их многочисленные войска продвигаются вглубь Ахариама, сметая на своём пути и те поселения, что дают отпор, и те, что выходят навстречу варварам с поднятыми руками.

Мы очень отличаемся от этих дикарей. Разумеется, в лучшую сторону, в этом у меня сомнений никаких не возникает. Взять хотя бы нашу столицу, в которой я живу с рождения: Лувенор – это центр всего мира. Огромный город-порт, в который ведут все самые оживлённые торговые тракты окрестных государств. У нас самая сильная и хорошо вооружённая армия. Лучшее образование. Чётко расписанная структура государственных органов. Превосходная и богатая жемчужинами в своём роде архитектура. Полностью обузданная магия… а теперь взглянем на Хёмбург, столицу Вейхума и главный оплот всех северных княжеств: дубовый частокол вокруг таких же деревянных хижин, практически полное отсутствие земледелия, неумение обрабатывать сложные сплавы металлов, постоянные дрязги князей за трон в Хёмбурге, варварские манеры, лживые злые боги, жаждущие постоянных жертвоприношений, магия, которая чаще убивает их тёмных колдунов, нежели помогает им.

Боги на нашей стороне, никаких сомнений. Наш небесный отец – Афинор – хотя бы не требует отрубать нашим врагам головы и строить из них курганы, чтобы потом на них устраивать сумасшедшие кровавые оргии. Я это говорю вовсе не из ненависти; мне просто жаль этот народ. Но если варвары решили посягнуть на наши земли, которые мы освоили в глубокой древности, то горе этим захватчикам, и да падёт на их головы проклятие Лоррея.

Мне много раз приходилось бродить по этим узким улочкам за всю мою двадцатишестилетнюю жизнь, так что точку сбора рекрутов я нашёл всего за четверть часа. Пока блуждал между красивых серо-кирпичных домов с голубыми черепичными крышами, вспоминал своё детство. Как играли в "войну" вон в том переулке. Как за той таверной впервые поцеловал сверстницу. Как на углу той бакалейной лавки в первый раз за всю жизнь получил в глаз. Теперь-то памятные события вызывают лишь умиление, но тогда каждый такой момент был для меня либо несметной радостью, либо полной катастрофой.

Благо, что мне не приходилось побираться или воровать. Семья у меня была обеспеченной, сколько я себя помню. Ещё до моего рождения мой отец, Эодар Веллер, работал каменщиком. Его светлых мозгов с лихвой хватило на то, чтобы не пропивать все полученные деньги в ближайшем трактире, а откладывать как можно больше на будущие начинания. И за десять лет ему удалось скопить золота и серебра достаточно, чтобы стать мелким ростовщиком. Благо, что он давно планировал войти в эту стезю и заранее обзавёлся всеми необходимыми связями. И дела, хоть и не сразу, пошли в гору. Состояние моего отца росло и со временем он решил открыть собственное дело, встав во главе других ростовщиков, забирая свою долю от их сделок. И другие ростовщики были только рады, ведь поручительство Эодара Веллера к тому времени уже дорогого стоило. Мой отец заслужил очень хорошую репутацию, которая в итоге привела его к ещё большим богатствам.

Со временем главный ростовщик Лувенора женился и завёл троих детей. Старшего сына зовут Громмер в честь одного из королей древности. Младшую дочь зовут Джоанна в честь дочери богини Дхали, благодетельницы человечества, богини любви, семейного очага и продолжения рода. А среднего зовут Клод. Без какой-либо чести, просто Клод.

Клод Веллер – это я, как нетрудно догадаться.

Не то чтобы мне не нравилось это имя, но, честно говоря, родители могли бы и проявить побольше фантазии, нарекая меня кем-либо на целую жизнь. Я, конечно, никого не виню, но стоит отметить, что моим брату и сестре имена давал отец, а мне имя выбрала мать. Которую я, кстати, не очень-то жалую, но об этом мало кто знает, потому что из меня не особый любитель выносить сор из избы.

Тем временем я добрался до центра записи в рекруты. Штаб наспех организовали в здании театра, и артисты были не против. Более того, многие из них и сами первыми записались в армию, чтобы отправиться на север и не дать захватчикам протоптать землю до самой столицы. Мощёная площадь с красивым фонтаном в её центре были покрыты мокрым и уже довольно грязным снегом, который по большей части уже превратился в слякотные лужи. И всё это пространство было буквально забито теми, кто желал записаться в армию.

Я был один. Большинство приходило кучками по несколько человек. Юноши подначивали всех своих друзей, чем делали себе честь, по моему мнению. Мне же, к сожалению, привести с собой было некого. Отец уже довольно стар для всего этого, да и семью ему кормить надо. В конце концов, в случае моей кончины, чего я, конечно же, постараюсь избежать, ему придётся кормить мою жену и своего внука или, быть может, внучку, то есть моего ребёнка, который должен был родиться всего через два месяца. Так уж вышло, что за год до этих самых событий, меня угораздило влюбиться в очаровательную женщину. Таких, как Лора, больше нет. Хотя, тут я слукавил. Год назад меня угораздило не влюбиться, а жениться на этой потрясающей женщине, а влюбился я в неё задолго до этого. Кажется, я бегал за ней ещё с тех пор, когда ещё едва доставал своему отцу до пояса. И хоть мне удалось уже давно перерасти своего отца, когда я нахожусь рядом с ним, мне всё ещё кажется, что он – очень большой человек, а я всего лишь его маленький ребёнок.

Я очень сомневался, что успею хотя бы приблизиться к штабу рекрутинга до вечера. Очередь продвигалась чрезвычайно медленно. Люди вокруг из кожи вон лезли, лишь бы пробиться к столу, за которым сидело несколько офицеров, решающих судьбу тех, кто собрался бороться за своё королевство. Но я был твёрдо намерен стоять здесь хоть до потери пульса, так уж меня воспитали.

Возможно, за меня мой характер и мои предпочтения выбирал отец, не могу с этим поспорить. Но, как бы там ни было, я благодарен ему за то мировоззрение, что сейчас прочно сидит в моей голове. Ведь если бы не он, мне выпала бы судьба стать таким же, как мой старший брат.

Но, благо, всё повернулось иначе. Едва я отпраздновал своё шестилетие как отец отдал меня в семинарию Храма Афинора, чтобы я не просиживал штаны, сидя дома, или не терял свою честь, хулиганя на улицах. Нет, конечно, мне удавалось заниматься и своими мальчишескими делами, но, тем не менее, каждый день я исправно ходил на занятия, впитывал знания, словно губка, и всячески гордился тем, что в отличие от моих школьных товарищей я буду образованным, начитанным, умным человеком, как обещал мне отец. Образование заняло у меня ровно десять лет. Закончил семинарию с отличием и даже получил от настоятеля храма предложение остаться в качестве одного из учителей для совсем маленьких детей, но у меня к тому времени уже сложились понятия о том, что происходит в мире, и я выбрал несколько иное направление, в чём меня мой отец очень даже поддержал.

В шестнадцать лет я попрощался с семьёй и на четыре года отправился проходить государственную службу для юношей. Разумеется, это была не полноценная армия, но всё же там было на порядок сложнее, чем на гражданке. Мы просыпались за час до восхода солнца, долгие часы бегали строем по лесам, проходили полосы препятствий, изучали тактику и стратегию, тренировались фехтованию и стрельбе из лука. В целом и общем, мне кажется, что именно там из меня сделали того, кем я и являюсь. Хотелось сказать "сделали настоящим мужчиной", но это слишком громкое высказывание. То, что я стал настоящим мужчиной, мне ещё предстояло доказать на границе, где сейчас проходили ожесточённые кровавые бои между безжалостными дикарями и храбрыми воинами Ахариамского королевства.

В двадцать лет я вернулся домой, где меня очень тепло встречал мой отец. Он был очень горд за меня и предложил мне долю в его изрядно пополневшем деле. Пока меня не было, он на скопленный капитал обзавёлся некоторой недвижимостью: теперь он был не только главной гильдии ростовщиков, но и владельцем двух таверн, четырёх продуктовых лавок на рыночной площади и кузницей, где ковались лучшие мечи во всей столице. Отец предложил мне взять в свои руки управление любой недвижимостью, и я, несколько колеблясь, в итоге выбрал таверну. Это не означало, что я заступил на должность корчмаря или кулинара, нет. Мне предстояло контролировать весь процесс: заниматься поставками мяса, овощей и всяческих напитков, контролировать деятельность поваров, музыкантов, охранников, осваивать финансовый оборот. Сходу так просто и не вникнешь. Но у меня, признаюсь с гордостью, получилось как минимум не развалить это увеселительное заведение, а даже немного его облагородить.

И шесть лет я занимался исключительно таверной. Большую часть заработанных денег я отдавал отцу без каких-либо раздумий: я знаю, что он распорядится любой суммой золота куда лучше меня. Возможно, однажды тот мешок с монетами, что я принёс ему неделю назад, он превратит в целую бочку серебра. Но теперь я больше не буду приносить отцу доход; в моё отсутствие этим будет заниматься моя жена, которая также довольно быстро научилась всем премудростям этого хитрого дела.

За размышлениями я почти не заметил, как пролетело несколько часов. Я стоял уже совсем недалеко от офицерского стола на порожках здания театра, и сердце моё предвкушало… что-то. Не знаю, чего именно я ожидал, потому что на самом деле в моей душе бушевало смятение. Ведь я планировал оставить прекрасную жизнь ради сомнительного удовольствия оказаться зарубленным северным топором. Но, если посмотреть на это с другой стороны, я бежал от приевшейся городской жизни, скучной и однообразной, туда, где можно показать себя, а попутно отличиться перед богами и королём.

За моей спиной послышался какой-то шум. Не став оборачиваться и проверять, я шагнул на ступени и уже готов был отдать честь взглянувшим на меня офицерам, как вдруг меня кто-то очень бесцеремонно оттолкнул в сторону, да так, что я едва не упал. А свалить меня не так-то просто.

Грубияном оказался настоящий великан. Я всегда считал, что с ростом мне повезло по крайней мере тем, что он не ниже среднего, но этот здоровяк заставил меня почувствовать себя настоящей букашкой. Без преувеличения: верзила возвышался надо мной на полторы головы, а в плечах его можно было обхватить не меньше чем втроём. Вдобавок к невероятным размерам, этот человек имел длинные волнистые волосы, и густую чёрную бороду, что придавало ему довольно грозный вид. Спорить с верзилой мне расхотелось, учитывая, что ударь он меня кулаком в лицо, синяк растянулся бы от подбородка до самого лба.

Этот источник шума в виде громадного человека даже не удосужился извиниться. Он, горделиво выпрямив спину, отчего стал казаться ещё выше, решил бросить на меня насмешливый взгляд исподлобья. Слегка повернув голову в мою сторону и улыбнувшись лишь уголком губ, он начал говорить, наверняка что-то очень обидное и едкое, но вдруг оборвался на полуслове и уставился на меня как на покойника. Несколько секунд громадина меня осматривал, после чего взглянул прямо в глаза и низко и раскатисто произнёс лишь одно слово:

– Клод?

Я впал в ступор. Откуда он может меня знать? Может быть он…

И тут я понял. За густой растительностью на лице и мощными мускулами я не узнал в этом задире своего собственного старшего брата, которого не видел уже по меньшей мере двенадцать лет.

– Гром?!

– Именно так, братишка, – усмехнулся Громмер. – Ты что ж это, тоже собрался крошить черепа варварам?

Так как мой брат и я тормозили очередь, по толпе прошлось некоторое вполне ощутимое волнение. Но перечить никто по понятным причинам не стал. Лишь один из офицеров произнёс усталым голосом:

– Граждане, выясняйте своё родство в другом месте. У нас тут, мать её, война началась, дело срочное и важное.

– Да, я тоже решил записаться рекрутом, – кивнул я Грому, гордо подняв подбородок.

Громмер ещё несколько секунд смотрел на меня, довольно ухмыляясь, после чего обхватил меня за плечи, одним движением подвёл к столу и сказал:

– Клод и Громмер Веллеры, записывайте нас в один отряд.

Честно говоря, я не знал, что ответить. Я чувствовал на себе десятки, если не сотни, взглядов собравшихся на площади людей, и мне было как-то не по себе. Да и крепкая рука Грома, по-братски обнимающая меня за плечо, не очень располагала к здравому мышлению. Пока я размышлял и пытался сообразить, что мне сделать, усатый одноногий офицер со шрамом, проходящим через всё лицо, успел записать нас обоих, после чего поставил на документе печать, свой автограф и протянул бумагу остальным своим коллегам для повторения процедуры.

– Добро пожаловать в армию, – лениво козырнул одноногий офицер, протянул нам вернувшийся к нему документ, после чего молча указал на вход в здание театра.

За меня теперь решал Гром. Он, всё ещё держа на моём плече свою руку, спешно повёл меня ко входу. Мы прошли через высокий арочный проём, где раньше стояли зазывалы на представления, а теперь красовались королевские гвардейцы в латных доспехах и с полным вооружением. В главном зале театра было довольно людно. В просторном круглом помещении народу оказалось не меньше чем на площади. По периферии зала стояли новые столы с офицерами, но на этот раз нам предстояло выбирать, куда именно мы желаем записаться. Судя по оповещениям, мы могли пойти служить в пехоту, конницу, в армию снабжения, даже во флот. Разумеется, если я ни разу в жизни не ступал на борт галеры, то никто меня матросом не возьмёт, но сам факт выбора своей военной направленности меня очень воодушевил. Хоть и не изменил моё первоначальное решение пойти в пехотинцы.

– Как ты здесь оказался? – спросил я у Грома. – Ты ведь…

– В темнице? – брат усмехнулся. – Нет, малыш Клоди, как видишь – меня там нет. Я здесь. Иду, понимаешь, сражаться за своё королевство, которое очень люблю.

Зная своего брата, я бросил на него укоризненный взгляд и спросил:

– Давно ты сбежал? Отец знает?

– Обижаешь! Я не сбегал, клянусь богами. Мне… предложили выбор.

Хоть Громмер и был старше меня почти на два года, в семинарию нас отдали одновременно. Мы оба ходили на занятия, помогали друг другу с заданиями, учились, набирались знаний и опыта. Только, в отличие от меня, Грому это очень быстро наскучило, и к двенадцати годам он сбежал из дома, связавшись с дурной компанией. Я периодически встречал его на улицах нашего города, но как я ни пытался его уговорить вернуться, воля его была непреклонна. Он воровал у прохожих, избивал других детей и грабил их, рано пристрастился к крепкому алкоголю и некоторым другим изменяющим сознание веществам. В шестнадцать лет мой брат угодил за решётку за пьяное ограбление магазина разных мелочей. Гром пробыл в заточении почти четыре года, пока его не выпустили за "примерное" поведение. От безысходности он вернулся домой, но мать его с треском выгнала за порог, даже не посовещавшись со мной и отцом; таким образом, я даже не успел с ним повидаться после его длительного заточения.