Read the book: «Очерки советской экономической политики в 1965–1989 годах. Том 1»

ОТ АВТОРА

В 1968–1970 годах Валерий Кушлин занимал должность заведующего промышленным отделом Пролетарского райкома г. Москвы. На работу в райком он пришел с должности заместителя главного технолога машиностроительного предприятия, поэтому он был типичный для партийного аппарата «производственник» – человек, пришедший «с производства» и живущий интересами развития индустрии. Часть его рабочего времени в качестве заведующего отделом райкома уходила на решение разнообразных проблем завода грузовых автомобилей ЗИЛ, который находился на территории района. Проще говоря – ему постоянно приходилось звонить в горкомы и райкомы тех городов, где находились заводы-поставщики ЗИЛа, и просить содействия в выполнении утвержденных в начале «пятилетки» «планов». Он настаивал на том, чтобы местные партийные чиновники надавили на предприятия, находящиеся на их территории, и те отгрузили ЗИЛу запланированную продукцию в полном объеме и комплектации. В результате Кушлин глубоко разочаровался в этой «игре в план», при которой заведующий отделом крупного райкома партии столицы объективно играл роль фактора, удешевляющего реальную цену получаемого предприятием товара.

Во всяком случае, именно так оценивал его роль сын сотрудника Экономического отдела аппарата ЦК КПСС, работавший в плановом отделе ЗИЛа в 1980‐е годы и наблюдавший за реальными механизмами работы предприятия. План там выполнялся только за счет вовлечения завода в фактически частные экономические взаимоотношения. Произведенные грузовики «ЗИЛы», популярные у строителей и аграриев, менялись на песок, кирпич или зерно, которые по длинной цепочке получастных-полугосударственных посредников-«толкачей» превращались в прокатную сталь или другие материалы, необходимые для производства тех же ЗИЛов¹.

Кушлин ушел из райкома в аспирантуру Академии общественных наук (далее – АОН) при ЦК КПСС (высший орган «партийного» образования и один из наиболее значимых партийных «think tanks»), защитил там диссертацию по реальной работе предприятий машиностроения. В 1983 году он был принят на работу консультантом в Экономический отдел аппарата ЦК КПСС².

Уже во второй половине 1970‐х годов в отделе вовсю шли дискуссии между, с одной стороны, сторонниками различных вариантов относительной самостоятельности субъектов советской экономики («хозрасчет», «бригадный подряд», «материальное стимулирование»), которых из современной перспективы можно считать условными «рыночниками», и, с другой – «плановиками», считавшими планирование краеугольным камнем социализма, а тщательное выполнение планов и поставок в условиях жесткой дисциплины – основой развития экономики. При этом реальная победа «рыночников» над «плановиками» произошла уже в начале 1980‐х годов, за несколько лет до перестройки. Эта победа имела принципиально важное значение не только для кризиса, а потом и краха СССР. Руководство Экономического отдела с приходом к власти Горбачева и перемещением главы отдела Николая Рыжкова в кресло председателя Совета министров СССР стало определять экономический вектор развития страны, формировать ключевые экономические реформы. Заместители Рыжкова – старые сотрудники отдела, Анатолий Милюков и Борис Гостев – заняли посты экономического советника Горбачева и министра финансов. Инструктор отдела Станислав Анисимов стал заместителем (потом первым заместителем) председателя Госкомитета СССР по материально-техническому снабжению (бывшего Госснаба), а потом и министром материальных ресурсов СССР (1991). Во многом они (в сотрудничестве с членами Политбюро) создали тот экономический кризис, который, наряду с демократизацией политической жизни и нерешенными социальными проблемами, «похоронил» СССР³. А Кушлин перешел в 1989 году на непубличную должность заведующего кафедрой экономики и организации народного хозяйства АОН при ЦК КПСС, которая в 1992 году превратилась в Российскую академию государственной службы при президенте РФ. И тут в 1994–1999 годах в должности первого проректора он отвечал за обучение новых поколений теперь уже российских чиновников основам рыночной экономики.

История Кушлина и его про- и антирыночно настроенных коллег по Экономическому отделу наглядно показывает, что история экономических реформ в СССР в последние десятилетия его существования едина и вместе с тем довольно сложна. Она не распадается на отдельные эпизоды, из которых массовый читатель популярной исторической литературы, блогер или даже именитый журналист мог бы самостоятельно конструировать удобные ему «версии»⁴.

В современной России дискуссии о причинах распада СССР по-прежнему популярны, более того, полуофициально поддерживаются государством, поскольку в них можно найти массу оправданий деятельности существующей власти. Довольно продолжительная история огромной страны во внутрироссийской (да зачастую и во внероссийской) массовой культуре де-факто сводится к двум-трем событиям – победе во Второй мировой войне (Великой Отечественной войне, по советской версии), полету Юрия Гагарина в космос и развалу (распаду) СССР. Для последнего события существует три основные «версии»: злокозненные предатели и западные агенты проникли в сердцевину власти и продали страну извечному «геополитическому противнику»; наивные люди ни с того ни с сего провели неудачные реформы и не справились; распад СССР был предопределен самим существованием социалистической системы и мировой динамикой цен на нефть.

Первая версия основывается на бездоказательных предположениях нескольких политических противников позднего Горбачева и всерьез рассматриваться не может. Второй версии, как правило, недостает конкретики, но зато она активно компенсируется эмоциями. И, наконец, третья версия получила убедительное для широкого круга читателей обоснование после выхода книги бывшего премьер-министра РФ Егора Гайдара «Гибель империи»⁵. В ней он на основе сравнительного изучения распада империй и государств в ХХ веке и обширного комплекса документов 1988–1991 годов подробно повествует о последовательном распаде СССР, связанном с проблемами дисбаланса бюджета в стране. По моему мнению, де-факто теория Гайдара работает именно на вторую версию (ошибки в системе управления и отказ от политики поддержания финансового баланса), но многочисленные последователи концепции Гайдара в своих объяснениях «распада СССР» упирают на важную для реформатора (но не единственную у него) идею о критической зависимости экономики страны от мирового рынка цен на нефть⁶.

Вместе с тем в общественном сознании существуют темы «косыгинских» и «андроповских» реформ как последних «упущенных шансов» на трансформацию советской экономики на манер современного Китая, которые позволили бы одновременно резко улучшить экономическое положение страны и сохранить ее единство. При этом современному читателю мало известно о сути и процессе этих реформ, хотя «косыгинские реформы» активно обсуждались в советской и зарубежной прессе в период реализации⁷ и вновь привлекали к себе интерес уже в период горбачевских реформ⁸. Однако даже их 50-летний юбилей был отмечен только в узком кругу специалистов⁹. Современный корпус научной литературы о брежневском периоде правления и об основных акторах этого правления формируется очень медленно¹⁰. Литературы об «андроповских реформах» как самостоятельном феномене и вовсе практически не существует, потому что они проводились в очень короткое время, фактически в течение года, не успели в основном оформиться законодательно и остались в значительной мере в планах¹¹.

Однако проблема реформ, их успехов или неудач при всей ее важности является составляющей куда более широких и масштабных тем, касающихся общего состояния и тенденций развития советской политики и экономики. Реформирование как процесс возникает в силу необходимости преодоления проблем в данных сферах и является частью проводимой экономической политики. Последняя относится к реформам как к инструменту, а не как к самоцели. «Бесконечное реформирование» – остро негативное выражение бюрократического и политического лексикона, а «успешные реформы» – то, что может служить позитивным примером реализации экономической политики в определенных сферах¹².

При написании работы было понятно, с чего необходимо ее начать, – смещение Хрущева и начало «косыгинских реформ», – однако почти до самого последнего момента оставалось непонятным, где поставить точку. Очевидно, что последние годы перестройки наблюдался «развал системы», сокращение и падение ключевых институтов. Поэтому после изучения всего набора имеющихся источников хронологическим концом эпохи системного реформирования стоит признать 25 мая 1989 года – день открытия Съезда народных депутатов СССР, который по законодательству утверждал председателя Совета министров СССР, а Верховный совет Съезда – министров, по утверждению премьера. Первое утверждение нового состава Совета министров СССР (сокращенного на треть от прежней численности) состоялось в июле 1989 года¹³.

Наличие сильных оппозиционных фракций на Съезде, публичное и законное становление иной, новой политики, игнорирующей ограничения и контроль со стороны ЦК КПСС, означали разрушение прежней системы полновластия Политбюро, которому подчинялся Совмин. В политической системе страны произошли колоссальные подвижки. Одним из последствий этих изменений стала нестабильность состава Совета министров. В течение года он имел трех разных глав, был дважды распущен, переименован в Кабинет министров и выселен из Кремля. Другим следствием стало появление нового «главного» политического центра – президента СССР и его аппарата. Третьим следствием стало разложение стройной системы управления страной на уровне республик и многих регионов (что стало одним из результатов свободных выборов в марте 1990 года).

С конца мая 1989 года это был уже «другой Советский Союз», в котором и на политическом, и на практическом уровне экономическая политика радикально отличалась от предыдущего периода¹⁴ – если даже считать, что со второй половины 1989 по 1991 год в СССР вообще была какая-либо оформленная экономическая политика, а не судорожный поиск ресурсов на поддержание разваливающейся на глазах системы¹⁵.

Последний управляющий делами Совета министров СССР Михаил Шкабардня кратко, но емко описывает эту ситуацию в мемуарах:

Работать новому правительству и решать множество вопросов приходилось в условиях, когда действующая Конституция, строго говоря, уже должным образом не соблюдалась, новые законы еще не работали, а старые уже не исполнялись. К тому же управленческие структуры рассыпались, как карточный домик. Основная опора Совета министров – министерства – ликвидировались, сокращались или объединялись в довольно сложные конгломераты. Начинающийся парад суверенитетов и верховенство законов суверенных республик стали создавать слишком много проблем. Страна рушилась на глазах, становилась неуправляемой, и было ясно, что спасти ее от развала уже ничто не может¹⁶.

Поскольку советская экономика официально считалась плановой и экономическая политика была номинально направлена на формулирование и реализацию долгосрочных планов, то у экономических ведомств действительно масса времени и сил уходила на попытки рационального планирования, составления перспективных (на 10–15 лет вперед), пятилетних и годовых планов. Не меньше сил уходило на контроль за исполнением плановых заданий, на централизованное перераспределение имеющихся и планируемых ресурсов для обеспечения этих заданий. В связи с этим неизбежно возникает вопрос: как реформирование с его плохо предсказуемыми успехами или неудачами сочеталось с планированием?¹⁷

С начала 1980‐х годов советские, а потом российские авторы, пишущие о советской экономике 1960–1980‐х годов, занимались ревизией понятия «плановости» и существования экономической политики как таковой. Они обращали свое внимание на факторы, подрывающие возможность реализации плановой политики, описывая мир советской экономики и политики принятия решений в данной сфере как царство всевластия собственных интересов чиновников (Кордонский), их моральных качеств (Восленский), клановых «обойм» (Крыштановская), коррупции (Земцов), перманентного дефицита ресурсов, связанного с их разделением (в рамках концепции автора) на качественные и массовые (Яременко), массовых неформальных корыстных практик (Леденева), «экономики согласования» (Найшуль), «иерархических торгов» (Гайдар)¹⁸. В западной научной литературе в этой области популярен тезис о важной роли «патрон-клиентских отношений», позволяющих продвигать групповые интересы сплоченных клик¹⁹. Обо всем этом мы поговорим во второй части книги, посвященной механизмам администрирования.

В целом теоретический инструментарий упомянутых авторов вполне адекватен для описания тех или иных возможных вариантов действий акторов в системе советской экономики или отдельных присущих ей специфических явлений. Однако этот инструментарий, возможно удобный в отдельных ситуациях, не может описать систему функционирования советской экономики в целом.

Это делают авторы другого типа, стремящиеся не к теоретическим инновациям и изобретению новых терминов, а к комплексным исследованиям. В настоящее время помимо работы Гайдара «Гибель империи» существуют шесть основных научных монографий о советской экономической политике 1980‐х годов, претендующих на ее комплексное изучение²⁰. Они все написаны на принципиально различных источниках и, кажется, никак не стремятся к взаимной дискуссии.

Наиболее интересным является опубликованный в 2019 году труд Николая Кротова «Акела промахнулся, запускайте Берлагу. Попытка понять смысл экономических реформ 1980‐х годов»²¹. Работа, посвященная в основном экономической политике послебрежневской эпохи, основана на интервью автора с чиновниками центральных ведомств второго эшелона и экономистами, привлекавшимися для разработки и обоснования реформ.

К сожалению, автор не смог (и не пожелал) адекватно распорядиться собранным им в предыдущие два десятилетия огромным массивом интервью с советскими финансистами. Во введении к работе Кротова идут конспирологические рассуждения о причинах начала реформ, о смерти Черненко и появлении во главе страны Горбачева²², далее использована густая смесь из свидетельств довольно ограниченного круга авторов (в основном помощников «первых лиц» и перестроечных экономистов), которые должны подтвердить версию автора о намеренных действиях Горбачева, Яковлева и Медведева по развалу экономики страны и даже реализации «не афишируемого изначально глобального стратегического плана изменения базовых принципов функционирования советской экономики»²³. Тем не менее далее, когда речь идет уже о конкретных эпизодах формирования политики, книга содержит ряд ценных личных свидетельств, и мы совпадаем с ее автором во многих наблюдениях.

Классическая работа Рудольфа Пихои «СССР: история власти. 1945–1991», опубликованная в 1998 году, является основоположником жанра монографий о советской политической и экономической истории послевоенных десятилетий²⁴. Она написана на крепкой документальной основе – поскольку автор как глава Росархива имел доступ к любым источникам по данной теме. Периоду 1965–1984 годов в монографии посвящено сто семьдесят пять страниц, периоду 1985–1989 годов – еще сто. Из этого немалого объема примерно половина отводится под внешнеполитические сюжеты. Остальная часть посвящена внутренней и экономической политике. Здесь содержится много важной информации.

Однако автор в большей степени занимался пересказом некоторых комплексов документов (дополненных отдельными популярными мемуарами представителей политической элиты) и не стремился к полноценному их изложению в динамике. В результате история экономической политики изложена автором фрагментарно²⁵.

Обзорная работа ветерана советского экономического консультирования Рэма Белоусова «Драматический кризис в конце столетия» – пятая книга из цикла «Экономическая история России: XX век» – была опубликована в 2006 году²⁶. Хотя название книги претендует на широкомасштабный охват экономической истории СССР на протяжении полувека, в действительности в ней так же пунктирно, как в книге Пихои, рассматриваются отдельные эпизоды, важные с точки зрения автора. Источником для работы послужили отчасти его собственные воспоминания и экспертные наработки (в том числе генерализованные данные по советской экономической статистике), отчасти мемуары и материалы восьми его коллег, которые были академическими консультантами власти либо высокопоставленными чиновниками.

Работа внутренне противоречива. Наряду с вполне обоснованной критикой плановой системы Белоусов совершенно некритически рассказывает об успехах отдельных отраслей и интригах Запада. Эта довольно прямолинейная пропаганда никак не совпадает с имеющимися у нас свидетельствами ключевых фигур из тех отраслей, которые автор взялся описывать. Рассказ автора о социальных реалиях порой вызывает глубокое недоумение. Так, например, он утверждает, что число побывавших в Европе и США в 1950‐е годы было больше, чем число политзаключенных, освобожденных из лагерей, или пишет про «аскетический образ жизни 1920‐х», который опирался на «свободу от денег, зависти и богатства», заявляет, что в СССР не было безработицы²⁷.

Книга экономического публициста Дмитрия Травина «Очерки новейшей истории России. Книга первая: 1985–1999» вышла в 2010 году²⁸. Фактически она представляет собой попытку переписать «Гибель империи» Гайдара для массового читателя на основе фрагментов хаотично подобранной мемуарной литературы, анекдотов и нескольких случайных социологических опросов. Первая часть книги (более 100 страниц) посвящена описанию советской экономики и экономической политики брежневского периода. На этом описании базируются аргументы автора в пользу необходимости экономических реформ 1985–1992 годов²⁹.

К сожалению, идея Травина «на пальцах объяснить», как формировалась и к чему приводила советская экономическая политика, оборачивается примитивизацией и вульгаризацией рассматриваемых вопросов, использованием набора штампов³⁰. В результате автор приходит к крупным ошибкам в изложении материала. Показательно в этом отношении его описание сути и процесса «косыгинских реформ»³¹.

Трехтомник заслуженного новосибирского экономиста Григория Ханина «Экономическая история России в Новейшее время» представляет собой самую основательную работу в рассматриваемом массиве. Авторский замысел заключался в изложении всесторонней истории советской экономики с конца 1930‐х по 1998 год. Нас в этой работе интересует преимущественно первый том, охватывающий период до 1987 года³².

Однако в эпическом замысле и тщании автора охватить все области советской экономической жизни, значимые с его точки зрения (включая его глубокие экскурсы в историю развития советской науки), кроется и источник проблем. Ханин так долго собирал материалы к своей работе, что часть из них безнадежно устарела (как критикуемая им, но активно используемая официально опубликованная советская статистика или оценки американских советологов, сделанные в 1960–1980‐е годы на ее основе).

С учетом явной пристрастности автора к определенным фигурам (положительной – к Хрущеву и Устинову, резко отрицательной – к Косыгину), а также любви к бездоказательным утверждениям о социальных реалиях в СССР, читателю приходится наблюдать, как наряду с верными и деловыми замечаниями (собственно про отраслевую экономику) в тексте встречается много такого, что никак не подтверждается эмпирически. Особенно это касается его не слишком глубоких и зачастую высокомерных утверждений о политическом и экономическом руководстве страны, о системе центральных органов власти и о финансовом секторе. Якобы они состояли исключительно из непрофессионалов или людей, чей интеллектуальный уровень падал с каждым следующим поколением. И тут не помогают даже тщательно собираемые автором свидетельства мемуаристов или работы коллег. Автор выбирает из них то, что вписывается в его концепцию, по которой лучшее в СССР было в 1950‐е годы, а все остальное распад и тлен.

Но в любом случае по широте охвата тем, системности изложения и возникающим на этой основе концептуализациям материала (прежде всего по отраслям промышленности) книга не знает себе равных среди других упоминаемых работ и безусловно полезна любому исследователю советской экономики.

Работа Андрея Яника «История современной России. Истоки и уроки последней российской модернизации (1985–1999)» не только описывает попытку «модернизации» этого периода, но и ищет ее истоки в предыдущих десятилетиях³³. Автор – государственный чиновник третьего эшелона в 1990‐е годы, ставший социологом в 2000‐е, – опирается в своей работе на официально опубликованные документы и работы статусных советских и российских экономистов (преимущественно академиков РАН 1990‐х годов). В качестве методологии он пытается использовать все известные ему социологические и политологические теории одновременно. В результате книга крайне поверхностно и фрагментарно излагает советскую экономическую и политическую историю 1920–1970‐х годов. Затем автор достаточно подробно и без очевидных ошибок описывает ситуацию после 1985 года. В целом книга вторична по содержанию и более похожа на «учебник для вузов», нежели на научную монографию.

Таким образом, крупные работы в русскоязычной научной литературе, посвященные советской экономической политике, в основном рассматривают перестройку и деконструкцию СССР и последующий период. В них находится место описанию советской экономики брежневского времени, однако они избегают рассматривать политические решения и (за исключением труда Ханина) собственно систему плановой экономики и важнейшие институции, которые создавали ее каркас, ограничиваясь только отдельными сюжетами, важными для авторов в контексте будущих реформ. В результате в этих текстах вся ответственность за принятие решений в стране возлагается на Политбюро, хотя само по себе различение функционала центральных ведомств уже позволяло бы повести разговор об их роли в рамках политической и экономической системы, ответственности за принятие решений в своей сфере и о методах контроля за их исполнением.

На этом фоне западные коллеги давно обсуждают советскую экономическую политику 1960–1980‐х годов как самостоятельный феномен, хотя имеют более ограниченный доступ как к документам архивов, так и к источникам личного происхождения³⁴.

Следует также учесть, что мир постсоветских экономистов и экономических социологов разделен на множество конкурирующих школ и групп, для которых советская (и позднесоветская) экономическая модель давно объяснена идейными вдохновителями и руководителями их направлений. Это объяснение не всегда сделано в формате развернутых научных работ, более того, часто зафиксировано в лучшем случае в форме развернутого интервью³⁵. Но предложенные модели (на чем бы они не основывались) убедительны для последователей. Не раз приходилось слышать в интервью и личных беседах, что некие события могли развиваться только так, а не иначе, или их причины являются фундаментальными и неизменными и сомневаться в них нельзя, потому что авторитетный для них экономист (экономический социолог) это так понимал. Подобная позиция зачастую определяется политическими взглядами специалистов и их принадлежностью к той или иной «партии» прошлого и настоящего, чьи решения, действия или бездействия подвергались или подвергаются критике и потому нуждаются в защите. К сожалению, либеральные и либертарианские экономисты в этом отношении в плане защиты «своих» авторитетов и их идей не слишком отличаются от горячих поклонников планового хозяйства или «государственников», защищающих интересы и позиции ВПК и «силовиков».

В то же время в русскоязычном пространстве процветает документальная, псевдодокументальная и апеллирующая к историческим нарративам продукция, которая при дефиците серьезной научной литературы формирует отношение к историческим сюжетам у массовой аудитории. Ее характеризует сочетание прямых отсылок к якобы имеющейся достоверной информации о намерениях высшего политического руководства, к «знаниям» об отношениях в этом кругу – с прямой экстраполяцией этого на вполне конкретные частные эпизоды социально-экономической истории СССР послевоенных десятилетий, с приписыванием лексики и мотиваций, связанных с современностью. Особенно это касается «детективных» сюжетов советской экономической реальности.

Например, вполне обстоятельный телевизионный сериал на канале ТВЦ с громким названием «Советские мафии» (являющийся в свою очередь клоном многих подобных сериалов на основных российских каналах, в том числе наиболее долгоживущего проекта «Следствие вели…»), снявший около трех десятков эпизодов в 2014–2020 годах, в начале каждой серии утверждает:

Когда в 1967 году председателем КГБ СССР стал Юрий Андропов, он вместе с креслом приобрел и врага – министра МВД Николая Щелокова. Война между ними – за сферы влияния, близость к Брежневу, контроль над мощными финансовыми потоками, за будущее кресло генсека – имела один большой плюс. Она ударила по всей коррупционной системе страны. Советские мафии стали гибнуть одна за другой…³⁶

То есть массовый потребитель подобной продукции должен усвоить такие «факты», как: наличие «войны» между крупнейшими советскими правоохранительными ведомствами за «контроль над мощными финансовыми потоками» и «за будущее кресло генсека» (и отсутствие, видимо, любых других претендентов на это место), существование в стране «коррупционной системы», ну и, конечно, наличие в стране «мафий» (то есть устойчивых преступных синдикатов, насчитывающих десятки, а то и сотни лет истории, обладающих поддержкой населения определенных местностей, контролем за многими формами политической, экономической и общественной жизни, имеющих кодексы поведения, строгую систему управления и применяющих насилие, в том числе убийства, для реализации своих целей).

Постоянное воспроизводство в подобных сериалах примерно одного и того же материала привело к формированию специфического публичного поля исторической реальности, в которой «борьба» и деятельность популяризируемых персонажей второго и даже третьего плана в советской властной иерархии (например, Екатерины Фурцевой, Николая Щелокова, Григория Романова или Петра Машерова, не говоря уже о Галине Брежневой или Юрии Чурбанове) и связанные с ними экономические и криминальные сюжеты полностью вытесняют из коллективной памяти реальную систему организации и устройства системы власти и имена большинства из тех ее руководителей, кто входил в условные «топ-10» людей, принимавших реальные решения в стране.

Во второй половине 1960–1980‐х годов ими были в разное время – помимо четырех «генсеков» и двух памятных «премьеров» (Алексея Косыгина и Николая Рыжкова) – Михаил Суслов, Андрей Кириленко, Николай Подгорный, Николай Тихонов, Дмитрий Устинов, Николай Байбаков, Кирилл Мазуров, Федор Кулаков, Дмитрий Полянский, Леонид Смирнов, Геннадий Воронов, Михаил Соломенцев, Лев Зайков, Виталий Воротников, Владимир Долгих, Александр Яковлев, Всеволод Мураховский, Николай Слюньков, Николай Талызин, Юрий Маслюков.

«Мафиозность» и другие виды криминализации экономических отношений полностью вытесняют в рамках этого поля «нормативную» и просто нормальную работу экономики, которая, несмотря на блат, приписки, хищения, все-таки производила огромный (и растущий) объем промышленной продукции³⁷. Истории о коррупции и блате не дают, как правило, возможности рассказать о повседневной работе людей, их целях и задачах в рамках служебной иерархии. В результате происходит очевидный перенос проблем и реалий постсоветского пространства в позднесоветский период.

Переформулируя список тем, которые интересуют все перечисленные категории исследователей и исследований, мы можем поставить вопросы и к этой книге.

Какова, собственно, была экономическая политика в последние десятилетия советской власти? Какие цели и задачи она ставила и почему нуждалась в тех или иных реформах? Как и кем она формировалась? Почему привлекала тех или иных акторов, в том числе «рыночников», оказавшихся в, казалось бы, самых консервативных и идеологизированных советских ведомствах – аппаратах ЦК КПСС и Госплана СССР? Кто и зачем их туда позвал? Какую роль в реализации экономической политики КПСС и страны они должны были играть? Были ли связаны между собой попытки реформирования советской экономики и если да, то как? Каковы были причины, логика и направленность этого реформирования? Какую роль играл плановый характер советской экономики? В каких условиях происходили реформы? Какие группы и силы в этом участвовали? Какими факторами были обусловлены позиции реформаторов и антиреформаторов и какое реальное влияние на реальную экономику они оказывали?

Предлагаемая вам книга попробует дать ответы на эти вопросы. В условиях сохраняющейся закрытости или малодоступности большей части важнейших комплексов документов этого исторического периода в российских государственных архивах ее основой стали в основном источники личного происхождения – мемуары, дневники и интервью представителей верхних эшелонов советской государственной и партийной элиты, непосредственно причастных к формированию и реализации экономической политики.

В книге использованы несколько крупных комплексов источников. Среди них материалы нашего индивидуального проекта по опросу бывших сотрудников аппарата ЦК КПСС периода 1953–1985 годов и сбору изданной ими малотиражной мемуарной и дневниковой литературы. Проект позволил получить «глубокие» (как правило, многократные и многочасовые) интервью примерно со 130 бывшими сотрудниками аппарата ЦК, включая несколько десятков представителей Отдела плановых и финансовых органов (затем Экономического отдела), Отделов машиностроения и строительства³⁸. (Подробнее о методике интервью смотрите пояснения в начале третьей главы третьей части книги.) При подготовке книги были использованы далеко не все из них³⁹. Вторым по степени важности источником информации стал инициированный бывшим председателем Государственного комитета по печати СССР Михаилом Ненашевым проект по сбору интервью и мемуаров бывших советских министров (СССР и РСФСР) – «Министры советской эпохи», собравший 62 мемуара (и развернутые биографии) представителей первого эшелона советской экономической элиты⁴⁰. Очень существенным дополнением этого корпуса текстов стал долгосрочный проект Николая Кротова по опросу представителей советской финансово-банковской элиты, собравший не менее 60 интервью⁴¹. Большое значение имеет и серия интервью историка и журналиста Евгения Жирнова с высшим советским чиновничеством, публикующаяся со второй половины 1990‐х в журнале «Коммерсантъ»⁴². Определенный интерес имеют и интервью с высокопоставленными сотрудниками партийного аппарата, собиравшиеся в 1990‐е годы журналистом Леонидом Млечиным и позже использованные им в его многочисленных работах. Однако с годами фрагменты этих интервью многократно повторялись и дробились, теряли корректность в ссылках, что ставит вопрос о практике использования этих интервью Млечиным и научности его работ. Нам также удалось ознакомиться с интервью, сделанными в рамках других, менее крупных проектов, проводившихся в 1990‐е годы американскими коллегами, – они важны тем, что собрали свидетельства «по горячим следам»⁴³.