Я поживу еще немного

«Когда я тебя через месяц увидела, то испытала такое отвращение. Ты была слишком толстой, большой и черной и сразу мне не понравилась». Так рассказывала мама историю знакомства со мной и никогда не упускала возможности добавить: «Лучше бы ты тогда умерла…»

Этих встреч еще немало было на моем жизненном пути, много раз я переживала смерть близких и сама сталкивалась с ней лицом к лицу.

Вот и сейчас я не понимала, что ей надо от меня? Почему я так ее боюсь? Может, сейчас мне стоит остановиться и прямо взглянуть ей в глаза? Или подойти близко-близко и закричать что есть силы: «Я тебя не бою-ю-юсь!» – так, чтобы вся Вселенная услышала. Иногда в борьбе с врагом достаточно показать, что ты его не боишься, тогда он отступает. А иногда даже проникается к тебе уважением.

Вот как я поступила: купив в канцелярском магазине толстую черную тетрадь, я решила обратиться с помощью дневниковых записей к наглухо забытому прошлому, чтобы заново родиться…

Дневник № 1

Глава 1

Был ясный весенний вечер. Облокотившись спиной о стену, я сидела на полу второго этажа в зале какого-то небольшого здания. Мне немного хотелось есть. Я устала. Прикрыв ладонями лицо, я пыталась сконцентрироваться на своих мыслях. Но их было очень много, и они, словно боясь оказаться пойманными, нарочно ускользали. Меня одолевала внутренняя дрожь. Дома я должна быть не позднее восьми вечера, но был уже девятый час, а я находилась довольно далеко, поэтому очень волновалась. От нарастающей тревоги минуты мне казались бесконечными.

Наконец давящую тишину нарушили еле слышимые шаги.

«Доктор приехала! – подумала я и обрадовалась. – Она сейчас со мной побеседует, и я поеду домой».

Вздохнув с облегчением, я привстала с пола, присела на корточки и замерла, прислушиваясь к приближающимся тяжелым шагам.

Вопреки моим предположениям, вместо доктора в зал ожидания зашли двое крепко сложенных молодых мужчин в синих комбинезонах. Один из них – высокий худой парень с беспокойно бегающими глазами. Другой – постарше, тоже высокий, с круглым унылым лицом. Они ловко схватили меня с двух сторон и потащили вниз.

– Отпустите! – вырываясь из их рук, возмущенно кричала я. – Сама пойду! Отпустите, кому говорю!

Я чувствовала себя запуганным зверьком, который долго прятался, чтобы его не поймали, и все еще не могла понять, что происходит. Они послушно отпустили меня, и мы вместе начали спускаться по лестнице на первый этаж. Видимо, им, приготовившимся столкнуться с бурным протестом, я показалась слишком спокойной.

«Это же санитары скорой помощи! – вдруг осенило меня. – Неужели меня собираются увезти в больницу? Надо бежать!» Хотя я все еще пребывала в некотором замешательстве, в голове моей забегали мысли: «Вот как только мы спустимся по лестнице, я непременно это сделаю!» Приготовилась…

Спустившись, я увидела перед собой сразу несколько коридоров. Который из них вел к выходу, мне было вовсе не понятно. Окончательно растерявшись, я попыталась глазами найти своего психолога, но не видела ее… Наконец, когда мы подходили к выходу, заметила у стойки регистратуры знакомый силуэт. Я хотела окликнуть ее, спросить, что все это значит. Но она стояла ко мне спиной и словно не замечала, что происходит.

«Если бы Маргарита Дмитриевна обернулась, она непременно бы спасла меня от этих чудовищ!» – умоляюще глядя ей в спину, думала я.

Хотя санитары и позволили мне идти самой, убежать от них было совершенно невозможно. Я старалась сохранять спокойствие, на которое только могла быть способна в роковые для меня минуты. Это было необходимо для отвода глаз, поскольку я все еще надеялась, что мне удастся сбежать, как только мы выйдем из здания. Но и здесь мой план не сработал. Едва мы вышли, я почувствовала, как меня заталкивают в большую машину. Недолгая суета, крики, слезы, и дверь захлопнулась. Машина тронулась с места…

– Выпустите меня! – выкрикнула я. – Где психолог? Мне надо с ней поговорить! Я ее ждала! Кому говорю, остановите машину! Выпустите же меня! Мне нужно увидеться с психологом, она меня будет искать! – настойчиво кричала я, стучала ногами, рвалась к двери.

Увидев их бесчувственные лица, я громко заплакала. С этими большими дяденьками мне невозможно было справиться… Я чувствовала себя беспомощной.

– Она домой поехала, – видимо, устав слушать мои вопли, ответил с угрюмым раздражением санитар, сидевший рядом.

Передо мной расположился крупный мужчина с круглым лицом, отражавшим холодное равнодушие и усталость после долгого дня.

– Не может такого быть! Она меня ждет! Выпустите меня, мне надо с ней поговорить! Остановите машину! – не успокаивалась я.

Тогда санитар твердым и спокойным голосом объяснил мне, что психолог знает, куда меня везут, она не будет меня искать и уже уехала домой.

Я чувствовала себя сбитой с толку. Все вдруг закружилось перед глазами, от волнения сильно забилось сердце. В голове стоял лишь один вопрос: «Зачем?» Я недоумевала: «Как она могла так со мной поступить? Ведь ей я доверяла больше всех на свете. Неужели и на этот раз я ошиблась?» Мне не хотелось верить санитару, но я чувствовала, что ему незачем лгать.

Слезы хлынули из глаз ручьем. «Она самый настоящий предатель!» – подумала я.

Отчаяние, переполнявшее меня в это тяжелое время, окончательно лишило сил. Мне было горько и обидно за себя, свою наивность, за то, что позволила себя обмануть. Время от времени я ставила под сомнение слова санитара и вновь надеялась, что Маргарита Дмитриевна ничего не знает. Так было спокойней моему сердцу. Тогда ее образ вырастал до гигантских размеров, соединяя в себе все самое хорошее, светлое и доброе из того, что я видела в жизни, и с чувством гордости за нее я недоверчиво возражала:

– Она не могла так поступить!

Но санитар больше ничего не отвечал. И из-за его молчания образ Маргариты Дмитриевны молниеносно рушился и превращался в пепел, обжигающий мое сердце. Тогда на смену великой гордости приходила тревога и порождала унылые, серые мысли. В конце концов ему удалось меня убедить. Я смирилась с мыслью, что все это было подстроено ею, и тогда заплакала сильнее, чем прежде. Впервые в жизни я так отчаянно плакала. Слезы ручьем текли из глаз. Крупные, горькие, они лились одна за другой, оставляя сырые пятна на моей одежде.

Внезапно вспомнив про дом, я вновь засуетилась и стала настойчиво и умоляюще кричать:

– Выпустите меня! Мне надо домой! Меня ждет мама!

Когда я осознала, что домой попаду не скоро, мне стало страшно. «Наверное, я поздно вернусь, – с горечью думала я. – А если я не буду ночевать дома, то туда лучше и вовсе не возвращаться. Мама убьет меня, если узнает, что я не хочу жить». Мама мне виделась драконом, изрыгающим ярость. Я представляла, как тлею в лавине ядовитой грязи, которая обрушится на меня по возвращении домой.

От нарастающей тревоги внутри у меня вдруг что-то так сильно сжалось, что стало трудно дышать. Я вспотела и безостановочно умоляла остановить машину.

– Нечего было кричать, что тебе жить не хочется! – со злой ухмылкой ответил санитар.

По его лицу, которое выражало раздражение и усталость, было видно, что мои вопли уже явно надоели ему.

Санитар, сидевший рядом с водителем, иногда наблюдал за происходящим через окно, отделяющее кабину от салона, но не вмешивался и вообще казался довольно безмятежным.

Еще немного я посопротивлялась, но очень скоро, поняв, что это бесполезно, сдалась. Я больше не требовала остановить машину. Мысли обрывались, застывали, так и не одевшись в слова. Все внутри замерло: ни слов, ни чувств – ничего. Только пустота…

– Я не могу понять, как можно не хотеть жить в таком-то юном возрасте, – видимо, от скуки начал приставать ко мне с расспросами санитар. В его голосе чувствовались пренебрежение и искреннее непонимание. – Наверное, с парнем поругалась.

– Нет! – все еще всхлипывая, с обидой буркнула я.

Хотела притвориться, что не слышу его, но насмешливый тон санитара задевал меня за живое, и мое раздражение нарастало с бешеной скоростью.

– Ну а что еще? Ну с мамой поссорилась, – словно ради забавы продолжал перебирать причины санитар.

– Нет! – еще сильнее крикнула я.

«Да он просто издевается надо мной!» – мысленно возмущалась я. Внутри поднималась буря ярости, боли, и все смешивалось со жгучим, стесняющим душу отчаянием. Мне казалось, что еще немного, и я вновь закричу и расплачусь.

– Не понимаю я нынешнюю молодежь, – рассуждал санитар. – Вот когда мне было шестнадцать лет, я ни о чем не думал. Просто гулял и получал удовольствие от жизни.

Затем, обращаясь уже не ко мне, а к своему напарнику, он начал рассказывать про свою юность.

Я не слушала, о чем они говорили. Их голоса превратились в непонятный далекий гул. Лишь изредка, вспоминая, что мне надо скорее домой, время от времени просила остановить машину, хотя и понимала, что все безнадежно… Мой голос уже не был настойчивым и враждебным. Я уже не рыдала. Слезы сами текли из глаз. От них брюки и рукава моей черной кофты стали совсем мокрыми. Внутри меня все стихло, и только стук сердца напоминал о моей тревоге. Я молча смотрела в окно, из которого открывались пейзажи с незнакомыми домами, улицами, кварталами. Мысли уносили меня в начало дня, в памяти всплывали события и разговоры, объясняющие мне происходящее и выстраивающие логические мостики между тем, что было тогда, есть сейчас и будет потом…

Глава 2

Утро в городе оказалось удивительно ясным. Оно было наполнено ароматом распускавшихся почек сирени, а также запахом выхлопных газов от суетившихся машин, который и был признаком того, что город проснулся. Яркое солнце слепило глаза. Сквозь асфальт то тут, то там пробивались одуванчики, символизируя силу природы и жизни, красоту весны. Казалось, они улыбаются всем, кто встречается им на пути. Перелетая с ветки на ветку, весело пели дрозды и кричали грачи, дополняя гул городской спешки приятными звуками.

Мне нравилась внутренняя легкость, с которой я шла в школу, наслаждаясь теплым солнечным утром. Я жадно прислушивалась к звукам и разглядывала все подряд: деревья, дома, трещины в асфальте, провода, светофоры, словно пыталась напоследок запомнить жизнь.

Однако иногда сквозь обнимающую меня легкость проступала тревога, точно кричала мне и просила, чтобы я опомнилась. Какой-то части меня не хотелось верить, что все по-настоящему. Да, я долго боролась, а теперь все… Устала. Но внутренний голос как будто умолял меня не делать так, просил дать еще один шанс. И этот голос победил. После трудной борьбы «за» и «против» на моих внутренних весах чаша «за» перевесила…

До конца учебного года оставались считаные дни, и я спешила в школу заполнять дневник годовыми отметками. Первым уроком была геометрия. Учитель предложила мне исправить оценку за контрольную работу. Я просто опешила. Она ведь раньше никогда не разрешала этого делать, хотя я частенько обращалась к ней с такой просьбой. Исправлять можно было только работы, выполненные на оценку «неудовлетворительно». «Наверное, все дело в годовой статистике успеваемости по ее предмету, которая, по всей видимости, оставляет желать лучшего», – подумала я.

Меня всегда очень волновала моя школьная успеваемость. Стремясь стать круглой отличницей, я огорчалась, даже когда появлялись четверки. Оценки были для меня чем-то вроде соломинок, за которые я отчаянно хваталась, чтобы не свалиться окончательно в бездну мрачной повседневности.

Но теперь я подумала, что терять мне нечего, ведь через несколько дней закончится учебный год, а вместе с ним и моя жизнь…

Я отказалась от заманчивого предложения учителя, чем вызвала ее искреннее удивление. Просто я не видела больше в этом никакого смысла, как и в самой жизни. Почему-то именно сегодня меня охватило холодное чувство безразличия ко всему. Я почувствовала, что меня вообще больше ничего не держит в этом мире. И мой отказ только подтверждал это. К тому же сегодня последний день, когда я могла прийти к психологу. Она и была тем человеком, который сохранял мой внутренний баланс, не давая темной стороне взять верх над светлой.

Я очень любила Маргариту Дмитриевну. Она кутала меня своей теплотой, обнимала заботливым вниманием. В ее участливых, все понимающих глазах я видела отражение своей боли и от этого самой себе казалась видимой. Я бы к ней ходила еще и еще, но с посещением были определенные трудности. Мама запрещала мне ходить к психологу и всегда следила за тем, чтобы после уроков я сразу возвращалась домой. Поэтому, чтобы прийти к Маргарите Дмитриевне, я сбегала с последних двух уроков.

Еще неделю назад в разговоре с ней я поделилась самым сокровенным и рассказала, что приняла решение уйти из жизни и оно твердое и окончательное. Сообщила, что собираюсь осуществить задуманное в первых числах лета. Я даже рассказала, где прячу таблетки… До того ей доверяла. У меня не было ни малейшего сомнения, что она примет любое мое решение, даже если оно будет совсем не тем, какое бы ей хотелось. Просто я чувствовала, что Маргарита Дмитриевна на моей стороне, она за меня…

Я тогда вполне осознавала, что уход из жизни – это хотя и неправильный, но выход из кошмара, в котором я тлела, как догоравшее полено. Я долго взвешивала все за и против и до последнего боролась, пыталась справиться с душевной болью, которая была настолько невыносимой, словно вмещала в себе всю боль мира. Порой мне казалось, что я разлагаюсь, расщепляюсь изнутри. Я ощущала себя лишней, мусором, который каждый пинал, топтал и никто не осмеливался донести до урны. И мне хотелось скорее покончить с этим. Я решила, что сама себя выброшу, чтобы не валяться под ногами и не мешать.

Пока наши встречи с психологом продолжались, я терпела. Они давали мне немного кислорода, не позволявшего задохнуться в реальности, на которую я не могла повлиять…

– Понимаешь, Тея, ты так чувствуешь, потому что твое настроение болеет, его можно вылечить, – внимательно выслушав меня, объяснила психолог и предложила поехать с ней к врачу. – Доктор выпишет тебе таблетки для хорошего настроения, и все пройдет, – убеждала она.

Мне хорошо было известно про подобные лекарства. Я знала, что они могут мне помочь. Но больше не хотелось… Пойти к доктору – означало дать себе еще одну возможность, на которую у меня просто уже не было сил. Все это я пыталась объяснить Маргарите Дмитриевне. Спорила, горячилась, словно охраняя что-то очень ценное для меня, что вот-вот отнимут…

Несмотря на то что Маргарита Дмитриевна не стала настаивать, а предложила лишь подумать, я чувствовала себя оскорбленной.

«Зачем она со мной так? – думала я, выйдя из кабинета. – Я же все решила».

Теперь я вновь терзалась сомнениями. Возобновилась моя внутренняя борьба между желанием остаться и решением уйти. Во мне определенно что-то хотело жить, но мне казалось это предательством по отношению к самой себе и пугало меня. Время от времени я ловила себя на мысли, что просто боюсь умирать, и тогда упрекала себя за трусость, но иногда, прислушавшись к себе, я соглашалась, что надо бороться, ведь можно жить хорошо и нужно лишь еще чуть-чуть приложить усилий, тогда все обязательно наладится. И все-таки желание уйти из жизни оказалось сильнее. Я это почувствовала, когда решила не переписывать контрольную. Теперь для меня не имело значения, какую годовую отметку мне поставят по геометрии. Это равнодушие подсказало мне, что назад пути нет…

После занятий в школе я побежала к Маргарите Дмитриевне. Я предвкушала нашу последнюю встречу. Хорошо осознавая ее ценность, я размышляла о том, как с ней лучше попрощаться. Мысли путались.

«Почему бы последний раз не побороться за жизнь, раз и так терять нечего? – нашептывал мне крохотный кусочек обманчивой надежды. – Почему бы не попытаться спасти себя, хотя бы для того, чтобы окончательно убедиться, что я сама для себя сделала все возможное и теперь со спокойной душой могу уходить на тот свет? Зато как Маргарита Дмитриевна обрадуется! Хотя бы напоследок…»

Из чувства благодарности к ней я ухватилась за эту возможность сказать спасибо и сделать приятное самому дорогому мне человеку, и внутри медленно и трудно начало зарождаться еще неясное решение.

Смущенно ерзая на стуле и заливаясь румянцем, я робко и неуверенно сказала:

– Я хочу поехать к доктору за таблетками.

– Тея, я рада, что ты приняла такое решение! – воскликнула Маргарита Дмитриевна, и на ее лице появилась радостная и одновременно озабоченная улыбка. – Я сейчас быстро позвоню и узнаю, сможет ли врач принять нас сегодня. Хорошо?

– Ладно, – с облегчением ответила я.

Маргарита Дмитриевна сразу ушла звонить доктору.

Не скрывая восторга, я думала: «Это шанс!» Я чувствовала приятное волнение и гордость за себя. Но к ним присоединились тревога и мучительное ожидание возвращения Маргариты Дмитриевны. «А что я скажу доктору? Вдруг она засмеет меня… И надо все успеть, чтобы мама ничего не заподозрила…» Мысль о том, что я встречусь с незнакомым мне человеком, вызывала любопытство и страх одновременно.

– Доктор примет нас в три часа дня, – сообщила вошедшая Маргарита Дмитриевна. – Сейчас я соберусь, и мы поедем.

– Хорошо, – робко ответила я.

Ее возвращение немного отвлекло меня от мыслей.

Через четверть часа мы двинулись в путь. С нами поехала еще одна женщина – социальный работник, которая работала в паре с психологом.

Был полдень. Солнце стояло прямо над головой и жарко палило, как будто на дворе середина лета. На улице было сухо и пыльно. Мы двинулись в сторону метро. Сначала завернули во дворик, потом прошли через парк и вышли на главный проспект. Я держалась поодаль, но старалась не отставать, поскольку дорога мне была незнакома.

Весь путь Маргарита Дмитриевна оживленно общалась со своей напарницей. Я прислушалась к их разговорам, и мне вдруг стало очень обидно. Я злилась и всем своим существом ненавидела социального работника.

«Зачем с нами напросилась эта женщина? – с досадой размышляла я. – Скорее бы они уже прекратили разговаривать. Я ведь тоже о многом хочу спросить и сказать. И вообще, они какие-то глупости обсуждают. Ну что, она без психолога не выберет себе модные брюки? Наверное, Маргарите Дмитриевне совсем не интересно об этом слушать. А она время у нее отнимает».

Я старалась не показывать свое недовольство, но, когда на лице Маргариты Дмитриевны появлялся неподдельный интерес к тому, о чем оживленно рассказывала ее коллега, я сжимала кулаки и от переполнявшей меня обиды старалась перегнать их, чтобы они наконец заметили меня.

Всю дорогу я не проронила ни слова. Когда мы зашли в метро, Маргарита Дмитриевна спросила, доставая монетки из кармана:

– Тея, тебе купить жетон?

– Нет, у меня есть проездной, – смущаясь, торопливо заверила я и тут же достала из кармана карту…

Вот мы и приехали. Зашли в небольшое двухэтажное здание. Со всех сторон доносился гул скопившихся здесь людей. Детский смех, плач, крики сливались с заботливыми, ласковыми, строгими голосами взрослых. Чувствовалась общая напряженность и суетливая усталость дожидавшихся своего времени посетителей. К врачу была большая очередь, но нас обещали принять первыми.

– Тея, если хочешь, я зайду одна и поговорю с доктором, а потом зайдем вместе, – предложила мне Маргарита Дмитриевна.

– Давайте! – обрадованно воскликнула я.

Она как будто прочитала мои мысли. Я хотела, чтобы она сама все объяснила, тогда доктор не заметит мою робость.

Когда дверь кабинета отворилась, Маргарита Дмитриевна исчезла в нем, а я осталась сидеть в коридоре с женщиной, на которую все еще злилась. Тщетно я пыталась подавить свою внутреннюю дрожь. Тревога путала мысли. От этого время тянулось очень долго. Наклонившись низко к полу, я пристально разглядывала свои кроссовки и беспокойно теребила пальцы.

Соцработник сделала несколько попыток со мной заговорить. У меня не было желания с ней общаться, и я отвечала односложно, всем своим видом стремясь показать ей свою безграничную подростковую холодность.

Через некоторое время Маргарита Дмитриевна вышла и жестом показала мне, чтобы я зашла в кабинет.

За столом сидела пожилая женщина в очках и белом халате, с большими добрыми глазами. Ее короткие кудрявые седые волосы были аккуратно причесаны, а морщины на лице добавляли ее образу особую мудрость. Она некоторое время пристально разглядывала меня спокойным и сочувственным взглядом, точно изучая. Наконец она предложила мне сесть.

У меня затряслись колени. Неловкая и смущенная улыбка, которая почему-то всегда появлялась, когда мне было тревожно, почти не сходила с моего лица.

Доктор начала подробно расспрашивать меня обо всем: как дела в школе, почему мне не хочется жить… Она задавала много вопросов, половину из которых я не помню, но один из них прозвучал словно гром среди ясного неба:

– Тея, а ты не хочешь поехать туда, где такие же ребята, как ты? Они твои сверстники. Им тоже не хочется жить.

– Нет! – замотав головой, твердо ответила я.

И затем, заметавшись, категорично повторила:

– Нет, не хочу! Просто пропишите мне таблетки, я буду их принимать, и все.

Этот вопрос меня очень напугал.

Врач, внимательно выслушав меня, начала объяснять, что там мне будет интересно, меня будут понимать… Но, столкнувшись с очередным моим категоричным ответом, она не стала настаивать. Лишь попросила меня выйти и посидеть в коридоре.

Так я и сделала. Мне показалось, что я ее убедила, и от этого стало немного спокойней.

– Скоро еще приедет доктор и выпишет таблетки, – сообщила Маргарита Дмитриевна, выйдя из кабинета. – Нужно, чтобы тебя посмотрела еще одна врач. А пока можно подняться на второй этаж и подождать ее там.

Я удивилась и подумала: «Что может быть неясно доктору?» В кабинете мне, напротив, показалось, что она хорошо понимает меня. Хотелось об этом спросить у Маргариты Дмитриевны, но не решилась. Я немного расстроилась, что нужно еще ждать, но время позволяло, и мы поднялись на второй этаж. Там располагался зал ожидания, который представлял собой небольшое светлое помещение с большими окнами. Мягкие диваны, сухой бассейн, детские игрушки создавали ощущение уюта и заботы.

Как только мы зашли в зал ожидания, Маргарита Дмитриевна сразу куда-то исчезла. И опять я осталась наедине с соцработником. Она уже не вызывала во мне неприязненных чувств. Я к ней даже успела привыкнуть. От скуки, настигшей меня почти сразу, я начала ее разглядывать. Это была женщина лет тридцати с короткой стрижкой и добрыми глазами, которые, казалось, обнимают всех вокруг. Мне вдруг стало любопытно, почему она решила с нами поехать. Как-то незаметно мы с ней разговорились.

Она рассказала мне о том, что человек совсем не может существовать без сенсорной информации, другими словами – без внешних стимулов. Поделилась своим опытом участия в эксперименте, в котором человек должен был просидеть в коробке, где совсем темно и очень тихо, какое-то количество времени. Сказала, что она не смогла провести там ни минуты. Мне было интересно ее слушать, к тому же это отвлекало меня от тревожных мыслей.

– Меня всегда интересовало: если человек по профессии психолог, он сам может нуждаться в психологической помощи? – спросила я.

– Да! – твердо ответила она.

Я удивилась:

– А почему?

– Психологи тоже люди, – улыбнувшись, произнесла она.

Потом рассказала, что, когда Маргарите Дмитриевне было очень грустно и нужна была поддержка, она обратилась к своим коллегам.

– Разве психологам бывает грустно?

Мне трудно было представить Маргариту Дмитриевну подавленной и нуждающейся в поддержке.

Моя собеседница опять улыбнулась и ответила спокойно и ласково:

– Они могут помочь другим, но себе – не всегда. Человек так устроен, что боль становится видимой в присутствии другого.

Ее ответ меня озадачил. Хотелось что-то сказать, о чем-то спросить, но мыслей было слишком много, и они никак не могли оформиться во что-то связное.

На этом диалог наш прервался, и я вновь погрузилась в привычное мне молчание. Тишину нарушали периодически появлявшиеся люди. Они приходили и уходили. Я прислушивалась к каждому звуку, доносящемуся снизу, в надежде услышать голос Маргариты Дмитриевны.

Стараясь меня развлечь, социальный работник дала мне свой сотовый телефон. На нем я слушала музыку, играла в «змейку».

Так прошло полтора часа. Я вновь начала беспокоиться.

Наконец, к моей большой радости, Маргарита Дмитриевна появилась. Я сразу кинулась к ней с вопросами: «Что говорила доктор? Когда приедет другая?» Но она почти ничего не ответила и вновь куда-то исчезла. Однако очень скоро вернулась с чаем и вафлями. Я вдруг почувствовала, что сильно проголодалась. Но из-за своей застенчивости так и не решилась попробовать вафли. Каждый раз, когда Маргарита Дмитриевна предлагала мне выпить чая, я решительно отказывалась. Зато обе женщины с большим удовольствием хрустели свежими вафлями и запивали их ароматным горячим чаем.

«Надо же! – подумала я. – Маргарита Дмитриевна как и все пьет чай и ест. Неужели она тоже бывает голодной?» Это делало ее немного приземленнее в моих глазах. Такая она была мне даже ближе и приятней. Я не могла налюбоваться на нее.

Но вскоре Маргарита Дмитриевна вновь исчезла. Когда это случилось, я чуть не заплакала. Хотелось, чтобы она просто побыла рядом. И пусть обсуждают свои модные тряпки, главное, чтобы не убегала…

На этот раз ее не было еще дольше. Постоянное ожидание сильно томило меня, и порой мне было трудно понять, кого я больше жду – Маргариту Дмитриевну или доктора.

В семь часов вечера за социальным работником приехал муж, и она уехала домой. Я осталась с Маргаритой Дмитриевной. Через некоторое время она сказала мне озабоченно:

– Тея, с минуты на минуту приедет доктор. Мне надо пойти ее встретить. Я могу тебя оставить ненадолго одну?

– Я уже устала ждать. Мне домой пора, – с тревогой в голосе тихо ответила я.

– В городе пробки. Осталось совсем чуть-чуть подождать, – утешала Маргарита Дмитриевна.

А затем вновь пропала. Привыкшая уже к ее исчезновениям, я мысленно репетировала разговор с мамой…

Но на этот раз Маргарита Дмитриевна так и не вернулась…

А потом были санитары… Машина… И вопли…

Прокручивая в мыслях этот день, я вдруг все поняла. Соцработник потому и сидела со мной, чтобы я не сбежала. А Маргарита Дмитриевна потому и уходила постоянно, чтобы я вдруг не догадалась, что она хочет отправить меня в больницу. Как же я раньше не заметила, что они разговаривали чаще с помощью намеков и жестов, иногда шепотом обменивались незаконченными фразами… Она предатель! От этой мысли мне стало очень горько и больно. Ведь это сама Маргарита Дмитриевна – человек, которому я доверяла больше, чем себе… Обида, злость, боль сжигали меня изнутри. Я снова заплакала, потому что не ожидала такого от самого близкого мне человека…

Горькие и сумбурные мысли роились в моей голове: «Если бы мне хоть раз встретиться с ней взглядом, заглянуть в ее “честные” и “искренние” глаза… Я бы ей сказала о том, что очень доверяла ей, а она убила у меня надежду, веру в людей и в жизнь в целом… А теперь… Что же это, мне умереть придется? И как можно быть такой наивной?! – ругала я себя. – Как могла поверить, что мне, человеку, который хочет свести счеты с жизнью, дадут банку таблеток?!» А именно так я себе это и представляла. Как же я заблуждалась! Возможно, моя наивность и была высшим проявлением доверия Маргарите Дмитриевне.

…Санитары больше не обращали на меня внимания. Да и я перестала задавать им вопросы и обратилась к ним лишь однажды, когда почувствовала, что меня сильно укачало.

– Долго нам еще ехать? – еле слышно спросила я.

– В городе пробки. Ехать еще примерно полчаса, – ответил санитар, который сидел передо мной.

Я ужаснулась. Мне хотелось на воздух. Санитары разрешили открыть окно. Мне стало немного легче, но внутри по-прежнему все сжималось, как пружина. Я почувствовала резкую слабость. Руки и ноги стали ватными.

И всякий раз, когда я вспоминала Маргариту Дмитриевну, стоявшую у ресепшен ко мне спиной и так и не повернувшуюся, меня тошнило сильнее, точно сознание не готово было переварить и принять все как есть…

Наконец машина остановилась.

– Приехали! – объявил санитар, сидевший рядом с водителем.