Read the book: «Новая эра. Часть первая»
Иллюстратор Михаил Яковлевич Гробман
© Наум Вайман, 2019
© Михаил Яковлевич Гробман, иллюстрации, 2019
ISBN 978-5-4485-1400-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Новая эра
Третий том «Ханаанских хроник»
Постепенно книга меня завершит
Эдмон Жабе
Часть первая
1.1. 2000. На новогодней вечеринке у Додика я влюбился. Ее муж – скрипач, лет чуть за сорок, пытается продолжить карьеру – Ленинградская консерватория, недавно приехали. Она – тоже скрипачка, моложе его, но на карьеру не рассчитывает: преподавание, частные уроки. Понравилась сразу, каким-то флером грусти, легким и естественным, врожденным. Пригласил танцевать. Почти не смотрела на меня, но улыбалась. Разговорились. Зовут Полиной. Очень мила. Но телефон не попросил, думал, еще будет возможность, однако танцы вдруг прекратили и затеяли импровизированный концерт, муж ее урезал какой-то лихой фокстрот, все столпились около него и вздрагивали, кто в такт, кто не очень, а потом они уехали.
Это друзья М, я мог бы взять у него телефон, но мне показалось, что и он на нее глаз положил…
2.1. Обещают дождливую неделю, резкое похолодание. С утра туман. Позвонила Л, еще не оклемалась после перелета, но голос бодрый, радостный. И так мне хотелось разобрать все завалы и побежать навстречу… Стал объяснять, что сегодня не получится. Сказала: «Понятно». И тоска взяла, что не получается неомраченной встречи. Почему я не мог отменить случку с Р? А в последний раз с Ф, опустошенный, как всегда после схватки с ней, стертый, как компьютерная память, я впал в полудрему и стал вдруг полуживым голосом вспоминать пионерлагерь, как уезжал на все лето семь лет подряд, и всегда тосковал первое время, потом привыкал, про свой авторитет рассказчика: никто в палате не спал, когда я плел выдуманные истории про разбойников и пиратов, как уже стал в последние годы «дедом», и мне было смешно, когда новенький вожатый, из евреев, предупредил меня, что отряд хочет сделать мне темную, потому что я заносчивый, а мне было смешно и ничуть не страшно, я знал абсолютно точно, что эта бунтующая мелюзга не решится, потому что они, хоть и злюки, но – трусы. Да, я всегда был «заводилой», но при этом держался в стороне, не сближался «с народом». Она сказала, что я и теперь «притягиваю к себе и тут же отталкиваю», будто не хочу, или боюсь, чтобы ко мне чересчур приближались, и вместе с «удивительной нежностью» я бываю жесток и раню неожиданно, когда все панцири скинуты… Кстати, уже три дня не пишет, для нее это много. А отменить сегодняшнюю встречу с Р я не мог, неделю до этого не «общались», и еще неделю, а то и две, даст Бог, не увидимся, и если и сегодня отменить, то она от меня «отвыкнет»…
Рассказываю Л:
– Сегодня кошмар приснился, и вообще спал ужасно, что мы с тобой гостиницу ищем и не находим, и вроде пришли на место, а я смотрю, нет надписи «Отель», идем по каким-то лестницам, ты становишься в какую-то очередь (она хмыкает), а я бегаю по этажам и никак не могу понять, где-же тут можно…
3.1.2000. Приехали с Р в гостинцу в начале второго, а вылезли около девяти вечера. Ебля в дым. Похлопала ладошкой по моей распростертой руке: «Моцарт, ты превзошел сам себя!»
Сползла к ногам, стала рассматривать: «Посмотри, какой красивый! Ну, чего ты смеешься? Посмотри, ну посмотри!» Глаза сияют. Как пьяная.
… – Скажи мне, а когда ты сидишь, куда яйца деваешь? Разве не мешают? Больно же сидеть на них? Или когда между ног сжимаешь? Ну, чего ты смеешься?
Когда прощались, сказал, что в следующее воскресенье, наверное, не получится, я ей позвоню.
– Что, подруга приезжает?
– Она собственно уже приехала…
– Понятно.
Ну вот, и тут обида. Но мне уже наплевать. После такого марафона… Рекорд поставлен, все остальное неинтересно.
Обещал принести ей книгу о китайских воззрениях на секс. Она некоторые из этих воззрений оспаривает:
– Во-первых, мне не так важно, чтобы ты долго не кончал, лучше короче, но чаще. … Беречь сперму? А ее, как и деньги, на тот свет не возьмешь. … И где же тогда удовольствие мужчины? В удовольствии женщины? Ну, вообще-то я это приветствую, но, это какая-то обязаловка, трудовая повинность. … Ты знаешь, а твои ромашки еще живы. Вчера муж решил меня сфотографировать, для нового тысячелетия, долго устанавливал аппаратуру, и вдруг ему пришла в голову мысль сфотографировать меня с цветами, взял твои ромашки из вазы и с ними сфотографировал. А я держала их и… мне было так стыдно… но вместе с тем… я была рада (загадочно улыбается)…
А еще вспоминала, как мы познакомились, и как было в первый раз – любимая пластинка. И как ее напугало «когда ты в машине сказал, что стихи пишешь. Ну думаю, еще один… А ты еще добавил, что „на профессиональном уровне“, ну, думаю, вообще пиздец!»
… – А у нас уже есть прошлое, да? Вот с одной стороны ты уже мне такой родной…, а с другой – я чувствую, что плохо тебя знаю. … А можно потрогать? Можно?! Я так люблю, когда он в руке оживает… Все-таки… можно я тебе это скажу? Я тебя немножко люблю. Да, люблю, ты не боишься? … Все-таки важно вместе. Даже когда я несколько раз кончаю, если не вместе, это не то. Ты мне дай знать, когда ты уже… Знаешь, сегодня я чувствовала себя так… Только один раз я так чувствовала, с тем человеком. Он мне подарил это. Это выше оргазма, это что-то невероятное. И совсем необязательно… это может быть просто от поцелуя…
А Ф мне не пишет. Будто чует, что не до нее.
4.1.2000. Сильный дождь весь день. Заехал за Л.
– Как это ты решился приехать? А вдруг тебя заметил бы кто-нибудь? – подкалывает.
Но была рада. Вообще встреча получилась радостной. Мы оба ее хотели. И плевать уже на дешевый номер. Такой же марафон, как и за день до этого, но прошел даже легче. А я боялся, что сил уже не осталось. Дождь царапал жалюзи, то изредка, то настойчиво шурша, то как пес, рвущийся погулять. В простеньком номере было сумрачно и холодно (об отоплении в такого сорта гостиницах не беспокоятся). В промежутках мы тянули «из горла» виски и закусывали хлебом и сыром. Ну, и болтали.
– Рассказывай, на какие подвиги я тебя толкнула? Рассказывай, рассказывай.
Я и рассказывал.
А домой пришел, и супругу возжаждал, да так все прошло, что и она меня похвалила (что бывает крайне редко): «Ой, как здорово! Как мне понравилось!»
Портос звонит:
– Соломоныч, как дела?
– Да, чего-то… кашель…
– Старый триппер дает о себе знать?
5.1.2000. Верник сказал, что вечер Бобышева был неинтересный. Мой рассказ в «Сплетении» ему не понравился. Да, говорит, живо. Но грубо.
Грубостей они не любят.
Вечером, в дикий дождь, потащился с Л в Тель-Авив на «Империю чувств», но вместо «Империи» давали «Экзистенс» Кроуненберга, о войне игровой виртуальной реальности с действительностью. Виртуальная берет верх. Под утро приснилось: песок в доме, и из него вдруг волнами прут муравьи, орды муравьев…
6.1. То ли довела эта мотня по дорогам в грозу и потоп, то ли… В общем, всё, мой «завод» вдруг кончился. Но вроде обещал, и вроде притащилась через моря и океаны… Заехал за ней и подались в Латрун. Дождя не было, хотя тучи наступали из-за холмов, как армия вторжения. Воздух – легкий дым, но именно на фоне этого пепла так радует яркая зелень свежей травы, неожиданная ржавчина куста у дороги, пыльно-зеленые молодые оливы. Даже солнышко иногда выглядывало. По «нашей» тропе поднялись на холм. Темные стены монастыря и бурая черепица виднелись за соснами, воздух непривычно холодный, сырой, пахнет какими-то цветами, хвоей, подгнившей листвой. Посидели наверху, на камнях крепости. Здесь хорошо, духоподъемно. С одной стороны равнина внизу, поля, пленки парников кажутся прудами, а с другой – горы: серые, бурые, зеленые, в низких тучах.
Захотела поехать в «ту гостиницу», что на обрыве. «Поехали», – говорю. А потом, уже по дороге:
– Знаешь что, не хочу я в гостиницу.
– Ну, не поедем. Я на самом деле тоже не хочу.
– А зачем же предлагаешь?
– Не знаю. Потянуло к обрыву…
Поехали в Ерушалаим. Закатили обед в «Мишкенот Шаананим». В ресторане только три столика занято: четверо русских с короткими шеями – в дальнем углу, в центре Дан Меридор1 с каким-то американцем, а мы в другой угол забились. Слышали каждое слово. Русские говорили о каких-то заводах, Меридор – о Бараке2. А я – о бабах. Но она мои жалобы на «запутанность» отмела, считает ситуацию банальной. Обижаешь, говорю. Тут стараешься, стараешься, и на тебе – банально.
– А чего ты все стараешься?
Потом погуляли по каменным улочкам, зашли в недавно обновленный квартал «Ямин Моше», славное место, мавританские дома в ограде голых ветвей, садики с апельсиновыми деревьями, апельсины висят гроздьями, рыжие, среди зеленых листьев и серо-желтых стен. В одном садике её вдруг поразила ярко-красная ветка. «Рябина?! Нет, правда, рябина!» Потом: «Монпарнас! … Нет, красивее, чем Монпарнас!»
Спросила про книгу, ответила ли мне Аня? Я пустился в рассуждения: с Аней не получается: много обещает, а толку нет. Может, и не по ее вине, но… И с этой любовью своей вдруг пристала, если бы она не полезла ко мне со своей дурацкой любовью, я бы ей до сих пор деньги посылал.
Она расхохоталась.
– Вот это обязательно запиши!
Когда отвез ее, остановился на обратном пути и стал вдруг набирать номер Р, но передумал. Поздно уже, вдруг муж дома…
От Ф: У меня переставляли win2000, после чего все перестало работать
Рада, что ты вернулся, а не исчез с 12-м ударом часов, как исчезли все подарки феи у бедной Золушки.
Новый год? Было детское ожидание чуда, а все было достаточно обыденно и скучно. Встречала не с теми людьми, кто мне по-настоящему дорог.
целую
7.1.2000. Все. Сегодня разгрузочный день. От всех четырех. Хотел утром поиграть в теннис, но стал накрапывать дождь, да и холодный ветер…
От Л: Какая чудесная была веточка рябины!
От Ф: Я проснулась утром, рядом нелюбимый муж, надо идти на нелюбимую работу, и стала мечтать, что бы я хотела в жизни. И представила себе маленький домик, ты пишешь свой роман, а я сижу рядом… И вдруг пронзила мысль, что это уже было, и даже роман был о том же. Ну вот. Встала и пошла на работу
целую
9.1. Договорились с Л на Бейт-Дагане. Я опоздал, она уже ждала.
– Ну что, поедем для начала в гостиницу? – ухмыляюсь.
Посмотрела на меня с некоторым недоумением, подумала.
– Поехали, коли не шутишь.
Да какие уж тут шутки.
Предложение шикануть (взять номер в самой дорогой гостинице Тель-Авива, на самом верхнем этаже, с видом на море) я отклонил. И Бат-Ям сойдет. С видом на то же море. Без энтузиазма, но согласилась. Небо было дождливым, синоптики обещали грозу и ливни. С видом на море не дали, то есть можно было подождать, но ждать не хотелось, хотелось спрятаться. Спрятались. По жалюзям били большие редкие капли. «По мозгам бьет…» Потом все-таки пошел дождь, но не сильный, и снова капли, и стихло…
Сжимает пальцами локоть, как раз там, где болевая точка – исцеляет. Долго сжимает. И боль уходит.
– А у меня тоже есть «поле»? – спрашиваю.
– Есть, есть. Поле чудес.
– И я тоже могу лечить?
– А чем ты еще всю жизнь занимаешься?
И мы рассмеялись.
Поехали в Яффо, к «Бени-рыбаку». Абсолютно пустой зал ресторана. Допиваем кофе. День прояснился, даже солнце выглянуло. Сейчас выйдем, погуляем по молу. Отлегло от сердца. Стал благодушен.
– Ты на меня иногда злишься? – спрашиваю.
– Иногда?!
Смеемся.
Прогулялись вдоль моря, по щербатым камням мола. Со злым упорством волны били в бетон.
– А вон там был наш ресторанчик, «Соф аолам»!3
– Ага…
– Мы с тобой на краю Ойкумены, в ресторанчике «Соф аолам», за плетнем два синдбада-нацмена конопатят свой сказочный хлам!4 – цитирует.
Криво усмехаюсь. Однако приятно: и меня вот цитируют…
10.1. После работы позвонил Р.
– Я ужасно соскучился.
– Я тоже.
Договорились на следующий понедельник.
– Я тебе еще позвоню на неделе, – говорю.
– Можешь не звонить, потому что вряд ли застанешь.
Защемила ревность. Почему так больно? Может, и к лучшему, будет повод расстаться, давно пора. Но всё равно больно…
11.1. Оля Морозова прислала открыточку с новогодними поздравлениями, тронут.
12.1. В перемену позвонил Л.
– Я собственно хочу пожелать тебе счастливо долететь…
– Ага.
– А чо это у тебя голос такой малорадостный?
– А чего радоваться?
– Ну… Весна скоро…
– Это у вас скоро, а у нас еще…
– Опять же Испания ждет…
– Да, – хмыкнула не без горечи, – Испания…
– И вообще, живем, блин…
– Мне этого мало (с вызовом).
– Аа.
– Хочешь сказать, что большего дать мне не можешь?
Помолчали.
– Ладно, – прерываю тягостное молчание. – Тем не менее, я желаю тебе благополучно долететь.
– Спасибо, дорогой.
– Ну, пока, целую тебя.
– Пока.
А после работы позвонил Р.
– Привет! А грозилась, что не застану.
– Случайно! (Смеется) Вообще-то я сегодня дома. Уже третий день, взяла больничный, по программе выживания я теперь раз в месяц беру три дня.
– И чего ж ты делала?
– Проводила мероприятия по выживанию.
– Для меня ты ни разу дней не берешь.
– А ты не просишь. Хочешь, возьму? Но теперь уж только через месяц. (Смееется) Но я ужасно рада, что ты позвонил, правда. Ну, скажи что-нибудь хорошее.
– Хорошее? Вот, скучаю по тебе…
– Хорошо!
– Думаю о тебе все время…
– Очень хорошо! Слушай, я ужасно соскучилась! А вот ты мне скажи, во что ты сейчас одет?
– Синие брюки…
– Эти вельветовые?
– Ага. Черный «гольф», пиджак коричневый, вельветовый.
– Аа, значит ты весь такой вельветовый, мягкий, хорошенький… Ой, как я соскучилась!
– Так что, снимать брюки-то?
Смеется.
– Нет, я не люблю секс по телефону.
Спросила про подругу.
– Сегодня ночью уезжает.
– Ну, как было?
– Перевел отношения в статус дружбы.
– Ну-ну.
– Скажи мне, – любопытствую, – у тебя бывает так, что ты не хочешь, но поддаешься, зная, что человеку это важно? Как бы отдаешь себя…, женское такое качество, отдаваться…
– Нет, не бывает.
– То есть если ты не хочешь…
– То сразу на хуй посылаю.
13.1. От Ф:
Анализ немного ухудшился, и хотя прилично за пределами нормы, но терпимо. Тенденция настораживает.
Увидеть тебя для меня всегда – радость. Но сегодня – врач, а потом я иду на пробный урок рисования. На следующей неделе?
Целую, дорогой
После нашего разговора меня захлестнуло волной тоски по тебе.
От Зуса: В Норвегии вовсе не холодно, но очень дорого
Моя японочка пожелала Северное Сияние и фиорды, то и другое было показано.
Мы почти доплыли до Мурманска
z
15.1
Ездили в лес вчетвером, с Мироном и Надей. Холодно, но солнечно, в лесу никого, тихо. Гуляли, потом девушки отстали и сели на камень, а мы продолжили вглубь леса.
Я: Интересно, о чем они…
М: Либо об одежде, либо на нас жалуются друг другу. Надя, кажется, стала что-то подозревать, возникла напряженка…
Я: Ты вообще неосторожен…
М: Просто ленив… Женщины, вопреки общепринятому мнению, гораздо меньше мужчин склонны прощать всякие похождения… И это при том, что она никогда меня не любила, я был любящей стороной, я был влюблен, я и сейчас ее люблю, я к ней очень эмоционально привязан, но мужчине это не мешает…
Я: Есть и женщины, которым это не мешает…
М: Ну, это самые замечательные женщины…
Я: Да…
М: Хоть и принято считать, что жизнь женщины это секс, но на самом деле мужчины более сексуальны.
Был холодный солнечный день, дорожка в лесу вела на холм, но мы развернулись, едва начав подниматься.
16.1.2000. Встречались с Р.
… – А знаешь, ты мне снился… как будто я дома, и у меня маленькая девочка, около годика, такая хорошенькая, светлые волосы, голубые глаза, прелесть… и тут вдруг ты входишь, и говоришь: это наша дочка?, а я себе думаю, что он не видит: совсем на него не похожа… странный сон. … Я ужасно люблю «сумо», нравятся мне эти толстяки, они такие быстрые, грациозные, и эти их церемонии. … Внук тоже, когда попросишь его, ну сделай, как борец сумо, он так присядет и ножкой топ, как они… Я и борьбу люблю, и бокс… Нет, не хочу кушать, я лучше голодная еще рядом с тобой полежу… вот так вот… а я слышу, как сердце твое стучит… Ты вздремнул? Я тоже почти, как будто провалилась куда-то… про все забыла, какие-то воспоминания странные поплыли. … Доре уже за девяносто. У нее был пес Догги, тоже очень старый, хромой на все четыре лапы, еле ковылял, и вдруг однажды мы идем мимо ветеринарной поликлиники, и тетка выводит огромную такую собаку, красивую, и – я забыть этого не могу! – Догги этот вдруг выпрямляется, уже не хромает, на прямых ногах, хвост трубой, голову кверху, и тянет Дору к этой собаке, а Дора отцепила поводок и говорит: «Иди, Догги, может тебе повезет», представляешь?! Иди, говорит, Доги, может тебе повезет… В тот ём ришон5, когда я кончила работу, а я обычно в этот день минуты считаю, сколько осталось до встречи, а тут вышла, и мне было радостно! – я вдруг почувствовала себя свободной! Никуда не надо бежать… это плохо, что я тебе это рассказываю?… А у тебя так бывает?
– Бывает…
… – Ты мне еще давно, в начале, сказал: «Я хочу тебе купить что-нибудь, пойдем в „Гольф“, у меня там скидка есть», ха-ха-ха!
– Так прям и сказал? (ржем) Ты меня заставляешь краснеть… Но я не из жадности, ей Богу…
– Ну да, по простоте душевной!
– Ага!
Хохочем.
От Л:
Вот я и «дома», ударили морозы и ужасно грустно…. Полет в Израиль кажется сном по сравнению с обратной дорогой. Так было ужасно тяжело расставаться с родителями… и так здорово повидаться с тобой… Мама спросила на прощанье: когда они с папой умрут, к кому же я буду приезжать?
18.1. От Ф: Мне так жаль, но завтра мы не сможем встретиться… Может, в хамиши6 получиться?
Я соскучилась
Сильный ветер, дождь, переходящий в град. Но тучи не черные, а пепельные, будто просвеченные солнцем…
Озрик окрестил русских: «народ-жидоносец»
19.1
Позвонил Ф. Она в машине, едет на работу…
– Так что, мы успеем увидеться?
– Знаешь, я даже предпочла бы сейчас, до работы…
– Давай.
– Тогда я разворачиваюсь и еду на наше место?
– Окей. Я буду в полдесятого. Раньше не успею.
… – Мне на работе одна говорит: у тебя что, хавер7?, ты такая красивая стала… Какой ветер! Знаешь, он сначала пугает, хочется так съежиться, спрятаться, а когда пустишь его в сердце, то вдруг радостно…
– Пустить ветер в сердце… Это хорошо…
– Ну что, в голове он уже гуляет.
И мы рассмеялись
В этом деле с ней мне нравится оперативность. Через час с четвертью она уже отправилась на работу.
С работы прислала:
Я пропитана твоим запахом и сияю так, что должно быть сразу видно, что я после встречи с любимым человеком.
А Р говорит: «Сразу видно, что из-под мужика». Видно у них это числится достижением, знаком победы. Хотя чем тут хвалиться: мужику только подмигни.
22.1
Позвонил Озрик:
– Читал в «Вестях» беседу Гольдштейна с Гробманом?
– Нет.
– Этот твой Гробман очень не любит Бродского…
– Ну да, Бродский его заслоняет.
Озрик хихикнул и продолжил:
– Он там утверждает, что все это происки американских империалистов, мол, им было выгодно выдвинуть Бродского, служил их интересам.
– Вот как? Доносик? Это я люблю.
– Он еще говорит, что Бродский удовлетворял массовым вкусам итеэровской интеллигенции.
– Вот уж и нет, вначале он был для большинства достаточно непонятен, а когда уж прославился… славу все признают, все хотят приобщиться к понимающим…
– Он там еще «сезанистов» уделал, ну знаешь, была в Москве такая группа…
– Ну да, соперников надо уничтожать…
23.1. Прочитал по наводке Озрика беседу Гольдштейна с Гробманом, «Три жертвы» называется. Главная тема: как разыграть «биографическую партию», попросту: как прославиться. Гольдштейн предлагает глубоко отрефлектированное «оправдание тщеславию»: XX столетие явило яркие образы артистов, акцентировавших свои усилия на зарабатывании успеха и приписывавших этой деятельности художественное содержание. Но Гробману жалкий лепет оправданья не нужен, он откровенен и нагл, как ребенок: слава «осознается лишь в том случае, если принадлежит кому-то другому». То есть жажда славы – функция зависти. Честно. А вот еще признание: Меня слава интересует лишь постольку, поскольку к обладателю ее прислушиваются, а так – не дозвонишься, не достучишься. Что верно, то верно. Сами по себе слава и деньги – херня, но они придают твоему голосу силу, вот в чем их смысл. Но зачем тебе «сила голоса»? О чем поведать собираешься? Оказывается – для борьбы с пошлостью: Миром правит пошлость, хочется выкрикнуть против нее резкие слова. Гольдштейн тут же ловит его за хвост
– Что вы подразумеваете под пошлостью?
– Это стремление к благополучию и комфорту любой ценой, это невыносимо раздутые репутации…
Так-так, подходим к опровержению авторитетов, к главному стимулу жизни – зависти. Гольдштейн продолжает допрос.
– Будем называть имена?
– Безмерно преувеличенной фигурой был Иосиф Бродский, сумевший найти путь к уму и сердцу среднего стихотворца, среднего инженера, а раз он такой великий русский поэт, то и Запад, нуждавшийся в заполнении соответствующей ниши, короновал его премией, тем более что и там он, в переводе на латинские буквы, идеально отвечал вкусам усредненного доктора и профессора.
Гольдштейн однако решительно встает на защиту Бродского.
– Очевидный факт, что он нашел этот путь к коллективному сердцу, подтверждает как раз незаурядную крупность фигуры Бродского.
Тут в «разговоре» явный обрыв, видимо, при последующем согласовании они ответ Гробмана убрали. И дальше разговор перескакивает уже на «технологию» славы в области художественного творчества: выставки, кураторы, всякого рода «оценщики» – это малоинтересно. Но по ходу дела Миша пытается опустить «конкурентов»: Лимонова (на Западе Эдик не жил, он обитал на самом низу этого мира, и пусть, мол, не строит из себя эксперта), Сезанна (Ну что такое Сезанн?).
Затем Миша начинает вещать о смысле жизни и искусства:
«У человека, во-первых, должно быть несколько близких людей, ради которых он готов в любую секунду умереть… Во-вторых, он должен обладать чем-то, во имя чего он готов воевать, взяв винтовку и отправившись добровольцем на фронт. Этим чем-то будет культура. В-третьих, у человека должно быть то, на что он готов тратить свои тяжким трудом заработанные деньги. Перед нами три жертвы, определяющие смысл существования, и искусство оказывается важным для других, если художнику удается сделать зримой фундаментальную жертвенную составляющую его человеческого опыта.
«Жертвенная составляющая» – это верное направление мысли, но развитие оно не получило.
Мише мало быть художником, да еще и поэтом, хочется быть теоретиком, мудрецом, властителем дум. На худой конец просто властителем.
24.1.2000. От Ф: Я простыла и посижу пару дней дома. Ты давно не писал…
Посылаю цитатки из Кастанеды, удовольствие получила, переписывая.
Длинный набор цитат. О воинах (Быть воином – это самый эффективный способ жить), о смерти (Мысль о смерти – единственное, что способно закалить наш дух), о мире (Мы никогда не сможем понять его. Мы никогда не разгадаем его тайну. Поэтому мы должны принимать его таким, как он есть – чудесной загадкой.)
По сути – набор пафосных банальностей. А ведь им весь мир увлекался, у меня стоят три тома, слава Богу, что так их и не раскрыл.
Воин сомневается и размышляет до того, как принимает решение. Но когда оно принято, он действует, не отвлекаясь на сомнения, опасения и колебания.
<…> Мы – люди, и наша судьба, наше предназначение – учиться ради открытия все новых и новых непостижимых миров.
<…> Основное различие между воином и человеком заключается в том, что воин все принимает как вызов, когда как обычный человек воспринимает все как благословение или проклятие.
По-моему, Кастанеда просто переписал «Путь самурая»…
Ее письма неприятно напоминают мне собственные литературные опыты: она любит рассуждать, цитировать, восхищаться прочитанным, как хорошая, увлеченная ученица. Ничего в этом плохого нет, но… два «умника» это скучно.
От Л:
сейчас накатала тебе длиннющее письмо, но оно стерлось, почему? С утра снег, снежинки пушистые, падают парашютиком, но пока мало еще, м.б. попозже м.б. на лыжах пройтись лыжню проложить… очень бы хотелось…
Для Л:
Скажи мне, а ты с мужем проявляешь иногда инициативу?
25.1. «Вынес», наконец, кабана с корта, два-ноль. Потом поплавал, в джакузи посидел, в баньке попарился. Спина все равно болит.
Вчера целый день звонил Р, но не застал. Загуляла.
26.1. Наконец, дозвонился до нее.
– Я тебе запись оставил…
– Да, только я не поняла: «ешивот – зе ло аколь» /педсоветы – это еще не всё/?
– Книга была такая у Дана Бен-Амоца… Не важно, был такой известный писатель, он написал книгу: «Зиюним – зе ло аколь» /ебля – это еще не всё/.
– Аа!!
Расхохоталась.
– На это я всегда говорила: вся моя жизнь – хуйня! Ха-ха-ха!
Матвей, отвечаю сразу, что б ты знал, что связь работает. Начинается новая технологическая эпоха! И главное вовремя!
Сначала о делах. Книга уже выходит. Где-то в середине февраля, а может и раньше (я, конечно, сообщу), будет в Москве, как сказано, «на Сухаревской площади», видно, у них там склад. Надо полагать, что не за горами и время расплаты с издателем. В связи с этим позвони насчет денег Альперовичу (ты уже у них был). С ним все согласовано. Теперь такой важный момент: на этой «Сухаревской» будет 450 моих книжек, личных, которые я хотел бы использовать здесь. Есть проблемы с пересылкой, как выясняется, пересылка такого груза (килограмм двести) стоит непомерно, причем именно из-за всяких бюрократических расходов типа таможни. Видимо, самое простое – переслать книжными посылками. Но это муравьиный труд. Мог бы ты взяться за такое мероприятие, скажем на тех же условиях, что и сейчас? Это не обязательно делать сразу, можно и постепенно, по мере отправления и других книжных посылок. Другое дело, что эти книги должны где-то лежать. Сколько они согласятся держать это на складе бесплатно, черт его знает. Так что это еще может быть связано с временным хранением всего груза у тебя. Это весьма неудобно. Так что если все это слишком хлопотно, скажи, – никаких, что называется, «обид». Кроме этого я хотел бы оставить тебе несколько десятков экземпляров (я думал 50, но если это слишком много, тоже скажи) для раздачи друзьям и знакомым, как нашим общим, так и твоим, по твоему выбору, ну и для моих немного (десяток) оставить, когда приеду…
27.1. Дожди. Сегодня даже снег обещают. Вышел в парк с собакой. Лужи, воздух холодный, хорошо дышится. Черная, блестящая шерсть Клёпы мелькает в мокрой ярко-зеленой траве. Расцвело дерево, которое я зову «крокодил Гена» (Chorisia insignis, его еще называют «шелковым», и почему-то – «пьяным»), оно снизу толстое, почти брюхатое, а вверх утоньшается, и все покрыто острыми пупырышками, ветви голые, кое-где еще желтые листья держаться. А плоды у «крокодила Гены» похожи по форме на большие груши, только кожура плотная и зеленая, как у авокадо, а внутри, когда кожура лопается, белый шелковистый хлопок. И цветы пышные, с карими, фиолетовыми и белыми лепестками.
От Матвея
Поздравляю с выходом книги. По части книг я, конечно, согласен сделать все, что в моих силах, типа забрать их или даже заскладировать у себя (но на какой-то все же ограниченный срок и с учетом накладных расходов, например, на перевозку). Что касается их отправки по почте (при 25% от пересылки мне), то я и это с радостью бы исполнил, но боюсь, как бы на почте не возникло трудностей: пачку одинаковых книг они могут посчитать коммерческой посылкой со всеми вытекающими последствиями, а если добавлять по одной к посылке, то это затянется на несколько лет. Впрочем, я все это могу узнать точно на почте, когда буду посылать следующую бандероль. Что касается 50 книг для раздачи, то это я выполнил бы даже с большим удовольствием.
Поехали с Р, как и планировали, на аукцион «еврейской живописи» в Бейт Ционей Америка. Сразу углядела «Мимозы» Кислинга.
– Подари мне.
Там было еще три его натюрморта с цветами. Каждый по сто, сто двадцать тысяч долларов. Но «Мимозы» были лучше всех, они и стоили двести. Попадались и израильские «классики»: Безем, Гутман, Рубин, Мане-Кац, Стемацкий. Потом решили перекусить в тутошнем ресторане, взяли антрекот, но мясо было ужасным, резина, я пожаловался, дали другую порцию, кое-как разжевал. По бокальчику красного выпили.
– Вот если бы у тебя был миллион в банке, ты бы мне купил «Мимозы»? Ага, задумался!
– Нет, не купил бы.
– А если бы три было? Ну не три, десять? Купил бы?
– Десять – купил бы.
– Значит ты меня ценишь на два процента от капитала…
Быстро считает.
Шли под дождем. В машине я поцеловал ее в холодные щеки и теплые губы и вдруг вспомнил, как хорошо было целоваться зимой, на морозе, теплота губ особенно обжигает…
В «деревне» долго сидели в машине, лил дождь, целовались.
– Можно я тебя потрогаю…
Долго мучалась, но в конце концов высосала. Думал, сплюнет, нет, проглотила. А когда выпрямилась – насытившийся вампир: рот весь мокрый, даже волосы мокрые слиплись, глаза безумные, распахнутые, и хохочет…
– Все-таки я тебя изнасиловала, ха-ха-ха!
Потом несколько раз спрашивала: «Ты на меня не сердишься?»
А дождь все лил, не переставая, как из ведра. Я смотрел на ее сияющие в темноте глаза, на залитое водой ветровое стекло за ее головой.
Хорошо зимой в деревне…
28.1. В Иерусалиме снег выпал. День, как всегда, начинается с почты.
Ох, Николай, чувствую, любовь наша кончается, теперь у вас другие авторы на уме, так вот и транзит, эта самая глория мунди. Но как на свете без любви прожить… Мне будет скучно, ей богу. А я ведь еще хотел за литературу поговорить, вот даже не поблагодарил за так обрадовавшую меня цитату Кузмина…
Кстати о музыке, Вагнер-то, оно конечно, римская империя да и только, а я вот вчера был на замечательном концерте джаза, Шифрин, пианист и дирижер, Морисон, трубач (ай-йяй-яй, что выделывал!), Питер Кинг, саксафон, и негр в черных очках на контробасе, ну и ударник классный, Гамильтон, и все это с Тель-Авивским симфоническим оркестром, зажигательно прошел концерт. Даже ко всему привыкшие и обычно скучающие оркестранты покачивались в такт, широко улыбались и одобрительно стучали смычками по пюпитрам. Ну а в зале – визг.
Ваш, теперь уже навсегда
Наум
29.1. Суббота. Почти морозно.
Для Л:
Я спросил про инициативу, потому что пытаюсь понять поведение жены, то есть полное отсутствие инициативы. Оно и раньше было не так уж бурно, но я восполнял со своей стороны, а сейчас и у меня все «ушло». Но как-то непривычно лежать в постеле с женщиной… как с другом. Климаксом тоже не объяснишь, тем более что когда «они хотят» то инициативы – хоть отбавляй.
30.1.2000. От Л: А у вас тоже снег шел?
Собираешься ли ехать в Италию?
В Италию еду 11.2
Снег был только в Ерушалаиме
