Нагадали мне суженого

Ограбление века

Я же говорю, у нас все как в Москве, только масштаб поменьше. Но пусть вас это не смущает. Человек, он везде человек. А олигархи и у нас есть. К примеру, Аксенкин. Но обо все по порядку, а то я все время сбиваюсь.

Итак, в шесть часов вечера у входа в местный краеведческий музей собрались: я, сотрудник полиции Арсений Ладушкин и Капка с олигархом Аксенкиным. Тот просто рвал и метал. То есть рвался в музей, чтобы метнуть туда многотысячную рублевую гранату и купить произведение бессмертного искусства. Бессмертное произведение искусства, конечно! Просто он меня так напугал, что мои мысли стали путаться.

– Где она?! – орал Аксенкин. – Кто посмел?!

Посмел утаить от него источник дохода. Аксенкин считает, что все в этом городе принадлежит ему, а раз он спонсор выставки местной живописи, то вся она без остатка его собственность. Такой уж у человека характер. Благодаря полицейскому Ладушкину нас ждали. Смотрительница музея, сухонькая старушка, дрожащими руками открыла двери в рай.

Аксенкин вперся туда, как танк, готовый снести все на своем пути к обогащению, в том числе и несчастную старушку. За ним семенила Капка. Я не стала торопить события, потому что знала: без меня никак. Только я в курсе, какая из картин бесценна. Так и вышло. Войдя в зал, где находилась экспозиция, танк «Нил Стратонович Аксенкин» застопорил ход и развернул башню в мою сторону:

– Ну и где?!

Я, не дрогнув, указала рукой в самый дальний и темный угол:

– Там.

Аксенкин рванул туда, а я решила подождать, поскольку у меня появилось дурное предчувствие. Так и вышло. Из угла раздался рев:

– Убью!!! Кто посмел!!!

Старушка как подкошенная упала на руки едва успевшему подхватить ее Арсению, который, обращаясь почему-то ко мне, спросил:

– Валерьянка есть? Или что-нибудь успокоительное?

Я слегка обиделась:

– Наркотиками не балуюсь.

– А так сразу и не скажешь. Тогда просто воды.

– Я принесу, – вызвалась Капка.

И ушла за водой, потому что меня не отпустил Аксенкин. Заорал:

– Стоять!!! Отвечай: что за картина и куда она делась?!

– Спросите у нее, – кивнула я на полумертвую старушку. – Картину либо купили, либо украли. В любом случае это лишь подтверждает мои слова: она бесценна.

В этот момент появилась Капка с водой. Стакан из ее рук взял Аксенкин и выпил его залпом. Старушке ничего не досталось. Она по-прежнему не могла говорить.

– Еще воды! – велел Аксенкин.

Будь он уже Капкиным любовником, мало бы ему не показалось. Но с мужчинами, которые ей пока не принадлежат, Капка обращается так, будто это хрустальные вазы. Разбиваться на куски они должны исключительно после того, как окажутся в ее руках. А до того – ни-ни. Поэтому она покорно засеменила за вторым стаканом воды. На губах у нее играла загадочная улыбка. Свою роль Капка знает наизусть – Офелия.

– Итак, картина исчезла, – сказал Арсений то ли нам, то ли старушке, которую по-прежнему поддерживал. – Остается выяснить куда.

– Любые деньги, – рванул ворот рубахи от «Версаче» олигарх Аксенкин. – Верните мне ее.

Голос его был хриплым, но между ним и вторым стаканом воды встала я. Так что старушка наконец напилась и смогла говорить.

– Ее забрал автор, – проблеяла она.

– Как, когда, почему? – со всех сторон посыпались вопросы.

– Вчера. Пришел и забрал. Сказал, что картина продана.

– Кому?! – заорали мы хором.

– Мы не спросили. Да и зачем? Продана и продана. Это его дело, художника.

– Это теперь мое дело, – сердито сказал Аксенкин. – Я заплачу втрое больше. А, кстати, что на ней было?

– Глиняная ваза, белая с синими полосками, гиря и связка ржавых ключей, – охотно перечислила я предметы, составившие прекрасный натюрморт, который, увы, исчез.

– Тогда пусть нарисует мне два кувшина, две гири и хрен знает сколько ржавых ключей, – засопел Аксенкин. – Плачу втрое.

Я сразу поняла, что в искусстве Стратоныч ни бум-бум. Количество предметов, запечатленных на полотне великого мастера, не обязательно переходит в качество. Я не считаю, что такие полномасштабные шедевры, как «Гибель Помпеи» или «Явление Христа народу», эта толпа, включая мраморных статуй и полуголых богинь, и впрямь безумных денег стоят, но, с другой стороны, ее в сумке не унесешь. Опять же масштаб, не кран же строительный подгонять? А резать на куски, это уже, простите, варварство. Иное дело натюрморт. Это дело тонкое. И две глиняные вазы – перебор. Тем паче две ржавые гири. Но Аксенкин этого не понимает. Помогла мне Офелия.

– Нил, не пыли, – велела она. Так и сказала: не пыли. Я поняла, что Аксенкин почти уже ее собственность. – Проще взять готовую вещь. Вдруг вдохновение его больше не посетит? Кстати, кто он, этот художник? Неужели пробило кого-то из местных?

– Нет, он из самой Москвы, – охотно пояснила смотрительница музея. – Приехал к друзьям погостить, и ему здесь так понравилось, что он снял домик, кстати, в двух шагах отсюда. Сказал, места уж больно живописные.

Забыла сказать, краеведческий музей находится на территории бывшего мужского монастыря. Прекрасно, кстати, сохранившегося, за исключением самих монахов. Эти вообще не сохранились даже на кладбище. Наверное, сразу вознеслись. А вот монастырские стены уцелели прекрасно, равно как и постройки. Правильно, зачем им возноситься, в раю и так есть где жить. Так что все без исключения досталось нашему городу в качестве достопримечательностей. И колокольня, и трапезная, и молельня. И еще много старинных построек, одна из коих была запечатлена на полотне, принадлежащем кисти того же мастера. Его не унесли вместе с ключами и ржавой гирей, непонятно, кстати, почему.

– Он живет вот здесь, – кивнула на картину старушка.

Я вгляделась в старинный фасад, весь в трещинах, окно формой напоминает половинку лепестка садовой ромашки, подоконник почти врос в землю. Прекрасная, ни с чем не сравнимая старина! Вот где нашло приют вдохновение!

– Это мы мигом найдем! – сказал Аксенкин, схватив со стены картину. Смотрительница не посмела возразить, тем более Стратоныч заявил: – Это я тоже беру. Покупаю. Плачу втрое.

Он первый вышел из музея, мы следом. На этот раз я шла замыкающей, мой выход еще не скоро, я это предчувствовала, поскольку была ясновидящей.

Честно сказать, я еще ни разу не видела, чтобы GPS-навигатор выглядел таким образом: Аксенкин пер вперед, то и дело сверяясь с картиной, которую держал в руке. Тем не менее работал этот странный навигатор исправно, всего через десять минут мы нашли искомое. В конечной точке маршрута нас ждал старинный особняк, почти непригодный для жилья.

– Ага! – сказал Аксенкин, сунув под мышку пейзаж.

– Вам ничего не кажется странным? – задумчиво спросил Арсений.

Мне пока ничего не казалось, потому что вид загораживали широкие спины наших мужчин. Аксенкин был просто толстый, что касается Арсения, то он высокий, а потому непонятно, толстый или нет. Люди такого роста вполне могут себе позволить иметь с десяток лишних килограммов в отличие от маленьких. Я уже хотела посмотреть, что там за странность за широкими мужскими спинами, но меня опередили.

Аксенкин просто сгорал от нетерпения завладеть баулом ржавых ключей и складом с белыми глиняными вазами, поэтому с победным криком ринулся в дом, не обратив внимания на странности, о которых предупреждал Арсений. Как я узнала потом, дверь была приоткрыта. И если бы в свидетелях был не сотрудник полиции, Стратонычу дорого обошлась бы любовь к искусству. Потому что буквально через минуту он выскочил из двери как ошпаренный. И лица на нем не было. А был только костюм от «Армани» за три штуки баксов, а под ним – белая рубашка тоже от кого-то. Кажется, от «Версаче». Вот лицо его как раз и стало такого же цвета, как этот «Версаче».

Арсений тут же понял: его выход. И решительной поступью двинулся в дом. За ним туда зачем-то сунулась Капка, и совершенно напрасно. Она тут же пулей вылетела из дома. Мне придется временно исключить ее из повествования, потому что потом она блевала. И блевала долго.

На этот раз за водой пошел Аксенкин. Нервы у него было крепкие, и у меня, как оказалось, тоже. Меня даже не стошнило, когда я это увидела, войдя в дом, наверное, от любопытства.

Неизвестный мужчина лежал на полу. Я сразу поняла, что он не местный. Во-первых, подпись под картинами, которые он малевал: Александр Зима. Судя по возрасту, его должны были звать Ярославом, Всеславом, Всеволодом, на худой конец Русланом. А поскольку он был Александром, то родился не в нашем городе. Да еще фамилия Зима. В нашем городе нет людей с такой фамилией, а если и есть, то они шифруются. Хотя бы потому, что зима у нас девять месяцев в году и все ее люто ненавидят. Только потом я поняла, что, возможно, это псевдоним. А по паспорту он какой-нибудь Иванов или Сидоров. А может, и того хуже. Во-вторых, он жил там, где никто из местных жить не хотел, в доме, стены которого, словно стригущий лишай, покрывала липкая плесень, крыша текла, а электричество то и дело вырубалось. Он жил здесь временно, пока на улице было тепло, потому что я не знаю человека, который не сбежал бы отсюда, едва задует холодный ветер и солнышко перестанет облизывать горячими лучами насквозь проржавевшую крышу. Только тогда здесь более или менее тепло, при солнышке. А зимой все, кранты, даже людям с такой фамилией. Он и не дожил до нее.

При жизни этот Александр Зима, должно быть, выглядел неплохо. И нравился женщинам. Но сейчас он никому не мог нравиться, даже полиции в лице Арсения. Тот сказал:

– Ну, елки-палки! С меня с живого теперь не слезут, пока я не найду, кто это сделал!

Он так растерялся, что не мешал нам с Аксенкиным затаптывать улики. Ладушкин сказал потом:

– Вот же слоны! Все здесь затоптали!

Немудрено, что он растерялся. Сами подумайте: город у нас тихий, провинциальный, и людей здесь убивают далеко не каждый день. И даже не каждый год. Убийство для нас – вселенская трагедия, глобальная катастрофа – моя, кстати, специализация. И я предупреждала: скоро случится загадочное убийство.

Почему загадочное? Потому что исчезли только вещи, изображенные на картине, весь этот старинный хлам. И сама картина тоже исчезла. То есть не совсем. На полу рядом с размозженной головой художника валялись осколки глиняной вазы. Той самой, белой с синими полосками. А что касается гири, ржавых ключей и самого натюрморта, то их здесь не было.

– Что скажешь, ясновидящая? – хмуро посмотрел на меня Арсений.

– Полицию надо вызывать.

Заметьте, это я предложила, не он. Потому что он растерялся. Хоть и огрызнулся:

– Без тебя знаю.

И достал наконец из кармана мобильный телефон.

У нас все то же самое, что и в Москве, только масштаб поменьше. Расстояния соответственно тоже. Приехали они быстро. Что интересно, один из оперов, совсем еще молоденький, сразу пристроился блевать рядом с Капкой. Наверное, решил таким образом завязать знакомство с местной примой. Офелия, правда, выглядела не лучшим образом: ее огромные зеленые глаза почти сливались с зеленым лицом, а волосы мокрыми прядями висели вдоль впалых щек. А все из-за чего? Она увидела жирных зеленых мух, которые роились над телом несчастного Александра Зимы. Умереть бы ему и в самом деле зимой, и не было бы никаких мух. Но сейчас, в конце августа, уже, конечно, не очень жарко, но, с другой стороны, и не май месяц. В мае у нас прохладно и мух мало, равно как и комаров. А вот сейчас – сколько угодно! Было такое ощущение, что все они здесь, эти жирные навозные мухи. Вот Капка и не вынесла этого зрелища. Зато эксперт не колебался с выводами:

– Убили вчера.

Вчера было воскресенье. В воскресенье у нас вообще никого не убивают. В крайнем случае в субботу. В воскресенье у всех плохих людей, отбросов общества (а убил-то явно отброс), похмелье. С похмелья не будешь гирей молотить! Я почему-то уверена, что убили гирей. Той самой, что на картине. Ах да! Я ж ясновидящая! Конечно, я знаю, как и чем убили! Только непонятно, почему не знаю, кто и за что? Вот вам еще одна странность.

Надо сказать, что странностей было полно. У этого Зимы оказался неплохой гардеробчик. Одним словом, московский. И ни на одну из вещей убийца не польстился. Либо он был слишком худ, либо, напротив, толст. Потому что про таких, как Зима, говорят: нормального телосложения. Ну, хорошо, не захотел картинный вор носить одежду Александра Зимы, так ведь и за стол не сел! А художник явно ждал гостей. Они с покупателем, должно быть, собирались обмыть удачную сделку. На столе возвышалась бутылка дорогого коньяка, на тарелках была разложена нехитрая холостяцкая закуска, которой мухи, разумеется, тоже не пренебрегли. О них тут больше всего позаботились: и труп, и ветчина, вот все мухи сюда и слетелись. Но и коньяк убийцу не заинтересовал, он, видимо, сразу же перешел к делу: схватил гирю и принялся молотить ею А. Зиму по голове.

Я совсем забыла про Аксенкина. Пока суд да дело, мы вышли на улицу, олигарх отозвал Ладушкина в сторонку и повелительно сказал:

– Найди мне ее, слышишь, Арсений? Найди мне эту картину!

– Да где ж я тебе ее найду, Стратоныч? – развел тот руками.

– Ты же будешь искать убийцу?

– Разумеется. Это моя работа.

– Заодно и картину найдешь. Отдашь ее мне, с твоим начальством я договорюсь, чтобы не приобщали к делу. А тебе хорошо заплачу. Считай, это твоя премия.

– Я взяток не беру, – обиделся Арсений.

– Да знаю я, Ладушкин, что ты честный, – поморщился Аксенкин. – Удивляюсь, как тебя еще из органов не выперли. Таким, как ты, место на пенсии, а до нее на бирже труда. Получать грошовое пособие, брать в почтовом ящике бесплатную агитку и смаковать под морковный чаек факты новой коррупции в родном отечестве, чей дым и сладок, и приятен. Я ведь говорил твоему начальнику: хлебнешь ты с Ладушкиным. Ты ж, как собака на сене, ни сам, ни людя́м. Ну, так ведь это и не взятка. Так. Вспоможение.

«Слово-то какое купеческое нашел! Вспоможение!» – удивилась я, внимательно прислушиваясь к разговору. Мне было интересно: чем все закончится? Уговорит он Ладушкина или нет?

– Слушай, Стратоныч, неужто у тебя денег мало? – всерьез разозлился Арсений и на морковный чаек, и на агитку.

– В том-то и дело, что много. А я, может, не просто буржуем быть хочу. А этим… как бишь его? Во! Меценатом. Женюсь вот на Офелии, театру новое здание отгрохаю.

Капка на минуту перестала блевать. Но молоденький полицейский всерьез собирался отбить ее у олигарха Аксенкина. Очередной рвотный позыв служителя закона оказался заразителен и для Капки. Она выбросила из головы мысль о новом замужестве и тоже нырнула в густую траву.

– …музей отремонтирую, – мечтательно продолжал меж тем Аксенкин. – Снесу на хрен всю эту старину…

Меня аж дрожь пробила. Мало того что он систематически уничтожает купеческие дома, прекрасные образчики мещанского быта позапрошлого века, так еще и бывший мужской монастырь собирается снести! Этого никак нельзя допустить…

– …отгрохаю на этом месте современное здание из стекла и бетона. А в центре главного зала повешу эту картину. С гирей. Шедевр бессмертной живописи. И подпись: «Дар Нила Стратоновича Аксенкина родному городу».

– Врешь, – спокойно сказал Арсений. – Картину ты продашь, если она и в самом деле немалых денег стоит. Я тебя не первый год знаю. Ты не меценат, ты хапуга. – Отыгрался-таки за морковный чаек!

– А может, и вру, – согласился Аксенкин. – Но ты меня, Сеня, не отпихивай. Со мной дружить надо, а не с шашкой наголо. Обменялись мнениями – и хватит. Каждый остался при своем. Друзьями мы с тобой никогда не будем, так, может, деловыми партнерами? А потом разбежимся. Ну, так как?

– Я подумаю, – хмуро сказал Арсений. – С Анфисой посоветуюсь. – Он оглянулся.

– Слышь, предсказательница, – тут же переключился на меня Аксенкин. – Где картина?

– Пока не знаю, – важно ответила я. – Не вижу.

– Ну, как увидишь – скажи.

Он недобро ощерился. Я уже и так поняла, что дело будет непростое. Потому что тут замешана моя лучшая подруга. К сердцу каждого человека есть ключик. Так вот Капка – это отмычка. Я ее туда не впускала, в свое сердце. Она сама вошла, как привыкла входить в любую дверь. Своих детей у меня нет, но есть Капкины.

Их у нее трое, я уже говорила. Два мальчика и девочка. Эмиль, Дездемона и Ромео. Только не думайте, что хотя бы один из них от нашего режиссера Александра Николаевича. Это просто влияние Народного театра, к которому я приобщила Капку во время одного из своих визитов в родной город. Я тогда еще жила в Москве, и Капка меня слушалась беспрекословно. В столице модно участвовать в любительских постановках? Так и мы не лыком шиты! Нате вам Дездемону с Ромео! Если с Ромео все сразу стало понятно, его отец никуда из родного города не исчезал, был вполне здоров, хотя практически всегда нетрезв, его сына все стали звать Ромкой. А вот насчет остальных Капкиных детей народ долго не мог определиться. Один папаша отбыл на Север, другой на юг, и оба исправно слали детям немаленькие, прямо скажем, алименты. Что за пьеса? Трагедия или комедия? Но Капка молодец! Она в главной роли, и все аплодисменты – ей.

В конце концов Капкину дочку стали звать Моной, а Эмиль так и остался Эмилем. Другое имя ему не подходит. Честно скажу, более красивого ребенка я в жизни не видела. У него огромные Капкины глазищи, зеленые с поволокой, и мамины же белоснежные зубы, похожие на крупный жемчуг. В отличие от Капки он пока стройный, как тополь, и, судя по комплекции его отца, таким и останется. Не надо быть ясновидящей, чтобы предсказать: в будущем Эмиль станет многоженцем или известным киноактером. А скорее всего, тем и другим одновременно, многоженцем-киноактером. Капке и здесь повезло: благодаря Эмилю она никогда не будет жить в бедности. Он очень любит свою мамочку, а она не расстается с полевым биноклем. Местные дамочки уже стонут:

– Ах, Эмиль!

А ведь мальчишке в этом году только десять лет исполнится! И он уже разбивает сердца! Мое, увы, не стало исключением. Чего я не сделаю ради Капки, сделаю ради прекрасных глаз Эмиля. Это из-за него все мужчины кажутся мне противными. Я на все готова, лишь бы он сказал:

– Тетя Аня очень добрая и красивая.

Маленький лжец! У него и так все есть, но он не пренебрегает ни одним карманом, куда можно безнаказанно залезть! Я таю как сахар, глядя в его огромные зеленые глаза.

Ах, Эмиль!

– Анфиса, эй! Очнись!

Это Арсений. Надо возвращаться в реальность. В нашем городе случилось ограбление века! Украли килограммовую гирю и связку ржавых ключей!

Но есть еще и труп. Труп московского художника А. Зимы. И надо во что бы то ни стало отгадать этот кроссворд с гирей и ключами. И узнать, почему разбилась ваза. Так что вперед, Анфиса Иннокентьевна! Мать твою, ясновидящая!

Первый подозреваемый

Итак, полиция в лице Арсения принялась отрабатывать версии. Первая возникла сразу, правда, надо отдать должное Ладушкину, не у него. Как вы думаете, кого с самого начала стали подозревать в убийстве московского художника? Правильно, меня!

Надо объяснять почему? Еще на заре моей карьеры предсказательницы я поняла очевидное. Во всех смертных грехах отныне буду виновата я. Уж сколько об этом написано! Сколько фильмов снято! Прописная истина: чтобы доказать свою уникальность, экстрасенс идет на все, в том числе и на преступление. Сначала я срывала крышки с банок, уничтожая соседские соленья, потом поливала водой дорожку, ведущую к булочной, в надежде, что ночью ударит мороз, а теперь вот взялась за гирю. И все лишь для того, чтобы народ убедился: Анфиса Лебедёва ясновидящая.

Ничего не скажешь, действенно. Но необъективно. Мне такие легкие победы не нужны, вот почему я не убивала А. Зиму.

Это хорошо, что я такая умная. Накануне той авиакатастрофы, ну, вы помните, я весь день проторчала на семинаре библиотечных работников и даже делала доклад, чтобы все время быть на виду. Мне нужны были свидетели. Я и на пушечный выстрел не подходила к зданию аэровокзала и ни с кем из пассажиров не контактировала, я весь день проторчала на семинаре после которого, как и полагается, был банкет по обмену опытом. Пожалуйста, вот свидетели! Пятьдесят человек! Кстати, мой доклад произвел впечатление. Я старалась. Когда создаешь алиби, мелочей не бывает. Они так и сказали, члены комиссии, расследующей причины глобальной авиакатастрофы:

– Виноват человеческий фактор.

Но мое имя произнесено не было.

Получив этот бесценный опыт, я воодушевилась. И в роковое воскресенье приложила максимум усилий, чтобы все время быть на виду. Сначала отправилась утром на рынок. Проторчала там до полудня, что я ненавижу всеми фибрами своей души, но мужественно решила терпеть. Я ходила по рынку и всем говорила:

– Здравствуйте!

В конце концов от меня стали прятаться. Зато заметили.

На рынке я встретилась со своими дальними родственниками, которые меня терпеть не могут, поэтому мы сто лет не виделись. Они и на сей раз хотели спрятаться, но поскольку от меня прятались все, то укромных мест на рынке к полудню не осталось. Несчастная мамина родня вышла из мясных рядов на заклание, а поскольку я не собиралась уходить, они на меня тут же наткнулись. В любое другое время я бы отступила, но только не сегодня. Сегодня мне требовалось алиби, поэтому я вцепилась в них мертвой хваткой:

– Плохо выглядите, тетя Поля. Советую вам сменить место работы, неприятности поджидают вас именно там.

С работой у нас в городе туго, поэтому моя двоюродная тетя от горя побледнела как полотно и стала выглядеть еще хуже. С одной стороны, моим пророчествам никто не верит, с другой – они всегда сбываются. Несчастная всерьез задумалась: как быть? Остаться нищей, то есть пойти на биржу труда, или умереть от неизлечимой болезни? Какие такие неприятности я имела в виду?

А я тем временем занялась братом:

– Я слышала, ты дачу достраиваешь, Савва. Вчера во сне я видела пожар. И вот, пожалуйста! Встречаю тебя! К чему бы это?

Мой многоюродный брат стал одного цвета со своей мамой, то есть тоже побледнел. Таким образом я взяла их тепленькими:

– Если интересны подробности, я сегодня зайду. Давно мы не общались, а ведь как-никак родня!

Люди, которые живут в провинции, не только милые и добрые, но еще и очень тактичные. Это москвичи мгновенно отшивают непрошеных гостей:

– Извини, у меня другие планы.

Провинциал так никогда не скажет, тем более родственнику. Родственные чувства для него – святое. Моя тетя не нашлась что сказать, кроме:

– Ну что ж…

И в три часа дня меня ждал жареный гусь. Таким образом они пытались задобрить судьбу в моем лице. Вдруг я передумаю? Все знают: когда я наемся до отвала, мои предсказания делаются не такими уж мрачными. Я начинаю видеть не только глобальные катастрофы, но и свет в конце тоннеля. Я так и сказала, глядя на гуся:

– Если у вас, тетя, сменится начальник, то проблемы, быть может, сами собой рассосутся.

А когда подали шарлотку с антоновскими яблоками, обрадовала брата:

– Может быть, в моем сне горела соседская дача, не твоя. Ваши дома ведь близко друг к другу стоят. Участки-то крохотные, всего по шесть соток. Но ты на всякий случай бди.

Они оба улыбнулись: отлегло! А моя мама сказала:

– Вечно ты придумываешь, Аня.

Вот до чего дошло! Родная мать тоже стала звать меня Аней! Зачем тогда дала мне это красивое редкое имя? Я так и спросила ее по дороге домой.

– Время было такое, – развела руками она. – Все тогда так называли своих детей. Подружка назвала дочку Анфисой, ну и я тоже. Показалось – это красиво.

– А сейчас уже не кажется?

– Аня-то к сердцу ближе. Как-то роднее звучит. А? Дочка?

– Но почему не поступить по-другому? Сделать не так, как все, а как тебе хочется? Взяла бы да назвала меня Аней всему городу назло.

Она задумалась. Признаюсь: мои вопросы зачастую ставят людей в тупик, не только мою маму. Пришлось ответить самой:

– Я поняла: вы сами не знаете, чего хотите. Нет у вас никаких своих желаний, потому что страшно. Все ваши желания – быть как люди. Или не хуже людей. Мне интересно, кто тот человек, на которого все равняются? Эталон, мерило, точка отсчета. Аксенкин? Мэр города? Директор школы Борислав Семенович? Кто он?

– Анечка, что с тобой? – заволновалась мама. – Почему ты так нервничаешь?

– Мне просто интересно. И непонятно. Как можно всю жизнь прожить с оглядкой на людей? Делать не то, что тебе хочется, а лишь то, за что нельзя осудить. То есть ничего не делать. Есть, пить, спать, ходить на работу, которая вся – сплошная скука. Отбывать повинность, одним словом. Вот как так можно?

– Это потому, что ты почти десять лет прожила в Москве, – грустно сказала мама. И добавила: – Но там тебе тоже не понравилось.

– Я по крайней мере живу. Ищу себя, пробую.

– Да тебя весь город называет сумасшедшей, – не удержалась она.

– Они меня просто боятся, – устало сказала я.

От родственников мы отправились на прогулку. Я таскала маму по всему городу, пока на улицах не стало совсем пусто. Но я была уверена: они смотрят в окна. Мама – не алиби, и я это прекрасно понимала. Мне нужны ВСЕ. Весь город. О! Я знаю! Они охотно упрячут меня в тюрьму! Они только об этом и мечтают! Поэтому я всю ночь напролет буду ходить под их окнами. ВСЕ не могут сговориться. Поодиночке ни один из них не захочет стать моим алиби. Но ВСЕ! Куда они денутся? Их главная проблема в том, что они не могут против меня договориться. Этот монолит на самом деле куча наваленных в беспорядке камней. В огромных щелях постоянно гуляет ветер. Это слухи.

Я бы ходила под окнами всю ночь, честное слово! Но мама не выдержала:

– Холодно, Аня, пойдем домой.

Куда деваться? Но в десять вечера я пошла смотреть сериал к соседке по лестничной клетке. И проторчала у нее до полуночи. На сей раз обошлось без предсказаний.

Слава богу, Зиму убили до полуночи. Эксперт так и не смог с точностью определить время. Проклятые мухи! И, разумеется, жара. Но мое алиби оказалось не просто железным, а железобетонным. Я все воскресенье была на виду. У меня за весь день не нашлось ни единой минутки свободной. А ведь до музея еще надо дойти! Это вам не ближний свет! Окраина! Да еще на горе! Ни один человек в городе не видел, как в воскресенье я карабкаюсь на гору. Потому что я этого не делала. Вот так.

Но они вцепились в меня мертвой хваткой. Они – это следователь. Его Величество Дознание. Не Арсений. Тот сразу сказал:

– Лебедёва здесь ни при чем.

Буквально два слова о моей фамилии. Чтобы доказать вам, что я законопослушная гражданка. Не будь я таковой, давно бы подчистила паспорт. Убрала бы две точки над буквой «е». Есть ведь прекрасная, звучная фамилия – Ле́бедева. А я вот Лебедёва! Звучит, согласитесь, простецки и даже вульгарно. И все дело в двух маленьких точках, еле заметных глазу. Убрать их – и дело с концом. Я так и сказала маме.

– Разве нельзя было обойтись без точек над «е», заодно чернила бы сэкономили?

– Как можно, Аня? – испугалась она. – Мы всю жизнь были Лебедёвы. И все знают, что мы Лебедёвы, а не Лебедевы. Все равно ведь так и будут звать. Да еще и посмеются!

Самый страшный мамин сон – стать предметом общегородских пересудов. Не дай бог показаться обывателям смешной или недалекой. Но я во что бы то ни стало сделаюсь Лебедевой! Я все равно этого добьюсь! Мне ведь еще не раз придется менять паспорт. Вы спросите, почему я не взяла фамилию «хоть кого-нибудь», когда выходила замуж? Да потому что он Воробушкин! Ладно бы Воробьев! Хотя, согласитесь, обидно из гадкого утенка превратиться в воробья. Ладно бы в гуся или в индюшку. Была б я Анфисой Индюшкиной. Или Гусевой. А то – Воробушкина! Ну уж нет! Дудки! Лучше оставаться Лебедёвой. Я и осталась.

И вот вам, пожалуйста! А говорят, что я нарушила закон! Хорошо, Арсений за меня заступился.

Но вопросы задавал не он. Его вообще в кабинете не было. Следователь был молодой, он просто горел желанием сделать карьеру, что само по себе отвратительно. Есть два типа карьеристов: тайные и явные. Одни тщательно скрывают, что метят в кресло своего начальника, и предпочитают все делать чужими руками. Плетут интриги, пока сотрудники не упадут на колени:

– Ах, Иван Иваныч! Спасите!

И спаситель, скромно улыбаясь, берет бразды правления в свои руки. И все ему благодарны.

Явные карьеристы в отличие от тайных постоянно сами себя куда-нибудь выдвигают. Они похожи на очкарика-отличника за первой партой, который все время тянет руку:

– Я! Можно мне!

И учитель время от времени вынужден говорить:

– Можно.

В итоге они получают-таки свою золотую медаль. Я тоже медалистка, но меня все десять лет учебы к доске тащили прямо-таки силком. Я и отвечала, глядя в пол, стесняясь, что я знаю то, чего никто не знает.

А этот до сих пор выпрыгивает из штанишек, не терпится ему! Еще бы, такой случай представился! Раскрыв преступление века, он попадает прямиком на первые газетные полосы, а оттуда сразу в зампрокуроры. А там и до прокурора недалеко. Пока только нашего города, потом округа, а там уж и премьерское кресло вдали маячит. И он старался:

– Как давно вы задумали совершить убийство, гражданка Лебедёва?

Убийство я задумала только что, глядя в его оловянные глаза. Мне хотелось сказать ему что-нибудь ужасное, но черт меня возьми! Его ждет блестящая карьера! Вот почему так? Плохим людям я не могу сказать ничего плохого! «Хоть кто-нибудь» не в счет. Да он и не плохой. Плохая в нашем браке была я, признаю это.

Я постаралась держать себя в руках:

– Не понимаю, о чем вы говорите.

– Хорошо, поставим вопрос прямо: откуда вы узнали об убийстве?

– У меня было видение, – честно ответила я.

– У вас есть справка от врача, что вы являетесь ясновидящей?

– А что, такие справки выдает врач? Вот не знала! Я всегда думала, что есть соответствующая инстанция, повыше.

– А именно?

– Господь Бог! – выпалила я.

– Под дурочку косите, понятно, – надулся он. – Не хотите, значит, сотрудничать. Мне вас в психушку упрятать – два пальца об асфальт.

– Непротокольным языком выражаетесь, гражданин следователь.

– Так и вы себя ведете не по-граждански. Вы в нашем городе вообще персона нон грата.

Ого! А этот щенок образованный! Высоким штилем умеет выражаться! Ты смотри!

– Это нигде не запротоколировано, – холодно сказала я. – Лишение меня гражданских прав. Покажите мне решение суда перед тем, как называть меня персоной вне закона. Более того, пока такого постановления суд не вынес, вы обязаны меня защищать, когда в мой адрес поступают угрозы. Я исправно плачу налоги, у меня есть пенсионная карточка и полис обязательного медицинского страхования.

– Он вам вскоре пригодится, – мстительно сказал мальчишка.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду палату в психиатрическом стационаре, – так же официально ответил он. – У вас два пути: в дурдом или на нары. Потому что в ваши видения я не верю. И никто не верит. Все чрезвычайные происшествия в нашем городе, случившиеся за последние три года, так или иначе связаны с вами. Ваше имя фигурирует везде, во всех без исключения протоколах. Вы – страшный сон всех правоохранительных органов нашего города, включая меня. Этому пора положить конец.