Read the book: «Когда прошлое возвращается…»

Вся прелесть прошлого в том, что оно – прошлое.

Оскар Уайльд, «Портрет Дориана Грея»

1

Он ненавидел холодные осенние вечера в Березовке – небольшом поселке Харьковской области, где он провел свое детство и куда спустя столько лет необдуманно нагрянул в гости.

Мысленно сосчитав до десяти, Никита Лопахин двинулся вперед через улицу. Быть может, он помнил, как несмело целовалась Марианна Макарова на выпускном вечере в честь окончания средней школы, но не имел ни малейшего желания здороваться с ней и рассказывать, как у него дела. За последние несколько дней, когда не удавалось прикинуться дурачком и вовремя улизнуть от очередного «старого приятеля», ему приходилось отвечать на один и тот же вопрос: как у него дела. Впрочем, Никите Лопахину было плевать, что местные жители затаили обиду на своего «Звездного Мальчика», который носит темные очки за пару сотен долларов и делает вид, будто никого здесь не знает. Злой гений Оскара Уайльда будто потешался над ним все эти годы: «Звездного Мальчика» давно не существовало, но в Березовке это никого не волновало.

Никита отвык от холода. В это время года он обычно нежился на одном из теплых курортов в обнимку с очередной подружкой, готовой до умопомрачения пересказывать тексты его старых песен. Подняв воротник темно-коричневой замшевой куртки, Никита опустил козырек бейсболки и скрылся в ближайшем переулке, откуда, как он помнил, можно было пройти к старому дому Лопахиных. Хорошо, что журналисты еще не спохватились, где его искать. Но это ненадолго, подозревал мужчина. Может, еще несколько дней, и поселок закишит желающими отгрызть от него смачный кусок. К сожалению, каждый свято верил, будто имеет на это полное право.

Боковым зрением Никита заметил, что Марианна увязалась за ним следом: глупая девчонка с глупым именем. Она здорово изменилась, невольно отметил он, подумав о том, как порой жестоко время обходится с красивыми женщинами: пятнадцать лет назад она выглядела по-другому. Ускорив шаг, Никита вскоре заметил, что она свернула в другую сторону и скрылась в небольшом магазине с яркой неоновой вывеской «Супер-Фуд». Маленькая, подурневшая Марианна Макарова… Значит, не только с ним судьба обошлась так сурово.

В голове непроизвольно возникли слова одной из его первых песен: «Эй, приятель, ты утратил вкус к жизни. Ты готов прокатиться на этой крутой тачке?…»

Он любил эту песню, наверное, больше остальных своих слащавых, пропитанных фальшью песенок, от которых девочки сходили с ума на переполненных стадионах, скандируя: «Никита, мы любим тебя!». Десять лет назад было забавной штукой рисовать автографы на плоских девичьих животах и утаскивать наиболее хорошеньких к себе в гримерную. Последняя из наиболее страстных фанаток, так и не сумев попасть к нему в номер отеля, сделала откровенное заявление в прессу, в котором обозвала его музыку «жалкой туфтой». Поклонницы по-прежнему не могли свыкнуться с мыслью, что «Звездный Мальчик» давно вырос и больше не верит во всю ту «туфту», которой было окружено его имя на протяжении многих лет.

В Березовке существовало одно негласное правило: если ты не хочешь помочь своему родному поселку, тогда проваливай. Никита ни разу не потрудился заглянуть сюда с тех пор, как уехал, и был категорически против заезжать с гастролями в родные края, как бы ни настаивала на этом Алина Шмелева, его бывший личный секретарь и агент. Его выворачивало наизнанку от мерзких воспоминаний прошлого: Никита Лопахин был гадким мальчишкой, и кому как не Марианне было об этом знать.

– Здравствуй, Никита, – окликнул его кто-то из-за спины.

Никита сделал вид, что не слышит. Ему даже удалось пройти еще пару метров, мечтая о том, чтобы в данный момент оказаться за рулем «Феррари» где-то на границе Харьковской области. Березовка – проклятое место. Никита всегда помнил об этом, даже если обходил поселок стороной.

Он остановился в нетерпении, чтобы преследователь подошел ближе.

– Это и впрямь ты, – растягивая слова, произнес мужчина крепкого телосложения, чья болоньевая куртка, местами затертая, мешкообразно висела на высоком теле. Кое-где тронутые сединой темно-русые волосы, морщины, прорезавшие уголки серых глаз, почти таких же, как и у него, Никиты. Он всегда знал, что глаза ему достались от папаши, – это было единственное, что связывало его с Олегом Фомичевым, если не считать пары детских воспоминаний о том, как горе-папаша, будучи в стельку пьяным, наведывался на Садовый переулок, добиваясь встреч с матерью. Никита считал огромным везеньем, что носил другую фамилию, и никто не знал правды.

Фомичев какое-то время присматривался к нему, будто прикидывая, мог ли этот высокий красивый мужчина быть его сыном. На днях он слышал о том, что Никиту видели в закусочной «Вкусно!», и считал огромным везеньем, что встретил его. В дом номер три на переулке Садовом Олег не сунулся бы, опасаясь призраков прошлого. Впрочем, он не знал, с чего начать разговор. Долгие годы должны были стереть дурные воспоминания, но сын явно не обрадовался этой встрече: суровое выражение загорелого лица Никиты и презрительный взгляд не могли скрыть даже темные стекла очков. Невольно Олег подумал о том, что семейная традиция ненавидеть его передалась всем Лопахиным без исключения.

– Не ожидал, что ты однажды вернешься домой, – сказал наконец Фомичев, откашлявшись. В холодное время года он всегда болел: о себе давали знать слабые легкие, уничтоженные никотином во времена бурной молодости.

Никита по-прежнему не отвечал. Его откровенно взбесило, что Фомичев лезет с вопросами: старик ни разу не проявил интереса к нему, когда он рос, но решил, что имеет право морочить голову никому не нужной болтовней теперь, когда Никита вырос и понимает, почему он – сирота. Мать как-то призналась, что Олег Фомичев стал самой большой ошибкой в ее жизни; она очень надеялась, что Никита не пойдет в папашу. Что же… Никита оказался еще хуже, и кое-кто в Березовке помнит об этом.

– Говорят, будто для тебя настали не самые лучшие времена, – продолжал Фомичев.

– Зато здесь ничего не изменилось, – выдавил из себя Никита, – я все еще единственный объект для сплетен.

– У Лопахиной по-прежнему собирается компания, чтобы послушать твои песни за чашкой чая. Я туда не ногой, но знаю об этом не понаслышке. Ты ведь здесь из-за нее, не так ли? Но знаешь, что я думаю? Вера Лопахина переживет любого в Березовке! – с горькой усмешкой прибавил мужчина, засунув руки в карманы куртки. Он никогда не забывал, что Вера Андреевна Лопахина – первая в списке тех, кто проклинает его; именно она когда-то давно не позволила своей дочери, Инне, выйти за него, а потом отняла единственного сына…

Никита терял остатки терпения.

– Что бы ни привело меня сюда, – это не твое дело, Фомичев, – бросил он жестко, собираясь продолжить свой путь.

– А как насчет роковых проклятий и всей той чуши, о которой она говорит? Лопахина ни разу не усомнилась, чьи гены унаследовал ее дорогой внук.

Горько усмехнувшись, Никита едва заметно кивнул и пошел дальше, обходя лужи. Фомичев, должно быть, еще долго смотрел ему вслед: он ощущал на себе его пристальный взгляд. Олег Фомичев, указывающий на его грехи. Это немыслимо, если вспомнить, что представлял собой папаша: заядлый пьяница и дебошир, у которого не было собственной крыши над головой, но при этом он обожал выпендриваться и сочинять россказни о том, как однажды уедет за границу, чтобы разбогатеть и утереть нос Вере Лопахиной. Никита давно вычеркнул этого человека из своей жизни и привык думать, что у него вообще никогда не было отца; журналистам безумно нравилась душераздирающая история о детстве Никиты, росшего вместе с одинокой матерью.

Олег Фомичев – ничтожество. И все же он невольно напомнил ему о матери… Никита снова поежился от холода; к горлу подступил неприятный комок, так что казалось, будто мерзкий ужин из местной забегаловки окажется сейчас на асфальте.

Его мать, Инна Лопахина, была самой красивой женщиной в Березовке. Как бы он ни пытался, Никита ни за что не смог бы забыть ее пушистые черные локоны и лучащиеся жизнью зелено-карие глаза…

В небольшом доме, огражденном тонким проволочным забором, мимо которого он проходил, горел свет. Раньше здесь жила Марианна Макарова. Никите было неинтересно, живет ли она здесь до сих пор, и все же далекое воспоминание, как он приезжал сюда, чтобы забрать ее на школьный бал, возникло будто ниоткуда. Может, это потому, что он увидел ее мельком сегодня, он не знал. Впрочем, это одинокое воспоминание быстро исчезло, оставив в сознании привычную пустоту.

На другом конце улицы Никиту ждала его бабка. Она знала, что он приехал больше двух дней назад. Он же тянул до последнего, провел две ночи в тесном номере гостиницы, пустым взглядом смотрел в экран телевизора и пытался заставить себя пойти к переулку Садовому.

Бабушка утверждала, будто он спятил, покончив с карьерой в прошлом году. Она продолжала регулярно названивать ему на мобильный и твердить об этом, поэтому Никита первым делом собирался разбить ее телефон к чертовой матери, чтобы старуха оставила его в покое. Она слишком тряслась над ним, хотя и называла отцовским выродком. Впрочем, Никита любил бабулю, несмотря на то что она оставалась единственным человеком, связывающим его с прошлым, с этим унылым поселком. А вскоре ее не станет. Странно и грустно.

Он помнил, с чего все начиналось. Главное для Никиты было вовремя остановиться, пока он окончательно не перестал себя уважать. Так, постепенно переполненные залы поклонниц сменились пустым домом в столице, само имя Никиты Лопахина было практически забыто, безжалостно вычеркнуто из мира шоу-бизнеса. Тем временем Алина выскочила замуж за первого попавшегося простофилю, чтобы утереть Никите нос и надуть с банковскими счетами, а небольшая столичная фирма, занимающаяся производством спортивного инвентаря, вбила себе в голову, что он непременно должен стать лицом их рекламной кампании. Как будто Никите интересно видеть свое постаревшее лицо на общественном транспорте и понимать, что с карьерой все кончено, а сам он понятия не имеет, что делать дальше! А хуже всего жить с мыслью, что в конечном итоге он закончит еще хуже, чем его папаша.

Мимо промчался слегка потрепанный серый «Форд-минивэн». Никита не успел обратить внимание, кто был за рулем, но послал водителя к чертям, после того как тот здорово окатил его грязной водой из огромной лужи, причем преднамеренно.

Медленно отряхнув куртку и джинсы, Никита взглянул на свои безнадежно испорченные кроссовки фирмы «Адидас». Ему, впрочем, давно был безразличен собственный имидж, над которым в свое время трусилась Алина. Сегодня она не ответила на его звонок, вероятно, продолжая хранить обиды. А ведь она должна была с самого начала понимать, что у них ничего не выйдет: ее помощь как агента была неоценимой, но у Никиты не водилось привязанностей. Более того – его откровенно тошнило, когда он видел, как некоторые парочки разыгрывают страстную «любовь» на публике. Его обычно хватало на одну-две ночи, а ироничные слова «киска» и «крошка» были единственными нежностями, которые он мог себе позволить.

И вообще у Никиты Лопахина была отличная жизнь. Так думали многие. Лишь некоторые, в том числе и Вера Андреевна, знали, чего ему это стоит. Целая жизнь, пролетевшая как во сне: крутые тачки, алкоголь, фанатки, сотни песен. У Никиты было то, что называют магнетическим притяжением: высокого роста, почти метр девяносто, в меру худощавый, обладающий низким хриплым голосом, звучащим по-особенному выразительно на четвертой октаве, он вызывал дикий восторг у всей женской половины стран бывшего Советского Союза. От папаши ему достались выразительные серые глаза, отливающие серебром, а от Лопахиных – прямые длинные черные волосы и сумасшедшие ямочки на щеках. Все это вместе, пропитанное природным обаянием и чем-то опасным, сводило многих с ума. Несколько поклонниц едва не покончили с собой, требуя от него взаимности. Никите еще лет пять назад осточертело обожание публики и слепой восторг. Было противно ощущать себя кем-то вроде редкого экспоната, выставленного в музее, где каждый встречный норовит потрогать его, чтобы убедиться в подлинности. И вот на последнем ток-шоу, куда его пригласили в качестве гостя, Никита жестоко развенчал собственный миф, на всю страну заявив, что он считает свое творчество полным отстоем. А на следующее утро проснулся и отправился в Березовку.

Он без стука прошел в дом, стараясь не смотреть по сторонам: старый дом, где он провел детство, практически не изменился и по-прежнему напоминал жуткую картинку из старинных готических романов. Это был один из немногих больших домов во всей Березовке. Лопахины едва тянули на себе его содержание, но так и не решились продать, чтобы подыскать для себя что-нибудь более подходящее. Вере Андреевне нравилось хвастать своим положением: ее муж когда-то основал сталелитейную фабрику в Березовке, и хотя фабрики больше не существовало, она продолжала охранять имя Лопахиных с неиссякаемым рвением. Дом был выстроен много лет назад из темно-красного кирпича; в нем было два этажа и огромная мансарда, откуда открывался чудесный вид на задний двор с цветущими деревьями и пионами. На первом этаже, стоило преодолеть длинный коридор, располагалась просторная гостиная, бывшая любимым местом Веры Андреевны: именно здесь она обычно собирала едва ли не половину поселка, чтобы устраивать чаепития; по этому поводу она неизменно извлекала из тайника свой дорогущий китайский сервиз, украшенный позолоченной росписью. Сквозь высокие окна в дневное время сюда проникал свет, отражаясь в огромном камине у задней стены.

Никита нажал на включатель, чтобы собственными глазами убедиться: ничего не изменилось. Не удивительно даже, что на каминной полке на самом видном месте пестреют его фотографии, датированные разными годами. Темно-зеленые тяжелые шторы закрывают высокие окна. Мебельный гарнитур, выписанный когда-то давно из Польши, значительно затерся с годами. Насколько Никита помнил, обивка на нем была темно-желтой. На стенах красовались старые картины, являющие собой довольно качественные репродукции Моне, чье творчество так обожала Вера Андреевна. Когда он ступил в центр комнаты, пол под ногами противно заскрипел. Никита посмотрел вниз: мягкий ковер исчез.

Он прошел мимо плетеного кресла-качалки, догадавшись, чье это любимое место. На дубовом столике с высокими резными ножками разворотом вниз лежал какой-то журнал. Узнав этот выпуск, Никита брезгливо поморщился: даже на смертном одре бабуля не избавилась от ужасной привычки интересоваться его жизнью.

«Негодный мальчишка, разочаровавший своих поклонников резким уходом со сцены в прошлом году, жестоко развенчал собственный миф. Он больше не верит самому себе…»

Сняв очки, Никита потер переносицу. Двинувшись по направлению к лестнице, он не мог избавиться от навязчивого ощущения, что дом, несмотря на некоторую обветшалость, выглядит отлично: никакой свисающей с потолка паутины, никакой многолетней пыли. Вера Андреевна как-то упоминала, что ей помогают смотреть за домом. Никита помнил, что у нее всегда было много друзей.

Хмыкнув, Никита пересек несколько ступенек, но не успел двинуться дальше, поскольку позади него негромко щелкнул курок, а злой женский голос в ту же секунду прошипел:

– Стой, где стоишь, Никита Лопахин.

Этого ему только не хватало! Разгневанной сумасшедшей женщины.

– Не знаю, какого черта ты здесь делаешь, но можешь проваливать, – раздалось как в худшем из фильмов.

Он медленно обернулся. Прямо в его голову смотрело дуло огромного охотничьего ружья. Если он не ошибался, это самое ружье долгие годы мирно покоилось в кабинете его деда, Василия Лопахина. Каким образом оно оказалось в руках Марианны Макаровой, Никита понятия не имел. А тем более он не знал, что здесь делает и сама Марианна. Тщедушная фурия, у которой на грудной клетке так ничего и не выросло. Замотанная в клетчатую шаль, с ужасной коричневой вязаной шапкой на голове и в тяжелых армейских ботинках, она выглядела похуже, чем самый страшный из его кошмаров. Он ведь видел ее не так давно в центре поселка и, кажется, был решительно настроен не допустить подобных встреч впредь. Что здесь творится?

Ее глаза ярко-зеленого цвета пылают огнем на маленьком бледном лице с запавшими щеками, острый подбородок вздернут. Она смотрит на него снизу вверх, но, кажется, и не думает трястись от страха.

– Хватит глазеть, Лопахин! – бросила она, не сдавая позиций.

Ситуация начинала казаться все более раздражающей.

– Положи ружье туда, где ты его взяла, Марианна, – спокойно произнес Никита, засунув руки в карманы джинсов и вальяжно облокотившись на лестничные перила. – Так случайно можно и в самом деле пристрелить кого-то.

– Кто сказал, что случайно? Именно это я и намерена сделать.

2

Если спустя столько лет Никита Лопахин нагрянул в Березовку – ждать неприятностей. Шестнадцать лет обходить стороной это место, чтобы вдруг явиться и качать свои права, – это, конечно, в стиле богемных мальчиков и все такое, но у Марианны с давних времен выработался превосходный инстинкт самосохранения. Держаться подальше от мерзавцев и проходимцев – ее главное правило, и пускай местные считают ее немного с приветом, но она единственная готова заявить, что Никита Лопахин – бездарность.

Гадкий самодур: он уже дважды прошел мимо нее по улице, притворившись, будто она невидимка. Да ведь Марианна первая сделала все возможное, чтобы не столкнуться с Лопахиным на улицах поселка! В «Супер-Фуд» – магазин, в котором она работала, – кто бы ни заходил, обязательно говорил о его появлении в родных краях. Но Марианна хорошо помнила главное правило и, вытащив из багажника «минивэна» ружье старого Василия Лопахина, которое с давних времен держала при себе ради собственной безопасности, нагрянула в дом к Вере Андреевне. Она без труда сообразила, куда держит путь «Звездный Мальчик». Разумеется, он искал не ее: Вера Андреевна долгие годы держала данное однажды слово, но Лопахину что-то все же понадобилось здесь. Марианна собиралась вышвырнуть его вон раньше, чем он успеет снова причинить кому-то вред.

– Итак? – Марианна нетерпеливо поджала губы. Ее нижняя губа, насколько помнил Никита, была полнее верхней; этот дерзкий рот, слишком большой для маленького лица, всплывал откуда-то из туманных юношеских воспоминаний. – Тебе указать на дверь или ты найдешь выход сам?

Куда, черт возьми, подевалась прелестная девочка, которая рисовала кривые сердечки в его школьной тетради?

Решив подыграть ей, Никита ответил небрежно:

– Предлагаю другой вариант: ты отдашь мне ружье, а потом найдешь выход из моего дома.

– Вряд ли.

– Ну, хорошо. Я весь во внимании. Только скажи: ты хотя бы умеешь пользоваться этой штукой? – покосился он на ружье, которое казалось огромным в ее тонких руках.

– Приходилось.

Судя по заинтересованному виду, Лопахин ожидал продолжения, но Марианна не собиралась рассказывать о том ужасе, который ей пришлось пережить, когда в «Супер-Фуд» наведались местные хулиганы в попытке ограбления. На следующий же день Вера Андреевна вручила Марианне ружье своего покойного мужа, не предполагая, что однажды оно будет использовано против ее единственного внука. Марианна, однако, не испытывала угрызений совести по данному поводу, даже если этот мерзавец-Лопахин выглядит так, будто только что сошел с рекламной обложки. Как будто это не она всего десять минут назад обрызгала его грязной водой из-под колес «минивэна»! К сожалению, Лопахин всегда слыл красавчиком, и годы ничуть не испортили его внешность, наоборот – прибавили зрелости чертам лица, сделав их чуть более резкими. Одетый дороже, чем весь ее гардероб вместе взятый, он был насквозь пропитан светом софитов и полуобнаженными нимфетками, с которыми путался все эти годы. И какая разница, что его кроссовки заляпаны грязью?

Все это вместе только прибавило Марианне решимости как можно скорее разделаться с заблудшей знаменитостью.

– Оно заряжено. Предупреждаю: без всяких штучек, Лопахин, – прорычала она. – Говори, что тебе надо.

– Проведать забытых родственников. Какая разница?

– Ты говоришь о своей бабушке? – Марианна не поверила ни единому его слову. – У тебя ведь нет сердца!

– Обижаешь.

Трудно не заметить, что он попросту издевается. Марианна теряла остатки самообладания. А этому типу хоть кол на голове чеши!

– Я полагал, что оставил в Березовке свою самую преданную поклонницу. Зря, видимо, – продолжал он, насмехаясь. – Не хочешь скинуть с себя все это тряпье и подставить мне попку для автографа?

– Я с большей радостью выстрелю в твою голову из этого самого ружья.

– Не хочешь, как хочешь, – лениво пожал он плечами.

Никита словно забавлялся или просто тянул время, но Марианне это в любом случае не нравилось.

– Что-то подсказывает мне: кто-то затаил обиду, потому что я не ответил взаимностью.

– Поверь, Лопахин, – с ударением парировала Марианна, поймав на себе холодный взгляд дымчато-серебристых глаз, – это лучшее, что ты сделал в своей жизни!

Даже если это и так, ему, на самом деле, было плевать на чьи-либо обиды.

– Как на счет того, чтобы согреть друг друга одним холодным вечерком? Я постараюсь напомнить тебе все, что ты забыла, – это прозвучало равносильно пощечине.

– У тебя, действительно, нет совести.

– Можно подумать, это кого-то волнует!

– Меня, – раздался хриплый голос.

Они одновременно подняли головы вверх на лестницу. Вера Андреевна Лопахина собственной персоной.

Оказывается, Никита почти забыл, как выглядит его бабка. В молодости она обожала броские наряды и алый цвет губной помады. Ее пристрастия остались неизменны, как он мог судить, глядя на худую, высокую, как шпала, старуху в длинной ярко-синей юбке, в которую была заправлена белая блузка, украшенная огромными маками. Он мог поклясться, что видел эту блузку прежде на матери. Вера Андреевна все же здорово постарела: когда-то черные, как у него, волосы повеяны серебром, привлекательное лицо беспощадно изрезано морщинами, на потрескавшихся губах горит ярко-красная помада. Никита попытался прикинуть в голове, сколько ей, но точно не помнил. В любом случае, как для умирающей его бабуля выглядела слишком живой и… злой.

Если Вера Андреевна и собиралась сказать что-то внуку, то решила оставить это на потом. В присутствии Марианны говорить о Никите было некрасиво.

– Ты можешь опустить ружье, детка, – сказала она Марианне тоном, не терпящим возражения, и только когда та неохотно опустила ствол, продолжила, спускаясь по ступенькам вниз: – Ты привезла мне овсяное печенье?

– Да, Вера Андреевна. Ровно три коробки печенья из «Супер-Фуд», как вы просили. Оно осталось на заднем сиденье «минивэна». Сейчас я принесу, – Марианна не могла лишить себя удовольствия увидеть недовольную мину на лице «красавчика», когда он догадался, кому принадлежит автомобиль, обляпавший его с ног до головы.

– Уверен, ты купила свои водительские права! – бросил он вслед маленькой фигурке в отвратительном шотландском пледе.

– Существует убеждение, будто убить человека в целях самозащиты не считается убийством в полном смысле этого слова! – крикнула она уже из коридора, уверенная, что Лопахин ее прекрасно услышал.

Когда за Марианной захлопнулась входная дверь, Никита обратил все свое недовольство на Веру Андреевну. Она тем временем уже успела удобно расположиться в кресле-качалке. Он подошел и стал напротив, чтобы лучше видеть ее лицо. Мать на нее очень походила – он забыл об этом…

– Вижу, ты в полном порядке, – протянул он, отчетливо выговаривая каждую букву.

Не обращая на него внимания, Вера Андреевна достала свой мобильный из кармана юбки и, набрав чей-то номер, проворковала:

– Детка, загляни еще разок в «Супер-Фуд». Я забыла, что у меня закончилась шоколадная помадка. Без нее есть мое любимое печенье – преступление.

Должно быть, Марианна ответила согласием, потому что Вера Андреевна с улыбкой закрыла крышку телефона и только потом посмотрела на внука. Улыбку как рукой сняло.

Скольких сил ей стоило затащить Никиту в Березовку! А он приехал только потому, что с его карьерой покончено, и он не знает, как найти применение своей жизни. Что же. Вера Андреевна была готова помочь внуку ответить на этот непростой вопрос, но лишь после того, как разберется с проблемами поважнее.

– Не могу же я объявлять на каждом шагу, что у меня лейкемия!

Никита будто не слышал.

– Почему Марианна Макарова слоняется в этом доме?

– Марианна Фесенко, – поправила Вера Андреевна невозмутимо.

Проигнорировав это замечание, Никита повторил свой вопрос.

– Маша работает в местном магазинчике «Супер-Фуд» и любезно пополняет запасы моего холодильника.

– Избавься от нее.

– Еще она выполняет для меня всю необходимую работу по дому и готовит еду.

– Я найму для тебя человека.

– Не говори глупостей, Никита! – недовольно фыркнула Вера Андреевна. – Никто в Березовке не согласится выполнять эту работу бесплатно!

– Полагаю, если платить за это деньги, желающие найдутся.

– Только не в моем случае. Я бедна как церковная мышь.

– Но упрямо продолжаешь жить в этом доме, – сухо бросил Никита, ощущая, как погряз в собственных дурацких амбициях. Ему давно следовало поинтересоваться делами бабки.

Вера Андреевна не собиралась слушать, как внук сеет смуту, а потому упрямо проворчала:

– Ты здесь на пару дней, так что не лезь в мои дела, мальчишка. Лучше сними куртку и разожги камин. Я ужасно продрогла. Дрова на заднем дворе – там их обычно хранит Маша.

Опять Маша! Никите порядочно надоело упоминание этого имени. Он все же послушно скинул куртку и, оставшись в бледно-сером свитере, пошел по направлению к задней двери, так до конца и не поняв, что его взбесило больше всего: встреча с Марианной или же ее очевидная неприязнь.

Раньше вдоль их улицы горели фонари. Сейчас его встречали холодные вечерние сумерки и запах старых деревьев с пожелтевшими листьями. Он достал из кармана джинсов мобильный телефон и подсветил себе, чтобы отыскать дрова.

Беседка, бывшая любимым местом матери, стояла полуразрушенная, уныло повалившись на одну сторону. У Инны Лопахиной была страсть к выращиванию цветов – сейчас клумбы с пионами, когда-то украшавшие задний двор, исчезли. Кустарники, впрочем, были ровно подстрижены. Никита удивился бы, узнай он, что и этим занималась Марианна, или Маша, как ее называли все вокруг.

Значит, она вышла замуж, неожиданно пронеслось у него в голове. Фесенко… Если ему не изменяет память, этот Фесенко жил неподалеку на Садовом переулке. Его имя Никита так и не вспомнил.

Вскоре старенький «минивэн» остановился за углом. Бросив стопку дров, Никита уверенной походкой двинулся к улице, сунув мобильный обратно в карман.

Знакомая крошечная фигура с пакетами в руке, надеясь остаться незамеченной, собиралась проскользнуть мимо. Вряд ли Никита поверил, что, помогая его бабке, Марианна руководствуется исключительно благородными намерениями. Странно, что сама бабушка, умевшая видеть людей насквозь, доверяла этой женщине.

– Я понял, что тебе нужно, – громким голосом разрезал он тишину.

Марианна слегка вздрогнула, но не подумала остановиться, чтобы снова говорить с Лопахиным.

– Позарилась на этот дом, я угадал?

– Какой же ты идиот! – бросила в ответ женщина, после чего сунула ему в правую руку пакеты с фирменной надписью «Супер-Фуд». – Передай Вере Андреевне, что я загляну к ней в другой раз.

Никита провожал взглядом удаляющийся автомобиль. Или ему показалось, или Марианна, в самом деле, выглядела обиженной. Его это особо не волновало: собственных проблем навалилось столько, что хочется лезть на стенку. И еще бабка… Она видит его насквозь. Ему не следовало приезжать в Березовку, потому что, сбегая из одной западни, он добровольно обрек себя на другую, еще худшую. Бабка утверждала, будто по дому частенько бродит призрак покойной матери; в поселке все любили Веру Андреевну и только поэтому стеснялись называть сумасшедшей. Никита был готов поверить во что угодно: воспоминание о матери неотступно следовало за ним по пятам все эти годы, даже вдали от родных мест.

Когда он вернулся в гостиную, Вера Андреевна сидела на своем прежнем месте, прикрыв глаза. Из старого музыкального центра, который, насколько он мог помнить, прежде стоял в его спальне, доносился его же собственный голос.

«…Найди меня завтра, малышка, и мы снова будем веселиться до утра…»

Недолго думая, он резко выдернул шнур из розетки. В ответ на этот не очень красивый поступок Вера Андреевна проворчала скрипучим голосом, не открывая глаз:

– Я люблю эту песню, в отличие от видеоролика: слишком много голых девиц. Разожги же скорее камин, Никита, и дай сюда печенье, которое привезла Маша.

– Тебе никто не говорил, что старость – отвратительная штука?

– Кто сказал, что я старая?

Никита невольно хмыкнул, передавая бабке одну из коробок. Раньше печенье для нее пекла мать, а он обожал утягивать его прямо с подноса, пока никто не мог этого видеть. Странно и одновременно приятно, что бабка не заговаривает о прошлом.

Пока он разжигал камин, Вера Андреевна ела. Боковым зрением, Никита видел, что она все это время не открывает глаз. Он снял бейсболку и закатил рукава по локоть. В комнате быстро становилось тепло. Алина непременно оценила бы это зрелище: «Звездный Мальчик» разжигает камин в мрачном доме с призраками. Все-таки эта парочка, Алина и ее муженек, поступили отважно, умыкнув вместе с его денежками!

Вера Андреевна между тем что-то мурлыкала себе под нос. Понимая, что это очередная из его песенок, Никита раздраженно бросил оставшиеся поленья в камин и поднялся на ноги.

– До тех пор, пока я нахожусь здесь, избавь меня от необходимости слушать меня же самого.

Вера Андреевна и глазом не моргнула, ловко солгав:

– Как скажешь, Никита. – Какое-то время помолчав, она снова заговорила своим низким скрипучим голосом: – Ты долго не приезжал. Если бы не твое лицо, постоянно мелькающее по телевизору, я забыла бы, как выглядит мой единственный внук.

Зная, что этот разговор неизбежен, Никита постарался свести к минимуму любые поползновения в сторону его личной жизни:

– У тебя были мои фото.

– Ага. Можно подумать, это то же самое! Подойди и обними старуху.

Он сделал в точности, как она просила. От Веры Андреевны, как и раньше, пахло так, будто она вылила на себя флакон «Шанель № 5». Это не могло не вызвать улыбку, но она вышла слишком уж вымученной. Если бабка по-прежнему видит его насквозь, она уже давно поняла, что он готов послать ее к черту сию же минуту. Никита Лопахин – одиночка. Так было всегда.