Публичный дом

Глава 2. Олимпиада Марковна

Увидев из окна комнаты, что Тому бьют песьи, Тася, позабыв обо всякой осторожности, побежала к городовому, что дежурил на перекрестке. Городовой не хотел было никуда идти за уличной девкой, но Тася знала, что именно нужно говорить. Она сказала городовому, что шпана напала на гимназистку, возможно дворянку, и что ее того гляди сейчас убьют, а отвечать придется ему.

К тому же, словно по провидению, в тот момент, когда Тася бросилась звать на помощь, с городовым беседовала Олимпиада Марковна, которая уже несколько недель разыскивала по всему городу свою пропавшую внучку. Дама настояла, чтобы городовой тут же пошел за Тасей.

Ее, Олимпиаду Марковну, Тома и увидела, когда пыталась сесть на мостовой. На первый взгляд, женщина была иностранкой. Одетая, если и не по последней моде, то явно намного лучше большинства петербурженок ее возраста, высокая и статная, она производила впечатление женщины, знающей себе цену, в прошлом наверняка ослепительно красивой. Но рассмотреть ее как следует лежащая на мостовой Тома не могла, голова ее не на шутку кружилась. Заметя рядом Тасю, Тома хотела было ей что-то сказать, но силы ее внезапно покинули, и она потеряла сознание.

* * *

Проснулась Тома в кровати. Настоящей кровати с чистым накрахмаленным бельем! Было это до того восхитительно, что она даже испугалась, что все это ей просто-напросто мерещится, и через мгновение она снова проснется на жесткой лежанке в комнате Таси. Но это был не сон. Вслед за тактильными ощущениями, обоняние и слух подсказали ей, что находится она в совершенно незнакомом ей месте. Пахло оладьями и свежезаваренным чаем. Судя по всему, в соседней комнате завтракали две женщины:

– Олимпиада Марковна, голубушка, а что, если это все-таки не она? Уж больно подозрительно она выглядела. Да и эта девка с ней… Сами посудите, вы же ее и не видели ни разу!

– Глашенька, душа моя, я может и кукушка, но с дочерью в переписке состояла и фотографии Тамары получала регулярно. Ошибки быть не может. Мне страшно представить, что должно было случиться с девочкой, что мы нашли ее в таком ужасном состоянии. Но слава богу, что нашли. Прошу тебя, будь с ней поласковей.

Тут настенные часы пробили девять, от неожиданности Тома вздрогнула всем телом и задела лежавшую на прикроватном столике расчёску, та с грохотом упала на пол, лишив Тому возможности далее подслушивать.

Деликатно постучав, в спальню вошла Олимпиада Марковна. Тома силилась увидеть в ней черты матери, но никак не могла этого сделать. Возможно, от того, что мама в последние месяцы жизни выглядела изможденной и встревоженной. Стоящая же в дверях женщина излучала уверенность и спокойствие.

– Как ты себя чувствуешь?

– Жить буду, – буркнула Тома.

– Голова не болит? Не кружится?

Тома не хотела разговаривать о своем самочувствии, её занимал гораздо более важный вопрос:

– Вы правда моя бабушка? Где вы были все это время?

Ни этот прямой до грубости вопрос, ни взгляд полный враждебности не смогли смутить Олимпиаду Марковну. Она осторожно присела на край кровати:

– Я жила в Париже. Со вторым мужем и детьми.

– Вы знали, что мама больна? Почему вы к ней не приехали?

Олимпиада Марковна все также спокойно смотрела на Тому, не выражая ни малейшего удивления или негодования.

– Тамара, если бы я могла вернуться в прошлое, я бы поступила по-другому. Но, видишь ли, только в последнем своем письме ко мне твоя мать поведала мне о серьезности своей болезни и попросила приехать, чтобы позаботиться о тебе. Боюсь, из-за расстояния связь между нами ослабла. Она, как и я в свое время, рано вышла замуж и покинула отчий дом. А вскоре я, уже во второй раз, пошла под венец. Признаться, я не одобряла выбор дочери: твой отец был главным конкурентом в торговых делах моего второго мужа, и отношениям между ними были весьма натянутыми. Но твоя мама убедила меня, что счастлива, и может сама принимать решения. Полагаю, что в случае с твоим отцом так и было…

Тут на мгновение пожилая дама запнулась, словно перед глазами ее проплыли призраки прошлого, но моргнув, продолжила:

– Я хотела приехать на ее свадьбу с Никифором, но не смогла из-за одного инцидента, справится с последствиями которого мне удалось только недавно…

– Полагаю, всегда можно найти оправдание!

Тома не могла отделаться от мысли, что если бы Олимпиада Марковна появилась в Петербурге раньше, то маму можно было бы спасти.

Набрав в легкие воздуха, Олимпиада Марковна продолжила:

– Поезд. Поезд сошел с рельс. Мой муж и оба сына погибли. А мне потребовался год, чтобы я снова смогла ходить. И признаться, я бы никогда не вошла в вагон поезда еще раз, если бы не последнее письмо твоей матери.

Только теперь Тамара заметила в руках женщины трость, которую еще можно было видеть у мужчин, но никогда у женщин. Олимпиада Марковна тем временем продолжала:

– Признаться, я даже затаила обиду на дочь, когда та не смогла приехать на похороны братьев, несмотря на все мои просьбы и мольбы. Я и помыслить не могла, каково было ее собственное положение в браке с Никифором. Она думала, что щадит меня, не рассказывая о своих горестях, а на самом деле – разрывала мне сердце. Как бы мне хотелось, чтобы она была откровеннее со мной, тогда многое могло бы сложиться иначе.

На секунду в голосе женщины послышалась неподдельная горечь, но она быстро спрятала ее и снова обратилась к Томе:

– Ты можешь осуждать меня. Я не буду настаивать, чтобы ты звала меня бабушкой, но волею судеб теперь мы друг другу единственная семья, и мне сложно передать словами, как же я рада, что смогла тебя отыскать.

Тамара не знала, что сказать. Перед ней сидела совершенно незнакомая дама, но эта была женщина нелёгкой судьбы, и Томе было ее искренне жаль.

– Маму. Вы ее похоронили?

– Да, на Смоленском, рядом с твоим отцом. Она так попросила в своем письме ко мне. Мы с тобой разминулись менее чем на сутки, когда я пришла в ваш дом, ее тело еще не остыло.

Голос этой, казалось бы, железной женщины все-таки дрогнул. Тамаре было даже страшно представить, какого было ей, одной, один за другим хоронить всех своих детей. Тома не удержалась и взяла Олимпиаду Марковну за руку.

* * *

В первый же день после пробуждения в квартире Олимпиады Марковны Тамара попыталась встать с постели, но получилось у нее это не очень хорошо. Голова кружилась, заставляя искать руками, на что опереться. На второй день стало лучше, на третий она уже порывалась выйти на улицу, но Олимпиада Марковна уговорила ее повременить.

Жилище Олимпиады Марковны представляло собой пятикомнатную квартиру на втором этаже с видом на Летний сад. Кроме нее самой в квартире жила всего одна горничная – дородная Глафира Ивановна. Эта необъятных размеров женщина произвела на Тому неизгладимое впечатление, не только своими размерами и строгим взглядом, но и невероятной преданностью хозяйке. Всем своим видом она как бы говорила: «Ты смотри, ее не обижай, а то я тебя!»

Когда Тома пришла в себя, первым же делом она попросилась свозить ее на могилу матери. Смотря на скромный памятник, под которым, вопреки всем церковным законам, навеки соединились ее родители, Тома испытала колющее чувство одиночества, теперь она осталась совсем одна.

– Даже фамилию упросила оставить папину!

– Да, она очень хотела, чтобы ничего не связывало ее с Никифором после смерти. Это, разумеется, против всех правил, но я смогла найти способ исполнить ее последнюю просьбу…

Вспомнив о Никифоре, на душе у Томы стало особенно тяжело, но только на обратном пути она решилась задать вопрос, который давно ее мучал:

– Олимпиада Марковна, а почему вы не спрашиваете меня, из-за чего я сбежала из дома?

– Потому что для меня сие очевидно: ты испугалась пьяного Никифора, от которого после смерти матери тебя некому было защитить.

Тома насупилась, она не хотела заставлять Олимпиаду Марковну переживать еще одно потрясение, но ей ужасно хотелось облегчить душу признанием. Однако проницательная женщина не дала ей возможности произнести более ни слова:

– По большому счету, не имеет никакого значения, упал он с лестницы до или после твоего ухода. И можешь быть спокойна, мое мнение полностью разделяют в полицейском управлении. Поэтому прошу тебя, ничего не бойся и, ради бога, больше не убегай.

* * *

Тома сама удивилась, как быстро она привыкла к жизни у Олимпиады Марковны. Простые бытовые радости вроде ванны и чистой постели были настоящим счастьем. Однако она волновалась за Тасю и выискивала возможность выйти из дома, чтобы повидаться с ней. Несколько раз она даже хотела прямо подойти к Олимпиаде Марковне и спросить ее о Тасе, а то и попросить ее съездить к ней вместе. Но почтенная дама, казалось, жила в другом мире, и представить Тасю здесь, в этой квартире, посреди накрахмаленных салфеток и хрусталя Тома решительно не могла. А вспомнив ехидное замечание Глафиры об их с Тасей внешнем виде, и вовсе оставила мысль заговорить с Олимпиадой Марковной о подруге.

Но через несколько дней Глафира попросила Тому сходить в аптеку за согревающей мазью для мадам. Случай был исключительный, и Тома с радостью воспользовалась этой возможностью, чтобы проведать Тасю. Подойдя к переулку, где жила подруга, Тома заметила, что верхние этажи дома, под крышей которого они с Тасей ютились почти месяц, были черными от копоти. Совсем недавно тут свирепствовал пожар. Сердце Томы болезненно сжалось. Тут на противоположной стороне переулка Тома увидела Еремина, который лениво мазал столб клеем, чтобы наклеить на него какую-то афишу. Узнать Тому чистую, да еще и в платье Еремин не мог, но по спине девушки все равно как будто провели мокрым гусиным пером. Собрав все свое мужество, она его окликнула:

– Молодой человек! Да-да, вы. Скажите пожалуйста, вам случайно не известно, что стало с девушкой по имени Тася, которая жила тут, в сгоревшем доме?

– А вам зачем, барышня?

– Она… нашла очень дорогую мне вещь, и я хотела бы ее отблагодарить. Скажите, она жива? Где я могу ее найти?

– Там, где она теперь живет, таким как вы делать нечего.

– Три копейки дам.

– Ну как знаете. В Малиннике она, на Сенной.

Боясь подходить к Ерёмину, Тома оставила ему три копейки прямо на тротуаре и быстро пошла прочь. За три недели жизни с Тасей Тома узнала, что если и есть место, которого подруга боялась, как огня, то это был тот самый Малинник. Место, где заканчивали свой век все уличные проститутки. Этот бордель считался самым дном, где девушки не выживали и нескольких лет. Пойти туда сама Тома действительно не могла, но мысль о том, что Тася жива, согревала и заставляла искать спасение, перебирая в уме все возможные варианты.

Погруженная в свои мысли Тома и не заметила, как ноги сами привели ее в родной дом. Подняв глаза, сердце снова сжалось от боли. Когда-то респектабельный купеческий дом, уже и так который год переживавший не лучшие времена при Никифоре, теперь был разграблен мародёрами. Два окна на первом этаже выбиты, через одно из них Тома и попала внутрь. Внутри был кавардак, воры хорошенько перетрясли тут все, вынеся все то, что не успел распродать отчим.

Не чувствуя ног, Тома медленно поднялась по злополучной лестнице, с которой упал Никифор в день смерти матери, и свернула в их с мамой спальню. Какой же пустой стала эта комната без мамы! Пугающе пустой и холодной. К горлу Томы подступили слезы, но тут она отчетливо услышала голос Таси: «Не стало матери, я и реветь перестала, слезы – это тот же театр, зритель нужен». «Да, все верно, для слез сейчас время решительно неподходящее, – строго сказала себе Тома, – нужно действовать, а не разводить сырость». Решительным шагом Тома подошла к кровати, на которой лежали сложенные горою подушки. Взяв с прикроватного столика нож для бумаг, она без зазрения совести вспорола нужную. Какую из подушек следует резать Тома знала, ведь она вместе с мамой прятала в нее от Никифора последние мамины украшения. Запустив руку в груду жестких перьев, Тома нащупала мамин обручальный перстень.

Дальше план в голове Томы сложился словно бы сам собой. Из всех знакомых Томы только один был вхож во всевозможные злачные места, и хоть Томе меньше всего хотелось снова встречать этого человека, другого выхода у нее не было.

Потратив несколько минут на то, чтобы сменить свое хорошенькое новое платье на линялую рубаху и штаны Никифора, Тома привычным движением запрятала волосы под побитую молью шапку. Все мало-мальски пригодные к носке вещи воры заботливо вынесли из дома, поэтому в образ голодранца Томе было вернуться совсем несложно. Сунув перстень в карман, Тома ловко, по-мальчишески выпрыгнула из разбитого окна и побежала к месту, где видела Еремина.

Еремин лениво, не спеша мазал клеем столбы дальше по переулку, и Тома без труда его нашла. Держась на безопасном расстоянии, она громко свистнула в два пальца, привлекая его внимание:

– Эй, Еремин, а Пес в городе?

– Че надо? …это ж ты, шельма! Стой, где стоишь!

– Как бы не так. Скажи Псу, чтобы в полдень был на мосту через Кривушу, дело у меня к нему. Денег заплачу.

Сказав это, Тома просилась бежать по переулку в сторону заполненной людьми набережной. Форы у нее было предостаточно, и можно было не волноваться, что Еремин сможет ее догнать.

* * *

Было уже четверть первого, а Пес так и не появился. Тома начала беспокоиться, что он не придет, но стоило ей сойти с моста на набережную, как она тут же его заметила. Пес притаился в переулке и видимо уже некоторое время за ней наблюдал.

Поняв, что его заметили, Собакин вышел из своего укрытия и направился к Томе, а та в свою очередь поспешила вернуться на мост, надеясь, что среди людей она будет в безопасности. Вальяжно опершись на перила, Пес заговорил первым:

– Ну что, зазноба, вернулась? Соскучилась?

– Не твоего ума дело. Тася в Малиннике? Сможешь вывести ее ко мне?

Пес скривил в ухмылке рот:

– Тебе то она на кой сдалась? Как по мне, так она там, где ей самое место.

– Я заплачу. Ты сможешь ее вывести?

Тома вытащила из кармана перстень, солидного размера рубин блеснул на солнце.

– Такие цацки! Где подрезала?

– Где взяла, там уже нет. Еще раз спрашиваю, выведешь ее ко мне?

Тут Пес резким движением подскочил к Томе и постарался выхватить перстень из ее рук, но Тома была наготове – вовремя отпрыгнула и вытянула руку с кольцом над водой.

– Еще раз такое учудишь – нырять за ним будешь!

Пес расхохотался:

– Нравишься ты мне. Так и быть, выведу ее к тебе минут на десять. Только идти нужно прямо сейчас, вечером клиентов много, Кот ее ни за что не выпустит, даже со мной.

С этими словами Собакин развернулся и, не оглядываясь на Тому, пошел в сторону Сенной. Держась шагов на десять позади него, шла Томка, озираясь по сторонам – не притаились ли где-нибудь мальчишки из песьих. Но никого не было, видимо делиться наваром Пес ни с кем не хотел или подумал, что с одной девчонкой и сам как-нибудь управится.

* * *

Уже на Сенной Пес нырнул в ничем не примечательную дверь одного из домов, стоящих на краю площади. Как только он скрылся за дверью, Тома нашла извозчика, заранее назвала адрес и, заплатив вперед, приказала ждать за углом.

Минут через десять из дома вышли Пес с Тасей. Тася едва передвигала ноги, поэтому Пес, закинув ее руку себе на плечо, практически волочил девушку по мостовой. Тома пронзительно засвистела, перепугав лошадь, но сумев привлечь внимание Пса, который с недовольным видом потащил Тасю коляске. Подхватив из рук Пса дурно пахнущее тело подруги, Тома не без труда закинула Тасю в коляску. Пес хотел было тоже забраться внутрь, но этого Тома позволить ему не могла. Глядя прямо в глаза Собакина, она достала перстень и кинула его на мостовую, прямо под ноги прохожих, а как только Пес бросился за кольцом, Тома крикнула извозчику трогать.

Всю дорогу Тася была не в себе. Пьяные глаза ее то и дело закатывались, и все силы уходили на то, чтобы не вывалиться из коляски и оставаться в сознании. Добравшись до дома, Тома помогла подруге залезть в окно, усадила ее на кухне и начала разводить огонь в печке. Тася пила воду, опрокидывая одну кружку за другой. Прошло с полчаса, но Тася так и не заговорила. Тома начала уже переживать, что подруга повредилась рассудком. Но тут вдруг Тася всхлипнула, и из глаз ее потекли слезы. Тома подсела поближе и долго обнимала вздрагивающие плечи подруги, пока та не успокоилась и не затихла. Первый и последний раз Тома видела, как Тася плачет. Было это до того жутко, что никакие слова утешения не шли ей на ум. Утерев засаленным рукавом слезы, Тася наконец заговорила:

– Как это ты Пса уболтала за мной в Малинник сходить?

– Да так, цацку сунула, не бери в голову. Ты как?

– Уже нормально.

– А как в Малинник попала?

– Да как все. Когда комната сгорела, клиентов некуда водить стало. Есть хотелось до темноты в глазах. А тут Кот, ласковый такой, уговорил у него поработать, обещал, что все по согласию будет, и уйти я смогу в любое время. Может сам Кот комнату мою и поджег, девки болтали, он таким не гнушается. Уйти я захотела быстро, на следующий же день. Кот не дал. Запер, кроме смоченного самогоном хлеба ничего не давал. Я же даже не знаю, сколько дней я там пробыла, все смешалось…

Тася закрыла лицо руками. Тома не могла смотреть, как она плачет, и вспомнив, что у нее еще осталось немного денег из тех, что Глафира дала на мазь, она решила сбегать на улицу, чтобы купить Тасе еды. Вернувшись, она нашла подругу спящей на кухонном столе. Вид ее был до крайности изможденный. Синяки там и тут выглядывали из-под одежды: на шее, на руках и даже под глазом виднелись следы побоев. В сотый раз Тома ругала себя, что не пришла к ней раньше.

Когда через час Тася проснулась, Тома тут же подсела напротив нее:

– Я тут тебе платье мамино раздобыла, оно конечно старое, зато чистое. Мы тебя сейчас в порядок приведем и пойдем к Олимпиаде Марковне, она вроде как бабушка мне…

Но, к удивлению Томы, Тася замотала головой:

– Ты это… не гони лошадей, никуда я с тобой не поеду.

Тома смотрела на подругу с широко распахнутыми глазами, а Тася тем временем продолжала:

– Ну ты сама посуди, кто я такая этой твоей Олимпиаде. Чего доброго, еще и тебя взашей следом за мной погонит. Ты то на улице не больше месяца провела, а я тут с рождения. Меня не переделать, а вот ты давай-ка старуху не огорчай – пока ты при ней будешь, глядишь, и мне кусок хлеба перепадет.

С этими словами Тася стала ломать принесенный Томой хлеб. Выражение лица ее постепенно менялось к тому, которое Тома видела раньше, и это внушало надежду.

– Ты мне лучше скажи, где это мы?

– Это мой дом, ну то есть жила я тут раньше с мамой, а сейчас обнесли его…

– Это тот, что рядом с новой швейной фабрикой? Да, далеко от моих мест… ну да это и к лучшему. Тут меня никто знать не знает, может и Кот не найдет. А там, глядишь, вся эта история забудется. Бог не выдаст – свинья не съест. Можно я тут поживу?

– Живи, конечно. Правда я не знаю, кому дом теперь принадлежит, Олимпиаде Марковне наверно. Может все-таки поедешь к ней со мной?

– Нет уж! А ты давай ступай. А то она у тебя бойкая, глядишь, снова поиски развернет. Видела бы ты физиономию того городового, который песьих разгонял, когда они на тебя напали. Она его как мальчишку отчитала, даром, что дама!

Вспомнив про Олимпиаду Марковну, Тася посмотрела в окно, солнце уже клонилось к закату, а на своих двоих Томе нужно более часа топать до Летнего сада. Денег на извозчика больше не было. Поймав ее взгляд, Тася начала выпроваживать подругу из дома:

– Нечего тебе одной по потемкам шастать, иди уже. Небось путь неблизкий.

Тома начала переодеваться назад в платье, а попутно инструктировала Тасю:

– Наверху спальня, там теплее всего, только перья убрать придется. Дверь запри, там шпингалет есть, раз один раз воры влезли, кто знает, что может случиться. И ради бога, не води никого, я через пару дней к тебе приду, еды и денег принесу, только не выходи без нужды пока на улицу, ладно?

– Экой ты классной дамой заделалась! Не переживай, все будет в лучшем виде!

К Тасе постепенно возвращалась былая непринужденность, но в какой-то момент прощаясь с Томой у разбитого окна, она вдруг вся переменилась в лице и очень серьезно спросила:

– Том, ты это… зачем ты мне помогаешь? Тебе что, заняться больше нечем?

Тася вспомнила как с месяц назад сама задавала Тасе подобный вопрос:

– Так это, дом пустой стоит, будешь тут у меня заместо сторожа. Не скучай, скоро к тебе загляну.

С этими словами Тома в последний раз обняла подругу и вылезла на улицу, изо всех сил стараясь не порвать подол нового платья о торчавшие из рамы осколки.

* * *

Хоть Тома и бежала со всех ног, в платье это у нее получалось менее ловко, чем в штанах, и потому в квартиру Олимпиады Марковны она поднялась, только когда стемнело. Глафира, открывшая ей дверь, едва сдержалась, чтобы тут же не отхлестать Томку кухонным полотенцем, висевшим у нее на плече.

– Разве можно так! Она же места себе не находит!

На звук открывающей двери из комнаты в прихожую вышла Олимпиада Марковна. На этот раз хромала она сильнее обычного, и Тома тут же испытала укол совести.

– Простите, пожалуйста простите, я не хотела заставлять вас волноваться. Просто я потеряла деньги, которые вы мне дали для аптекаря, и обнаружила это только в аптечной лавке, а после весь день их искала. Возвращаться домой без мази и без денег было совестно.

Олимпиада Марковна долго испытывающее смотрела на Тому, а после очень тихо сказала:

– Очень надеюсь, что врешь ты редко, оттого и не научилась этого делать как следует. Так и быть, раз не хочешь рассказывать, то допытываться, где ты сегодня была и как потратила деньги я не стану, но взамен очень попрошу со мной так более не поступать. Ты уже взрослая девочка, если тебе нужно что-то сделать или куда-то отлучится, имей смелость прямо сказать мне об этом.

С этими словами Олимпиада Марковна развернулась и все с той же невероятно прямой осанкой зашагала обратно в комнату, изо всех сил стараясь не хромать. Тома почувствовала себя отвратительно, только сейчас ей в голову пришло, что Олимпиада Марковна могла себе бог знает чего напридумывать. Быть может, она посчитала, что Тома сбежала от нее и более уже не вернется? А может, что на нее опять напала уличная шпана? Тома вспомнила, как сама этим утром волновалась за Тасю, какое мерзкое и отвратное это было чувство, и укоры совести с новой силой стали терзать девушку.

Осторожно зайдя в гостиную, Тома встала напротив кресла, в котором сидела бабушка. Глаза пожилой дамы были прикрыты, а губы что-то нашептывали. В углу чуть слышно играл граммофон. Молитва! Бабушка шептала молитву в благодарность за возвращение Томы домой. Очень теплая волна накрыла и окутала девушку, чувство было такое, как будто внутри нее что-то оттаяло, и она сама не заметила, как у нее вырвалось:

– Я была дома. Моему другу негде жить, и я позволила ей там остаться. Я знаю, что прежде нужно было спросить у вас разрешения, но я побоялась отказа. И вы правы, врать я не умею совершенно, потому и стараюсь этого не делать без особой нужды. Мне стыдно, что я заставила васс волноваться, и стыдно, что солгала Вам.

Олимпиада Марковна открыла уставшие глаза:

– Ты была в доме у фабрики?

– Да, туда влезли воры, и два окна были разбиты, через них мы и влезли… и я подумала, что пустому дому стоять опасно, пусть уж лучше в нем кто-то будет жить.

Пожилая дама приподняла краешек губы в улыбке:

– Твоя правда. Место там глухое, самая окраина. А спрашивать у меня разрешения не нужно, этот дом твой и распоряжаться им ты можешь по собственному усмотрению. Однако стоит помнить, что до момента вступления в наследство твои права на него, как, впрочем, и на здание фабрики, несколько ограничены.

У Томы закружилась голова. Как же так, последние пару лет они с матерью жили необычайно скромно, как же это возможно, если у них в собственности все это время был и дом, и целая фабрика?!

Заметя нездоровый блеск в глазах внучки, Олимпиада Марковна поспешила добавить:

– Подробнее тебе расскажет стряпчий, но из того, что мне довелось слышать, там все не так просто. После смерти твоего отца на месте складов и лабазов Никифор решил строить здание под швейную фабрику, при том сам он в производстве смыслил до крайности мало, а потому отдал помещения внаем некому фабриканту Рыбалову. Что за договор промеж ними был составлен, я не знаю, вот только Рыбалов собирает невероятные прибыли, в то время как никаких накоплений после себя Никифор не оставил.

Тома сжала кулаки:

– Небось пропил, да в карты проиграл все, скотина!

Для Тамары это всегда была страшная загадка, как это возможно, чтобы обладая одним и тем же имуществом, ее отец умудрялся держать в порядке дела и одевать мать по последней моде, в то время как Никифор только и делал, что влезал в долги, расплачиваться по которым приходилось за счет продажи маминых драгоценностей!

Брак матери и Никифора всегда был лишь фиктивным. Будучи из дворянского сословия, мама решительно ничего не смыслила в торговле. Внезапная смерть мужа оставила ее с целым ворохом закладных, векселей, расписок и облигаций, в которых она решительно ничего не понимала. С надеждой смотрела она на управляющего Никифора, который при жизни отца вел себя весьма достойно и имел репутацию человека вспыльчивого, но надежного. Бог знает как Никифор сумел уговорить маму с ним венчаться. Видите ли, с женщиной никто всерьез дела вести не станет, вот будь она помещицей – тогда другое дело, а коммерция дело сугубо мужское. Но стоило матери согласиться, как Никифор стал с невероятной скоростью проматывать ее состояние, влипая то в одну рискованную махинацию, то в другую, и спустя всего лишь год, он уже начал занимать деньги.

Погрузившись в свои невеселые воспоминания, Тома не сразу заметила, что Олимпиада Марковна к ней обращается:

– …выражения, неподобающие благовоспитанной барышне. А, между прочим, нам уже давно пора обсудить твое возвращение в гимназию.