Душа и тело

В нескольких метрах от заброшенной конефермы меня, наконец, догнали тучи и яростно разразились дождем, я побежала по грязи, пару раз чуть не растянулась во весь рост, и в отчаянном порыве с неведомо откуда взявшимся приливом сил непрерывно замолотила в дверь.

– Ты меня плохо поняла? Тогда повторяю еще раз – проваливай отсюда по-хорошему, иначе мне придется забыть о том, что ты женщина, и вытолкать тебя взашей! – не оставляющим ни малейших сомнений в серьезности своих намерений голосом пригрозил невидимый снаружи Йенс, – может быть таким образом ты поймешь, что нам не о чем разговаривать.

– Я просто хотела попрощаться! За что ты так со мной обращаешься? – по моим щекам градом катились то ли слезы, то ли дождевые капли, а от осознания горького факта, что даже здесь я никому не нужна, меня душил тугой комок глухих рыданий. И все же я должна была найти в себе волю хотя бы напоследок сохранить достоинство.

– Я уезжаю из страны, Йенс, – я стремительно развернулась на сто восемьдесят градусов и вполоборота крикнула в пустоту, – развожусь с Эбертом и возвращаюсь домой. Я приходила сказать, что больше тебя не побеспокою.

– Беата? Черт, подожди! – дверь вдруг распахнулась у меня за спиной с душераздирающим скрипом и, судя по хлюпающей позади грязи, Йенс бросился мне вдогонку, но я не собиралась даже оглядываться, – Беата, да постой же ты! Что с тобой? Ты вся промокла… Где твоя машина? Прости меня за грубость, я думал, это опять Ханна!

– Меня ты ведь сегодня тоже выгнал, – не оборачиваясь, напомнила я, и решительно ускорила шаг, – я зря пришла туда, где меня не ждут, но я уже ухожу.

– Не уходи! – Йенс резко схватил меня за плечи, и с какой-то злой иронией я вдруг отрешенно резюмировала, до какой степени мы с ним оба слабы и больны: у меня не осталось сил вырваться, а у него – меня удержать. А проклятый дождь будто специально полил еще сильнее, чтобы окончательно нас добить.

– Идем внутрь, – первым отмер Йенс и ненавязчиво увлек меня за собой. Я не стала сопротивляться: разве я не сама стучала в эту дверь в надежде, что Йенс меня впустит?

– Кажется, тебе немного лучше…, – одними губами прошептала я, машинально отмечая, что некоторое время назад портретное сходство Йенса с жуткими персонажами фильма про зомби выглядело куда более очевидным.

– Твои лекарства помогли сбить температуру, мне действительно чуть –чуть полегче, – подтвердил Йенс, надолго закашлялся и приглашающим жестом указал в сторону единственной жилой комнаты, – проходи, там теплей. Хотя ты здесь, по-моему, лучше меня ориентируешься, да?

– Да, -судорожно кивнула я, бегло осмотрелась и, с трудом переборов нахлынувшие эмоции, спросила, – раз уж ты начал со мной разговаривать, может быть, ответишь, как ты тут живешь?

– Ты не поймешь, -задумчиво произнес Йенс, и от закипающего раздражения мне даже стало жарко, – меня уже много лет не заботит состояние этого тела, чем быстрее тело разрушится, тем быстрее освободится сознание.

– Это самое идиотское оправдание, которое мне доводилось слышать! – в лицо выпалила я, – не проще ли сразу в петлю залезть, чем годами пить, не просыхая, жить в сарае и превращаться в скотину?

– Я говорил, что ты не поймешь, – усмехнулся Йенс, словно и не замечая моего раздражения, – но тебе этого и не нужно. Я сейчас чайник поставлю, отогреешься и расскажешь, что случилось у вас с Эбертом…

– Надо же, поверить не могу, что ты знаешь, где в этом бардаке стоит чайник, – издевательски скривилась я, -да ладно, самой как-то сподручнее, привыкла уже за два –то года…Заварка осталась?

–Вроде бы, глянь на полке, – без особой уверенности пожал плечами Йенс и неожиданно добавил, – между прочим, я тоже не понимаю, что ты здесь делаешь, если ты из-за этого злишься. Твое поведение для меня такая же загадка, как и для тебя моё. Не хочешь мне ничего сказать по этому поводу?

– Ты не поймешь! – вырвалось у меня, и я вдруг поняла, что действительно недалеко ушла от Йенса.

– Ну вот, – на долю секунды сухие, потрескавшиеся губы Йенса тронула едва уловимая улыбка, – счет один-один. Накинь одеяло, оно не слишком чистое, но это всё же лучше, чем дрожать от холода. Я бы налил тебе выпить, но у меня ничего нет.

– Сегодня день сплошных сюрпризов, – удивленно фыркнула я, – ты взялся за ум?

– У меня остались нерешенные вопросы с Ханной, – уклончиво сообщил Йенс,– мне необходимо закончить кое-какие дела.

–А потом? – сквозь шипение электрочайника уточнила я.

– Ждать, – закашлялся Йенс, – ждать, когда это тело станет непригодным. Так что случилось? Эберт причинил тебе боль? И где машина?

–На парковке, в городе, какая разница? – тряхнула влажной головой я, -до нее меньше часа ходьбы. Не беспокойся, я не собираюсь у тебя задерживаться. Обсохну и сразу уйду.

–Я не пущу тебя под дождь. Твоему телу еще служить и служить, и ты должна его беречь, – завел любимую пластинку Йенс, и меня напрочь покинули жалкие остатки самообладания.

– Прекрати эту чушь! – истерически взвизгнула я, – слышать ее не могу. Ты –сумасшедший, и я, видимо, тоже, раз два года ходила к тебе, как на работу. Но теперь со всем этим покончено, я уезжаю! Ты можешь и дальше загонять себя в гроб, а Эберт снимать проституток и жаловаться Курту, какая я неблагодарная дрянь. Идите вы все к чертям собачьим, и ты, и Эберт, и Ханна, и вся эта никчемная жизнь. Мне надо было сразу подать на развод, когда жить с Эбертом стало совсем невыносимо, когда мы стали чужими, когда я поняла, что рядом с ним так и останусь домохозяйкой, а на мои мечты ему плевать!

– Почему ты так долго терпела? – тихо спросил Йенс, и мне мигом расхотелось истерить под его пристальным взглядом, – надеялась, что всё наладится? Боялась остаться без денег? Родители давили?

– И это тоже, – опустила глаза я, но затем дерзко вскинула голову, – а еще мне казалось, что я тебе нужна. Мне казалось, что однажды я пойму, что с тобой происходит, но мне нужно было просто признать, ты обычный сумасшедший, и мое предчувствие, моя интуиция – это просто оправдания бездействию. Бредом про тело и сознание ты оправдываешь нежелание менять образ жизни, а я пряталась за своими глупыми фантазиями от страха неопределенности. Вот и всё, Йенс, поговорили, впервые за два года. Мне пора. И не надо опять про дождь, не сахарная, не растаю.

– Люди везде одинаковые, Беата, – без всякой логики сказал Йенс, – тебе нужно смириться с мыслью, что такие эберты, ханны и курты будут окружать тебя всю жизнь, в какой бы стране ты не жила, и чем бы ты не занималась. Они так же будут сплетничать, лгать, предавать, подставлять и использовать тебя, некоторые из них будут даже искренне любить тебя, но понимать эту любовь исключительно по-своему и недоумевать, отчего ты не отвечаешь взаимностью. Либо ты научишься сосуществовать с этим миром, постоянно скрываясь под масками, либо ты в нем не выживешь. Но я уверен, у тебя все получится, с опытом ты нарастишь слоновью кожу и перестанешь принимать всё близко к сердцу, перестанешь так остро чувствовать боль и несправедливость.

– А почему тогда у тебя этого не вышло? – одними губами прошептала я, глубоко потрясенная внезапной откровенностью Йенса.

–Потому что я из другого измерения.

ГЛАВА VI

–Иногда мне кажется, что я тоже…, – с философской обреченностью выдохнула я, предсказуемо разочарованная тем фактом, что мой собеседник в очередной раз уклонился от конкретного ответа, малодушно укрывшись за ширмой банальной, в принципе, метафоры, однако дальнейшая реакция Йенса непроизвольно заставила меня насторожиться. Каким-то пугающе механическим движением он высыпал заварку в жестяную кружку, влил кипяток, а затем вдруг обеими руками стиснул меня за плечи и с неожиданной силой притянул к себе, чтобы в упор заглянуть мне в глаза и на полном серьезе сообщить:

– Я действительно не отсюда. Ты же сама хотела услышать правду, но похоже, ты оказалась к ней не готова, да?

Я решительно сбросила ладони Йенса и в многозначительном молчании уверенно направилась к выходу.

– Лучше бы мы вообще не разговаривали, -на ходу бросила я, – теперь мне окончательно ясно, что я зря приехала.

–Считаешь меня сумасшедшим? – без труда прочел мои мысли Йенс, и в бессознательной надежде, что он не позволит мне уйти, я инстинктивно замедлила шаг, -я заранее знал, что ты не сможешь понять, но почему-то всё равно тебе рассказал. Просто забудь мои слова и никому о них не говори, иначе и тебя начнут подозревать в шизофренических наклонностях. Однажды я через это уже проходил, и не могу допустить, чтобы ты тоже пострадала.

–Йенс! – я резко повернулась к нему лицом, набрала в легкие побольше воздуха и на одном дыхании выпалила, – у тебя точно не осталось ничего выпить? По-моему, такие разговоры на трезвую голову не ведутся.

– Увы, – красноречиво развел руками Йенс, – всё, что было, давно выпито, а в последние пару дней я не мог даже подняться с кровати. Но это тело оказалось гораздо более живучим, чем я предполагал – если честно я не думал, что оно протянет так долго. Судя по всему, Йенсу Беккеру достался отличный набор генов, но, будь у меня в свое время возможность выбора, я бы предпочел тело с менее высокой степенью устойчивости к деструктивному воздействию.

–Черт! – не выдержала я, – один из нас, однозначно, полный псих. В здравом уме такого бреда точно не несут. Пожалуй, я пойду, а то у меня начинает складываться ощущение, что тоже съезжаю с катушек.

–Чай заварился. Погрейся, а потом иди, – если у меня отчетливо звенел голос, то у Йенса заметно тряслись руки – то ли от вызванной продолжительной болезнью слабости, то ли вследствие непростительно затянувшегося похмелья, а может быть, сжимающие сигарету пальцы предательски дрожали из-за непреодолимого волнения, внезапно охватившего моего до боли странного собеседника.

– Почему ты на меня так смотришь? – внезапно спросил Йенс, и до меня запоздало дошло, что уже несколько секунд я неотрывно вглядываюсь в его изможденное, небритое лицо с запавшими в черных провалах глазами, потрескавшимися губами и глубоко залегающими бороздами морщин – типичное лицо немолодого алкоголика, напрочь переставшего заботиться о собственной внешности. Прибавьте к этому безразмерные обноски, заменяющие Йенсу одежду, немытые волосы и неистребимое амбре, прочно поселившееся в убогом жилище, и портрет опустившегося на самое дно человека обретет завершающие штрихи. Вот только отчего все эти два года меня ни на мгновение не покидало необъяснимое чувство, что я постоянно смотрю сквозь этот отвратительный образ и явственно вижу, как из-под карикатурного обличья проступают совсем иные очертания?

– Расскажи мне о другом измерении, – после кратких, но невероятно мучительных сомнений, попросила я, – я обещаю, что попробую тебя понять.

Грубая, заскорузлая ладонь Йенса мимолетно коснулась моей щеки, а в его мутных глазах вспыхнул ослепительно яркий огонек, и я порывисто отпрянула назад, опаленная жаром этого неистового пламени.

– Я мало что помню, – с откровенной досадой признался Йенс, нервно сбивая пепел прямо на пол, – я здесь уже почти пятьдесят лет, и с каждым днем воспоминания тускнеют и стираются. Когда мое сознание переместилось в тело Йенса Беккера, я был ребенком, я учился жить в чужом мире практически с нуля, но так толком и не приспособился к местным порядкам. Вроде бы я всё делал, как положено: получил образование, освоил профессию, женился, завел детей, занялся бизнесом… Но ты сама видишь, что вышло в итоге. Я не смог влиться в этот социум, потому что в моем родном измерении общество существует по другим законам. Те моральные нормы, которые прививались мне с рождения здесь попросту не работают. Здесь никого не карают за такого рода преступления, как, скажем, подлость, трусость, алчность, угодничество, предательство, равнодушие, спесь… Даже напротив, местное общество напоминает мне кривое зеркало, где все эти пороки возведены в ранг вполне приемлемых и допустимых, а в определенных случаях, жизненно необходимых вещей.

–То есть ты хочешь сказать, что где-то в параллельном мире можно угодить в тюрьму, к примеру, за подлость? – недоверчиво фыркнула я, с горечью констатируя, что Йенс, бесспорно, пребывает не в себе, но его заразительное безумие выглядит при этом непостижимо притягательным, – по-моему, это технически неосуществимо, если уж на то пошло.

– Со здешним уровнем развития технологий, да, – кивнул Йенс, – а в моем измерении каждому новорожденному в мозг имплантируется органический носитель, содержащий исчерпывающий Свод Правил. В законодательстве предусмотрена подробная градация так называемых «моральных» преступлений по степени тяжести и установлен строгий лимит нарушений. По достижении гражданином совершеннолетия он вправе вынуть чип только при наличии положительной статистики поведения. При отсутствии таковой, имплант остается еще на пять лет. Данная система себя прекрасно зарекомендовала: к наступлению совершеннолетия полностью формируется моральный облик индивида, и в будущем человек уже не нуждается в ограничителях и свободно живет, руководствуясь лишь своими внутренними убеждениями. Ну а тем, у кого постоянно возникает умысел совершить нечто в корне противоречащее общепринятым нормам, приходится до конца своих дней жить с чипом в мозгу, так как от аморальных поступков таких личностей сдерживает лишь страх перед неотвратимым наказанием.

– Да у нас бы каждый второй с этими чипами пожизненно ходил, а оставшаяся половина отбывала бы сроки на нарах, – вырвалось у меня, – господи, Йенс, как тебя до сих пор в психушку не упекли?

– Ты- первая, кому я рассказываю правду о себе, – трясущимися пальцами Йенс неуклюже поджог сигарету, и я физически ощутила, насколько тяжело ему дается это разговор по душам, – мне почему-то вдруг показалось, что ты сумеешь меня понять…

–У тебя тоже стоит такой чип? – великолепно сознавая, что если уже сдавать Йенса в дурдом, то и мне нужно срочно резервировать место в соседней палате, поинтересовалась я. Более того, в словах Йенса содержалась пусть весьма своеобразная, но всё же неоспоримая логика, и озвученная им концепция общественного устройства вдруг показалась мне удивительно правильной и справедливой.

–В этом теле нет никаких инородных предметов, – отрицательно помотал головой мой собеседник, -но при рождении мне, как и всем детям, тоже внедрили носитель. Видимо, мне хватило пяти лет жизни с чипом и личного примера моих родителей, которым импланты раз и навсегда удалили в восемнадцать, чтобы твердо усвоить Свод. Только я чересчур поздно сообразил, что для того, чтобы выжить в этом измерении и добиться маломальского успеха следует не только поступать с точностью до наоборот, но и все время быть готовым к такому поведению со стороны окружающих. Я невыносимо устал, у меня больше нет сил. Единственное, чего жду, это скорейшей биологической смерти тела Йенса Беккера.

– Если бы ты так уж хотел умереть, давно бы нашел куда более быстрый и надежный способ, чем глушить спиртное в три горла, – с безгранично кощунственной на фоне искренних признаний Йенса усмешкой усомнилась я, но тот в ответ на мою оскорбительную реплику не выразил ни малейших признаков обиды.

– Я говорил тебе про Свод, – спокойно напомнил Йенс, – суицид включен в основной перечень запретов. Сложно объяснить, но я не могу переступить через внутренний барьер, хотя ты права, это был бы идеальный выход из ситуации. Извини…

Я с ужасом наблюдала, как Йенс задыхается в долгом приступе изматывающего кашля и уже вознамерилась было силой отнять у него сигареты, но потом лишь в отчаянии махнула рукой: что я могла противопоставить этому противоестественному желанию расстаться с жизнью?

– Ты уверен, что смерть тела автоматически освободит твое сознание? – осведомилась я после того, как Йенса немного отпустило, – и откуда тебе известно, что произойдет потом?

– Мне ничего не известно, – мрачно поведал Йенс, – я просто надеюсь на удачу и верю, что, избавившись от материальной оболочки я, наконец, смогу преодолеть границу измерений и вернуться в свой мир.

– Ну а здесь ты вообще, как оказался? – я объективно понимала, что нахожусь словно под гипнозом этого завораживающего бреда, но никак не могла остановиться, с нездоровым любопытством выспрашивая у Йенса все новые детали.

– Несчастный случай, – не стал распространяться мой собеседник – если тебе угодно, катастрофа. Родители погибли, а мое сознание переместилось в тело Йенса Беккера. Я прожил чужую жизнь, причем, прожил ее таким образом, что мою смерть никто не будет оплакивать.

–Я буду! – я с ненавистью поставила кружку с недопитым чаем на грязную, заляпанную скатерть и, отбросив предрассудки, стиснула дрожащие пальцы Йенса в своей липкой от волнения ладони, – не важно, верю я тебе сейчас или нет, но, если ты попросишь меня остаться и не уезжать из Германии, я это сделаю, а взамен ты перестанешь себя убивать.

– Нет, – отчеканил Йенс, – это не обсуждается. Думаю, тебе не стоит рубить с плеча и рвать с Эбертом. Где гарантия, что на родине ты найдешь кого-то лучше?

–Я не собираюсь никого искать, лучше уж быть одной, чем жить с человеком, который видит в тебе только домработницу, -при мысли о необходимости возвращаться домой и снова общаться с Эбертом, меня передернуло от омерзения, и почувствовавший мое состояние Йенс осторожно высвободил руку.

– В моем измерении мужчина и женщина, вступающие в брак, обязаны сообщать свои мотивы, – задумчиво поведал Йенс, – Свод не запрещает жениться по расчету или еще по каким-то обоюдным договоренностям, но стороны должны честно уведомить друг-друга до свадьбы. Здесь меня уже дважды обманывали, и с точки зрения местных законов, у меня нет шансов добиться справедливости. На самом деле, Эберт ничем не хуже других, может быть, вам с ним нужно поискать компромисс?

– Эберт его уже нашел! – зло рассмеялась я, – он даже готов согласиться на ребенка, только бы я навсегда распрощалась со своими амбициями. Но теперь я не хочу детей от Эберта.

– Я не знаю, что тебе сказать, – расписался в своей беспомощности Йенс, – у Клары, моей первой жены, двое детей от…от этого тела, и они тоже считают меня ничтожеством, а я в свою очередь, вообще не испытываю к ним никаких родственных чувств. В отношения с Ханной я вступал осознанно, этот союз казался мне обоюдно выгодным, но я выполнил свою часть обязательств, а она…

– Быстро поняла, что с тебя больше нечего взять, и выселила в Хорнебург, – закончила фразу я и в сердцах добавила, – черт знает что, ты как будто и вправду из другого измерения, раз позволил Ханне и ее дочкам беспрепятственно обобрать себя до нитки.

– Я и вправду из другого измерения, Беата, – эхом отозвался Йенс, – а ты плоть от плоти этого мира, поэтому ты справишься, ты выживешь, ты всё преодолеешь. А я тут больше не могу… Не могу ошибаться и разочаровываться, но в то же время не могу измениться и перестроиться. Пожалуйста, уходи, я тебя умоляю.

– Йенс, так нельзя! – что-то во мне вдруг оборвалось, как обрывается до предела натянутая струна, и вся накопленные за пять лет пустой жизни в Ор-Эркеншвике эмоции разом выплеснулись наружу. Я обхватила Йенса за шею и заговорила торопливым, горячечным шепотом, – тебе надо уехать из Хорнебурга, послать их всех куда подальше, и начать новую жизнь в другом городе, где тебя никто не знает. Мне удалось скопить кое-какие деньги, этого должно хватить, пока ты не устроишься. Я могу дать тебе… занять… хорошую сумму, на первое время ее будет достаточно, чтобы снять жилье и…

–Прекрати немедленно! – Йенс буквально отшвырнул меня в сторону, я ударилась об угол стола и на глазах у меня обильно выступили слезы, – ты хотела правду, ты ее получила. Больше здесь не появляйся! Решай, что делать со своей собственной жизнью, но не пытайся вмешиваться в мою. Если тебе все понятно, то я тебя не задерживаю!

– Йенс, открой! Йенс, я требую меня впустить! – снаружи внезапно донесся хриплый, прокуренный голос Ханны, у меня на мгновение остановилось сердце, а когда в дверь замолотили тяжелые мужские кулаки, и в глазах Йенса заметались отблески стремительно нарастающей паники.

– Я же говорила, он там допился до чертиков, и никому не открывает, – раздраженно прошипела Ханна, – хорошо, хоть ты согласился со мной съездить, а то я не знаю, чего и ждать от этого алкоголика, даже страшно к нему одной соваться.

–Йенс, это Эберт! – крикнул мой муж, – ты обязан впустить Ханну, и, если ты ей не откроешь, я выломаю дверь.

ГЛАВА VII

– Йенс, я не шучу! – учитывая, что мы с Йенсом одновременно застыли в судорожной неподвижности, так и не дождавшийся ответа Эберт настойчиво продолжил стучать под громкий аккомпанемент в исполнении Ханны, извергающей раскаленную лаву бесчисленных ругательств. Казалось, мощными ударами своих внушительных кулаков Эберт вбивает гвозди в крышку моего гроба, причем, я уже начинала явственно ощущать нехватку кислорода, и перед глазами у меня плыло пронзительно алое марево.

– Сиди тихо и не подавай голоса! – еле слышно прошептал мне в самое ухо Йенс, красноречиво зажимая мой приоткрытый в беззвучном крике рот грубой, шершавой ладонью, и я лихорадочно кивнула с призрачной надеждой не столько спасти безупречную репутацию добропорядочной фрау Штайнбах, сколько не позволить разъяренному Эберту незаслуженно устроить здесь крупномасштабный погром.

– Какого дьявола вы оба сюда приперлись? Разве я уже не говорил тебе проваливать ко всем чертям и оставить меня в покое, Ханна? – без особого пиетета осведомился Йенс, и я внезапно поймала себя на мысли, что всего пару минут назад он до глубины души поражал меня прекрасно выстроенными фразами и четкими формулировками, разительно контрастирующими с нынешним лексиконом.

– Надо же, продрал глаза, сукин сын! – неподдельно обрадовалась Ханна, потом, видимо, запоздало вспомнила об истинных целях своего приезда, и отрепетировано запела в совсем иной тональности, – слушай, Йенс, хватит валять дурака, давай уже открывай! Я хочу тебе помочь!

– Пошла бы ты со своей помощью на…, – окончательно перестал утруждать себя изящными манерами Йенс, – заткнись и убирайся отсюда!

– Йенс, я хочу отвезти тебя в больницу в Даттель, пока ты тут не сдох, как собака, – скрепя сердце, Ханна предприняла отчаянную попытку договориться с неуступчивым мужем, но по понятным причинам Йенс, однозначно, не намерен был сдавать позиции, – у тебя воспаление легких, или еще чего похуже, ты хоть башку врубай иногда, мать твою!

– Отвяжись от меня, Ханна, я сам разберусь! – словно в подтверждение навскидку озвученного Ханной диагноза, Йенс вдруг согнулся пополам в жутком приступе кашля и в изнеможении повис у меня на плече.

– Йенс, не будь идиотом! – потребовал Эберт,– такими темпами ты точно скоро загнешься… Не хочешь в больницу, черт с тобой, но тебе нельзя и дальше жить в этом вонючем сарае…

– Поехали домой, Йенс, отлежишься в тепле, поешь горячего, помоешься по-человечески…, – подключилась к непростым переговорам Ханна, и ее хриплый голос наполнился фальшивой заботой, – Йенс, прошу тебя, открой!

– Я сказал, отстань от меня, – заорал Йенс с такой откровенной злобой, что даже мне на мгновение стало как-то не по себе, – к тебе это тоже относится, Эберт!

– Вот же дерьмо! – искренне возмутилась доведенная до белого каления Ханна, – у тебя и раньше-то никогда ума не было, так ты, похоже, и последние мозги пропил! Все нервы мне вымотал, скотина проклятая! Ломай дверь, Эберт, нечего с ним миндальничать, он же не соображает ни черта. Отвезем его ко мне, пусть проспится, а там посмотрим, что с ним дальше делать. Может, в больницу, а может, сразу и в психушку, пусть его санитары усмиряют, у меня уже сил никаких на этого гада нет. Он не сегодня- завтра копыта отбросит, а я, значит, буду за свой счет его хоронить и долги оплачивать? Да ни хрена подобного! Последний раз предупреждаю, Йенс, если не откроешь по-хорошему, Эберт тебя за шкирку вытащит!

–Я вызываю полицию, – практически по слогам отчеканил бледный, как полотно, Йенс, успокаивающе сжимая мою ладонь, и у меня всё похолодело внутри, – я обвиню тебя и Эберта в нарушении права на неприкосновенность частной собственности. Хочешь проблем на свою задницу, Ханна, я тебе их устрою! Ну что, Эберт, все еще собираешься ломать дверь?

– Какая еще, к черту, собственность! – иерихонской трубой взвыла Ханна, – ты совсем одурел, Йенс! Эта земля и все, что на ней построено, принадлежит Хайнцу Майстеру, он тебя сюда только из жалости на время перекантоваться пустил! Эберт, ну что это такое, у него же белая горячка в чистом виде началась… Он же не жрет ничего, от лекарств отказывается… Помяни мое слово, Эберт, эта пьяная свинья до утра не дотянет, надо что-то делать…

– Эберт, не смей трогать дверь, иначе тебе придется объясняться с полицией! – с мрачной отчетливостью пригрозил Йенс, – я позвоню и сообщу, что в мое жилище пытаются силой проникнуть посторонние.

–У тебя нет никакого жилища, придурок, – в бешенстве завопила Ханна, – тебе самое место под забором валяться, да ты только по моей милости тут подвизаешься, думаешь, почему Хайнц тебя не выгоняет? Потому что я его каждые выходные бесплатной выпечкой снабжаю, а оно мне на хрен не надо! Так с какого перепуга ты мне еще права качаешь?

–Я все сказал, Ханна, – с ледяным безразличием откликнулся Йенс, и я заметила, что он параллельно озирается по сторонам в мучительном поиске надежного укрытия, где я могла бы спрятаться. Как назло, ничего подходящего упорно не находилось, и я уже морально подготовилась в упор столкнуться с потрясенным взглядом опешившего Эберта.

– Нет, я его голыми руками придушу! – судя по всему, чаша терпения Ханны переполнилась до краев, и я с необъяснимым равнодушием осознала, что до разоблачения моей двойной жизни остались считанные секунды, – Эберт, тут все на соплях держится, один раз как следует приложишься и всё…

– Подожди, Ханна, – неожиданно проявил похвальное благоразумие мой муж, – остынь, не дело это… С этого ненормального действительно станется наряд вызвать, и мы с тобой всю ночь будем доказывать, что Йенс тут на птичьих правах обитает. Потом еще такой момент, Йенсу за ложный вызов выпишут штраф, а платить его кто будет? Оно тебе надо?

–Нет, конечно, еще только штрафа мне не хватало, -под влиянием неоспоримой логики приведенных Эбертом аргументов Ханна впала в ступор и долгое время лишь растерянно молчала и возмущенно фыркала, – и как тогда быть?

–Потерпи до утра и съезди к Майстеру – немного поразмыслив, посоветовал мой муж- скажи ему, мол так и так, Йенс стал совсем неадекватный, уснет пьяный с сигаретой и мало того, что сам сгорит, так еще и сарай этот спалит. Вот пускай Хайнц его с полицией и выселяет, а ты уже по обстановке решишь, что с этим уродом делать: или домой его заберешь, либо сразу бригаду за ним вызовешь… Короче, если мы с тобой сейчас в это дерьмо ввяжемся, сами в нем и захлебнемся, понимаешь?

– Ну да, ты прав, – неохотно согласилась Ханна, – итак уже по уши в дерьме… Эберт, ну вот за что мне такое наказание? Не дай бог, Йенс ночью загнется, на меня же его родственники скопом насядут, которые его и знать не хотели, и мамаша Беккер нарисуется…

– Успокойся, Ханна! – ободряюще попросил Эберт, – если что, я первый скажу, что ты изо всех сил старалась помочь Йенсу, но слишком уж запущенный случай оказался. Поехали отсюда, меня уже, наверное, Беата потеряла, странно, что не звонит до сих пор. Еще и этот дождь никак не кончится…

– Чтоб тебе пусто было, сволочь! – вместо прощания выдохнула Ханна в адрес своего гражданского супруга с благодарностью обратилась к Эберту, – спасибо тебе, хоть у кого-то светлая голова на плечах. Я бы тут уже все разнесла в щепки…

– Ага, -хмыкнул Эберт, – а потом Хайнц бы тебе иск об умышленном повреждении имущества впаял. Нет, Ханна, тут надо быть похитрее, а то проблем не оберешься. Ну всё, едем домой, до утра здесь нечего делать…

Когда две пары удаляющихся шагов полностью стихли за дверью, мне вдруг стало ясно, что всё это время я толком и не дышала. Меня шатало и покачивало, губы пересохли от волнения, а на лбу выступила липкая испарина. Но гораздо более сильный дискомфорт мне доставляли болезненно свежие воспоминания о только что услышанном диалоге. Если до сего дня я просто не любила и презирала своего мужа, то теперь я его ненавидела и боялась. Я представить не могла, как вернусь в Ор-Эркеншвик, загляну Эберту в глаза, лягу с ним в одну постель, усну и проснусь рядом с ним… Нет, нужно сегодня же наотмашь разрубить этот гордиев узел!

– Ты должна уйти! – Йенс поджег сигарету, нервно затянулся и красноречивым жестом указал мне на выход, – чем быстрее, тем лучше. И главное, ты должна навсегда забыть сюда дорогу. Тебе очень повезло, что Эберт отказался ломать дверь, но второй раз Фортуна может и не повернуться к тебе лицом. Не испытывай судьбу на благосклонность, Беата!

– Йенс, я не могу! – всхлипнула я, чувствуя себя загнанной в угол и совершенно не понимая, куда бежать. Я стояла напротив Йенса, в немой мольбе протягивала к нему обе руки и, будто выброшенная на лед рыба, раскрывала и закрывала рот, не в силах произнести ни слова. Это был очевидный тупик, абсолютная безысходность, холодная, безжизненная пустота…

– Можешь! Еще как можешь! – заверил меня Йенс и внезапно повысил голос почти до крика, -уходи сейчас же! Нет, лучше я сам тебя отвезу на роллере.

– Не надо, я дойду пешком, – тряхнула головой я, словно со стороны наблюдая, как в безвольной покорности опускаются мои руки, -знаешь, я бы предпочла, чтобы Эберт меня здесь увидел.

– Зачем? – Йенс раздавил на полу недокуренную сигарету, занес ногу, чтобы шагнуть мне навстречу, но затем вдруг передумал и остался стоять на месте.

– Так мне не пришлось бы с ним объясняться, – со вздохом призналась я, – он бы и сам все понял…

– О чем ты говоришь? – невесело усмехнулся Йенс, – если даже я до конца не понимаю, что ты делала здесь на протяжении двух лет, чего ты вдруг хочешь от Эберта? Тебе нужно прежде всего разобраться в самой себе, а уже потом принимать решения.

– Я уже во всем разобралась! – в последнем спазме неизбежной агонии расставания, я вплотную приблизилась к Йенсу и хотела было прикоснуться ладонью к его колючей щеке, но тот на лету перехватил мою руку.

– Уходи и больше не возвращайся! – попросил меня Йенс, именно попросил, а не потребовал, и я почему-то безоговорочно вняла его тихой просьбе.

На улице по-прежнему шел дождь: мелкий, затяжной и холодный. Дождевые капли смешивались со слезами, я почти ничего не различала перед собой и шла в Ор-Эркеншвик буквально по инерции. Дорога хорошо освещалась и у меня не было шансов сбиться с пути, и через полчаса отрешенного движения я добралась до парковки супермаркета, где оставила свою машину. Мокрая и продрогшая, я села за руль и долго не могла заставить себя тронуться с места. Неизвестно сколько бы я просидела в машине, если бы мой мобильник внезапно не напомнил о себе громкой трелью.