Read the book: «Куда ведет тропинка», page 2
Воображение рисовало картины одна другой страшнее. Во рту противно кислило. Неужели?..
Серая Госпожа вдруг встала на лапы одним мощным движением. Она смотрела в туман, готовая не то разорвать то, что в том тумане движется, не то прыгнуть туда и к нему присоединиться…
Через мгновение Маша увидела, что высматривала собака в тумане.
Вторую собаку.
Огромного пса невозможного, кудрявого, бело-золотистого окраса. Пёс шёл мимо, опустив нос, будто выслеживал добычу, и ничего вокруг не видел, и ничего вокруг не слышал. Мгновение, и туман заволок его, скрыл, погрёб под собой.
Серая Госпожа села на хвост, задрала голову к нему.
– Ааоуоаауууууу! – понёсся над двором её горестный крик.
Маша встряхнула головой, отгоняя сон, сильно зажмурилась, стараясь прогнать некстати одолевшую сонливость. Но когда она раскрыла глаза, тумана уже не было. Никакого тумана не было, рассвет уже захватил почти всё небо, а на востоке наливались алым золотом облака, вот-вот появится горбатый диск солнца. Собака на крыльце тоскливо смотрела в небо.
«Ей очень хочется выть», – поняла Маша. – «Но она почему-то не может. Ну, не из-за нас же с папой, в конце-концов! Когда это спящих хозяев боялись будить собаки?!»
***
Старенькое радио, шипя и потрескивая, весёлыми голосами диджеев вело музыкальную передачу. Болтали, как всегда, всякую чушь в перерыве между песнями. «Радио Дача», что ли. Или «Эльдорадио». Песни шли непредсказуемо, самые разные. Иностранные и русские, новые, и не очень новые, а иногда так и вовсе очень старые. Ладно, за фон сойдёт.
Маша угрюмо чистила. И чистила. И чистила. Окна, стены. Натирала пол, из чёрного начавший превращаться в человечески-светлый. Деревенский дом – зло.
Тоска по потерянному городскому уюту не отпускала, прорывалась периодически злыми слезами. Только ведь не будешь же в грязи сидеть, как последняя свинья. Раз нельзя вернуться вотпрямщас, то лучше какой-то порядок организовать всё-таки. Не сидеть же в дерьме по самые уши. Маша замучилась выносить на улицу грязную воду.
Серая Госпожа величественно восседала на крыльце, усмехаясь во всю свою клыкастую пасть. Бегай, мол, с вёдрами, бегай. Тебе по должности положено, хозяйка. Маша эту, с позволения так сказать, собачень здорово побаивалась. Телёнок, самый настоящий. В холке – почти до пояса. Может, это не собака, а? Может, волк. Или этот… волкособ. Чистокровные волки, говорят, людей не уважают и стараются от поселений всё же держаться подальше. А волкособы – помеси волка и собаки – тем и опасны, что человека не боятся нисколько. Волчья ярость плюс собачье бесстрашие – гремучая смесь.
Девушка знала, что бояться нельзя. Псовые прекрасно себе чуют запах страха, и от него звереют ещё больше. Но ничего с собой поделать не могла. Страх зарождался где-то внутри, загоняя душу в самые пятки, и существовал сам по себе, отдельно от сознания.
Очередное ведро отправилось во двор. К полудню солнце пригрело хорошо, в затишье, под окнами, наступило прямо локальное лето. Приглядевшись, Маша увидела синие первоцветы, такие же, какие видела по дороге из магазина. Похоже, они здесь не редкость.
Не передать словами, какое это чудо, первый цветок! Снег уже сошёл, но зелени ещё нет и в ближайшие полмесяца не предвидится. Дни стоят холодные и ветреные, по ночам подтаявшую землю схватывает морозцем, и к утру лужи стеклянно поблёскивают тоненьким ледком. И в чёрном, сером, залитом белым весенним солнцем голом мире появляются маленькие, невзрачные, не имеющие запаха цветы на тоненьком стебельке. Им нипочём холодный ветер, их не берут заморозки, они упрямо тянутся к холодному небу, доверчиво раскрывая свои лепестки. Торжество жизни, вырвавшейся из зимнего смертельного сна…
Маша посмотрела на небо. По небу тянулись перистые облака, верный признак перемены погоды. Когда-то давно девушка услышала эту примету, наверное, рассказывала мама, а может быть, прочитала в книге. В доме была прекрасная книга про науку метеорологию, она есть и сейчас, кстати, лежит где-то в нераспакованных вещах. Маленькая Маша с огромным интересом читала про формы облаков, про их состав и расположение в атмосфере. Потом, став старше и забросив чересчур умную книжку, Самохвалова-младшая, поднимая голову к небу, продолжала легко узнавать, какие облака там есть, что от них следует ждать. Так вот, от этих, что протянулись сейчас от горизонта к горизонту, следовало ожидать неприятностей.
– Пап! – позвала Маша.
– Папа на проводе, – отозвался тот с крыши сарая.
Энтузиазм, с которым Самохвалов-старший взялся за облагораживание двора, пугал. Всего пара дней прошла, а домовладение было уже не узнать. Расчистка шла полным ходом. Сегодня папа взялся за прохудившуюся крышу сарая. Впрочем, сараем назвать это добротное каменное строение с шиферной крышей было нельзя. Пристройка, полноценная. Машину, например, ставить можно, есть и ворота со стороны улицы. А во второй половине хранить всякий полезный инвентарь, мешки с… с зерном, наверное, не с золотом же, откуда золото. Зачем с зерном? Ну… куры же будут… курятник, пристроенный к боковой стенке забора, имелся, хоть и требовал капитального ремонта.
Куры.
О господи, куры!
У Маши задрожала нижняя губа. Она стиснула зубы и сдержалась.
– Пап, ты скоро там закончишь?
– Нет. А что? обедать пора?
– Нууу… обедать… ещё не приготовила… А вот облака не очень, посмотри. Дождь пойдёт к вечеру. Может, даже и со снегом.
Конец марта. Снег вполне вероятен, тут вам не юг. И морозы могут вернуться. Всё, что угодно, по вашим письмам.
– Понял, – отозвался с крыши папа и усерднее застучал молотком.
Самохвалова-младшая вернулась к дому. Серая Госпожа так и сидела на крыльце, и получилось, смотрела сверху вниз. Внимательно так смотрела, с вопросом.
А у неё и будки-то пока ещё нет, подумалось девушке. В дом же впускать такую грязную псину…
Ещё утром папа притащил откуда-то из сарайных завалов здоровенную плиту, радостно называя её «козлом». Этого «козла» родитель подключил к электричеству, и получилась печка что надо. Во-первых, она ощутимо грела дом. Во-вторых, на ней можно было прекрасно греть воду в каких угодно объёмах, главное было, найти тару с целым дном. Тары, кстати, в виде алюминиевых тазиков, тазов и тазищ в том же сарае валялось немерено.
Маша с громадным трудом сдерживала себя: очень уж хотелось проехаться насчёт экологически чистых дров и ЛАЭС, поставлявшей электричество в сети. Может быть, электросеть Гадюкина и питалась от другого источника, кто знает, но сам факт был примечательным! Дрова не выдержали конкуренцию с потоком свободных электронов, так-то.
В большой двадцатилитровой кастрюле, где когда-то годами варили варенье, о чём ясно говорили не оттираемые в принципе потёки по бокам (самое интересное, что внутренняя поверхность ёмкости была чистой, пыль и грязь не считаем), Самохвалова-младшая вскипятила воду. Потом раздобыла длинный таз-ванну, набрала в него горячей воды, разбавила холодной. Получилось ничего себе так. Комфортно. Жаль, выросла давным-давно, и улечься в воду не сможет.
– Эй, Серая, – окликнула девушка собаку.
Животное не повернуло головы. Можно подумать, и не услышало. Вот мы, значит, какие гордые. И смешно, и немного обидно.
– Серая Госпожа, – позвала собаку правильно Самохвалова-младшая, – извольте ванну принять.
Собака с достоинством поднялась, прошла к тазику и, Маша глазам не поверила, чинно встала в воду всеми четырьмя лапами. Полуобернулась: и чего стоим? Будем мыться или как?
– Ну, ты, блин, даёшь, – качая головой, выговорила девушка.
Отмыть грязь с живого тела оказалось не так-то просто. Распутать все колтуны, какие не получается распутать – срезать. Вымыть, вычесать… хоть блох нет, странно. Бродячая собака, и без блох… Серая Госпожа принимала водные процедуры с отменным достоинством.
Самохвалова-младшая облила её в последний раз чистой водой и вдруг увидела, какая на самом деле собака тощая и измождённая. Собачий скелет, облепленный мокрой шерстью, каждую косточку видно, прямо готовый экспонат в кабинет биологии. Учебное пособие, скелет canis domesticus в натуре.
«А лапы у неё мощные, крупные, – подумала Маша. – Отъестся, совсем закабанеет»
Серая Госпожа вдруг повернула голову и лизнула девушку в щёку, та не успела отдёрнуться. Потом отряхнулась – по всей комнате полетели брызги. И вдруг совершенно по-щенячьи подпрыгнула, один раз, другой. Затем взялась носиться кругами, как заведённая. Каждое движение горело таким неподдельным счастьем, такой запредельной радостью, – ещё бы, впервые в жизни отмыли дочиста. Да ещё под музыку из радио – «»Гангнам стайл», старьё, но в тему попало – убиться. Маша ржала до тех пор, пока слёзы не выступили.
Но девушка отметила, что собачья радость оставалась молчаливой. Никакого тебе лая, визга и прочего. Ну, точно, волк. То есть, волкособ. Они не лают никогда…
Серая Госпожа напрыгнула на хозяйку, повалила её на пол и от души протёрла шершавым языком лоб и щёки.
– Ну-ну-ну, ну тебя, – сказать, как Маша испугалась, значило, ничего не сказать. Когда тебя здоровенный, едва знакомый, зверь без предупреждения валит на пол, радости мало. – Нечего, нечего. Хватит лизаться…
Но девушку от души облизали ещё раз, и только потом отпустили.
– Сиди дома, в грязь не лезь, – сказала Маша собаке, и взялась вычёрпывать грязную воду из тазика в вёдра.
Сам таз ей не поднять никогда, а вёдрами – можно. Надо что-то делать с санузлом. А то папа не тем страдает, крыша ему в сарае важнее элементарных удобств оказалась.
По радио передавали штормовое предупреждение.
***
Непогода навалилась всей своей тушей на деревню и погребла мир под пеленой яростного снега. Клубилось, вертелось, выло грязно-белое марево, ахали в крышу ветви старого полузасохшего дуба, вымахавшего во дворе на приличную высоту. В трёх шагах от крыльца не разглядишь ничего; зима вернулась и с плеча выдавала ледяных люлей без разбору любому, кто высовывался за порог.
Самохваловы сидели в доме и тихо радовались тому, что успели закупить продукты. Пока не утихнет ветер, нечего было даже думать куда-то выходить. Самохвалова младшая вынесла старшему мозг на тему нормального санузла, и тот сдался, начал думать в правильном направлении, как-то: организовать рабочее пространство, заказать и завести кирпичи, песок, трубы, собственно унитаз и мойку…
Инженерная мысль раскрутилась и заработала на полную катушку, подстёгнутый вынужденным бездельем родитель выдал на-гора штук десять планов от самого простого до сногсшибательного, и все они оказались нереализуемыми в принципе. Потому что нет машины. А машины нет потому, что машина – зло. Но отсутствие тёплого ватерклозета тоже зло, причём зло ощутимо немаленькое!
Маша от расстройства чувств бросила папу думать над выявившимся противоречием и ушла на так называемые полати. Серая Госпожа подняла голову, глаза сверкнули на всю комнату колдовской хищной зеленью. Поднялась со старого коврика, пониженного в статусе до собачьей лежанки, подошла к печке и вдруг очень легко вспрыгнула наверх, прямо как кошка. Маша не успела испугаться, как её лизнули в нос и с размахом привалились горячим боком, с наслаждением вытягивая лапы.
Девушка судорожно вздохнула и сдалась, обняла здоровенную собачень рукой, вдохнула полынный запах шампуни с травами, на берёзовом дёгте (что делать, в магазине ака сельпо нашёлся по приемлемой цене только такой). Вместе теплее. И не так страшно. Хотя кого могла бояться Серая Госпожа? На этой мысли сознание отрубилось, погружаясь в спасительный сон.
ГЛАВА 2
Непогода ярилась ровно два дня, а потом ушла, так же внезапно, как и явилась. Взглянуло с очистившегося до пронзительной синевы неба удивлённое солнце. Мол, что тут у вас без меня творилось, безобразие!
Безобразие расквасило двор и дорожки в жидкую грязь. Снова в магазин пилить на цыпочках, после чего долго и с упоением мыть подошвы, а Серой Госпоже мыть лапы и брюхо, да заодно уж и всё остальное.
Серая за прошедшие несколько дней отъелась, опушистилась, и выглядела теперь раз в пять наряднее и лучше. Ещё бы. Когда почти каждый день шерсть расчёской чешут…
Маша возилась с собакой сначала только потому, чтоб было чем занять руки и выключить голову. Если в доме нет ни интернета, ни телевидения, то такой дом смело можно отправлять в утиль: здесь буквально нечего делать. От словам совсем. Вымоем пол, стены, вымоем стол, голову, искупаем собаку. Но Серая каждый раз после косметических процедур так радовалась… Как мало надо для счастья! Чтобы вымыли и расчесали. А ещё у неё был холодный мокрый чёрный нос, который она обожала совать в ухо по утрам и сопеть. Мол, хватит дрыхнуть, хозяйка выпускай во двор! Мне – Надо.
Встаёшь, шлёпаешь по холодному полу, выпускаешь. Ледяной воздух бодрит так, что через пару минут сна ни в одном глазу.
А между тем каникулы сокращались с каждым днём на целые сутки. Неудивительно, что в один прекрасный день они закончились. Как всегда внезапно, в самый разгар шаманства над будущим санузлом.
***
К школе Маша готовилась тщательно. Всем известно, что первое впечатление – самое главное. От него выстраивается вся твоя дальнейшая жизнь. Ну, и кем ты будешь, если сразу заявишься расхристанной, лохматой и не при параде? Нет, если ты по жизни неформалка, как тот придурок на мотоцикле, то это одно. А если – нежная фиалка из небесного сада? То-то же.
Формы здесь не было, слава богу. Просто общие требования: светлый верх, тёмный низ, и девочке желательно всё-таки юбку. «Юбку в пол?» – язвительно уточнила Маша у отца, вернувшегося с информацией. «Как хочешь, – невозмутимо отвечал тот. – Можно и в пол». Юбки в пол не нашлось. Но нашлась тёмно-серая клёш до колена. Колготки…
Смохвалова-младшая представила себе дорогу в гадюкинский центр, но не дрогнула и уверенной рукой вытянула упаковку плотных, телесного цвета, колготок с рисунком на щиколотке. Вечером согрела воды и стала приводить в порядок руки-ноги. Убили волосы под коленками. Разрослись до состояния меха, хоть на снегу спи. Зараза. У всех девчонок ноги как ноги, а тебе суровая генетика подсунула волосатый мужской стандарт.
Серая Госпожа внимательно смотрела, ухмыляясь во всю свою клыкастую пасть. Хозяйкины претензии на красоту её явно смешили.
– Эх, ты, – сказала ей Маша. – Что ты понимаешь там, серость ты собачья.
Взгляд Госпожи был красноречив до дрожи. Это ТЫ ничего не понимаешь, глупая ты человечка. Но ничего, время придёт, поймёшь… Маша пожала плечами и вернулась к водным процедурам.
Школа в Гадюкино оказалась под стать деревне, кто бы сомневался. Белёное деревянное строение с высоким крыльцом и двускатной крышей, с деревянными же, тёмными от времени рамами и ставнями. Сейчас ставни были раскрыты и весело показывали солнцу каких-то вырезанных в них же и раскрашенных белым и алым петушков. Сразу вспоминались эти… народовольцы с их хождением в народ, Бог знает почему. Картина «Устный счёт», «Учитель». И ещё какая-то, там мальчик в школу опоздал и стоит под дверью, сам в рванине.
Но внутри неожиданно оказалось мило, светло и даже уютно. Деревянный пол натёрт мастикой, подошвы сменки бодро по ней скрипят. В узких солнечных лучах из окон танцуют неистребимые золотые пылинки. Пахнет старыми книгами, деревом, свежевымытым, не успевшим запылиться, полом. Фикусы в кадках, само собой. Красная и розовая герань… «У вас отличная герань!» – вспомнилось из детского мультика «Кошкин дом». Козёл сказал, потихоньку подъедая эту самую герань. «Господи, – подумала Маша с тоской, – о чём я думаю…»
Старенькая учительница, бабушка-божийодуванчик, с невероятно пышными седыми косами на груди, – ещё и с девчоночьим бантиком на каждой косе, мама дорогая! – встретила новенькую у самого порога.
– Добро пожаловать в храм знаний, Машенька, – ласково обратилась она к ученице. – Меня называют Марфой Кузьминичной, – ухо тут же отметило странное выражение: «меня называют», – я преподаю математику. Вы будете учиться в моём классе.
Да уж, Марфа Кузьминична. Про корни квадратные что-нибудь слышали? А то же вам, наверное, аж за… столько не живут. Маша с содроганием представила себе урок математики в исполнении этого нафталина. Но самое страшное ждало её впереди.
Учеников в Гадюкино было не так уж и много, в параллели получался всего один класс, и тот сильно неполный. Школа когда-то знавала лучшие времена, и помещений в ней было намного больше, чем сейчас требовалось. Целое крыло было закрыто решёткой с амбарным замком, видно, туда сто лет как никто не заходил. Девятый класс располагался в кабинете рядом с этой решёткой, первое, что увидела Маша от самого порога – странные скошенные парты, деревянные, естественно, выкрашенные бледно-голубой краской.
– Дети, – жизнерадостно сообщила классу Марфа Кузьминична, – это – наша новая ученица Машенька Самохвалова. Прошу любить и жаловать.
Дети уставились на новенькую как бараны на блестящие ворота. Маша немедленно вскинула голову: ей не в чем было себя упрекнуть – чистая, красивая, модная, чёрт возьми, одежда! Школьный макияж – не боевая раскраска, а именно что грамотный макияж, в меру и с толком, чувством и расстановкой. Светло-серая блузка, тёмно-серая юбка, фигура что надо, без лишнего жира, колготки, туфельки. Маленькие золотые серьги, скромные, если считать камушки в них обычным фианитом, но там были алмазы, так-то вот вам всем, папа лично подарил на четырнадцатилетие. Смотрите, любуйтесь, вот она я, не то, что некоторые, сено-солома.
Рослая полноватая девка с невероятно длинным шнобелем прыснула в кулак, подалась назад и что-то прошептала сидящей на задней парте подруге. Подружка выглядела чистой кикиморой – маленькая, чернявая, тощая. А ОН… да-да, это был ОН, не сомневайтесь! Сердце ухнуло от взгляда его невероятных дымчатых глаз… ОН лениво сложил руки на груди и издал губами неприличный звук. Маша тут же оскалилась, испытав острое желание броситься на поганца, впиться в горло и перегрызть!
– Максимилиан, – строго выговорила юнцу учительница, постучав карандашиком по своему столу.
Максимилиан тут же выпрямился, подобрался и начал преданно есть Марфу Кузьминичну глазами, всем своим видом показывая: а чё я, я ничё, я хороший. Хороший он там, ага!
Маша прошла в самый дальний угол, подальше от красавчика, занимавшего самую лучшую, центральную парту. Кинула сумку на сиденье, села, стискивая зубы до хруста.
Минусы – ОН козёл. Кто бы сомневался. Плюсы – ОН в одном классе с тобой. Хотя, если вдуматься, это минус. Очень жирный!
– Открываем тетради, дети, – начала урок Марфа Кузьминична. – Пишем проверочную работу…
Проверочная работа оказалась обалденно сложной. Маша пялилась в тексты задач, решительно не понимая, что в них вообще написано, не говоря уже о том, чтобы начать решать.
От домика Тофслы и Вифслы отходят 6 прямых дорог, разделяющих круглое ровное поле на 6 равных секторов. Тофсла и Вифсла выходят из домика в центре поля, случайно и не зависимо друг от друга, выбирают себе дорогу, и движутся со скоростью 5 км/ч. Какова вероятность, что через час расстояние между ними составит 7 км?
Что это вообще такое?! Маша панически оглядела класс. Кикимора резво строчила в своём листе. Носатая тыкала в спину Красавчика, и тот что-то шипел ей, а у самого уже было исписано поллиста, не меньше.
Ладно, пёс с первой задачей, может, вторая нормальная?
Найдите наименьшее натуральное число, которое можно получить после подстановки вместо переменных натуральных чисел в выражение 13х^2+y^2+z^2-4xy-6xz-y
Тоже ничего хорошего. В голове забрезжили формулы сокращённого умножения, наверное, надо эту дрянь как-то скомбинировать и разложить именно по ним. По крайней мере, это вам не Тофсла с Вифслой, тьфу, ну и имена… Потому что в детстве не попалась книжка про Муми-троллей, но Маша об этом не подозревала. Она тяжко вздохнула и принялась думать.
В классе было жарко, даже, пожалуй, душно. Пахло старым деревом, проклятой мастикой с пола, от батареи несло прогревшейся краской. От Кикиморы тянуло тухлятиной, а потом Маша заметила, что девчонка тихонько колупает под партой варёное яйцо, чтобы его сожрать, а учительница уткнулась в свои бумаги и не видит. Или видит, но ей всё равно. Носатая источала в душный воздух сложную травяную смесь, наверное, волосы промывала отваром чего-то там, экологического. Шампуни, как известно, зло.
От Красавчика несло неистребимым бензином и машинным маслом, этим, как его, тосолом, что ли. Или что там в мотоциклах используют. Бензин, тосол. И почему-то ещё псина. Собаки при парне Маша в прошлый раз не заметила, но это не значит, что собаки у него не было. Здоровая какая-нибудь, наверное. Овчарка там, например. Или пудель, королевский. Королевские пудели большие, почти с овчарку размером, одного такого девушка как-то видела в парке на прогулке. Маша представила себе Красавчика с пуделем на поводке, еле удержалась, чтобы не заржать в голос. Картиночка в мозгу возникла ещё та.
А от Марфы Кузьминичны пахло грозой. Слабенькой такой грозой, которая ещё далеко, за горизонтом, и, может быть, пройдёт стороной. А может быть, не пройдёт. Что там при грозе выделяется в воздух? Озон? И, помимо озона, вкус бешеного ветра, тяжёлая влага отвесного ливня, общий тон свирепой непогоды, способной смести с ног и утопить или насмерть ударить головой о ближайшую стенку. Вот тебе и божий одуванчик!
Наверное, Маша слишком долго смотрела на учительницу. Та вдруг подняла голову, доброжелательно ей улыбнулась. Привкус грозы усилился. Новенькая уткнулась в задачи.
Звонок на перемену – весёлый колокольчик – принёс одновременно и облегчение и страдание. В классе открыли окно, потёк с улицы холодный свежий воздух. А страдание касалось проверочной. Из шести задач Маша решила всего две, да и то, не была уверена, что решила правильно. А ведь не считала себя пнём в математике! У неё пятёрка была всегда.
Народ, весело гомоня, потянулся в коридор.
– Машенька, останьтесь, – ласково попросила Марфа Кузьмична. – Пересядьте вот сюда, пожалуйста.
Делать нечего, поднялась, пересела, чувствуя себя жертвой по дороге на эшафот. Ладони неприятно вспотели. Что этой Грозе надобно?
– Совершенно очевидно, что вам нужны дополнительные занятия, – благодушно выговорила Марфа Кузьминична, постучав ручкой по Машиной проверочной. – Вы ведь не будете отрицать, Машенька?
– Не буду, – согласилась девушка. – Но…
– Бесплатно, – учительница подняла палец.
Маша молчала, ощущая всё больший контраст между безобидным внешним видом и грозным внутренним наполнением.
– У тебя есть вопросы, – кивнула вдруг Марфа Кузьминична. – Спрашивай, не стесняйся. Нас не услышат.
Девушка покосилась на распахнутую дверь, за которой вовсю гомонили выпущенные из клеток на кратковременную свободу ученики.
– Не услышат, не услышат, – подтвердила учительница, улыбаясь. – Спрашивай, Машенька.
– Кто вы? – выпалила девушка, леденея от собственной дерзости
Вот как шарахнет сейчас. Молнией.
– Учитель математики, – безмятежно сообщила Марфа Кузьминична.
– Это профессия, – мотнула головой девушка. – Кто вы?
– Ангел во плоти, – без тени насмешки ответила та. – Другим с вами сложно, не справляются, двадцати лет не пройдёт, как уезжают в места потише. А я в этой школе уже много лет, Машенька, много лет… Говори, не стесняйся. Сейчас – можно.
– Что-то мне кажется, что вы не очень-то ангел, Марфа Кузьминична, – сказала Самохвалова-младшая.
– Ангелы разными бывают, Машенька, – последовал ответ. – Весьма разными! Останетесь после уроков? Поговорим подробнее.
Маша кивнула. А как откажешься? Правильно, никак.
Весёлый переливчатый колокольчик прервал странную беседу: перемена заканчивалась.
***
Следующий урок тоже оказался математикой. Невозмутимый, доходчивый и понятный разбор всех задач проверочной работы. Оставалось только ресницами хлопать: где были мои глаза?! Ведь это так просто!
Третий урок – снова математика… Чудно!
Как оказалось, уроки здесь изучались по-особенному. На один предмет отводился целый день, а не семь разных уроков в течение дня. Сегодня был день математики… «Божийодуванчик» Марфа Кузьминична знала алгебру, как бог. К тому же, умела объяснить так, что Маша чувствовала себя не дауном с ай-кью ниже единицы, а человеком, внезапно понимающим сложную науку формул. А ещё учительница была страстно влюблена в свой предмет. Это чувствовалось, влёт и сразу. И заражало той же одержимостью.
Такого учителя Маша видела впервые.
После занятий пришлось остаться. Напрасно девушка думала, что старушка забудет своё обещание начать дополнительное занятие. Просто у некоторых к старости развивается склероз и альцгеймер, а у некоторых – наоборот, память обретает остроту алмазного лезвия.
К концу восьмого урока от математики звенело в голове. Всё же целый день сплошной алгебры здорово напрягает. Никакого тебе переключения внимания. Формулы, формулы, формулы, задачки, задачки, задачки, цифры и математические символы, неравенства и уравнения. Впору заплакать!
Домашнее задание повергло в ужас.
– Я не успею это сделать! – в панике вскричала Самохвалова.
Десять листов! Десять‼! И наверняка что-нибудь мозголомное вроде тех же многострадальных Тофслы с Вифслой…
– Конечно, за десять дней вы всё успеете, Машенька, – Марфа Кузьминична снова перешла на «вы», как утром.
Миг откровения миновал. Формальная вежливость встала на своё место. Но лучи добра, истекающие от старой учительницы, остались прежними. Мощный могучий свет с привкусом затаившейся грозы.
– Обычно ученики успевают. Но если будут какие-то вопросы, вы всегда можете обратиться ко мне во внеурочное время…
Маша кивнула, а про себя подумала: «Никогда в жизни!»
Она собрала сумку, вышла из класса. Снаружи ярко светило солнце, падало сквозь окна косыми столбами лучей. В столбах плясали в вечном броуновском танце золотые пылинки.
А на низком подоконнике сидела носатая и нехорошо скалилась. Маша мгновенно поняла стратегию учительницы с сегодняшним допзанятием: добрый ангел хотела, чтобы одноклассникам осточертело ждать новенькую, и они разошлись бы по домам. Носатая оказалась упорнее всех.
Она слезла с подоконника. Крупная, грубоватого вида деваха, не сказать, чтобы толстая, но явно не канон 90-60-90. Длинный шнобель выдавался вперёд наподобие клюва хищной птицы. Этого, как его, орлана. Или кого-то такого же, с размахом крыльев метра в два.
– Слышь, ты, фифа городская, – без предисловий взяла быка за рога Носатая. – Видела я тут, как ты на Максика слюну пускала. Так чтоб ты знала, – утрись. Он не твой.
– А что, неужели твой? – съехидничала Маша. – А он это знает?
По изменившемуся рылу соперницы Маша поняла, что попала в точку. Носатая явно считала Макса своим, но парень в её сторону, очевидно, не дышал ни разу. Ни криво, ни ровно, – никак.
– Ты не поняла? – угрожающе вопросила Носатая, подступая ближе. – Утрись, дура. И на Максика почём зря не пялься.
– А то что? – хладнокровно поинтересовалась Маша.
Носатая пугала. Она была выше, приходилось изрядно задирать голову, чтобы смотреть ей в лицо. Руки у неё были тяжёлые, деревенскую работу явно знали. Приголубит кулаком, будет весело. Но тогда что, сдаваться?! Сейчас!
– А я руками-то ка-ак разведу, – злобно пояснила Носатая, показывая, как именно разведёт. – Да в ладони-то ка-ак хлопну!
Воздух застыл душной стеклянистой массой, не вздохнуть. Ярость прокатилась от затылка до копчика нервной бешеной волной. Губы дёрнуло вверх в оскале, в горле глухо завибрировало. Угрожать она ещё тут будет! Тварь носатая!
– Буяним, Склепушка? – ласково окликнули из-за спины.
Маша резко развернулась. В коридоре грозовым облаком стояла Марфа Кузьминична и улыбалась. От этой улыбки внезапно захотелось поджать хвост, пасть на пол, заскулить и ползти к ногам учительницы, моля о прощении, хотя гнев направлен был не на Машу.
Носатая нервно отёрла свои большие ладони о собственную бесформенную юбку. Похоже, чувствовала она всё то же самое, если не больше.
– Никак нет, Марфа Кузьминична, – тряским голосом ответила Машина врагиня. – Не буяню…
– Вот и славненько, – кивнула учительница. – Мир?
– Мир, – угрюмо буркнула Носатая и протянула мизинец Маше.
Самохвалова смерила её злобным взглядом и спрятала руки за спину. На Марфу Кузьминичну при этом не смотрела, хотя страшно было до дрожи в коленках. Пусть пепелит молнией, а только мириться с той, которая хотела какую-то жуткую подлянку сейчас выкинуть, – ни за что!
– Не ссорьтесь, девочки, – предупредила обеих учительница.
И пошла по коридору, бесшумно и быстро.
– Склепушка? – с тихим ядом спросила Маша у соперницы.
– Асклепия, – буркнула Носатая. – Дура-мать назвала, бабкино наследие перебить да вывернуть думала, а не вышло. Слышь, городская, ты с Марфой-то в контры не лезь. Раскатает.
– Это моё дело, – тут же ощетинилась Самохвалова-младшая.
– Да твоё, твоё, – фыркнула Асклепия, дёргая с подоконника свой рюкзак. – Вперёд, мокрое место из тебя отличное выйдет.
– Эй, подожди, – окликнула её Маша. – Кой хрен тут происходит? Кто она такая? Кто ты такая?!
– Так я тебе рассказала, – фыркнула через плечо Носатая. – Сама разбирайся, умная!
Ну, вот что ты будешь делать! Маша подошла к окну, встала коленом на подоконник. Смотрела, как спускается по крыльцу носатая Асклепия, как идёт, не оглядываясь, по двору к калитке, пиная носками ботинок камешки и обходя лужи. Мозги скрипели, пытаясь решить головоломку.
Асклепия. Что-то такое брезжит на краешке осознание. Связанное с больницей. Чёрт. Не вспоминается. А бабкино наследие, это что? Бабка ведьма, что ли? И внучка ведьма. Ёлы-палы, только ведьмы в одном с тобой классе не хватало!
А эту ведьму, в числе прочих, учит математике ангел.
Ну, не бред ли?!
***
Маша вышла на крыльцо. Ветер дохнул в лицо солнечным теплом, влажной землёй, весной, погладил по щеке и унёсся куда-то в сторону, через пустой двор на улицу, по выщербленному асфальту, мимо тонких, бело-чёрных, молодых берёз… Деревянные ступеньки почти не скрипели. Улица уходила к горизонту, прямая, как стрела, и в конце её прекрасно просматривалось огромное поле, а за полем – синевато-зелёная стена елей. Там начинался лес, к которому так и тянуло определение «дремучий». Следующее поселение – километров пятьдесят, наверное, отсюда. Если не больше.
Тоска.
Захотелось вдруг вскинуть голову к синему куполу неба и завыть, по-настоящему, без дураков, как воют иной раз на полную луну в глухом лесу серые волки.
Маша представила себе со стороны эту картину: стоит девка посреди дороги и воет по-волчьему… то-то смеху будет на всё Гадюкино недельки так на три… у них же тут развлечений никаких, кроме сплетен. Представила она себе всё это, содрогнулась, стиснула зубы и побрела домой.
