Отец развелся с матерью, когда ей было лет пять, она его почти не помнит. Они больше и не встречались. Может, виделись где в толпе… и проходили мимо. Сколько раз ей твердили, что все проблемы из детства, что она подсознательно находит мужчин, которые ее бросают. Комплекс ребенка, оставленного отцом… Что нескольких неудачных романов достаточно, что пора обратиться к психотерапевту…
К доктору она, правда, таки попала в этот раз. К доброму, хорошему, понимающему доктору… впрочем, он на самом деле был хорошим, а толку… »
«…Какое счастье, что она еще не сдала эту квартиру. Просто удивительно, что за такую мизерную плату не нашелся никто, кто бы захотел здесь жить. Это, конечно, не центр, но район красивый, остановка рядом, гипермаркет… Но что ни делается, все к лучшему. Пустой дом, гулко хлопает дверь. Включить телевизор, тишина невыносима. Никто ей не позвонит сюда, никто не придет. По крайней мере, сегодня.
Телефонный звонок.
– Послушай, это не то, что ты думала. Давай поговорим.
Молча положить трубку. Меееедленно так, как в кино.
Играла.
Доигралась…
Он поначалу звонил, пытался встретиться… а потом перестал… и вдруг выяснилось, что он живет с той, другой. Как просто!
Ваше к вам вернется. Отпустите.
Отпустила. И?..»
О, какой она поначалу чувствовала себя сильной, независимой, гордой! А когда поняла, что он, вопреки словам подруг, знакомых и советам с интернетстраниц с женскими «хитростями», не собирается ее добиваться, возвращать и возвращаться, поняла, что жить ей… нечем. Вся сила куда-то испарилась. Гордость исчезла, словно и не было. Она готова была на коленях ползти и умолять его вернуться – но почему-то понимала, что бесполезно.
Раз и два, четыре, три,
На меня ты посмотри.
Узнаю тебя, ты – нежность,
Только, знаешь, неизбежно
Суждено тебе сгореть,
Сгинуть-навсегда-пять-шесть…
А еще она – банально! – поняла, что умирает без него. Физически, не морально… Можно смеяться над такими, как она, ссылаться на Фрейда, Юнга, «классиков» и современных психо… гениев и шарлатанов, но если теряешь того, кто был смыслом, жить становится незачем. Можно сколь угодно взывать к разуму, чувству самосохранения, достоинства и так далее. Можно не понимать, не принимать и говорить, что это блажь. Но если совершаются подвиги во имя любви – почему бы во имя нее не совершать и глупости? И пускай это полный идиотизм, и жизнь одна, и «любовей еще на твой век хватит» – есть люди, которые не могут жить без второй половины. Мир становится не мил – и это не просто слова.
Мара была из таких. Даже именем своим поступилась…
Что там написано дальше?
«…Одиночество – оно вокруг. Я ощущаю его физически – при всех людях, даже в толпе, даже в офисе, на концерте, спектакле или на вокзале, я чувствую себя отрезанной от мира. В нем только Ты – я вижу Тебя везде. Я вижу Тебя в окне, и мне хочется распахнуть его, окликнуть… я вижу Тебя на нашей постели с ноутом, вижу сидящим за столом на кухне. И в то же время Тебя нет. Нет. И лучше бы никогда не было, уверяет разум. Забудь, забудь словно страшный сон. Сон… если бы Ты был со мной во сне, я бы предпочла не просыпаться.
Был – Ты был!
…Ты знаешь, что такое одиночество?
Знаешь ли Ты, что это такое, когда тебя раздирает изнутри, и все, что было важно до сих пор, вдруг превращается в пыль. Развевается по ветру – прахом.
Я беру в руки вещи – и не чувствую, что именно у меня в руках.
Я вижу людей вокруг. Хочу дотронуться до них, и мои руки проходят сквозь.
Я должна жить… и я настолько слаба, что не могу остановить все это. Должна делать обычные вещи, совершать сотню ненужных придуманных людьми ритуалов. Краситься, одеваться, ходить на работу, смотреть в глаза людям, которые для меня не более, чем призраки. Возвращаться туда, где все помнит Тебя. Но Тебя нет – больше нет.
И не могу оставаться с этим один на один – выхожу на улицу и бесцельно брожу, лишь бы не находиться в четырех стенах. Они убивают меня, стены.
Но это в светлое время суток.
В темноте просто страшно. Она сгущается вокруг и давит. В стенах прячется ограниченное число призраков. Тьма на улице бесконечна… и я не знаю, кто в ней…»
– «И тогда Мара согласилась пойти к доктору».Что? Я уже говорила это.
Кто это сказал? Я? Кому?
Страшно. Мара не могла понять, когда она говорит, когда думает, а когда говорит кто-то другой. Ее голосом. Озвучивает ее же мысли.
«…Tressomnium – это Ты. Ты же знаешь, что это Ты.
Мне хорошо здесь, с Тобой. О, да, это прекрасное лекарство. Нет ничего. Только Ты. Ты больше не приносишь боли. Я лгу, что Тебя больше нет. Лгу, что забыла Тебя. Лгу для всех… и даже для себя. Ты все время со мной, но сейчас мне с Тобой хорошо… Ты… здесь. И – спать…»
Только куда же запропастился этот проклятый Tressomnium?!
Она встала, покачиваясь, на ватных ногах вышла из комнаты. Снова стала методично обшаривать все. Оказалась на кухне. Открывала и закрывала ящики, заглянула в холодильник. В микроволновку – скорее, на автомате, чем ожидая увидеть там коробочку с лекарством.
Посидела минуту, и снова, по второму или третьему кругу стала маниакально открывать и закрывать кухонные шкафчики.
Нету. Нету нигде.
Она вышла в прихожую, проверила карманы в висящих на вешалке куртках. Проверила, не завалилась ли коробочка за тумбочку с обувью. Подумала – открыла, вытащила туфли, сапоги и снова загрузила обратно – сваленные как попало, они не помещались, и она не смогла закрыть. Почему-то это ужасно расстроило, и Мара, опустившись на пол, разрыдалась.
Она ревела долго и взахлеб, пока силы не закончились. Уставшая и опустошенная после короткой, но сильной истерики, встала, и…
– Меня просто больше нет. Знаешь ли Ты это? Знаешь ли Ты, как страшно, когда себя самой больше не существует? Но я больше не плачу. Совсем не плачу – правда. Я смотрю на свои руки и не вижу их. Поднимаю ладони вверх – пальцы прозрачные – сквозь них просвечиваются предметы. В зеркале нет моего отражения. Я не слышу, что мне говорят. До сих пор не знаю, почему меня не забрали в больницу, не привязали к кровати – я же опасна! Не знаю, на что способна. Может, мне просто лучше не быть? Но я не могу не быть. Если не будет меня – значит, не будет и Тебя. Это значит, что вместе со мной из этого мира – из моего мира – исчезнешь и Ты – Ты, который все еще со мной. Если бы я смогла вынуть сердце, запереть в сундук, выбросить ключ… но это невозможно. Ты со мной.
– Кто здесь? – запаниковала Мара, волосы на голове зашевелились. Она отчетливо слышала голос, но свой ли? Она не говорила этого! Схватилась за голову. Отняла руки… В руках остались пряди. Мара с ужасом смотрела на ладони и медленно падающие на пол белокурые нити… тихонько воя, снова потянула себя за волосы – опять в руках пряди… ее же, длинные и светлые! Она закричала, метнулась к зеркалу – в зеркале не было отражения, только расплывчатое пятно. Мара с воплем отшатнулась.
Все… в порядке? Вот же она. В зеркале. Высокая, стройная, и волосы… на месте… длинные светлые волосы, только спутанные ужасно… глаза страшные только…
– Я бы хотела стать убийцей воспоминаниям – но увы, это невозможно сделать. Если убью память, убью себя. А я хочу помнить – не хочу забывать.
Мара закрыла лицо руками. Внезапно почувствовала, что стены стали сдвигаться. И в то же время за спиной – на спине! – дикая, разрывающая боль. Мара попробовала заглянуть за плечо. Под разошедшейся тканью прорезывались крылья. Сначала спина опухла, потом кожа лопнула, но не было крови – только нечто сморщенное, черное, страшное нечто стало расправляться за спиной, как расправляется скомканная слюдяная упаковка для цветов… только не прозрачная, как слеза, а прозрачно-грязная… страшная. Через пару минут за спиной Мары развернулись крылья, не белые, ангельские, а похожие на крылья огромной стрекозы, черные, совсем-совсем. Мощные, метра три в размахе, раскрылись, распустились, словно лепестки цветка, и со скрежетом, словно металлом водят по стеклу, упираются в стены сжимающейся прихожей. Мара инстинктивно повернулась так, чтобы крылья расположились вдоль комнаты, а не упирались ни во что – звук был кошмарен. Но тогда крылья затрепетали, и послышался сухой стрекот, громкое, резкое шуршание, скребущее по сознанию… Мара молчала, только пыталась расправить крылья и уложить их вдоль комнаты, и не шевелить ими, ибо это было невыносимо.
– Стены давят. Крылья задевают за предметы, цепляются, и это – больно. Хочется расправить и улететь… улететь туда, где никогда не было Тебя. Туда, где память будет мертва.
Пять, шесть. Кто-то есть
Там еще. Ты – мечта?
Тьфу ты пропасть, уходи
Знаешь, что там впереди?
Я в мечтах уже была.
Ты смотрела хоть туда,
Заглянула? То-то же.
Безразличье за углом
Нагло кривит рожицу.
Мара с трудом протиснулась в дверь из прихожей в комнату, крылья застревали в узких дверях. Сделала несколько шагов, огляделась… и упала на колени, взвыла, попыталась отползти на четвереньках назад.
У противоположной стены расположился огромный черный паук с мохнатыми лапами. Клацая страшными жвалами, с которых капала слюна… или яд… он смотрел на нее оленьими глазами доброго старого доктора.
Четырьмя парами глаз доброго доктора.
Челюсти-клешни снова дернулись, и раздался чавкающий и лязгающий голос:
– Иди сюда, моя девочка. Моя Мара. Я дам тебе желанный Tressomnium!..
Паук мотнул уродливой башкой из стороны в сторону и вместо ужасающей морды насекомого у него оказалось лицо ее любимого. Еголицо.
– Ты… уходи… это не ты… хочу… Пожалуйста… не надо… я не хочу… забери меня…
Мара сама не понимала, что просила – она уже не соображала, совсем. Ей хотелось забиться в угол и не видеть никого и ничего, но даже этого сделать не могла – мешали крылья. Они все так же стрекотали за спиной, причиняя невообразимую душевную и физическую боль. Она хотела… нет, повиновалась. Смотрела в лицо того, кого так любила и ползла к нему. Крылья волочились следом. Tressomnium исполнял ее третью мечту. Он пришел за ней! Он хочет забрать ее – себе, насовсем! Она согласна.
– Я знала, ты придешь за мной.
Мара медленно двигалась вперед, еще и еще… и вдруг провалилась в темноту. Она летела вниз, летела, вокруг становилось все темнее, мысли замедлялись и исчезали, окутывало спокойствие, не было страшно. Крылья не мешали и не помогали – скорее, она не падала вниз – опускалась. Ниже, глубже, ниже… темно…
…Семь. Восемь. Кто. Бросил
Мне в окошко камушком?
Семь. Восемь. Ветер носит
Счастье мимо. Ладушки,
Ну и пусть. Девять. Десять.
Все ж еще покуролесим…
Мара очнулась на полу. Страшные крылья больше не скрежетали за спиной. Сдвигающиеся, как в дурном фильме ужасов, стены комнаты, тени по углам… Все исчезло. Все было как и прежде. Обыкновенная комната, как множество других в самом обыкновенном доме. Никого вокруг. Никого и ничего.
Ужасно болела голова, горло, кости – все. Словно из нее вытряхнули душу вместе с внутренностями, а потом грубо запихали обратно. Она еле добралась до туалета. Ее рвало. Рвало, выкручивая, сворачивая в тугой узел все в животе, сворачивая и выталкивая наверх, а горло, как огнем, обжигало едким желудочным соком.
После стало немного легче. Мара обхватила себя руками, чувствуя, что ее трясет.
…Кто ты – боль? Я с тобой!
Да, болит душа. Страдает…
Не пуста – ну как ни бейся.
Стой, боль!.. Нет… не смейся…
Где-то там живет любовь?
Не хочу идти с тобой.
Нам с тобой не по пути –
Семь и восемь. Отпусти…
Девять. Десять. Я одна,
Душу вымотал до дна.
Нет мне места в твоем мире.
Раз. Два. Три. Четыре.
Я одна в пустой квартире.
Мара с трудом выбиралась из ванной, опираясь о стены, держась за двери и все мало-мальски устойчивые предметы, когда зазвонил телефон.
Трубку она нашла чудом. Руки тряслись, голос дрожал. Она села на пол.
– Алло?
– Маринка? – послышался голос подруги. – Какого черта не отвечаешь? Я весь вечер телефон обрываю, на мобильный, домой…
Какого черта… Мара растянула в улыбке сухие губы. Кажется, черт был сегодня тут, и, на самом деле, все демоны в нашей голове. Ада нет. Ад – это мы сами. И то, что делаем со своей жизнью…
Ее улыбка больше напоминала оскал, зато внутри было тихо. Спокойно. Прежняя Мара умерла, не вынесла отсутствия спасительного транквилизатора и потери иного, нереального мира, который он давал ей. Которого больше нет на самом деле. Нет, и с этим надо как то жить. Жить?..
– Марин? Как ты вообще, не молчи… тебя не видно нигде несколько дней. Все нормально? – голос на том конце провода звучал обеспокоено.
– Да… нормально… – она сама ужаснулась, услышав свой голос, сухой и скрежещущий, как те крылья, что виделись ей сегодня. Ее передернуло. Мара закрыла глаза. Больше всего на свете боялась, что снова начнет мерещиться всякая дьявольщина… пока сейчас она чувствовала себя достаточно ясно, но надолго ли это? Возвращаться в кошмар не хотелось. Просто было невозможно! Страшно. Очень.
– Может, тебе в больницу надо? Маринка? Ну что с тобой, а? Знаешь, я каждое утро захожу в Интернет посмотреть, что ты разместила у себя на стене… пытаюсь понять, какое у тебя настроение… ты пугаешь меня, понимаешь? Всю неделю я звоню – ты кидаешь трубку, отделываясь сухим «все нормально». Таблетки еще эти дурацкие… ты все еще пьешь их? Понимаю, что я начиталась ерунды в Интернете, но… там пишут, что если их принимать не под строгим контролем, врача, от них… может быть… от них умирают, понимаешь?! Марин. Маринка?! Не молчи…
Марина – Мара – сидела на полу, прислонившись к стене, и плакала.
– Маринка, а помнишь, как мы считали в детстве свои мечты и думали, что вот, придет время, ты осуществишь мои, а я твои? Помнишь, как мы придумывали по три самые сокровенные, делились ими, а потом, через некоторое время меняли… Смеялись… Марин… ты моя самая близка подруга. Мы всегда были рядом, всегда, ну кто помог мне, когда я не поступила в универ, кто поддержал? Кто помогал разруливать отношения с родителями… Ты совсем отдалилась, совсем. Давно. Ну как так можно, а? Я с мамой твоей говорила, Марин. Она плачет все время. Маринка? Не конец же света… Все это не конец света! Я все знаю, все понимаю, но не повод умирать от любви – наоборот, давай жить, пускай даже назло… Маринка, я понимаю что я болтаю чушь, прости… Давай встретимся, поговорим… мне кажется, с тобой что-то происходит, и, черт побери, пускай сейчас уже ночь, я не могла тебе не позвонить!..
Мара держала трубку чуть ниже уха, просто не было сил поднять руку. В какой-то момент, взяв себя в руки, она сказала громко, как могла, громко и отчетливо, сколько хватало сил и голоса, так, чтобы подруга услышала ее наверняка:
– Таня? Приезжай. Очень надо.
– Я сейчас! Сейчас!!! Такси… пятнадцать минут… жди меня…
– Меня зовут Марина, – прошептала Мара мимо трубки, впрочем, там уже пошли гудки. И закрыла глаза, повторяя: – Марина…
…Ну и пусть. Девять. Десять.
Все ж еще покуролесим…
Таня неслась, на ходу запахивая куртку. Подскакивая на одной ноге, застегивала молнии на сапожках… Чуть не вылетев на проезжую часть, она голосовала, махая как сумасшедшая… Да так, что остановилась первая же легковушка.
***
У каждого свой Tressomnium. Свои беды, свои зависимости и свои мечты. Но… Люди не могут оставить в покое друг друга.
Разве можно оставить в покое человека?! Да ни за что! Жить и правда как-то надо, и, черт, как же хочется-то!..
Люди же, не призраки. И это верно.
Иначе… Самолично выбранный бесконтрольный одиночный ад. Не менее страшный, чем настоящий, наверное. Кто знает?..
__________________________________
Примечания:
Мара* – у древних славян имя Мара означало "смерть" и "мор", ассоциировалось с духом смерти. В белорусском языке означает "мечта". В иврите имя Мара оно означает "горькая". В западно- и восточно-славянской традиции женский мифологический персонаж, связанный с сезонными обрядами умирания и воскресания природы. Ночной демон, призрак в скандинавской и славянской мифологии. В буддизме демон, персонифицируется как воплощение безыскусности, гибели духовной жизни.
Tressomnium** – авторское название, такого лекарства нет. Tres Somnium – лат. три мечты (сна). Автор не знает латыни, автор создал название лекарства интуитивно по собственным правилам.
Легенда о тех, кто не спит по ночам
Японская легенда гласит:
если вы не можете уснуть ночью, значит,
вы сейчас бодрствуете в чьeм-то сне…
Есть такие легенды, правдивость которых никак не установить. Даже нет, не так. Невозможно найти никакой информации, подтверждающей или опровергающей то, что это на самом деле имеет под собой хоть какие-то основания, а не придумано на ходу. Ведь зачастую слух, мечта, чья-то случайно обронeнная фраза растаскивается донельзя активными пользователями по всемирной паутине, и, в конце концов, всe это подается под громким названием «легенда».
Но есть вещи, в которые просто хочется верить. Хотя для того нет никаких причин…
…Я проснулась ночью. Лежала, страшно боясь спугнуть сгустившийся в комнате морок сна. Просто невероятно… если б можно было вернуться в этот сон снова! Заснуть и оказаться там же. С тобой… Увы, невозможно.
И всe же сон был прекрасен. Он возвратил мне тебя, пусть и ненадолго. Как же я мечтала об этом. Не было дня, чтобы я не вспоминала твои руки и губы, твой голос, твою слегка саркастичную улыбку… Сначала – с отчаянием и истериками. Потом – притупилось, боль стала ноющей. Словно кто-то сделал мне операцию на сердце. По-варварски вскрыл грудную клетку, вырезал любовь портновскими ножницами и выбросил, окровавленную, вместе с изгвазданными бинтами в корзину с надписью «отходы». Вырезал – зверски и в то же время мастерски. Но, зашивая, забыл там… эти самые ножницы.
Зажила, зарубцевалась рана, оставив на груди отвратительный шрам. А ножницы… они прижились и обросли тканями, но порой при неосторожном вдохе или резком движении проворачиваются в сердце, и я вспоминаю о тебе. Вспоминаю, чуть ли не складываясь вдвое от боли, словно кто-то в этот момент ещe и наносит удар под дых – со всей силы. Слeзы текут и не хватает воздуха. Не вздохнуть, никак.
Я так мечтала, чтобы ты пришел хотя бы во сне, чтобы утром проснуться с чувством, что ты был – был у меня, был со мной, там, в волшебном мире между реальностью и выдумкой, в мире, в котором невозможное возможно.
Раз уж нам не суждено быть вместе наяву.
Но сны нам неподвластны. Ты никогда не снился мне. Никогда.
И вот сегодня почему-то чудо произошло. Я проснулась и прекрасно помнила, отчетливо помнила это удивительное видение.
…Открылась входная дверь – нет, сначала раздался телефонный звонок, ты весeлым голосом сообщил, что сейчас будешь, и появился тут же, моментально – вероятно, звонил уже с лестничной клетки.
Вошeл, улыбнулся, до боли знакомо и до отчаяния забыто. Я обняла тебя, просунув руки под чeрную куртку, нет, не обняла, стиснула изо всех сил, словно стараясь удержать навсегда, здесь, вот в этом моменте, ведь мне снилось, что это не сон. Я физически ощущала тебя, чувствовала тeплое дыхание. Ты был таким настоящим. Спрятала лицо у тебя на груди, вдыхала твой запах – такой некогда привычный, приятный, любимый. И сейчас, проснувшись, смотрю на свои руки, и мне кажется, что ладони ещe хранят тепло твоего тела. Я же чувствовала под пальцами твою кожу сквозь ткань рубашки, вжимая ладони так, словно желала оставить печати на твоей спине. Казалось, мои пальцы должны обжигать. Не видела твоего лица, но точно знала, что это ты. И запомнила главное – обнимая, я улыбалась. Ты тоже улыбался и был искренне рад – рад быть здесь (или там?) со мной. Это было счастье.
А потом мы сидели на кухне, и ты курил. Я любила – люблю – в тебе всe. Даже то, что ты отравляешь собственные лeгкие. Как могу не любить даже эту вредную привычку, если она – частичка тебя? Мы пили крепкий чай – да, крепкий сладкий чай посреди ночи, горячий и обжигающий, – а потом ты целовал меня, усадив себе на колени.
И я проснулась.
На часах ровно три ноль-ноль – самое страшное время. Говорят, именно в три-четыре часа ночи люди чаще всего умирают во сне. Это какой-то особый час – ещe одна глупая легенда.
Но я же не усну сейчас. Точно, уже не усну.
В конце концов, намаявшись, я осторожно выскользнула из постели, с грустной радостью отметила, что он, – он! – в этот раз не проснулся и не произнес своe извечное: «У тебя снова бессонница? С этим надо что-то делать».
Да. С этим надо что-то делать. Если бы я знала, что.
Не знаю, почему я вспомнила эту глупую легенду. Это же всe неправда. Но как красиво звучит! И утешает, словно бальзам льют на израненное, изуродованное любовью сердце. Печально, больно – но отчего-то хочется улыбаться. «Японская легенда гласит: если вы не можете уснуть ночью, значит, вы сейчас бодрствуете в чьeм-то сне». Неужели ты не спал сегодня? Именно потому, что снился мне?
О нет. Я снова говорю с тобой.
Ступая босыми ступнями по ледяному полу, я отправилась на кухню, размышляя о том, почему именно сегодня это произошло, впервые за долгое, долгое время. Впервые с того самого момента, как мы разошлись. Именно тогда, когда я уже перестала просить все известные мне силы разрешить увидеть тебя хотя бы во сне. Знаешь, так странно – расставшись, люди по прошествии некоторого времени иногда возвращаются друг к другу. Никогда не могла понять – зачем? Созваниваются, переписываются, встречаются у общих знакомых… у нас всe было не так. Мы разошлись – как отрубили. Позволили судьбе разорвать пополам то, что было когда-то одним целым, оставив две кровоточащие половинки мучиться в одиночестве. Каждая в своем.
Я знаю, тебе тоже было тяжело. Но так было нужно. До сих пор не могу понять, неужели так было нужно? Почему?! Но мы разошлись и прилепились к другим, позволив чужакам залечивать с трудом заживающие раны, нанесенные нашими же собственными руками друг другу.
Так больно.
Наверное, это было правильно. По чуть-чуть я не смогла бы уйти от тебя – понемногу не смогла бы от тебя отвыкнуть. Слишком долго мы были вместе. Слишком многое пережили. Слишком много строили планов – вдвоeм, чтобы потом вдруг понять, что всe закончилось. Больше нет ничего. Нас ничто не связывает.
Нужно расстаться. Так просто. Так сложно.
Так сложно.
Знаешь, а ведь я толком не помню, как это произошло. Ведь это точно было словно во сне. Так странно…
Так странно.
Я оглядела кухню, поeжилась: казалось, она ещe хранила твоe присутствие и твой запах. Могут ли во сне сниться запахи? Взгляд скользнул и зацепился за календарь – яркая картинка с чудесным морским пейзажем. Романтическим.
Сегодня ровно год, как мы расстались. Вот оно что. Это надо отметить.
Поставила на плиту чайник. Как же холодно… Вернулась в комнату, достала тeплый старый вязаный жакет. Выбросить бы, но он такой уютный. И ещe… я всегда в него куталась, когда тебя не было рядом. Когда мне было холодно без тебя.
Я же знаю, что твоя жизнь наладилась. Мир, огромный, невозможно огромный мир так мал – я постоянно слышу о тебе. Но не ищу. Не делаю попыток встретиться. Поверь, мне достаточно сознания того, что у тебя всe хорошо. У меня тоже, милый, тоже всe хорошо. Честное слово. Ты не один. Да и я не одна…
И тебе совершенное не надо знать, что со мной было. Никому не надо знать. Я бы тоже хотела это забыть. У меня сейчас всe хорошо.
Я вспоминала о тебе так долго. Продолжала мечтать, уже выздоровев от любви и наладив – для всех окружающих! – благополучную жизнь с другим, и хотела видеть тебя – пускай даже во сне.
Если бы ты мог быть хотя бы ночным призрачным видением.
Я заварила чай. Уселась на то место, на котором ты сидел во сне. Пила маленькими глоточками, пила крепкий сладкий чай посреди ночи, горячий и обжигающий, куталась в жакет и вспоминала тебя. Сон. Твои поцелуи. Далекие, почти совсем позабытые. Но такие, которые на самом деле забыть невозможно – память всe равно их тебе вернeт, как бы ни хотелось от них избавиться. Вернeт тогда, когда ты вроде бы успокоился, и беззащитен перед этой ужасной болью – воспоминаниями об ушедшей любви.
Почему нельзя отрезать воспоминания, как отрезают длинные волосы в парикмахерской, когда хотят полностью изменить имидж? Вот бы отрезать, чтобы упали на пол тяжeлым облаком, и уборщица подмела и выбросила в мусорное ведро… Чик – и нету, свободен!..
Мне совершенно не хотелось спать.
А потом я включила компьютер и стала искать информацию об некогда слышанной легенде. Еe легко найти в Интернете, и, практически, это всe, что говорится по этому поводу. Эту фразу находят то в анекдотах, то в статусах, то в афоризмах…
Так глупо – нет, ну как же глупо и наивно! Найдя кучу всякой ненужной разности, я не нашла о легенде ничего, ничего, кроме всe того же: если вы не можете уснуть ночью, значит, вы сейчас бодрствуете в чьeм-то сне.
Наверное, это всe выдумки. Хотя…
Теперь я в этом не уверена. Ведь в каждой шутке есть только доля шутки. В каждой выдумке, в каждой лжи есть чуточку истины. Может, и в этой так называемой легенде есть что-то, что делает возможным невозможное? Если души тянутся друг к другу, но им никогда не суждено быть вместе, может быть, они могут встретиться хотя бы во сне?
Да, я снова разговариваю с тобой. Но сегодня это оправдано. Год, как мы расстались, и ты приснился мне. Приснись ещe раз, пожалуйста. Я что угодно отдам, лишь бы легенда оказалась правдивой. Хотя…
Нет, пожалуй, не надо. Я не хочу, чтобы ты не спал.
Если в этой легенде есть хоть капля правды – пускай лучше я тебе приснюсь.
У меня всe равно давно уже бессонница.