Read the book: «Стеклянный сад. Щит царя Леонида»

Font:

Стеклянный сад

Маша брела по улице, внимательно глядя под ноги, чтобы не вляпаться в лужу, есть за ней такой грех, совершенно не смотрит, куда идет. И вообще жалко будет новые туфли.

Долго их выбирала, колебалась, все решала, что лучше – туфли сейчас или платье, а туфли отложить на осень, чтобы носить их исключительно на выход, как говорит свекровь.

«На кажный день, – твердит, – можно что и попроще, а что получше, то непременно поберечь. А то если выходные туфли да платье на кажный день надевать, то вещь очень быстро в тряпку превратится, нужно будет новую покупать, так все денежки и профуфырятся».

Так и произносит «кажный», а не «каждый», как все нормальные люди. И еще словечки разные, как она считает, народные.

Это у нее в последние годы началось, когда она на пенсию вышла. Раньше-то работала в школе, нормально изъяснялась, приличным литературным языком, а теперь вот в народ пошла. Пословицами сыплет, поговорками: «Где родился – там и пригодился», «Мал золотник, да дорог», «Без труда не вытянешь рыбку из пруда», «Пусти козла в огород»…

Какой огород? Сроду у нее никакого огорода не было, дачки крошечной на шести сотках – и того нет, Тошку маленького некуда вывезти было, приходилось снимать халупу какую-то без воды и печки.

И каждый раз, как выдает свекровь очередную поговорку, непременно смотрит на Машу, поджав губы, как будто все это к ней относится.

Мол, мы-то понимаем, о ком речь, да только не скажем, мол, мы-то люди деликатные…

Как всегда, когда вспоминалась свекровь, тут же у Маши заломило виски, в них как будто ввинчивался ее скрипучий голос.

Она потрясла головой и все-таки вступила в лужу.

Да уж, день сегодня и правда ужасный. А когда они у нее были, хорошие дни?

Туфли, конечно, по выражению той же свекрови, товарный вид потеряли. Откровенно говоря, они ей и не нравятся: и неудобные, и цвет ей не подходит.

Вчера только мерила, всего-то попросила две пары принести. Так продавщица так разоралась – сами не знаете, чего хотите! Коробку ей бросила, вроде бы на полразмера больше, и все равно чуть тесноваты туфли. А Маша купила, хотя надо было не брать, раз такое отношение. Но не может она заставить людей себя уважать.

И сегодня с утра не успела на работу прийти, начальник крикнул из кабинета:

– Кочетова, завтра в командировку поедешь!

Маша так и встала на месте, потом в кабинет бросилась:

– Сергей Николаевич, как же так? Договорились, что Лоскутова поедет, я и так уже два раза подряд ездила в этот Металлопрокат.

– Я с тобой ни о чем не договаривался, – шеф отвечает. Это у него манера такая, строгая, как он сам говорит. – Я, – говорит, – с подчиненными строг, но справедлив.

Какая уж тут справедливость, когда она подряд два раза, да еще и третий норовят послать, а Ирка Лоскутова уже два месяца никуда не ездила.

Сначала по-хорошему попросила ее подменить – дескать, мама тяжело больна, Маша и согласилась. Да только бухгалтер Антонина Ивановна ей потом и сказала: дура ты, дура, ничему тебя жизнь не учит. Ирка-то с хахалем в пансионат намылилась на четыре дня, два отгула у начальника выпросила.

А в этот раз сразу поняла Ирка, что с мамой больной номер не прокатит, так, видно, заранее к начальнику подольстилась. Так-то он с подчиненными не спит, принципы у него, опять же Ирка противная такая, сплетница жуткая. А на самом деле, та же бухгалтер считает, что ему и жены-то многовато, все-таки возраст прилично за пятьдесят.

Так что начальник уже все заранее решил, поедешь, говорит, и точка. А если не нравится, то вот тебе Бог, а вот – порог, увольняйся прямо сейчас. Никто не держит.

Ага, увольняйся, а кто тогда в командировку поедет? Пугает только начальник, когда он еще человека на ее место найдет? Да к тому же такого покладистого и безотказного.

Но Маша понимать-то все понимает, а сказать резко не может, не умеет, такой уж у нее характер. И можно ведь плюнуть на все да уйти, так боится. Профессии у нее, считай, никакой, образование – техникум, как представит она унизительные разговоры с кадровиками, да еще дома свекровь будет пилить, мол, не дал тебе Бог ума, так сиди на месте и не дергайся.

Муж свою мамочку всегда поддержит, на Машу смотрит снисходительно, покрикивает, зовет Маруськой. Нарочно так говорит, знает, что Маше неприятно.

Маша смотрит на начальника, закусив губу, и сказать ничего ему не может, обещал же он ей в прошлый раз, что не пошлет в ближайшее время в этот чертов Металлопрокат. И забыл, конечно, улестила его Лоскутова, уговорила.

А начальник увидел на ее глазах слезы и еще больше разозлился.

Меня, кричит, уговаривать не надо, поедешь – и точка! Кулаком еще по столу стукнул, так что ручку сломал дареную, дорогую. От этого еще больше рассвирепел.

Еле досидела Маша до обеда, никто ее не трогал, даже Лоскутова куда-то из комнаты испарилась, видно, совестно все же.

Перед обедом поймала ее бухгалтер Антонина Ивановна, сунула документы, что в Металлопрокат отвезти нужно, сказала, что она потом в банк уйдет, так что лучше сейчас разобраться. И ты, говорит, иди с обеда домой, скажешь, что собраться нужно.

На улице дождь хлещет, но Маша все равно ушла, чтобы злорадной морды Лоскутовой не видеть.

И вот теперь куда деться? Не домой же, там свекровь привяжется с вопросами, вечером муж явится, непременно скандал устроит.

И ведь Маша точно знает, что ему все равно, есть она в доме или нет, он и не заметит, если она не придет. Но обязательно выскажет все про командировку. Это мамаша ему в уши напела, что женщина семейная должна при доме находиться, с чужими мужиками по командировкам не мотаться.

При том, что муж абсолютно ее не ревнует. И свекровь в этом плане тоже спокойна, так прямо и говорит при Маше: «На нашу-то кто польстится – ни рожи ни кожи у ней нету…» Ага, так и говорит – не у нее, а у ней, это уж обязательно.

Маша в свое время глупость сделала, рассказала им, что начальник придирается. Свекровь тут же высунулась, это, говорит, потому, что ты себя поставить не умеешь.

Что за выражение такое – «поставить»? Что она – кресло, комод или вешалка в прихожей?

Вот я, свекровь говорит, всегда себя поставить умела.

Ну да, это уж конечно. Если по габаритам свекрови судить, то не женщина, а шкаф платяной трехстворчатый, его уж если поставят, то с места лет пятьдесят не сдвигают.

Нет, домой сил нет идти. Хотя собраться и правда надо. Прямой электрички до этого самого Металлопроката (чтоб он сгорел целиком) нет, нужно ехать до узла железнодорожного, а там пересаживаться на дизельный подкидыш.

Но дело в том, что этот подкидыш ходит два раза в сутки, и чтобы поспеть к нему, нужно сесть на электричку, которая отходит в шесть пятнадцать.

Значит, встать в пять утра и ехать на первом поезде метро до вокзала, а там бежать бегом. И когда она, невыспавшаяся и пропахшая дымом дешевых сигарет, попадет в этот Металлопрокат, ее встретят хмурые небритые мужики, которые даже на здрасте не отвечают. Директор завода сильно пьющий, бухгалтерша – жуткая баба с вечно поджатыми губами, секретарша – блондинка не первой молодости с накачанными гелем губами (кто сейчас так делает?).

Она спит с директором и стережет его почище кавказской овчарки, опасается всех женщин от пятнадцати до пятидесяти пяти.

Разговаривают на этом заводе все исключительно матом, кроме секретарши, та только шипит, как рассерженная кобра. Пока добьешься от них толку, семь потов сойдет.

Ночевать раньше можно было в служебной гостинице, но там огромные злющие клопы и замки на дверях номеров, считай, что никакие, могут ночью пьяные вломиться. К тому же за кражу личных вещей администрация не отвечает, это у них возле стойки крупными буквами написано.

Украли у Маши как-то кошелек, хорошо там денег мало было, но кошелек новый, жалко.

Так что теперь нужно комнату снимать у бабки, что возле станции живет. Там тоже не больно чисто, и бабка мрачная, однако хоть не воруют, и никто ночью не вломится, у бабки собака злющая, вся в хозяйку, но чужих не подпускает.

Дождь полил сильнее, и Маша огляделась в поисках какого-нибудь укрытия.

Как раз рядом оказалась вывеска кафе.

Если она немедленно не выпьет чаю, то простудится.

Маша не ходила в кафе в обеденное время, она брала с собой бутерброды. С ее зарплаты в кафе не насидишься. Ну и ладно, сегодня можно, ей выдали командировочные.

Она шагнула к дверям кафе. Туфли немилосердно жали.

Кафе оказалось небольшим, всего один зал, да к тому же плохо освещенный. Маше это было на руку, она прошла в дальний угол и села у стены на диванчик. Народу было немного. Официантка молча положила на стол меню.

– Мне чаю, – сказала Маша, – обыкновенного, черного, и пирожное, только без крема.

Она сняла под столом туфли и откинулась на мягкую спинку дивана.

Ох, не зря говорят, если хочешь быть счастливым, купи себе тесные ботинки. Сейчас еще чай принесут…

Она встретила официантку с радостью. Но что это? Нос уловил аромат кофе…

– Что это? – Маша отодвинула в сторону чашку. – Кофе? Я же просила чай!

– Вы просили кофе! – огрызнулась девица. – Я точно помню, кофе черный, без сахара… у меня еще склероза нет, я все заказы помню! А если не верите, вот у меня записано! – и ткнула Маше блокнот, где было что-то неразборчиво нацарапано.

Но как же… Маша хотела возмущенно закричать, но тут заметила в глазах девицы злорадные огоньки.

За что они все так с ней? Что она им всем сделала?

Горло перехватило, и чтобы не закашляться, она отхлебнула горького кофе. И все вдруг пропало – и злющая официантка, и затрапезное кафе, и весь этот дождливый город…

Маша стояла перед высокой ажурной оградой.

За этой оградой она увидела удивительный сад – ровные ряды аккуратно подстриженных деревьев, за которыми прятались круглые клумбы и длинные ухоженные цветники, удивительные фонтаны и укромные беседки…

Но все это было какое-то странное, ненастоящее – светло-голубые, полупрозрачные деревья, голубые полупрозрачные цветы на клумбах, голубые полупрозрачные статуи…

И ограда, перед которой она стояла, была из того же странного, удивительного полупрозрачного материала. Словно она была соткана из сгущенного, уплотнившегося воздуха, воздуха одновременно легкого и плотного, каким он бывает в первые волшебные минуты наступающих сумерек, когда все кажется нереальным.

Маша почувствовала непреодолимое желание войти в этот сад, пройти по его дорожкам, ощутить аромат этих цветов.

Она толкнула полупрозрачную калитку и вошла в сад.

Она шла по дорожке – и с каждым шагом душу ее переполняло удивление.

Сад был полон тишины. Особенной, звенящей тишины. Так звенит струна еще долго после того, как ее коснется смычок или пальцы музыканта.

Не щебетали птицы, сидевшие на голубых ветвях, и даже листья голубых деревьев не шелестели под ветром. Не журчали фонтаны, хотя струи воды извергались из пастей фантастических созданий – сказочных рыб, дельфинов, морских коней.

Казалось, этот сад погружен в магический сон, как сад в замке Спящей Красавицы.

Маша наклонилась над клумбой, чтобы понюхать голубую полупрозрачную розу – но у этой розы не было запаха. Точнее, она пахла чем-то незнакомым, странным, как бывает во сне.

Тогда она дотронулась до голубого стебля – и от ее прикосновения стебель призрачной розы треснул и раскололся, голубая роза упала на землю и с нежным, мелодичным звоном рассыпалась на миллион крошечных осколков.

И только теперь Маша поняла, что сад, в котором она оказалась, сделан из стекла. Из полупрозрачного стекла цвета выцветшего весеннего неба. Тревожного, нежного, прозрачного неба, каким оно бывает в середине марта.

Стеклянная вода лилась из стеклянных фонтанов, наполняя стеклянные бассейны, стеклянные птицы сидели на стеклянных ветвях среди стеклянной листвы, стеклянные статуи античных богов и героев прятались в глубине аллей и, казалось, шептались о чем-то на давно забытом языке.

Удивленная и растерянная, Маша взглянула на свои руки… и с изумлением увидела, что они тоже сотканы из того же прозрачного голубого стекла, что и все в этом саду. Сквозь голубоватую прозрачную кожу просвечивали, едва заметно пульсируя, голубые вены, как в первый морозный день вода засыпающей реки просвечивает сквозь первый, хрупкий, еще незамутненный лед.

И тут она услышала нежный, волшебный и печальный звон. Удивительную, космическую музыку.

Она повернулась туда, откуда доносился этот звон, – и увидела, что бледно-голубые цветы на стеклянной клумбе рассыпаются, раскалываются на миллионы голубых искрящихся осколков вслед за той первой розой, которую она погубила своим неосторожным прикосновением.

А следом за цветами начали опадать листья со стеклянных деревьев, а затем и ветки, и крупные сучья. Вот и статуи начали раскалываться на части. Стеклянная богиня лишилась рук, на мгновение превратившись в подобие Венеры Милосской, – но тут же вся она рассыпалась, превратившись в груду сверкающих обломков…

Сад разрушался, рассыпался на ее глазах, и этот распад сопровождался неземной музыкой.

И Маша с ужасом поняла, что еще немного, еще несколько минут – и ее тоже затронет эта нежная музыка разрушения, музыка распада, она тоже расколется на мириады осколков. Вот она уже увидела, как по полупрозрачной коже побежала сетка тонких трещин… еще несколько секунд – и ее не станет, она, вместе со своими мечтами и надеждами, превратится в груду битого стекла…

И тут Маша очнулась.

Она сидела в том же самом кафе, где застал ее короткий и странный обморок. Перед ней стояла почти нетронутая чашка кофе. А за соседним столиком, который прежде был пуст, сидели двое – женщина лет тридцати, довольно привлекательная, можно даже сказать, красивая вульгарной, бьющей в глаза, ненатуральной красотой, и мужчина чуть постарше, с мрачным и недовольным лицом.

Они разговаривали вполголоса, явно ссорились тихими злыми голосами, женщина, кажется, оправдывалась, мужчина в чем-то ее обвинял, чего-то от нее требовал. С каждым словом накал ссоры нарастал, голоса становились громче, словно кто-то поворачивал ручку невидимого динамика.

Теперь Маша могла разобрать слова.

– Как ты можешь! – говорила женщина звенящим, напряженным, фальшивым, но в то же время полным подлинной страсти голосом, в котором уже слышались подступающие слезы. – Неужели ты способен втоптать в грязь мои мечты? Неужели ты способен грязными сапогами растоптать все мои надежды…

– Усохни! – оборвал ее мужчина. – Прекрати нести эту чушь! Где ты ее набралась? Где наслушалась?

– Я для тебя ничто! – воскликнула женщина. – Я для тебя пустое место! А я, между прочим, человек, у меня есть порывы, искания… у меня есть внутренний мир…

Маша будто воочию услышала ненатуральные голоса актеров из очередного бесконечного сериала, которые смотрит вечерами свекровь. Еще громкость включает на максимум, говорит, слышит плохо.

Ага, если ей что надо, тут же услышит, хоть шепотом разговаривай. И ведь ни за что громкость не убавит, хотя знает прекрасно, что Маше рано на работу вставать. Муж-то ничего не слышит, спит, как слон, никакими пушками его не разбудишь.

Вспомнив, что завтра вставать в пять утра, Маша еще больше расстроилась.

– Знаю я твои позывы и искания! – мужчина уже и не старался понизить голос. – Знаю я твои мечты! Мечтаешь найти там богатого папика… мечтаешь найти богатого урода, который будет давать тебе деньги на тряпки и побрякушки…

– Как ты можешь! – повторила женщина. – Это – мой большой шанс! Мое будущее!

– Чушь собачья! Туда заманивают таких дур, как ты, готовых на все, чтобы хоть раз мелькнуть на экране…

– А вот и нет! Я выиграла конкурс, ты понимаешь? Это было очень трудно, но я его выиграла! Вот ты меня считаешь дурой, а я выиграла! Я – одна из сотен! Участвовали очень многие, но выиграла я! Видишь, здесь так и написано! – Она показала какой-то глянцевый листок. – Передо мной раскрываются огромные возможности! Огромные горизонты! Съемки, интервью, телевидение… я могу стать звездой, и я этого достойна! Я достойна большего, чем это…

Она обвела взглядом кафе, имея в виду не только его, но и всю свою жизнь.

– Возможно, когда-нибудь я пройду по красной дорожке в этих… Каннах… Я хочу все изменить! Хочу начать жизнь с чистого, белоснежного листа!

– Ага, размечталась! – Мужчина вскочил, едва не перевернув стол, вырвал у спутницы листок и швырнул его на пол. – Только тебя и ждали в Каннах! Уже оркестр заказали! В общем, так, ты должна принять решение – или я, или этот идиотский конкурс! Или он – или я! Алина, ты меня знаешь, как сказал – так и будет! Если сегодня туда пойдешь – можешь завтра собирать свое барахло и катиться ко всем чертям! Хоть в Канны, хоть в Шманны, хоть с Эйфелевой башни прыгай!

С этими словами он резко развернулся и, не оглядываясь, зашагал к выходу из кафе.

– Олег! Олежек! – женщина бросилась за ним, но дорогу ей заступила официантка:

– Куда? А платить кто будет? Вы с твоим дружком, конечно, повеселили публику, но без денег я тебя не отпущу!

– Да пошла ты, кошка драная! Подавись! Сдачи не надо! – Женщина швырнула на стол смятую купюру и бросилась к выходу.

– Сдачи не на-адо! – передразнила ее официантка. – Да я и не собиралась тебе сдачу давать! Было бы о чем говорить! Пятьсот рублей бросила, а гонору – как будто озолотила!

С этими словами она ушла за стойку.

Маше вдруг стало противно оставаться в этом кафе. Ей стало здесь тяжело дышать. Она достала кошелек, положила на стол деньги. Руки у нее тряслись, и одну купюру она уронила на пол. Наклонившись, чтобы поднять ее, увидела на полу возле своего стула какой-то листок, машинально подняла его.

На глянцевом листке было напечатано красивыми, витиеватыми буквами:

«Уважаемая Fillina (странное имя было вписано от руки), телевизионная компания «Рассвет» и продюсерский центр «Три кита» извещают вас, что вы заняли призовое место в нашем творческом конкурсе и, как призер конкурса, можете принять участие в съемках шоу «Последняя надежда». Для участия в съемках вам надлежит сегодня в 17.00 прибыть по адресу: Третья Промышленная улица, дом семь, строение четыре. Необходимо иметь при себе это приглашение. Генеральный продюсер В. В. Синдиков».

За этим пышным титулом следовала не менее пышная подпись с затейливым росчерком.

Маша еще раз перечитала письмо.

До нее сегодня все плохо доходило, словно между ней и остальным миром было толстое мутное стекло. Но теперь она поняла, что подняла тот листок, который швырнул на пол мужчина, ссорившийся со своей спутницей за соседним столом. Ну да, это приглашение.

Та девица с ненатуральным голосом выиграла какой-то конкурс, и ее пригласили на съемки шоу, но ее любовник категорически против, и в итоге он настоял на своем…

Судя по имени, вписанному в приглашение, девица участвовала в конкурсе анонимно, точнее – под компьютерным ником. Значит, никто не потребует документов, достаточно этого приглашения…

«О чем я думаю? – промелькнула в Машиной голове удивленная мысль. – Не собираюсь же я идти на эти съемки?»

Вот именно, что это пришло ей в голову? Наверное, она просто еще не очнулась от своих грез, не пришла в себя от очередного посещения стеклянного сада.

Это началось недавно, сегодня… какой раз… третий? Четвертый? Неважно. Но эти видения, они всегда приходили так неожиданно. И всегда она видела один и тот же сад из полупрозрачного голубого стекла.

И всегда в конце все цветы и деревья разбивались на тысячи мелких сверкающих осколков. Маша никому не рассказывала об этих странных видениях, хорошо, что это всегда случалось, когда она была одна – в автобусе, в поезде, вот, как сейчас, в кафе…

А кому рассказать-то, с кем поделиться? С мужем они почти не разговаривают, вроде бы не о чем. Так, по хозяйственным вопросам парой слов перекинутся, а вечером он сразу засыпает. Не свекрови же душу открывать, еще не хватало.

Снова она перечитала приглашение. Ну да, явиться сегодня к пяти часам. Вот просто прийти и дать им приглашение.

«Нельзя. Меня тут же разоблачат. И выгонят с позором», – заныл в голове неуверенный голос.

«А почему бы и нет? – прозвучал там же, в голове, другой голос – спокойный и уверенный. – Конечно, та девица, которой принадлежит приглашение, – пошловата и выглядит слишком вызывающе, но в том, что она говорила, была крупица смысла.

Рискнуть всем, начать все сначала, с нуля, с чистого листа… а что тебе терять? За что держаться? Чего жалеть? Мужа, который ни в грош тебя не ставит? Работу, от которой тебя давно уже тошнит? Может быть, свекровь?»

Маша выронила листок, он плавно спланировал на стол, рядом с чашкой недопитого кофе. Что это? Мало ей странных видений, так теперь в голове звучит какой-то посторонний голос.

Ну, это только так говорится, что голос звучит, на самом деле просто мысли в голове не ее, а другие – смелые, разумные. Так может, прислушаться к этому голосу и рискнуть…

Маша в который раз перечитала приглашение.

В преамбуле письма были названы телевизионная компания «Рассвет» и продюсерский центр «Три кита». Она достала телефон и сделала запрос по этим названиям.

Интернет выдал ей целый ворох ссылок. Компании с такими названиями действительно существовали, на их счету числилось множество телевизионных шоу, программ и сериалов.

Значит, это не жулики…

Да, но она-то собирается проникнуть на съемки обманом, по чужому приглашению! Ведь та девица выиграла какой-то конкурс, значит, у нее есть способности…

И снова в голове у нее зазвучал внутренний голос:

«Ты ее видела, слышала, как она говорит. Неужели ты думаешь, что не сможешь обойти ее в любом конкурсе, где нужно проявить хоть немного способностей?»

«Как знать, – тут же возразила сама себе Маша, – мало ли какие нужны способности».

И тут до нее дошел еще один важный момент. Может быть, самый важный из всех.

Время.

Время, когда следовало прибыть на съемки. Это было сегодня, до начала оставалось всего два часа. Так что, если она хочет рискнуть, если хочет попытаться изменить свою судьбу – ей нужно поторопиться, иначе этот шанс будет упущен…

Она оставила на столике деньги и прошла в туалет. Что бы там ни случилось, ни одна женщина не выйдет на улицу, не взглянув на себя в зеркало.

Да, вид в зеркале не слишком впечатлял, и это еще мягко сказано. С такой физиономией не то что на шоу, в школьные уборщицы и то не возьмут.

Маша достала косметичку и привычно расстроилась. Пудра дешевая, а помада вообще закончилась. Стыдно сказать, спичкой нужно выковыривать. Но сейчас и спичка не поможет. О чем она только думала? Уж на то, чтобы помаду новую купить, много времени не нужно.

Живет, как в тяжелом сне, мысли тягучие, скучные, все время одни и те же. Что по работе сделать, что в магазине купить, и то особенно думать не надо, свекровь вечно одно и то же готовит, суп с мясом, наваристый, так что, по ее же собственному выражению, «ложка стоит». Едят они этот суп на ужин, потому что свекровь не признает никаких кафе и столовых. По ее словам, домашнее питание – самое лучшее, а от кафешек этих только язву наживешь.

Маша считает, что от ее жирного супа свекровь наживет непременно болезнь печени, но помалкивает. Да кто ее слушать станет? Кому ее слова интересны?

Муж ест да похваливает, может и наутро спросить: «Маманя, а супцу вчерашнего не осталось?»

Маша воочию представила себе запах свекровкиного супа, и ее тут же затошнило. Нет, нужно немедленно взять себя в руки.

Маша посильнее подвела глаза, попудрила нос, и о, чудо! Кто-то забыл на полочке перед раковиной тюбик губной помады. Конечно, нехорошо пользоваться чужим, ну да ладно.

Помада была для нее слишком яркой, сама она никогда бы не купила такой цвет, но неожиданно помогла, сделала лицо выразительнее, и уголки губ больше не опускались уныло.

– Что ж кофе не допили? – встретила ее в проходе официантка, и глаза ее злорадно блеснули.

Нет, с этой девицей что-то не так, она посетителей всерьез ненавидит. Если ее не уволят, то она, пожалуй, в чай-кофе яд подсыпать начнет.

– Сама свои помои пей! – бросила ей Маша.

И не ожидала вовсе от себя такого, никогда раньше не ругалась в общественных местах. Ей нахамят, она скукожится, голову в плечи втянет да и пойдет.

Официантка, надо думать, тоже такого не ожидала от бессловесной, затурканной жизнью женщины. Во всяком случае, она не нашлась что ответить.

Маша вышла из кафе и на мгновение задумалась.

Промышленная улица… не очень-то обнадеживающее название.

Маша понятия не имела, где эта улица находится, но не сомневалась, что далеко от центра. И как туда добраться?

Еще не додумав эту мысль до конца, она встала на край тротуара и подняла руку.

Это был необычный для нее поступок. Маша не привыкла пользоваться такси или частными извозчиками – ее приучили экономить на всем.

Как говорила свекровь: «копейка рубль бережет». Так что основной транспорт, каким она пользовалась, – маршрутки.

Черт с ней, со свекровью! Если менять жизнь, нужно начать это прямо сейчас! Как раз командировочные выдали.

Рядом с ней остановилась серая неприметная машина. Маша замешкалась, и из машины донесся гнусавый, словно простуженный, недовольный голос:

– Ну что, будем садиться или так и будем стоять? У меня, между прочим, время не казенное.

– Сажусь, сажусь! – Маша открыла дверцу, плюхнулась на пассажирское сиденье, мимоходом подумав, что водитель мог бы и открыть ей дверь.

Устроившись на сиденье, она взглянула на этого водителя. Это был мужчина лет сорока с обвислым носом, глубоко посаженными тусклыми глазами и унылым, недовольным лицом.

– Что смотришь? – протянул он неприятным голосом. – Куда едем?

Маша снова растерялась.

Ей казалось, что она стоит на краю высокого обрыва, перед зияющей пропастью. Всего один шаг вперед – и ничего уже будет не вернуть… обратной дороги не будет… жизнь – не видеозапись, ее не отмотаешь назад!

А стоит ли что-то возвращать? Есть ли в ее жизни хоть что-то, чем стоит дорожить? Не лучше ли зачеркнуть прошлое и броситься в эту пропасть?

Что ее ждет? Падение, ужас, боль… а может быть – полет? Неизведанное, прекрасное чувство?

– Ну что, едем наконец? – с явной неприязнью процедил водитель. – Или говори, куда ехать, или вылезай! Мне, между прочим, на жизнь нужно зарабатывать!

– А можно на «вы»? – проговорила Маша твердо, неожиданно для себя самой.

– Чего? – опешил водитель.

– Мы незнакомы, и на «ты» не переходили, так что обращайтесь ко мне на «вы». Пожалуйста.

– Ишь ты, цаца какая! – удивился водитель, но тут же поправился: – Ишь вы! Так все же куда едем?

– Промышленную улицу знаете?

– Я все знаю! Не первый год по городу катаюсь! – И машина тронулась.

Ехали они долго, и Маша от ровного шума мотора, от мягкого укачивания автомобиля впала в какое-то странное состояние полусна-полуяви.

Таксист, поглядывая в зеркало заднего вида, думал, что его пассажирка задремала, но Маша вовсе не спала. Мысли текли вяло, неторопливо, тягуче, как вода в спокойной реке. И вставали перед ней вопросы.

Первый: отчего у нее такая скучная и нелепая жизнь и нет у нее никаких надежд на будущее. Все какое-то серое, одинаковое, хмурое, как ноябрьское утро.

И второй вопрос: как дошла она до такой жизни? Неужели все из-за замужества?

Маша вышла замуж рано, в двадцать два года, и Антошка родился через пять месяцев. Ну да, она забеременела как полная дура, да еще поняла это далеко не сразу, а потом пожилая врач отговорила ее что-то делать.

Сколько, говорила, у меня в кабинете сидело женщин, которые до слез, до обморока ребенка хотели, а не могут. Кучу денег и нервов тратят на лечение, а когда лечение не помогает, на всякие там процедуры, чтобы забеременеть, а не получается! А вам, дурам, само счастье в руки идет, а вы хотите его уничтожить? Всю жизнь потом каяться будешь, никогда себя не простишь.

Не то чтобы Маша так не хотела ребенка, просто собиралась учиться. И слишком мало они знакомы были с Иваном, всего-то четыре месяца встречались.

Он был старше ее на восемь лет, работал водителем.

Когда Маша сказала ему, что забеременела, то ожидала всякого. Может просто повернуться и уйти, как случилось с одной знакомой девчонкой из техникума.

Снимали они вместе с парнем квартиру, и все вроде было хорошо, а как получился ребенок – так парень, ни слова не говоря, тут же съехал обратно к родителям, а потом приехал к ней его отец, дал денег на аборт, заплатил за квартиру вперед на месяц и сказал, чтобы более его сына она не беспокоила. Вот так вот, а ведь почти год вместе жили. И все было хорошо, то есть это она так думала. И даже собиралась летом его к себе везти, с родителями знакомить.

У нее потом все плохо стало. Протянула с абортом, пошла поздно, сделали плохо, провалялась в больнице, техникум, конечно, бросила, устроилась на работу в какой-то магазинчик задрипанный, жизнь беспросветная, начала попивать, потом все больше, в магазине еще недостачу навесили… в общем, встретила ее Маша через полгода и не узнала даже. Лицо опухшее, под глазом синяк застарелый, одежда грязная, колготки рваные. Ужас! Тусуется с какими-то бомжами, в общем, видно, что человек конченый.

Так что Маша ничего хорошего от разговора с Иваном не ждала, ко всему была готова.

Выслушал он ее внимательно, конечно, особой радости не проявил, сказал, что подумает. И ушел.

Маша так и решила, что насовсем ушел, значит, самой нужно проблему решать. Стерла его номер из мобильника и приказала себе про него забыть. Тут-то врач ее и отругала, чуть из кабинета не выгнала.

А через три дня Иван ее у работы встретил: «Что за дела, почему не отвечаешь? Идем с матерью знакомиться».

Маша тогда так растерялась, что свою волю не проявила. А как увидела свекровь будущую, так вообще замолчала и все делала как скажут.

Свекровь все решала.

«Свадьбы, – сказала, – не нужно, нечего зря деньги на ветер бросать. Понаедут, понабегут разные, им бы только нажраться да “горько” поорать. Нечего эту шваль приваживать».

Это она про родственников так.

Маше было все равно, ее как раз тошнить начало, так что про свадебный стол с неизбежным салатом оливье и селедкой под шубой и думать было страшно. А родственников у нее не было, только тетка двоюродная в родном городе. Мама умерла молодой, а отца она и вовсе не помнит.

Муж еще шутил, что жениться надо на сироте, вот он так и сделал, какой умный.

А у Маши вся беременность прошла как в полусне. А потом Антошка родился, крикливый такой, неугомонный, она все время спать хотела. Свекровь тогда работала, муж к маленькому не подходил.

Маша похудела, голова все время кружилась от переутомления. Еще ведь грудью кормить ребенка надо было.