Узнав об этом, Таша была близка к обмороку, но постаралась не подавать виду, чтобы не провоцировать мать на нравоучения. Чтобы развлечь сестру, выглядевшую бледно и вяло, Саша предложила съездить на концерт в зал Благородного собрания. Выступал пианист-виртуоз Джон Фильд, а также певцы, солисты Большого театра. Натали любила музыку, поэтому с радостью согласилась. При входе в здание с колоннами на портике девушки встретили швейцара, который скрупулёзно проверил, что Александрина Гончарова есть в списках. Ташиного имени там ещё не значилось в силу возраста, поэтому посещать собрание она могла только с кем-то из старших. По этой же причине в Большом зале они поднялись сразу на длинный балкон, обрамляющий всё огромное помещение. К тому же, оттуда было интереснее наблюдать за публикой, а звук в любом случае проникал всюду. Зрители рассаживались в партере, места постепенно заполнялись нарядными дамами и кавалерами, когда по рядам пробежал какой-то гул. Сёстры перегнулись через перила балкона, рискуя свалиться с него.
– Саша, что там? – безнадёжно щурясь, взмолилась близорукая Таша. – Кто пришёл?
Александрина, окинув сестру оценивающим взглядом, оттащила её от бортика и лишь тогда зашептала, прильнув к уху:
– Император приехал, кажется. Вон там, в белом мундире!
Натали сравнялась цветом со своим жемчужным платьем и медленно опустилась в кресло.
На балконе за их спинами тоже началось шевеление. Раздвинув портьеры, появились Еропкины, Даша и её старшая сестра Надежда. Даша, радостно взвизгнув, кинулась обнимать обеих Гончаровых.
– Как я счастлива, что вы тоже здесь! Думала, буду помирать со скуки! – тараторила она, усаживаясь рядом с Ташей. – А тут, оказывается, весело! Вы уже видели государя? Часть высочайшего двора вчера прибыла в Москву, и теперь-то всё вокруг оживится, и у нас станет так же празднично, как в столице!
Натали закатила глаза, но, заметив озабоченное движение сестры, шевельнула кистью руки, успокаивая, мол, всё в порядке. Даша ничего не заметила, продолжая делиться новостями.
– Обычно-то их величества так рано не приезжают, после Пасхи всегда, но тут к государыне брат прибыл из Пруссии, принц Альберт, вот и решили ему Москву показать.
– А где он? – снова посмотрев вниз, спросила Саша.
– Не видела, – пожала плечами Даша. – Может быть, его высочество устали с дороги.
– Дарья! – сурово остановила поток слов её сестра. – Прекращай сплетничать, это неприлично, в конце концов. Да и концерт начинается, я хотела послушать!
Даша состроила гримаску, но замолчала. Свет в зале стал гаснуть. Пока играл виртуоз, Натали обо всём забыла. Конечно, все девушки и многие молодые люди могли освоить фортепиано, но с игрой Фильда это было не сравнить. Когда концерт окончился, Еропкины заспешили вниз. Дарья, впрочем, задержалась, чтобы пожать Таше обе руки и настоятельно пригласить на следующий концерт – благотворительный вечер в пользу Московской глазной больницы. Сёстры Гончаровы не торопясь пошли к лестнице. Натали, спускаясь, делилась с Сашей восхищением от выступления пианиста и не заметила, как влетела в стоявшего на нижней ступеньке мужчину в белом мундире. Глаза Александрины округлились, и она протянула руку к сестре, чтобы помочь ей отступить назад, не запутавшись в платье. Тогда Таша наконец подняла взгляд от золотых пуговиц вверх и увидела волевой подбородок и усмешку государя.
– Сударыня, это просто счастье, что вы не врезались в стену! – сказал он своим вибрирующим голосом. – Нельзя же совершенно не смотреть, куда вы идёте! В следующий раз меня может не оказаться рядом, чтобы вас спасти.
Таша совсем окаменела, не в силах как-либо отреагировать. Николай Павлович рассмеялся и, взяв её обеими руками за талию, просто переставил девушку на пол.
– Прошу простить меня, ваше величество, – будто очнулась от этого прикосновения Натали. – И благодарю вас сердечно за проявленную заботу к вашей верноподданной.
– Не стоит, – махнул рукой император. – Простая любезность.
И он, отвернувшись, скрылся за портьерой. Саша тут же потащила сестру к выходу.
– Ну ты и растяпа! – горячо шептала она, помогая Наташе одеться в гардеробе. Та с трудом понимала, что делает. – Хорошо хоть не рассердился!
Они вышли на воздух. Холодный ветер привёл девушек в чувство.
– Прости меня, Сашинька, – повинилась Таша. – Кажется, я скоро навлеку государев гнев на всю нашу семью…
– Почему? – удивилась сестра. – Ты собираешься злоупотребить любезностью его величества и врезаться в него каждый день?
– Напротив, – вздохнула Натали. – Я не хочу его видеть. Но если я ему откажу, что станет со всеми вами? Лучше уж умереть. Или уехать в Сибирь, к Мите. В любом случае, больше в Собрание я не пойду.
– А ты не высоко ли взлетела? – фыркнула Саша. – С чего ты взяла, что вообще интересна императору? Мы с тобой мелкие пташки. Хоть и красивые, – подытожила она.
Однажды весной, уже после Пасхи, сёстры Гончаровы возвращались с верховой прогулки и около своего дома увидели дорогое ландо. Не успели они спешиться, как ворота распахнулись, и на улицу вышел высокий кудрявый брюнет с лихо закрученными усами. Лицо его было брезгливо сморщено. Пренебрежительно скользнув взглядом по девушкам, он вспрыгнул в свой экипаж и хлестнул лошадь. Но на повороте вдруг, спохватившись, обернулся и проводил Натали долгим задумчивым взором.
Недоумевая, сёстры вошли в дом. Мать ожидала их в гостиной.
– Maman, а кто у нас был? – спросила Екатерина, стягивая перчатки для верховой езды.
– О-о-о, кто у нас был! – экзальтированно повторила Наталья Ивановна. – Это, девочки мои, был адъютант его императорского величества Василий Алексеевич Перовский. – Она сделала паузу, чтобы посмотреть на реакцию дочерей, затем продолжила: – Очень хвалил сестру вашу младшую, Натали. «Негоже, – говорит, – такую красоту дома таить! Пора ко двору представить».
– А вы что, маминька? – не выдержала Таша, хватая мать за руки.
– Уймись, – одёрнула её Наталья Ивановна, высвобождаясь. – Стану я младшую дочь раньше старших в высший свет выводить. Так и сказала: исполнится восемнадцать – представим в лучшем виде.
Натали в изнеможении опустилась на диван. Сердце её колотилось. Мать достала из складок платья увесистый кошель синего бархата и показала дочерям:
– К осени сошьём туалеты для всех. Неужели этот Перовский думал, что я других своих детей обделю? Нет, я же мать!
– Не надо туалетов, маминька, – слабым голосом проговорила Таша. – Кате сшейте, а мне не нужно.
Мать погрозила пальцем, но настаивать не стала.
– До наших с тобой именин, Наталья, время есть. Ещё передумаешь. А пока езжайте-ка к деду. Не сейчас, – она подняла руку, отметая возражения старших дочерей. – Летом. Там тоже есть развлечения. И от столицы далеко.
Отъезд запланировали на следующий день после Троицы. Сборы были долгими и тщательными – следовало взять всё необходимое для трёх взрослых девиц на долгие летние месяцы.
Утром в день праздника сёстры Гончаровы с матерью отправились в Храм Вознесения Господня у Никитских Ворот на литургию. Небо было ясное, восходящее солнце окрасило в рыжий желтоватые стены и колонны церкви, обещая жаркий день. Внутри от мраморного пола веяло прохладой, и это оказалось весьма кстати, потому что прихожан в честь Троицы пришло много. Девушки стояли довольно тесно. В какой-то момент голос священника смешался с тихим шелестом толпы. Натали, привстав на цыпочки, посмотрела в ту сторону поверх голов. В придел входил император Николай со свитой, и люди почтительно расступались, пропуская самодержца. Таше вдруг нестерпимо захотелось сесть на пол, но Гончаровых прижало к стене. Ослабев, Натали уцепилась за Сашу, и та подхватила сестру за талию.
– Зачем он здесь? – прошептала Александрина возмущённо. – Это наша церковь!
Другие прихожане, судя по лицам, тоже удивлялись, какая судьба привела в их непримечательный, и даже не вполне достроенный, храм самого императора.
Николай Павлович был в дорожном костюме, свита сопровождала его небольшая, и это давало возможность предположить, что в Москве его величество проездом. Немного недослушав службу, он вышел со всеми своими спутниками.
Таша наконец отпустила сестру, на которой висела больше часа, и огляделась. Мать, кажется, так была увлечена молитвой, что ничего не замечала вокруг. Катя всё видела, но промолчала. С нетерпением дождавшись конца литургии, Натали пробралась к выходу, на свежий воздух. Хоть ей и перестало казаться, что она вот-вот упадёт в обморок, но дурнота не проходила в духоте церкви, запах ладана не давал вдохнуть полной грудью. Сёстры остались с матерью, которая истово молилась за всех – и усопших, и живых. Выйдя из высоких дверей, Таша прислонилась к одной из колонн и закрыла глаза. Воздух благоухал цветущей сиренью и скошенной травой, которой был устлан церковный двор в честь праздника. Дышать стало легче.
Внезапно кто-то коснулся Наташиной руки. Она дёрнулась, отстраняясь, и открыла глаза. Перед ней возвышался государь.
– Вы! – воскликнула Натали в нарушение всяческого этикета. – За что вы преследуете меня, ваше величество!?
Она скользнула за колонну, чтобы избежать новых поползновений.
Николай Павлович усмехнулся вроде бы добродушно, но Наташе показалось – зловеще.
– Отчего же «преследую»? Вы мне просто нравитесь, сударыня. И я хочу видеть вас чаще. А вы разве не рады?
– Любой ваш подданный, ваше величество, счастлив видеть вас каждое мгновение, – взяла наконец себя в руки Натали. На расстоянии присутствие государя не так нервировало.
– Но вы же тоже моя подданная, – иронично произнёс император. – Вы не счастливы?
– Если прикажете, ваше величество, – Таша присела в реверансе, опустив глаза в пол. – Но я бы предпочла – в Сибирь, – не удержавшись, добавила она тихо.
Не поднимая взгляда, Натали услышала глухой удар по колонне, раздражённое шипение и удаляющиеся шаги. Внутри бушевало торжество вперемешку с тревогой.
Глава 5. Ступени к Солнцу
«…Это сказка о том, как герой уходит за братом,
А Алёнушка или Фингон – не в этом суть…»
(Наталия Небаева)
Тревога стала нарастать уже на следующий день, по дороге в Полотняный Завод. Таше мнилось, что император так этого не оставит, и что она навлекла на всю семью страшные кары на веки вечные. Она металась по ночам во сне и подолгу молилась в Преображенской церкви при усадьбе.
В это лето сёстры отдалились друг от друга. Даже дед был постоянно занят какими-то хозяйственными вопросами и мало уделял внимания повзрослевшим внучкам. В огромном особняке каждый жил сам по себе. Начало лета выдалось дождливым. В редкие солнечные дни Наташа уезжала на своей лошади Матильде к реке и сидела там подолгу с книжкой или просто глядя на убегающую воду. Очень хотелось упасть в Суходрев лицом вниз и плыть по течению до реки Шани и дальше, дальше к Каспийскому морю. Натали сама себе казалась обузой. Возвращаться в Москву и снова пытаться там сохранить свою душу не было никаких сил. Может, и вправду уехать навсегда, сбежать, куда глаза глядят?
В конце июня мать переслала с оказией письмо от Дмитрия. Читали, как раньше – в большой гостиной, все вместе. Митя писал, что у него всё хорошо, что с разрешения губернатора и на собственные заработанные деньги покупает дом в городе, что надеется жениться и зажить счастливо и в достатке.
– В Сибири? – фыркнула Катерина с плохо скрытой завистью. – Везёт некоторым, умеют довольствоваться крохами для счастья.
– Ну Катя! – остановила сестру Таша. – Не наговаривай на Митуша. Ты же сама видишь, написано: дом в городе. А это не такие уж и малые деньги, наверное.
Катя дёрнула плечом, но промолчала.
– А я рад, – сказал дед. Он сильно сдал, разменяв восьмой десяток лет, но ум его оставался ясным. – Рад, что мой старший внук смог подняться даже в Сибири и не пасть духом. Это не каждому под силу.
– Да что такого страшного в этой Сибири, – протянула Саша из глубины кресла, – раз даже наш Митинька теперь там уважаемый человек?
– Дмитрий славный малый, – возмутился дед. – Он и в детстве всегда добивался поставленных целей.
– Точно, ослик наш упрямый, – беззлобно хихикнула Саша и вздохнула. – Жаль, конечно, что нам ещё долго не свидеться.
– Может, он и не захочет оттуда уезжать, – возразила Катя. – Может, он и не скучает по нас.
– Да ну, он же пишет каждый месяц, и, я уверена, был бы рад нас увидеть! – сказала Наташа.
– Сама к нему поедешь, чтобы убедиться? – фыркнула Катерина.
– А если и поеду? – спросила Таша, вставая. – Думается, ты меня удерживать не станешь! – и она вышла из комнаты.
В душе горела обида за брата. Уже четыре года он был в ссылке в далёком сибирском городе Томске, и мать ни разу не выслала ему содержания, хотя убеждала всех в своей любви к первому сыну. Она даже писала ему не с каждой почтой! Всего-всего Дмитрий добивался сам, но сёстры этого не ценят, а уж братья и думать забыли о существовании опального члена семьи. Натали вдруг поняла, как ей не хватает Мити, старшего брата, который всегда был готов выслушать и помочь. Когда-то давно он обещал ей защиту и от навязчивых ухажёров, хотя, пожалуй, император бы ему оказался не по зубам. Но его величество – в столице, а до Томска – четыре тысячи вёрст…
За спиной хлопнули двери, и Таша обернулась. Из гостиной вслед за ней вышел дед и заозирался в поисках внучки.
– А, вот ты где! Что с тобой происходит? Ты нынче сама не своя.
Он подошёл и взял её за руку. От этого прикосновения Натали неожиданно разрыдалась, беззвучно хватая ртом воздух, чтоб не услышали сёстры.
– Ну-ну, – растерялся Афанасий Николаевич. – Не реви. Давай присядем где-нибудь, поговорим, – и, не отпуская руки, повёл девушку в свой кабинет.
Пока дошли, Таша немного успокоилась, но тряпицу, предложенную дедом, всё же взяла, вытерла мокрое лицо и присела на диванчик напротив кресла Афанасия Николаевича.
– Ну, рассказывай, кто тебя обижает? – с напускной суровостью, как в детстве, спросил дед. – Мать? Или барышни эти? – он кивнул в сторону двери.
– Нет, нет, дединька, это не то, – смутилась Наташа, не зная, как увильнуть от расспросов. Компрометировать себя или императора она не собиралась. Жаловаться тоже не любила, но старший Гончаров мог помочь чем-нибудь любимой внучке. Хотя бы советом. Поэтому она решилась: – Вот скажи, возможно ли девушке одной уехать, к примеру, в Сибирь? Что для этого нужно?
– Ну точно обижают, – утвердился в своём мнении дед. – Одну я тебя не пущу! Куда собралась, к Дмитрию?
Таша опустила взгляд, не отвечая. Пальцы её нашли и выдёргивали ворс из подлокотника, скручивая его в маленькие комочки.
– Это не худший вариант, если подумать, – неожиданно сказал Афанасий Николаевич. – А точно нельзя здесь ничего уладить? Я пособлю.
Наташа отрицательно покачала головой.
– Так… Значит, нужна подорожная, а чтобы её получить – высочайшее на то позволение. Чай, не в Нижний Новгород на ярмарку едешь, а подальше. Карету, лошадей, денег в дорогу – это всё просто. Сопровождающих. Я бы приставил к тебе, барышня, пару дюжих молодцев с ружьями, чтоб никто чужой не подошёл, но можно ли доверять мужчинам охранять такую красоту?
Таша посмотрела на деда с ужасом. Он усмехнулся:
– То-то и оно. Нельзя.
– Дединька, мне не нужна охрана, – умоляюще пролепетала Натали. – Я бы девушек взяла, Таню и Парашу. Отпусти!
Афанасий Николаевич долго смотрел в глаза внучке, будто в гляделки играл. Потом отвернулся к окну и буркнул:
– Не от меня зависит. Что мать говорит?
– Маминька не знает ещё, – опять потупилась Наташа. – Никто не знает.
– Так спроси! – назидательно сказал дед. – И Мите напиши. И его императорскому величеству. Иначе этот разговор не имеет смысла. – Он встал и обнял внучку за плечи. – На мою помощь можешь рассчитывать. Но я очень, очень огорчён, что ты хочешь нас покинуть.
Таша снова всхлипнула.
Письмо брату Натали написала в тот же вечер. Но, так как главную причину она утаила, послание получилось сумбурным и непонятным: хочу приехать к тебе, и всё. Отправляла Наташа его с дедовой почтой, не через мать, как обычно, поэтому сразу запечатала, не перечитывая.
Другие письма требовали тщательного размышления, без спешки. Черновики посланий к матери, изорванные в клочья, заполнили всю корзину для бумаг, но никакого внятного варианта Таша так и не сочинила.
Июльский день был очень жаркий. Солнце с бледного, выжженного неба просвечивало сквозь веки красным и пускало блики по прикрывающим щёлочки глаз ресницам. Натали лежала прямо на траве у реки и слушала ленивое журчание воды, стараясь ни о чём не думать.
– Привет! – прервал её дрёму Сашин голос.
Таша открыла глаза, заслонив их рукой от назойливых лучей. Сестра подошла совсем тихо и теперь сидела на корточках с травинкой в зубах. Её голубое платье по подолу было испачкано травой и землёй.
– Ты пешком, что ли, пришла? – удивилась Наташа и села. Её-то Матильда паслась неподалёку.
– Маминька приехала, – скривившись, сказала Саша вместо ответа. – Устроила деду скандал, что-то насчёт имения, я не вникала. То ли продать он частично заводы хочет, то ли что-то ещё в этом роде. Криков! До полдороги сюда слышно было.
– Понятно, почему ты сбежала. Но для меня как раз очень удачно, что она здесь. Пожалуй, поговорю с ней попозже, когда успокоится. Maman же не собирается уезжать сегодня?
– Вроде нет, – пожала плечами Саша, посмотрела оценивающе на своё платье и уселась поудобнее на траву лицом к реке. – А зачем она тебе?
– Да так… – протянула Таша, не желая никому раскрывать свою душу, но потом подумала, что именно Александрина была всегда на её стороне, и решилась: – Уехать хочу. Навсегда. К Митушу.
– Так ты не шутишь? – удивилась Саша. – А мы с Катериной не приняли тебя всерьёз.
– Как обычно, – фыркнула Натали.
– Ну да, – согласилась сестра. – Эта авантюра не в твоём стиле. Вот я б могла бы, но не хочу.
– Почему?
– Почему что?
– Почему вы считаете, что я не смогу? – в голосе Таши мелькнули отчаянные нотки.
Саша бросила на неё быстрый взгляд.
– Ну ты не обижайся. Просто ты сама любезность, и император так говорит, – лукаво добавила Александрина и снова обернулась посмотреть на реакцию сестры.
Натали сжала кулаки и почувствовала, как к щекам, обычно бледным, приливает кровь.
– Было бы мне лет на десять меньше, – процедила она незнакомым голосом, – я бы тебе показала свою любезность. А так, ты права, воспитание не позволяет. Но я прошу и требую не упоминать при мне того, кого ты назвала.
Саша выпучила на неё глаза и прикрыла ладонью рот.
– Ого, – тихо сказала она. – Теперь мне ясно, в чём дело. Прости, Наташа, – добавила она обычным тоном, – что сомневались в тебе. Но дорога в Сибирь – это опасно, не говоря уж о том, что мы не знаем, как на самом деле живёт Дмитрий. Может, он прихвастнул, чтоб мать не расстраивать, а ты поедешь.
– Что угодно для меня будет лучше, – отрезала Натали.
– Тебе виднее, – пожала плечами сестра. – В чём-то я тебя понимаю. В конце концов, и другие уезжают, недавно Анна Малиновская уехала, кузина твоей Катиш, к мужу своему, барону фон Розену. Но не упоминать того, кого ты не желаешь видеть, я не могу. Потому что тебе придётся писать ему письмо. Отпустит ли?
– Отпустит, – угрюмо сказала Наташа. – Я уже ему сообщила.
– О-о-о, – уважительно протянула Саша. – Ну хорошо. Тогда разговор с маминькой – не самое страшное. Думаю, к вечеру она успокоится.
Но когда девушки вернулись в особняк, Наталья Ивановна всё ещё была на взводе. Таша не знала, как к ней подступиться. За ужином мать с дочерьми не общалась, зато то и дело кидала едкие реплики деду, который упорно отмалчивался, а после сбежал в свою половину, отговорившись делами. Кофей пили без него. Когда Наталья Ивановна, обмахнувшись салфеткой, взяла третье пирожное, Саша пихнула Натали в бок локтем, мол, пора. Но Таша всё не находила нужных слов. Тогда сестра взяла инициативу в свои руки.
– Маминька, мы так все обрадовались письму, которое пришло с прошлой почтой! Дмитрий такой молодец, а ведь всё ваше воспитание!
Наталья Ивановна приосанилась, повернувшись к Александрине.
– Надо же, наш брат теперь крупный золотопромышленник! Ещё недавно мы печалились о его судьбе, а сейчас он на короткой ноге с губернатором, и тот даже одобрил его женитьбу! Жаль, что наша новая сестра будет жить так далеко. Хотя… Как вы думаете, маминька, в Митином большом доме нашлось бы место и содержание для одной из нас?
Наталья Ивановна уронила каплю взбитых сливок на скатерть и не заметила этого, пристально глядя на дочь.
– Ты сейчас говоришь о воображаемой ситуации, я надеюсь? – медленно произнесла она.
– Честно признаться, нет, – прямо ответила Саша, и Натали вся внутренне сжалась в ожидании скандала.
– И которая из вас готова пожертвовать жизнью в столицах и поехать обременять собой бедного Дмитрия? – Мать обвела своих дочерей оценивающим взглядом.
– При всей моей любви к старшему брату – точно не я, – сказала Катерина беспечно, с любопытством оглядывая сестёр.
Саша намеренно тянула время, явно наслаждаясь каждым моментом. Натали дрожала, как осиновый лист.
– Ну какой же он теперь бедный, маминька! – надавила на больную мозоль Александрина. – Наш добрый брат, я уверена, с удовольствием возьмёт на себя такую ответственность. Тем более, он так любит нашу младшую сестрёнку.
Наталья Ивановна неожиданно рассмеялась.
– И кому же пришла в голову такая «блестящая» идея? Не ты ли решила избавиться от конкурентки?
– Нет, это я сама, маминька, – наконец подала голос Наташа.
– Удумала сменить роль фаворитки императора на роль ссыльной? Ничего себе выбор для первой красавицы Москвы! Хочешь пойти по стопам Волконской и Трубецкой? – мать повышала голос с каждым предложением, постепенно переходя на крик.
Сёстры затихли и замерли, привычно пережидая бурю. Наталья Ивановна шумно отодвинула стул от стола и вдруг надолго замолчала.
– А впрочем… – произнесла она чуть слышно. – Но что же я скажу этому, как его, Перовскому?
Буря промчалась мимо.
Наутро Натали проснулась с головной болью. Она полежала немного в постели, ища причину недомогания. Может, на солнце вчера перегрелась? Сегодня погода переменилась, и небо снова затянуло прозрачными серыми облаками. Таша встала и подошла к окну. Взгляд её упал на чернильницу, стоящую на бюро. Письмо – вот, что её терзало! Не одеваясь, в ночной рубашке, Наташа присела на табурет и взяла чистый лист. От недоделанных дел нужно избавляться сразу, не затягивая.
«Ваше Императорское Величество! Всемилостивейший государь! – начала она по-французски, стараясь писать крупнее и аккуратнее, чем обычно. – С чувством полного упования на человеколюбие Ваше, осмеливаюсь просить милостивого соизволения на отъезд мой к месту поселения любимого брата моего, Дмитрия Николаевича Гончарова, дабы скрасить его безрадостное существование. Пусть эта благая цель станет моим служением Господу Богу нашему и не оскорбит Ваше Императорское Величество. Я осведомлена об опасностях, которые таит путешествие в Сибирь, но тем не менее умоляю Вас даровать мне великодушно возможность увидеться с моим дорогим братом и остаться с ним до конца моих дней, как вы дозволили некоторым страждущим жёнам. С надеждой на Вашу благость отправляю свою мольбу к подножию Вашего трона, – и подписалась сухо: – Гончарова Н.»
Таша встала, повела затёкшими плечами. Запустила пальцы в волосы, потянула, прислушиваясь к ощущениям. Головная боль начала отступать. Неожиданный шум заставил её обернуться к окну. По стёклам тарабанил дождь.
Поползли унылые дни. Мать уехала в Ярополец, не поднимая более тему отъезда младшей дочери, что Наташа посчитала хорошим знаком и позволением. Оставалось только ждать письма от императора. Афанасий Николаевич разрешил взять с собой двух дворовых девушек, с которыми Таша была дружна с детства – Татьяну и Прасковью, и даже написал для них вольные, правда, бумаги пока неподписанными лежали на дедовом столе. Матильду он тоже отдавал – заводной, не в каретной упряжи. А вот кучер должен был из Томска возвратиться в имение, вернув фамильную карету Гончаровых. Натали писала и переписывала список вещей, которые собиралась везти с собой. Очень трудно было представить, что нужно взять на долгие годы жизни в Сибири. Тёплые вещи. Несколько платьев. Туфли, сапожки. Туалетные принадлежности. Украшения – даже если не придётся надевать, то, возможно, получится продать. На большую сумму денег Наташа не рассчитывала, зная материальное положение семьи. Да и в дорогу много ценностей брать страшно – вдруг украдут. Книги – для себя и для Мити, столько, сколько лошади увезут. Брат писал, что книжных лавок и даже библиотек в Томске нет, а своей жизни без книг Таша не представляла. В числе прочих она положила и учебник Александра Петрова по шахматной игре, в надежде научить по нему девушек, и сами шахматы, разумеется. Дорожный письменный прибор и бумага. Еда в дорогу – дедушка наверняка передаст любимому внуку солений и варений. Лекарства.
В конце июля поползли слухи про надвигающуюся эпидемию холеры. В Нижний Новгород эту страшную заразу завезли бурлаки, приехавшие на ярмарку по Волге с юга, и теперь она грозила распространиться по всей России. Нужно было уезжать скорее.
Сёстры ходили вокруг Натали, как около тяжелобольной, стараясь угодить. Даже Катерина, кажется, завидовала её решимости. Но никто не обсуждал отъезд вслух, не зная, придёт ли высочайшее позволение.
В конце августа засобирались в Москву – мать предпочитала праздновать именины дома. С тяжёлым сердцем Таша бродила по Полотняному Заводу, понимая, что сейчас где-то во дворце решается её участь. Отъезд был назначен на двадцать четвёртое. Накануне утром прискакал курьер из Петербурга. Белый лист бумаги, запечатанный красной императорской печатью на золотом шнуре, предназначался лично Наталье Николаевне Гончаровой, которая, спотыкаясь, сбежала по лестнице, едва успев кое-как одеться. Натали раскланялась с курьером и приняла письмо, едва дыша. Отказавшись от приглашения войти в дом, государев посланник вновь вскочил на коня и выехал из усадьбы.
Таша вернулась в комнаты, прижимая бумагу к сердцу. Тут же откуда ни возьмись явились сёстры.
– Ну как, разрешил? – взволнованно спросила Саша.
– Не знаю, – тусклым голосом ответила Наташа. – Не прочла ещё.
– Ну так читай, – потребовала Катерина.
Таша забилась в угол на банкетку, так, чтобы никто не заглянул в письмо из-за плеча, и аккуратно сорвала печать.
На большом листе было всего несколько строк мелким небрежным почерком:
«Сударыня, с невыразимым облегчением дозволяю Вам присоединиться к Вашему брату. Судя по всему, общество бунтовщиков Вам кажется приятнее, нежели жизнь при дворе. Можете уезжать в Сибирь или куда Вам угодно и оставаться там до конца Ваших дней. Это была последняя моя милость в Ваш адрес. Николай».
И внизу, рядом с печатью, крупнее: «Гончаровой Н. проезд до Томска разрешаю».
Эту-то последнюю надпись и показала Таша сёстрам. Первую часть послания свернула накрепко и зажала в дрожащей руке, боясь, что, как в детстве, отберут и прочтут.
– Ты рада? – спросила Катя, внимательно оглядывая Натали.
– Да, – выдохнула Таша. – Выедем завтра, как собирались. Проводите меня до Москвы.
Саша села на банкетку и заплакала, закрыв лицо руками.
Афанасий Николаевич долго рассматривал листок в руках внучки, не предпринимая попыток взять его поближе к близоруким глазам.
– Вот и отлично, – сказал он наконец упавшим голосом. – Сейчас отдам нужные распоряжения. Завтра можно будет выезжать. Бумаги на твоих девок подпишу, не волнуйся. Скажи им собираться. Ты-то поди давно готова ехать. – Дед поднял взгляд и тут же опустил его, часто смаргивая сухими глазами.
Таша, стараясь не расплакаться, убрала письмо и поспешила в комнаты прислуги. Обе девушки жили в доме: Татьяна выполняла работы на кухне, а Прасковья служила горничной. Вызвав обеих для разговора, Натали повела их в сад.
– Наталья Николаевна, я не могу гулять, меня повар заругает, – сказала более робкая Таня.
– Не заругает, – отмела возражения Таша. – Присядьте вот на скамейку. С сегодняшнего дня вы – вольные.
Девушки, едва севшие, вновь подскочили и стали целовать руки Натали.
– Полно! – возмутилась Таша. – Мне поговорить с вами нужно. Афанасий Николаевич подписывает бумаги не просто так, а с условием.
Девушки притихли. Наташа оглядела их. В общем-то неглупые, при доме живут, даже читать умеют, Таша сама их учила, а поведение всё равно крестьянское, словно дети. Она вздохнула и продолжила:
– Завтра я уезжаю к Дмитрию Николаевичу, в Сибирь, навсегда. Вы поедете со мной. Есть ли что-то – или кто-то, – что держит вас здесь?
– Нет! – решительно ответила Параша и тряхнула тёмными косами. – Я буду только рада уехать!
– А что, тебя здесь обижают? – нахмурилась Натали, почувствовав в ней что-то родственное своим обстоятельствам. – А впрочем, нет, не рассказывай. Всё в прошлом. А ты?
– Матушка старая уже, – задумчиво произнесла Таня, – но я ведь младшая дочь. Есть и без меня кому помочь.
– А… – Таша смутилась. – Жениха нет у тебя?
– Ой, нет, конечно, – рассмеялась Таня, – где ж его взять на кухне? Я же не горничная, – она сверкнула ярко-голубыми глазами на Парашу. Та потупилась.
– Ну вот и уладили, – с облегчением сказала Наташа. – Бегите, собирайте вещи, прощайтесь с родными. Завтра утром выезжаем, – и сама поспешила в свою комнату. У неё ещё было много дел.
Ехали на двух экипажах. Афанасий Николаевич долго обнимал Ташу, целовал её волосы, никак не мог отпустить в дальнюю дорогу. Потом оторвал от себя, рассмотрел со всех сторон, держа за плечи. Трясущимися руками вытащил платок, отёр им покрасневшее лицо.
– Мите привет передавай от меня и целуй в обе щёки. Самому мне уже не дотянуться, – голос дедушки дрогнул.
Наташа плакала, глядя на него, и после, когда Полотняный Завод скрылся за поворотом дороги.
Вообще-то Натали рассчитывала заглянуть в московский дом на минуточку – попрощаться с родителями и братьями да уложить тёплые вещи. Но мать устроила в честь именин приём, позвала гостей – никак нельзя было уехать раньше.
Едва завидев сестру, пятнадцатилетний Серёжа накинулся на неё с упрёками:
– Maman мне всё рассказала! Зачем ты едешь? Я надеялся, что через тебя удастся меня устроить на хорошую службу, а теперь мне что делать?
Наташа задохнулась от возмущения.
– Ты стал так же эгоистичен, как Ванька! Кстати, где он?
– Иван на службе, ему совсем некогда проводить время с нами, – вступилась мать. – Не переживай, Серж, может быть, тётушка поспособствует твоему устройству. Натали у нас теперь отрезанный ломоть.
Екатерина Ивановна тоже приехала из Петербурга и с порога из лучших побуждений завалила Ташу нравоучениями так, что та убежала в свою комнату и отсиживалась там до самого праздничного обеда. За столом гости – в основном материны знакомые дамы – поздравили обеих именинниц и более к Натали не обращались, сделав центром внимания Наталью Ивановну. Когда перешли за сладкий стол, Таша незаметно улизнула. Прошла тёмным двором к флигелю, дверь была незаперта. С порога нахлынули звуки скрипки, но мелодией это нельзя было назвать. Заглянув в комнату, Наташа увидела в свете одинокой свечи на столе несколько бутылок из-под дешёвого вина. Отец стоял, прислонившись к подоконнику, и играл, нещадно фальшивя и нетвёрдо удерживая смычок. Из закрытых глаз его катились слёзы.